Текст книги "Сохрани"

И никто никого

 
…и никто никого не выносит из темноты.
И никто никому – ни преграда, ни полынья.
Если кто-то взлетит, то пускай это будешь ты,
Если кто-то сгорит, то пускай это буду я.
 
 
Слишком пафосно пить барбареско. Попей воды.
Слишком грустно плясать босса-нову. Танцуй гоу-гоу.
Потряси, посмотри, как семаргл плюет в аид:
У него на районе хватает своих рабов.
 
 
Посмотри, как смешалось твое и мое «нельзя»,
Превратилось в «так надо», «нормально», «давай еще».
Ты как будто моряк с афродитами в волосах,
Я как будто калипсо. И нас не берут в расчет,
 
 
Потому что условно на здешней земле нас нет,
Потому что «фактически» – это для дураков.
И пускай себе слепнут и крестятся нам вослед,
А у нас в мини-гетто хватает своих богов.
 
 
Если кто-то отчается, пусть это буду я.
Если кто-то отважится, пусть это будешь ты.
Выживает удобный. Сыграем еще.
Раз,
два…
 
 
…и никто никого не выносит из темноты.
 

Не положено

 
О чем бы небо зиму ни просило —
Она придет, она свое возьмет,
И с криком «два дебила – это сила»
Отныне мы не выскочим на лед,
Родные, дальновидные едва ли,
Счастливые, как много лет назад.
Похолодела ночь – твоя, моя ли…
Но люди о таком не говорят.
О том, что на чужбине много пыли,
Что пресно – целоваться на бегу.
О том, что я и ты когда-то были
В лохматом или надцатом году.
Теперь мы каждый день даем концерты,
Бессилие обуздывая льдом.
Зачем нас фасовали по конвертам
и слали, уповая, что дойдем?
 
 
Знай: ты и я бессмертны, мы все можем:
Быть звездами катка и быть никем.
И если яркий колер не положен,
Зачем кровит бессонница, зачем
колышется левкой скрипучих ставен
и время поворачивает вспять?
 
 
…Дитя Франтишек любит хулиганить.
Дитя Франтишек любит рисовать.
 

*Франтишек – герой сказки Милоша Мацуорека, морозец, который рисовал на окнах не белые, а цветные узоры.

Пока ты спишь

 
Пока ты спишь, сиреневый сад потихоньку гаснет.
Пока переворачиваешься на бок, луна бледнеет,
Моргает глазами-кратерами, такими освежающе ясными,
Как ветер в лицо, если раскачаешься на качелях,
Потеряешь лодочку, подумаешь: "Найдется, бог милостив.
Отвел бы кто-то меня домой, усадил на террасе в кресло
и дал бы корзинку груш да еще бы ведерко слив".
Но это легко и, пожалуй, неинтересно.
Пока ты спишь, я успеваю подумать об этом
и о том, о соседке с лицом обиженного ребенка,
Который сердит на дождь, потому как за дверью – лето.
Чужое дитя иногда напоминает бесенка
и поросенка.
 
 
Когда ты проснешься, я не скажу «намасте» и не приготовлю масалу,
Потому что масала и растворимый кофе – разные измерения,
но не любви, которая, как бы нас ни кусала,
определенно, даст жизнь еще одному герою потерянного поколения.
Пока мы спим, наши герои, не зная, что они герои,
Вырастают из кроваток, комнат, других пространств, иногда – из земного шара,
Узнают, что держатель надул планету и вышел в море
сменить обстановку, да так и остался плавать.
Там ему хорошо, там никто не давит на плечи,
Не ломает хребет, не мешает смотреть на луну и звезды.
Если волны щекочут брюхо, можно даже расхохотаться по-человечьи,
Человек все равно не услышит. Все спят, на планете поздно.
Вот и ты, и ребенок, и сиреневый сад, которого нет,
Вот и я обращаюсь холодной галькой, угасшей куколкой, но далеко не Буддой.
Я боюсь, что, если решусь подойти и взглянуть поближе на лунный свет,
Скрип половицы тебя разбудит.
 

Ты говорил

Р.

 
Яблоко мысли подвесь на крючок надежды.
Каждый хоть раз, но бывал у нее в плену.
Станешь свободным – и воздух горячий, вешний
Хлынет под ребра, в сердечную глубину,
В плесень его и бесчисленные коросты.
Ты говорил: никогда не смотри назад.
Ты говорил: утрясется и станет просто.
Я и не ведаю, друг ты мне или брат.
Будут бежать пластилиновые трамваи
В облаке света – из кухоньки в коридор.
Кто там крадется из маминой темной спальни?
Ты говорил: мамы могут стрелять в упор,
Дочери могут вцепиться зубами в руку,
Что оскудела не золотом, но теплом.
Дело пустячное: вытравим блажь и муку,
Ком сожалений заменим на снежный ком —
И понесутся трамваи, и хлынут реки,
Реже – солёные, чаще – из ясных глаз.
Что-то такое химерное в Человеке
трех ипостасей: «родил, возлюбил и спас».
 
 
Двинемся в путь. Собирай-ка пастушью сумку.
Страх невесом, пытка призрачна, голод чужд.
Тени сошли, разбрелись по углам рисунком.
Я и не ведаю, брат ты мне или муж.
Сядем в трамвай, колокольчиком звякнем между
Груш переспелых, малиновок и молитв.
Яблоко мысли висит на крюке надежды
И времена

...

конец ознакомительного фрагмента