Текст книги "Потешный русский роман"

Катрин Лове
Потешный русский роман

Патрику, Жереми и Джулии

Памяти моего друга Саши Щукина

Французская линия

Catherine Lovey

Un roman russe et drôle

Editions Zoé

Перевод книги поддержан грантом швейцарского совета по культуре «PRO HELVETIA»

Перевод с французского Елены Клоковой

© Editions Zoe, 2010

© Клокова Е., перевод, 2013

© ООО «ИД «Флюид ФриФлай», 2013

Любое сходство с реальными людьми, ныне живущими или покойными, является случайным. Единственный персонаж из жизни – Михаил Ходорковский. В этом романе упомянуто несколько общеизвестных фактов о нем самом и его жизни в заключении в Сибири. Все остальное – плод фантазии автора.

Благодарю мою подругу Юлию К. за помощь в «обращении» с русскими словами, которые произносят герои романа.

Спасибо всем мужчинам и женщинам, которые принимали меня в России.

Благодарю моего издателя Марлизу Пьетри.

Часть I

«Опять я хожу по берегу и не знаю, что с собой делать. Между тем уже заходит солнце, и волны на Амуре темнеют. На этом и на том берегу неистово воют гиляцкие собаки. И зачем я сюда поехал? – спрашиваю я себя, и мое путешествие представляется мне крайне легкомысленным».

Антон Чехов Остров Сахалин. Из путевых записок.

Придется сказать правду, всю правду, говорит мой друг С., постукивая тыльной стороной правой ладони по столу. Он смотрит на меня с сожалением, потому что не только знает эту правду, но и готов ее поведать, извини, но ты снова решила потратить время и силы на жалкого и – главное – бессовестного типа (С. дважды ударяет по столу ладонью, произнося слово «бессовестный») и собираешься превратить презренного, мерзкого человека в героя. Да, говорит С., в творчестве всякое может случиться, в романах всякое бывает, надеюсь, ты хоть это понимаешь, спрашивает он с печалью во взоре и голосе.

В саду вокруг нас бегают дети, пихаются, спорят. Подбегают к сидящим за столами взрослым и спрашивают, когда же можно будет наконец пойти в дом поиграть на компьютере или посмотреть телевизор. Взрослые отвечают нет, нет, нет, сегодня вечером никаких компьютеров, в дом не входить, о телевизоре не может быть и речи, брысь отсюда, играйте в саду, вы только посмотрите, какой дивный сад, какой чудный вечер, тихий июльский вечер.

Мой друг С. много пьет. Много говорит и много пьет. Твой пресловутый олигарх, продолжает он, глядя на меня исподлобья, ограбил свою страну, обогатился сверх меры, по его «заказу» совершались гнусные убийства, да-да, именно так, и не пытайся меня убедить, что он этого не делал.

Я разрезаю инжирину и открываю рот, чтобы отправить туда фрукт и попытаться вставить слово, но С. мне не позволяет. Он не дает себя перебить, его не интересует мое мнение, он хочет навязать мне свое. Когда занимаешься нефтью, как твой приятель Ходорковский (я бы и хотела возразить – мол, он мне не приятель, но рот занят инжиром), и ухитряешься на «раз-два-три» положить в карман пятнадцать миллиардов долларов, в свой личный большой карман (мы оба знаем, о чем речь, кривится С.), и делаешь это в стране, где народ подыхает от отчаяния (он снова ударяет по столу), что еще хуже, чем подыхать с голоду, добавляет он, у него заводится немало врагов, хищники бегают стаей, дорогая, и, если вступают в схватку, то бьются насмерть.

Мой друг С. – несколько месяцев назад он отпустил длинные волосы – считает своим долгом откровенно сказать мне и не отказывает себе в этом удовольствии, что не понимает, почему я интересуюсь субъектом, который и гроша ломаного не стоит, нет, правда, не понимаю я твоего отношения, это просто… просто, повторяет мой друг С., просто аморально, подсказываю я, видя, что он никак не подберет слова, просто смешно, категорически заявляет С., он наконец нашел нужное определение.

Смешно, удивляюсь я, ты действительно находишь это смешным?

Так смешно или аморально?

Смешно, упорствует С., искренне сожалея о моем выборе.

Смешно, что еще хуже, чем аморально.

И подливает нам вина, хотя мы оба уже достаточно выпили.

В наступивших сумерках плачут дети, они устали и капризничают. Одна из женщин вдруг говорит, надо бы уложить малышей, это Даниэль, всегда безупречно собранная, не забывающая о чувстве долга, остальные женщины вторят ей хором, пора уложить малышей, малышей, малышей, но сколько их, где они, как их всех отыскать в кустах и на деревьях?

Я наблюдаю за своим другом С., он пьет – торопливо, частыми глотками, как будто боится опоздать на поезд. Он пьет и остается невозмутимым, словно бы и не слышит ни детского плача, ни слов Даниэль, ни голосов других женщин, хотя они говорят, пора укладывать детей, и их слова в этот тихий июльский вечер адресованы всем, в том числе моему другу С., у него двое малышей и двое детей постарше, он теперь холостяк, дважды разведенный, ему сорок три, он снова свободен, у него длинные седые волосы, и он больше не желает слышать ни о женитьбе, ни об отцовстве, нет уж, благодарю покорно.

Я смотрю на моего друга С. и вспоминаю те далекие времена, когда он утверждал, что разлюбил меня, а я заявляла, что вообще никогда его не любила, когда мы оба смотрели на любовь свысока, и мне в голову приходит мысль: лучше бы мы тогда меньше читали и просто жили. Сегодня мы оба пишем. По правде говоря, мы уже тогда писали, конечно, не так, как сейчас, не регулярно, но это не значит, что его и моя жизнь так уж сильно изменились. Этой июльской ночью мой друг С. говорит, что никак не может постичь природу моего интереса к русскому олигарху Михаилу Борисовичу Ходорковскому, отбывающему срок на сибирской каторге. Он даже дает понять, что этот интерес, как и завороженность подобным персонажем (слово «персонаж» он произносит с отвращением), вызывают у него презрение, и тут мне становится ясно: выйди я замуж за С. в те времена, когда он утверждал, что разлюбил меня, а я заявляла, что вообще никогда его не любила, но он все-таки хотел на мне жениться, у моего милого друга было бы в активе три развода, а не два. Не говоря уж о ребенке, которого мы бы наверняка завели и сейчас снимали бы с дерева, чтобы уложить спать одновременно с теми, что дерут глотку в саду.

Я сижу на стуле под липой – на мою удачу, она уже несколько недель не исходит сладким соком, – наслаждаюсь чудесной атмосферой дружеской вечеринки и ищу глазами в кустах ребенка, которого мы с моим другом С. не завели. Ребенка нет, но я готова вскочить и начать бегать по саду вместе с остальными женщинами, хватать малышей за руки за ноги и тащить в кровать, не обращая внимания на их вопли. Так я смогла бы избежать невысказанных упреков моего драгоценного С., их, вкупе с высказанными, слишком много для одной летней ночи.

Марин только что перешла на наш край стола. Она изменила прическу и теперь носит стрижку каре, которая совсем ей не идет, еще больше утяжеляя лицо, но никак не скрадывает основного свойства ее натуры – неистребимой природной жизнерадостности. Она смеется, подсаживаясь к С., заливается смехом, похлопывая его ладонями по щекам, этой привычке лет двадцать, не меньше. Она смотрит на меня и понимает, что мы подумали об одном и том же: С. со студенческих времен способен с волнением в голосе безостановочно говорить на одну и ту же тему, пока его не одернешь. За двадцать лет не было случая, чтобы нашему общему другу оказалось нечего сказать. Нас с Марин это самодовольное постоянство, конечно, раздражает, но оно же и успокаивает. В нашей жизни, состоящей из нереализованных желаний и бесконечных самоограничений, теории С. подобны уютно угнездившемуся в углу старому шкафу. Он давно вышел из моды, проку от него ноль, но, стоит его открыть, и оттуда доносится забытый аромат. Мы с Марин любим ощущать этот «запах» и убеждаться, что заключенное внутри время подобно насаженному на толстую булавку жуку.

Раз уж ты твердо вознамерилась вернуться в Россию, говорит Марин, продолжая гладить С. по лицу, обрати внимание на их серийных убийц. Там есть неподражаемые экземпляры, таких даже в Америке не найдешь, уж ты мне поверь.

Именно так, говорит С., как будто хоть раз в жизни, задумывался о русских серийных убийцах.

Я смотрю на С., на Марин и ощущаю жадное желание закурить.

Ты никогда не слышала о Шахматном убийце[1]1
  Александр Пичушкин (род. в 1974 г.). Прозвище – Битцевский маньяк. Период активности: 2002–2006 гг. После каждого убийства маньяк делал отметки на шахматной доске. К моменту задержания было заполнено 60 из 64 шахматных клеток (убийца заявил следствию, что на его счету 61 жертва). (Здесь и далее прим, перев.)


[Закрыть]?

О Ростовском мяснике[2]2
  Андрей Чикатило (1936–1994) – серийный убийца, с 1978 по 1990 гг. совершивший 53 доказанных убийства (сам преступник сознался в 56 убийствах, а по оперативным сведениям, маньяком было совершено более 65 убийств). Расстрелян в 1994 г.


[Закрыть]?

Ну хоть об Иркутском монстре[3]3
  Василий Кулик (1956–1989) – серийный убийца и насильник. Работал врачом на станции скорой медицинской помощи. Всего же за два года Кулик убил 13 человек: 6 детей и 7 пенсионерок. Расстрелян в 1989 г.


[Закрыть] ты слышала?

Марин перечисляет имена.

Нет, отвечаю я.

И мне плевать на серийных убийц, в какой бы стране они ни творили свои черные дела.

Напрасно, замечает Марин, это животрепещущая тема, никто пока не ответил на ключевой вопрос, порождает ли каждая страна именно таких убийц, которых заслуживает. Пора кому-нибудь заняться этим вплотную, резюмирует она, добавив свое неизменное «уж ты мне поверь».

Вообще-то, я всегда и во всем верю Марин, даже в особых случаях, по той простой причине, что она моя старинная подруга, хоть и живет теперь за океаном. Марин – востребованный профайлер, работает над самыми запутанными делами, к ней за помощью обращаются полицейские разных стран. Иногда она так пугает меня рассказами об этих расследованиях, что я потом неделями не решаюсь одна садиться за руль. Что может быть парадоксальней: Марин – сама доброта, ей бы работать аниматором в доме для престарелых, а она идет по следу самых ужасных извращенцев планеты. Мужская профессия не мешает маленькой женщине с дурацким каре крепко спать по ночам, у нее отличный аппетит, вечером по субботам она посещает клуб фольклорных танцев Невады, надевает пышное кружевное платье и желтый фартук и пляшет до упаду.

Марин все никак не отстанет со своими убийцами.

Только не говори, что ни разу не слышала об Александре Пичушкине?

Я качаю головой.

Об Андрее Чикатило? Саше Спесивцеве[4]4
  Александр Спесивцев (род. в 1970 г.) – российский серийный убийца, маньяк и каннибал. С февраля по сентябрь 1996 года убивший в Новокузнецке 19 женщин и детей.


[Закрыть]?

Нет.

Не может быть. Марин теряет терпение и сыплет именами. Я мотаю головой, как будто фиги с дерева стряхиваю.

Закуриваю, потому что только табачный дым способен повергнуть мою хладнокровную подругу в состояние, близкое к панике.

Ты просто ужасно выговариваешь русские имена, небрежно замечаю я и выдыхаю густую струю дыма в ее сторону. Марин кривит круглое, как блин, лицо.

С. в бешенстве. Он бросает на меня разъяренные взгляды. Говорит, прекрати это, не уточняя, что подразумевает под словом «это».

С. всегда любил встревать между Марин и мной, как если бы мы были сестрами, слишком дружными и одновременно совсем разными, а он – умудренным жизнью седовласым мудрецом «над схваткой». Я знаю, что он когда-то хотел жениться на Марин, а может, до сих пор хочет, поскольку Марин восхищается им как писателем, сама не пишет, а я пишу и думаю то, что думаю, о книгах С. Встревает мой друг и между мной и моими книгами. Он ведет себя так, как будто ушел далеко вперед по дороге к вершине славы и считает необходимым подбодрить меня, чтобы хоть чуть-чуть сократить дистанцию между нами.

Он отнимает у меня сигарету, но не тушит ее в пепельнице, а затягивается, хотя бросил курить десять лет назад, и сообщает нам с Марин и всем, кто сидит за столом:

– На этот раз получилось, меня будут переводить в США.

Звучат возгласы «замечательно», «невероятно», «давно пора», «браво», Марин звучно чмокает С., практически целует его в губы. Ты это заслужил, говорит она, вот увидишь, американцы влюбятся в твои книги, они вовсе не такие тупые, как считают в Европе, они любят лихо закрученные истории, как раз такие, какие умеешь писать ты, добавляет она, наклоняясь к нашему общему другу, а он улыбается Марин, сотрапезникам, жизни и всей планете.

Лихо закрученные истории с хорошим концом, как раз такие, какие ты умеешь писать, повторяю я, чтобы сделать приятное С.

Что ты хочешь этим сказать, вскидывается С., яростно затягиваясь моей сигаретой, как некурящий, бросивший курить десять лет назад.

Я хочу сказать, что американцы обожают лихо закрученные истории с хорошим концом, что очень удачно, поскольку ты именно такие истории и сочиняешь.

Давай уточним, не отстает С., который предпочел бы налить себе еще вина и выпить за американские переводы своих романов в тишине и покое летнего вечера.

Ну, говорю я, коварно помахивая у него перед носом пачкой сигарет без фильтра, американцы смогут наконец прочесть… я обрываю фразу, потому что в голову приходят мысли о множестве неприятных вещей.

За столом возникает спор о кино, и это означает, что наши с С. литературные дискуссии не способны надолго увлечь даже такую крошечную аудиторию, как сегодняшняя.

Кино подавляет литературу.

Спорт подавляет кино.

Деньги губят спорт.

Ну и наворотили!

Где наворотили? – интересуется Даниэль.

Этот фильм не имеет ничего общего с вестерном, заявляет Камилла.

Это название никуда не годится, считает Софи, стоит его прочесть, и фильм можно не смотреть, все и так ясно.

А кто режиссер?

Никогда не слышал.

Не смеши меня, какое итальянское кино, нету больше никакого итальянского кино, все вышло, умерло и кремировано.

Кронен – кто?

Что за Кронен, не отстает Гонзаг, который слишком много работает и в кино не ходит.

Берг, отвечает Александр, который не любит фильмы Кроненберга.

Я как жалкая предательница пользуюсь случаем, чтобы переметнуться в лагерь киноманов, и заявляю, что «Оправданная жестокость»[5]5
  «Оправданная жестокость» (2005), США, Германия. Режиссер Дэвид Кроненберг.


[Закрыть] – великий фильм, ну ладно, не великий, но исключительный, хорошо – замечательный, я его раз пять смотрела, уточняю я, и готова еще раз пойти, это ведь о чем-то да говорит, правда, это доказывает, насколько хороши фильм или книга, горячусь я, стараясь не смотреть на С. Вы не видели «Оправданную жестокость»? Я обвожу взглядом Пьера, Камиллу, Александра, Марион, Жана, Гонзага, Софи и даже Даниэль, да, я даже на Даниэль смотрю, она вернулась за стол, она хочет знать, о чем мы разговаривали – о чем это вы тут болтаете? – о фильме, отвечает Пьер, никто его не видел, никто, кроме нее, говорит С., указывая на меня подбородком, мы беседуем о фильме, которого никто не видел.

Меня будут переводить в Соединенных Штатах, сообщает С. Даниэль, она только что вернулась за стол и не слышала хорошую новость, она укладывала малышей, тише, дети, успокойтесь, это же здорово, отвечает Даниэль, да, здорово, подхватывает Марин, может, они и кино по твоим книгам снимать будут, эти американцы? Вопрос задала Ясмина. Я успеваю опередить С., да, говорю я, конечно, да, да. Они будут снимать фильмы, особенно по лихо закрученным историям с хорошим концом, добавляю я, американцы ведь обожают хэппи-энд, уточняю я для Даниэль, которая все пропустила из-за детей.

Тебе бы следовало активней защищать свои взгляды, цедит сквозь зубы С., сквозь свои идеальные зубы, в как раз тот момент, когда мне самой пришла в голову та же мысль.

Вы же не сцепитесь снова, не испортите нам вечер. Марин обнимает нас за плечи. Я, между прочим, прилетела из-за океана, чтобы с вами увидеться, произносит она тихим голосом – так, чтобы слышали только мы, а потом восклицает, десерты, чудная мысль, Даниэль, перейдем к десертам, самое время.

Итак, подошел час десертов, обсудим десерты. Не пора ли побаловать себя сладеньким, спросила Даниэль, и все ответили да, о да, и голос Марин прозвучал громче других, громче всех остальных, только мы с С. промолчали.

Предлагаю свежий инжир и торты.

Где он? Куда подевался инжир, корзинка пуста, кто все сожрал, нет, ну это уж слишком, правда, это не смешно, а когда выйдет первый перевод твоей книги в Америке?

Через три месяца.

Ты, наверное, ждешь не дождешься?

Да как тебе сказать… у меня столько работы.

А тебя на какие языки переводят, спрашивает Софи, нарезая крупными кусками торт.

На чешский.

Шутишь?

Ну да, конечно, ты ведь знаешь чешский.

С инжиром было бы гораздо вкуснее!

Ее скоро переведут на русский, объявляет С., с видимым удовольствием пережевывая торт своими изумительными зубами.

На русский, хором повторяют едоки десерта.

Сука Амираль начинает поскуливать низким, «мужским», голосом.

Жак толкает ее ногой в бок, звук выходит какой-то слабый, даже нелепый. Морда Амираль вымазана взбитыми сливками. Тембр ее голоса не может сбить нас с толку – мы точно знаем, что Амираль – девочка, верная спутница пары Софи-Гонзаг.

Ах ты, гадкое сопливое дрянцо, приговаривает между тычками Жак.

Иди ко мне, девочка, зовет собаку Софи.

Придурок, говорит «собачий папаша» Гонзаг своему брату-задире Жаку.

А русские разве читают?

А кто это?

Не так чтобы много, но гораздо шикарней быть переведенным для русских, которые стали читать меньше, чем для американцев, которые отродясь много не читали, объясняет С., поправляя пальцем густые волосы.

Тебе лучше отказаться, советует Марион.

От чего отказаться, спрашивает Даниэль. Она бегает из сада в дом и обратно и все время теряет нить разговора. Да успокойте же вы наконец эту псину, она разбудит детей.

Иди ко мне, детка, говорит Софи не унимающейся Амираль, которая не думает слушаться хозяйку.

Я бы не захотела, чтобы меня переводили на русский. Эти люди снова вооружились до зубов.

Они и так немало бед натворили.

Да уж, натворили.

Дикари, живущие в дикой стране.

Можно заменить инжир ананасом. Кто сходит за ананасом?

Нет, спасибо, у меня ужасная аллергия на ананас.

Тебя правда перевели на чешский, интересуется Луиза.

Да, отвечаю я.

Не думал, что ананас может вызывать аллергию, это что-то новенькое.

Ко мне, малышка, ко мне, ко мне, кричит Софи.

Привезешь мне iPhone, когда полетишь в Америку общаться с издателями?

Зачем покупать iPhone в Америке, это смешно, цены везде одинаковые, не говоря уж о том, что все можно заказать в Интернете.

Глобализация…

Слово «глобализация» произнес Жонас. В разговоре оно прозвучало впервые. Жонас – сын Гонзага, но не сын Софи, хотя она живет с Гонзагом. Гонзаг и Софи – воссоединившаяся пара. Жонас живет в этом новом семействе, с отцом, мачехой и сладкоежкой Амираль, длинношерстным золотистым ретривером. Хорошо, что Жонас подал голос, пусть даже голос этого молодого – восемнадцати с половиной лет – парня звучит хрипловато и не соответствует его физическому облику крепкого призывника. К счастью, никто не собирается никуда посылать Жонаса, даже на какую-нибудь абсурдную, идиотскую войну. Мы живем в мирной стране, маленькой нейтральной стране, спокойной, надежной, самодовольной. Самодостаточной. И мы поедаем домашние торты теплым июльским вечером, который, возможно, никогда не закончится. Осенью Жонас пойдет в университет, на отделение философии и экономики. Так решил он сам. Жонас – способный молодой человек, предпочитающий изучать все сразу. Он уже придумал тему и название диссертации – «Общество потребления, или неизбежный провал иллюзорной модели глобализированной капиталистической экономики», автор – Жонас Шумпетер, весна-лето 2010. Этой работой молодой мыслитель будет заниматься до тех пор, пока его голос не прекратит ломаться. В нашей маленькой, надежной, спокойной и самодовольной стране наши Жонасы давно перестали быть пушечным мясом, они больше не продаются тем, кто окажется щедрее, у них ясные головы, колесики в их мозгах крутятся по часовой стрелке. Все мы гордимся Жонасом. Все одобряют его план, его амбиции, но никого, увы, не интересуют модели, капитализм, абсурдность и глобализация.

И Жонас повторяет срывающимся голосом, в никуда, в пустоту:

– Глобализация…

Привезти iPhone из Соединенных Штатов попросил Адриен. С. должен лететь в Америку, чтобы познакомиться со своим заокеанским издателем. Вот пусть и использует время с толком, сделает кое-какие покупки.

Адриен вечно злится на Пьера за то, что Пьер считает iPhones и все Штучки наглым надувательством и полагает, что нет никакого резона покупать их за океаном, если уж приспичило выкинуть деньги на подобные приспособления. Такова позиция нашего друга Пьера, «приглашенного профессора» физики и математики.

Несешь невесть что, а уж тебе, профессор, это непростительно, говорит Адриен Пьеру.

Разговор переходит на повышенные тона.

В Штатах можно купить гаджеты последнего поколения, в Европе торгуют одним старьем.

Ха, ха, ха, смеется Пьер.

Разве за «последним поколением» нужно ехать не в Японию? – тоном знатока спрашивает Марион.

При чем тут Япония?

Киви, наверное, тоже очень аллергичный фрукт, верно? – беспокоится Ясмина.

Тарелка С. не пустеет. Как и его стакан. Мой друг предусмотрительно поставил рядом с собой три бутылки вина одной марки одного и того же года. Я могу довериться ему с закрытыми глазами – он умеет выбирать лучшее среди очень хорошего. Меня удивляет, что он уже несколько минут хранит молчание, это совсем на него не похоже, впрочем, размышляю я недолго, потому что С. собирается сделать какое-то объявление.

Наш автор, бросает он, даже не потрудившись указать на меня, интересуется бедным олигархом, гниющим в ужасной русской тюрьме.

Все смотрят на меня.

Кем интересуется?

Олигархом.

Не знаю, кто испек профитроли, но с удовольствием съем еще парочку.

Добавь взбитых сливок, будет гораздо вкуснее.

Ты что, рехнулась?!

Кто такой олигарх?

Мерзавец, замаскировавшийся под бизнесмена. В галстуке, отвечает С., щуря зеленые глаза, совершенно изумительные мужские глаза.

А, понятно.

Олигарх грабит свою страну, но уже не кладет локти на стол. Когда ест.

Ты правда никогда не слышал об олигархах, Гонзаг? О Ельцинских Мальчиках?

Нет. Кое-что, отвечает Гонзаг, который слишком много работает, в кино не ходит и внешним миром не интересуется.

Но хоть что-то ты об этом знаешь?

Да, да.

Наш автор намерен отправиться в Сибирь, уточняет С., и все желающие имеют возможность убедиться, насколько белые у него зубы и какие восхитительные зеленые глаза.

Все смотрят на меня.

В Сибирь?

Ты едешь в Сибирь?

Они там на чешском говорят?

Что ты забыла в Сибири?

Это рядом с Северным полюсом?

Ты действительно туда поедешь? – волнуется Даниэль.

Да, отвечаю я.

Нет, это не Северный полюс.

Кто-нибудь даст мне сигаретку?

Разве ты куришь?

Сибирь, это в России?

Тогда зачем тебе сигарета?

В Сибири тоже есть серийные убийцы, точно вам говорю, сообщает Марин.

С чего ты вдруг решил закурить, если не куришь?

Курение убивает.

Думать тоже вредно.

Пара Гонзаг-Софи ссорится. Он старается говорить тихо, но все всё равно слышат. И узнают, что ветеринар рекомендовал суке Амираль строжайшую диету и – главное – никакого сахара. Софи укоряет Гонзага – у них совместная опека над животным – за то, что он скормил Амираль три больших куска торта «Захер»[6]6
  «За́хер» – шоколадный торт, изобретение австрийского кондитера Франца Захера. Типичный десерт венской кухни и один из самых популярных тортов в мире.


[Закрыть], да-да, не отпирайся, я видела. И не прикидывайся невинным зайчиком, три куска, ты ее уморишь, она диабетичка, напоминаю, у нее диабет, а еще ожирение, прекрати ее баловать, я ее не балую, ты ее убьешь, прекрати, слышишь, что я говорю.

Иди ко мне, детка, говорит задира-Жак, брат Гонзага, передразнивая Софи.

Все смеются.

Значит, наша драгоценная подруга познакомится с упрятанным в Сибирь олигархом, удивляется Пьер, который терпеть не может пустой треп и вообще не собирался идти на эту встречу.

Его не упрятали, а посадили. В лагерь, уточняет С., набрасываясь на кусок «Черного леса»[7]7
  Шварцвальдский вишневый торт (торт «Шварцвальд», торт «Черный лес») – торт со взбитыми сливками и вишней. Появился в Германии в начале 1930-х годов, в настоящее время снискал мировую известность.


[Закрыть].

Как это в лагерь? Никаких лагерей больше нет! Ты в курсе, что старик Джугашвили умер?

Что за Джугашвили?

Кто умер? Разве кто-то умер?

Даниэль бегала в дом проверить детей и снова пропустила часть разговора.

Что этот твой тип делает на каторге?

Он не мой, уточняю я.

Кажется, эти олига-как-их-там набиты бабками?

Набиты – слабо сказано, доверительным тоном сообщает С., который не только пьет больше остальных, но и считает себя самым умным.

Джугашвили – это Сталин, старушка, продолжает Александр. Иосиф Виссарионович Джугашвили, он же Сталин. Умер в 1953-м, а сейчас 2007-й.

Ну ты и нагнал на меня страху!

Так я и думал, говорит Пьер. Повторяю свой вопрос: что делает в лагере твой олигарх? У олигархов, вроде как, другие увлечения, эти придурки покупают аэробусы А380, за́мки за триста миллиардов долларов и футбольные клубы, разве нет?

Кому вообще интересна подобная история, встревоженно спрашивает Ясмина.

Какая история?

Ну эта, русская, история.

Ананас остался? Хочу ананаса.

Он хоть красивый, этот олигарх?

Ничего, отвечаю я.

Здесь, между прочим, тоже полно красивых мужиков, говорит Софи. Тебе незачем ехать в Сибирь.

Все смотрят на меня.

И правда, оглянись вокруг.

Все смотрят на С.

Ты и русского-то не знаешь, или знаешь?

Кажется, мы ели такие профитроли на дне рождения Анны?

Этот твой тип говорит по-русски?

Он не мой, уточняю я.

Тогда почему ты им занимаешься? – спрашивает Адриен.

Тебе бы стоило ответить на сей изумительный по тонкости вопрос, сладким тоном советует С.

Я испепеляю его взглядом и глажу прижавшуюся к моим ногам суку Амираль. Запускаю пальцы в ее шелковистую шерсть, хотя вообще-то собак не люблю – только кошек, но Амираль никогда не обижу, и животное это чувствует, даже земляной червяк почувствовал бы.

С. перебирается поближе к Марин, Марин, которая сделала стрижку «каре» и перелетела через океан, чтобы поприсутствовать на вечеринке, и наверняка задержится на несколько дней в нашей старушке-Европе, чтобы отдохнуть от своих убийц up to dale[8]8
  Современный; соответствующий современным требованиям; новейший (англ.).


[Закрыть]. Итак, С. обволакивает Марин взглядом своих зеленых глаз. И она решает проинформировать всех, кто не занят разговорами об ожирении, диабете и ветеринарных заморочках, что наша авторесса (ей почему-то кажется забавным придуманное С. определение) вполне могла бы, раз уж ей не терпится вернуться в Россию по никому не понятной причине, заняться воистину «золотым» сюжетом, который сама же Марин ей и подсказала, а именно – русскими серийными убийцами, с ними мало кто может сравниться, поясняет Марин, называет несколько имен и дел и говорит, что им даже американские серийные убийцы в подметки не годятся, уж вы мне поверьте, и все верят.

Всем становится чуточку не по себе из-за того, что планета населена садистами, развратниками и всяческими чудовищами, и, хотя мы предпочитаем о них не думать, иногда бывает приятно об этом вспомнить.

О да, еще бы, Марин права, серийные убийцы куда интересней

олимнархов,

окираков,

оликаров.

Олигархов, Софи, это русское слово, оно происходит от корня… э-э-э… от корня…

Вовсе нет, фальцетом восклицает юный Жонас.

Его энтузиазм и ученость радуют глаз и ухо, поскольку oligo, на самом деле, означает «немногочисленные», а еще, а еще, лепечет он, еще есть другой корень, греческий – arkhe, что означает управление, а значит, значит…

Ладно, хватит. Софи «затыкает» новобретенного пасынка, что, судя по всему, вошло у нее в привычку. Не самую лучшую привычку.

Сотрапезники перешептываются, переговариваются и в конце концов приходят к общему мнению, да, серийные убийцы и впрямь интересней всех этих «олиштучек», любой тебе скажет, кто хочешь скажет.

Сюжет может выйти понапряженней.

И позавлекательней.

С точки зрения жизненного опыта, а также…

Слышала? – спрашивает С. – Твой бедолага Ходорковский никого не интересует.

Скольких он убил?

Кто?

Ну этот, о котором ты только что говорил.

Михаил Ходорковский? Он не серийный убийца, а олигарх-каторжанин. Ты что, действительно никогда о нем не слышал? – удивляется С.

Не может быть, его правда так зовут, твоего олигарха?

Все смотрят на меня.

Он не мой олигарх, уточняю я.

Я вам уже говорила, Шахматного убийцу зовут Александр Пичушкин, сердится Марин, он лишил жизни сорок восемь человек, ну, около того, следствие в России проводится так… сами понимаете… короче, он хотел, чтобы жертв было шестьдесят четыре, по числу клеток на шахматной доске, отсюда и его прозвище, уточняет наша профайлерша – она во всем любит точность.

Не злись, русские имена такие сложные!

Извини, вмешивается в разговор Александр, но Кодаковский звучит не похоже на Пичушталин.

Голос Жонаса, о котором все забыли, заполняет возникшую в разговоре паузу, он сообщает, что олигархия это политический режим, при котором власть сосредоточена в руках нескольких могущественных лиц или семей, и… ну, возможны варианты, в зависимости от географической широты.

Все ошарашенно смотрят на Жонаса.

А Жонас улыбается, потому что новообретенная мачеха в кои-то веки не перебила его.

Значит, все старо как мир, замечает Пьер, олигархии существуют повсюду, это самое распространенное политическое устройство на планете.

Вот видишь, говорит С., и мне хочется науськать суку Амираль на его длинные, с проседью, волосы и чудные смеющиеся глаза.

К счастью, Даниэль сумела ухватить обрывки разговора, разливая кофе. Как гостеприимная хозяйка – все хозяйки гостеприимны, – она предлагает компромисс: я могу заниматься и серийными убийцами, и олигархами. Не бросай ни один из сюжетов, советует она, и вообще, они вполне могут переплестись, и тогда возникнут новые линии. И никто не поймет, что речь идет о русской истории, и многим будет интересно.

Отличная идея, поддерживают Даниэль присутствующие.

Можно получить чашку безкофеинового кофе? Ясмина уверяет, что не сомкнет ночью глаз, если так поздно выпьет нормального кофе.

А кто тебя просит спать сегодня ночью?

Интриги, пачки денег, ушаты крови, что может быть вульгарней? – спрашивает Жан.

Ах, Жан!

Да ладно тебе, Жан!

Мы знаем, что́ ты читаешь, Жан, но это не значит, что все должны читать то же самое. Посмотри, в каком ты состоянии!

Пьер не побоялся произнести это вслух. Жан и правда пребывает в странном состоянии, он сжигает свою жизнь, балансирует на грани между депрессией и психозом.

Лично я очень люблю Жана. Все остальные его, конечно, тоже любят, но в первую очередь побаиваются. Я воспринимаю Жана как надежду и опору, нас словно бы связывает далекое прошлое, что-то наподобие амниотической жидкости.

Я незаметно подмигиваю Жану, что, конечно же, замечает С.

Мой друг С. всегда настраивал меня против моего друга Жана. Он чокнутый, твой Жан, понимаешь, буйнопомешанный. А вот Жан никогда ничего не говорит о С., для него это самый простой способ показать, что С. для него – пустое место. Ну, практически пустое.

Вот так этим бесконечным июльским вечером я застряла между длящейся улыбкой Жана и долгим настойчивым взглядом зеленых глаз С. А вот Амираль скрылась в темноте сада, так что гладить мне больше некого. Софи отправилась искать ее, Гонзаг пошел следом, а Даниэль услышала какой-то шум в доме, это наверняка проснулись малыши. Все мои пачки сигарет – с фильтром и без – пусты, хотя курила я мало, а вокруг сидят завзятые противники курения. Непьющих почти столько же, сколько некурящих, тем не менее многие бутылки пусты. Даже лимонные свечи и те выдохлись и вот-вот погаснут.

Пьер пользуется опускающейся на нас дремой и заводит разговор на излюбленную тему, о физике-математике, которую сегодня, черт побери, невозможно преподавать, как в былые времена.

Осознаем ли мы?

Понимаем ли причину этого явления?

Не так чтобы очень.

На самом деле, все просто. Ученики – бестолочи. Даже студенты университетов ничего ни в чем не смыслят, не могут написать связную фразу на французском. Сколько законченных идиотов приходится на одного умника Жонаса, задается риторическим вопросом Пьер, но хуже всего то, что этим идиотам направо и налево раздают дипломы, цена которым – погнутый ржавый гвоздь. Гвоздь, который только на то и годится, чтобы на нем удавиться.