Текст книги "Мирное небо"

Мирное небо
Катя Саргаева

© Катя Саргаева, 2017

ISBN 978-5-4490-1198-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1
Цинизм

Вера

Сквозь сон я почувствовала, как меня кто-то трясет за плечо, потом услышала голос дочери.

– Мам, перевернись, у тебя уже вся спина красная.

Я открыла глаза и перевернулась на спину. И правда, печет.

– Я долго спала? – спросила я Еву.

– Час точно, и храпела, – с улыбкой сказала она.

– Не ври, я не храплю.

– Иногда храпишь, и очень сильно.

Окончательно проснувшись, я подняла голову вверх, солнце стояло в зените.

– Давай переляжем под зонтик или пойдем пообедаем? А то так точно сгорим. – Предложила я Еве.

– Я уже поела пока ты спала, так что давай под зонтик, если ты сама еще не проголодалась.

Я встала с лежака и огляделась. Обеденное время было самым интересным. Мы с Евой были на отдыхе в Бенидорме. Она обожала Испанию, а я обожала Еву, поэтому мы каждый год почти десять лет неизменно ездили в Испанию. Мы ездили отдыхать два раза в год, первый раз на ее выбор, второй на мой. Благодаря тому, что одна из поездок была на мой выбор они были разнообразнее. За что она так сильно любила Испанию непонятно. Ни мне, ни ей самой. Ее сюда манило магнитом, она чувствовала себя здесь как дома. Она даже выучила испанский язык, хотя она у меня получилась с математическим складом ума и языки давались ей очень тяжело. В отличие от меня. Я полный гуманитарий, и языки, это как раз то, что дается мне легче всего. Как-то я сказала Еве, что мне проще было выучить китайский в мандаринском наречии, чем таблицу умножения.

– Смотри, уже собрались голубки, – сказала я, устроившись под зонтиком.

Ева никогда не уставала от этого шоу, я поливала мужиков дерьмом, а она слушала и смеялась до слез. Сейчас, во время сиесты, на пляже собиралась определенная категория людей – голодающие модели и шикарные мужчины, так мы прозвали их с Евой. Шикарными мужчины считали себя сами, а некоторые даже были ими. Они были похожи на распушившихся петухов, и вели бои из разряда «кто круче». В это время все нормальные люди уходили с пляжа, детей вели в отели на дневной сон, и сами мамаши спали в это время, или опрокидывали заслуженный бокал с горячительным. В ходу была Сангрия, они начинали пить ее еще на пляже до завтрака, называя компотом. Люди пожилые и в возрасте тоже уходили во время дневного зноя. В это время на пляже было меньше всего народа и этим пользовались женщины, которые искали себе пару на ночь, а может и на весь отпуск. Женщины были разных возрастов, национальностей и цвета кожи. Все были при макияже и бижутерии, больше всего мы с Евой смеялись над теми, кто лежал на полуободранном стареньком шезлонге видавшем виды в туфлях на высоком каблуке. Часто они были в широкополых летних шляпах. Эти были голодающими моделями. Они ели в обед свои пол помидора и пили черный кофе, некоторые из них выташнивали и это в приступе булимии. Они лежали на своих потертых шезлонгах и улыбались. Шезлонги были потертыми потому что мы с Евой всегда останавливались в недорогих отелях, они ей тоже нравились по неопределенным причинам. В некоторых мебель была настолько старой, что мне казалось, что она помнит еще Изабеллу Кастильскую. Но Ева обожала эти захолустные отели. Так вот, эти голодающие модели были «слишком шикарными» для таких мест, но видимо денег на большее у них не было. Это был парад позора, им только табличек не хватало с надписью «выбери меня». Но стоило к даме подойти кавалеру, как те тут же начинали набивать себе цену и делали неприступный вид. Они лежали, втягивая и без того прилипшие к позвоночнику животы, что-то шептали и хлопали ресницами. Многие из них не блестали красотой, не спасала даже тонна макияжа, и за тех, кто посимпатичнее начинались бои без правил.

Шикарные мужчины втягивали свои волосатые сальные брюшки и играли несуществующими мышцами. Они поливали себя водой из баклажек, вероятно считая себя бесконечно сексуальными в эти моменты, а потом закуривали кубинские сигары, стоя рядом с такими же облезлыми лежаками. Не знаю кто выглядел смешнее и нелепее, голодающие модели или шикарные мужчины.

– Смотри, пошел. Левой, правой, левой, правой. Втяни живот чудила, может тогда она не обратит внимания на твою редеющую шевелюру. – Начала я тихо, чтобы меня слышала только Ева. – Не, мужик, она тебе точно не даст, ей уже побежал за коктейлем накачанный негритос. Тут без вариантов, что у нас дальше? А вон, посмотри на дедка. Ну куда ты, старый хрен? Эта бабка раздавит тебя своими сиськами! Интересно, у него еще стоит?

– А вон тот, гляди, вроде бы ничего? – спросила Ева, указывая на сексуального испанца, разыгрывающего из себя Бенисио Дель Торо.

– Уверена, у него воняет изо рта. Сейчас проверим. Давай уже, выбирай себе жертву. О! Хочешь негритяночку? От нее от самой воняет, может она и не заметит.

– С чего ты взяла, что от нее воняет? – удивилась Ева.

– С того что она черная, все расы пахнут по-разному, может мы для кого-то воняем. Я читала одну статью, в ней предполагалось, что у них высокий уровень тестостерона в крови, что у женщин, что у мужчин, поэтому от них попахивает, а на такой жаре от нее не может пахнуть майскими розами. Я не расистка, ты же знаешь, это всего лишь биология. Смотри, идет. Девочка, съешь лимончика, а то даже наблюдать не интересно. Он прошел мимо! Вот дура, перестаралась с улыбкой. Идет к розовой шляпе.

Я замолчала, так как не слышала, о чем они говорят, и застыла в ожидании. Парень присел на лежак к модели в огромной розовой шляпе, наклонился ближе, что-то шептал ей. Она отвернула от него лицо и слегка скривилась.

– Я же говорила, что у него изо рта воняет!

Ева залилась смехом.

– А вон тот? – указала она на очередного шикарного мужчину.

– Урод.

– А тот?

– Ногти грязные.

Ева тыкала пальцем в разных представителей сильного пола, а я комментировала.

– Лошара. Жиробас. Зубы желтые. Член маленький. Не умеет плавать. Странно смеется. Старый пердун, слышала, он даже только что перднул! Нищеброд. Не говорит по-английски, с его польским акцентом ему только дрочить до конца отпуска. Ногти на ногах длиннее, чем у меня на руках. Женат, хоть бы обручальное кольцо снял, придурок. Слабак. Не из нашего века. Заучка. Слишком волосатый. Ноги кривые.

Я могла кидать такие оценки хоть целый день, это веселило Еву. И всегда, под конец моим тирадам она задавала один и тот же вопрос:

– Ну неужели ни один тебе не понравился? Неужели нет мужчин без недостатков?

– Нет. Они все конченые уроды, – ответила я в этот раз, почему-то сегодня на меня накатила лютая ненависть ко всем мужикам на планете. – Нет, не слушай меня. Твоя престарелая мамаша несет феминистский бред. Не все мужики козлы, далеко не все. Просто я самый циничный человек на Земле.

– Ты не престарелая, не говори так. Не смотря на голодающих моделей на каблуках, многие из мужиков хотели подойти к тебе, но ты их окидывала таким взглядом, что грех не сбежать.

– Хорошо, я еще не престарелая, но слушать меня все равно не надо. Я всю жизнь боюсь своим цинизмом убить в тебе веру в любовь и мужчин. Достоинства искать так же легко, как и недостатки. Только не мне, и только не в мужиках. Мое время прошло, поэтому я могу позволить себе брызгать ядом. Но ты нет, у тебя еще вся жизнь впереди.

– Когда ты уже прекратишь так говорить? Тебе всего сорок три, помнишь, в том фильме говорили, что в сорок лет жизнь только начинается? А ты говоришь, что твое время прошло.

– Не начинается она в сорок. Она начинается тогда, когда ты начинаешь ощущаешь жизнь, эмоции, свободу. Вот тогда начинается жизнь. Но жизнь так многогранна, что глупо ограничивать ее наличием мужика. Мир так великолепен, что дух захватывает, мужик в нем лишь капля в море. Но эта капля у тебя обязательно должна быть. Поэтому не слушай меня. Никогда не учитывай моего мнения о мужиках познавая жизнь. Это всего лишь мнение одного человека. Притом не самое правильное.

– Может ты когда-нибудь расскажешь мне, что с тобой стало? Ведь ты не всегда была такой циничной.

– С чего ты взяла? Я всегда была циничной тварью.

– Мне тетя Даша рассказывала.

– Дать бы ей по шее за это! Подруга еще называется. Нечего мне тебе рассказывать.

Рассказывать было не нечего, а слишком много, и рассказ был бы слишком долгим и грустным, а я не любила когда моя доченька грустит. Я любила ее больше всего на свете. Когда она была маленькой я всегда представляла какой она будет когда вырастет. А выросла она в очень симпатичную девушку. Неделю назад ей исполнилось пятнадцать лет. Она была умна и красива, любопытна и эмоциональна. Я видела в ней себя в молодости. Только бы не прожить ей такую жизнь, что прожила я. Отчасти я с этим хорошо справилась, ей уже досталась неравнодушная мать. Я пыталась компенсировать ей отсутствие отца как только могла. Я всю жизнь из кожи вон лезла только бы она была счастлива. Когда ей исполнилось тринадцать она сказала, что я лучшая мама на свете. Такое признание от подростка наивысшая похвала. Тогда я поняла, что справляюсь.

После окончания сиесты мы пошли на прогулку. В Бенидорме мы были уже не первый раз, и весь этот маленький городок уже был исхожен вдоль и поперек. Мы зашли в магазинчик за хамоном и колбасами, мы всегда привозили их домой в огромном количестве. Войдя в холл отеля, я почувствовала, что пакет, в котором были покупки, вот-вот лопнет. Так и случилось, у пакета лопнуло дно, и по полу рассыпались мои бесконечно вкусные колбасы, ногу с хамоном я успела ухватить за копыто. Ева заливалась смехом. Мы собирали с ней колбасы, валяющиеся по немытому полу и смеялись. Собрав все я поднялась с колен и прямо перед собой увидела красивейшего молодого мужчину. В руке он держал палку колбасы, которая закатилась за кресло, на котором он сидел. Глаза его скользнули в мое декольте, но тут же вернулись к моему лицу. Он молча отдал мне колбасу, слегка улыбнулся и вернулся на место.

– Gracias,11
  Спасибо (исп.)


[Закрыть] – сказала я ему в спину.

– Да не за что, – ответил он по-русски.

На следующий день мы улетали домой. Ева грустя прощалась с Испанией.

– Котенок, ты надумала на счет дальнейшей учебы? – спросила я, – ты обещала, когда отпуск закончится, ты примешь решение. У тебя остался последний год в школе, и если ты хочешь поступить в МГУ нужно будет усиленно учить. Я знаю, что ты у меня умница, и все знаешь лучше этих старых хрычей ректоров, но это МГУ, а о твоем дедушке после его смерти уже все благополучно забыли.

– Я хочу быть астрофизиком, там есть такой факультет. Правда, проходной балл высокий. Мам, я так боюсь, что не поступлю.

– Поступишь, ты умная, а этим тварям уже и взятки не нужны, если бы вопрос был только в деньгах мы бы даже не разговаривали об этом. Но им нужны знания, а они у тебя есть.

– У них таких умных как я полный университет. Ты и сама это знаешь.

– Я пойду к одному дедушкиному другу, я уже узнавала, он как раз выходит из отпуска в конце августа. Он какая-то важная шишка в МГУ, его послушают, от него всего-то и надо замолвить за тебя словечко.

– А если он откажет?

– Не откажет! Я буду перед ним на коленях ползать, и не вставая с колен отсосу его старческий член если понадобится, но ты будешь учиться в МГУ! Я тебе это обещаю!

Учиться в МГУ было мечтой Евы, и я готова была душу дьяволу продать, лишь бы исполнялись ее самые заветные мечты. Я смотрела на дочь и у меня горели глаза. Она подошла ко мне и крепко обняла.

– Нет мам, я не хочу, чтобы ты унижалась, я сама сдам вступительные экзамены, все будет хорошо.

– На счет отсоса я пошутила, – с улыбкой сказала я.

Ева ничего не ответила, она знала, что я сделаю совершенно все, только бы ее мечта исполнилась. Интересно, я бы и правда это сделала?

Наше с Евой столь откровенное общение стало нормой уже давно. Как-то я пришла домой в стельку пьяная, что было крайне редко, я знала, что Ева у подруги и останется у нее ночевать. Но она оказалась дома, так как подруга приболела. Ей было одиннадцать. Я спьяну начала разговаривать с ней в своей обычной манере, до этого я никогда не выражалась при ней. Наутро она сказала, что очень любит меня, и то, что я общалась с ней так, как я общалась только со своей лучшей подругой Дашей, для Евы стало моментом близости. Как ни странно она не брала с меня пример, в отличие от меня она была, я бы даже сказала очень интеллигентной девочкой. Видимо это досталось ей от моей матери. Сраной аристократки. На людях я всегда вела себя хорошо, и ей никогда не приходилось краснеть за меня, но дома из меня лился поток брани.

2 Инвалидное кресло

Встретиться с другом моего отца из МГУ мне так и не удалось из-за его болезни. Начался учебный год, и перед осенними каникулами Ева сказала, что нашла одну стажировку в Германии. Втайне от меня она подала на нее документы, и ее принимали. Стажировка длилась десять месяцев, и проходила в Лейпцигском университете. Там она занималась бы всякими научными расчетами по запуску космических спутников. После этой стажировки для нее были бы открыты двери любого ВУЗа Москвы. Жадных немцев интересовали только деньги. Тест на стажировку нужно было пройти на месте, но проходили далеко не все. Ева нарыла где-то в интернете тесты с подобными вопросами и хорошо прошла его. Вопрос был только в деньгах.

– Ты же знаешь, что я заплачу любую сумму, – говорила я дочери, когда та рассказала мне эту новость. – Давай поедем туда на каникулы и все разведаем?

– Да, я это тоже хотела попросить, спасибо, что предложила.

– Тогда решено, едем в Лейпциг!

В Берлине было тепло, и мы устраивали долгие прогулки по городу. Мы решили, что пробудем неделю в Берлине, а в Лейпциг съездим на поезде, они ходили часто и ехать было чуть больше часа.

Я набилась на аудиенцию к директору университета. На мое удивление им оказался старый друг моего отца. Они вместе работали в МГУ, а потом, когда распался СССР, он уехал в Германию. Я хорошо помнила его, он мне нравился. Мы долго с ним беседовали, в то время как Еве разрешили посмотреть кафедру физики и даже «потрогать» оборудование. Он также с теплом относился ко мне и помнил как одну из лучших и самых дерзких студенток.

– Если бы не твой отец тебя бы вышибли из университета еще на первом курсе, – смеялся он.

Да. Я была действительно очень дерзкой, совсем не по-советски дерзкой. Мое поведение было просто из ряда вон. Много лет спустя я поняла, что все это было криком о помощи. Я была невидимкой для своих родителей, точнее для своей матери. Я родилась в 1972 году, я родилась в одной стране, а живу в другой не меняя квартиры. Мой отец работал в МГУ сколько я себя помню, он был профессором и преподавал иностранные языки. От него ко мне перешел талант лингвиста. Позже и я поступила на иняз в МГУ. Отец был очень спокойным и несколько безвольным человеком. В нашей семье за старшую была мама. То ли он сам по себе был бесхребетным, то ли мама настолько забила в нем мужика и хозяина, что он просто смирился с отведенной ему ролью второго плана. Он был добрый и любил меня, но мама пресекала любые его попытки показать мне свою любовь. Он был совой, но мама была жаворонком, и поэтому папа вставал вместе с мамой в шесть утра и клевал носом над газетой, сидя в кресле-качалке до обеда, а потом пытался заставить себя заснуть, ложась спать в десять часов вечера. Мама все это прекрасно видела и знала, но таким уж она была дебильным человеком. Она была законченной эгоисткой, и все вокруг должны были жить в ее ритме, ее морали, соглашаться с ее мнением, безусловно, единственно верным. Другого мнения, отличного от ее просто не существовало. Она всю жизнь прожила, считая себя во всем правой. Она была кардиохирургом, и времени на семью у нее было мало. Она все писала какие-то научные работы, делала операции на сердце каким-то шишкам, к ней даже приезжали из Европы за лечением. Помимо того, что мама была эгоистичной, она была очень жесткой. Никаких соплей, мало эмоций, иногда она напоминала мне деревянную куклу. Она всегда была при прическе, легком макияже, с коротко остриженными чистыми ногтями, при выглаженной блузке и безукоризненной длины юбке. Мама была заложницей идеологии СССР22
  Основной идеологией в СССР являлось учение Марксизма-Ленинизма. Целью провозглашался коммунизм – устройство общества, характеризуемое высшим развитием производительных сил. Дорогой же к этой цели являлся социализм – принцип распределения, у которого: «от каждого по способностям, каждому по труду» в рамках плановой экономики, и задача: воспитание человека с коммунистическим сознанием. Массовая идеология внедрялась всеми мыслимыми способами: через СМИ, через агитационную и воспитательную работу партийных ячеек в школах, институтах, на предприятиях, через введение цензуры, через работу службы безопасности по выявлению и привлечению к ответственности политически несогласных. Советский строй – особый период в истории государственности России. Согласно Конституции СССР 1936 граждане СССР не зависимо от национальности, расы рассматривались как одна равноправная единая семья.


[Закрыть]. А в СССР секса не было, все были равны, родина превыше всего и так далее. Она очень хорошо знала, что такое хорошо и что такое плохо. Моя мама это человек, живущий в спичечной коробке морали, где ничего было нельзя. «Нормальные люди так не делают!» часто говорила она мне. Я слышала эту фразу по сто раз на день. «Ну значит я ненормальная!» также по сто раз на день отвечала ей я. Все во мне противилось ее нормальности, ее зажатости, ее дебильным рамкам. Я искала поддержки у отца, но он, боясь быть наказанным мамой, лишь разводил руками, мол, ты же понимаешь, что я просто не могу быть на твоей стороне?! Я понимала. Но мне так хотелось, чтобы меня поддержали, хоть раз. Нет, поддержка это не про мою семью. Все что я делала, говорила и думала было априори неправильным и безнравственным. «Ванечка никогда бы так не сделал!». Это я тоже слышала по сто раз на день от матери. Ванечкой был мой старший брат, он умер в Афганистане в 1983 году. Тягаться с покойником конечно бесполезно, тем более он умер героем. Он был идеальным сыном, с той же въевшейся в самый корень мозга советский идеологией, что и у мамы. Ваня никогда не огорчал ее, не ставил в неудобное положение, хорошо учился, был активистом в комсомоле, лучшим в армии, а в итоге даже посмертным героем. Куда мне до него? Он умер, и уже никогда не совершит какую-нибудь глупость, чтобы я сказала «вот видишь мама, даже Ваня не идеален».

Мама очень не хотела девочку, вообще второго ребенка не хотела, я не входила в ее планы и мешала карьере. Думаю, когда она увидела меня, после моего рождения, первой ее мыслью было «куда бы выбросить этот кусок мяса?», а папа навсегда был отлучен от постели. Прямиком из ее утробы я попала в инвалидное кресло морали СССР. Мало того что я родилась девочкой, так я еще и не хотела быть «нормальной». Всю жизнь мама изо всех сил пыталась втолкнуть меня в свою спичечную коробку, подогнать под себя, и ее бесило, что этого у нее так и не вышло. Каждый день, глядя на забитого в угол отца, я говорила себе, что никогда эта ведьма меня не сломит. Может я и не была настолько уж неправильной, просто я все делала назло ей, и выходило, что я стала жуткой хулиганкой. Мне очень хотелось, что бы она меня любила, или хотя бы не запрещала делать это отцу. Мне очень хотелось, что бы она увидела, как я нуждаюсь в этой любви. Она знала все о сердце человека. Все, кроме того, что в нем и есть душа. О душе она не знала ровным счетом ничего. Хоть раз пропусти она замечание о длине моей юбки, и она, эта длина, стала бы больше, ну или хотя бы не становилась меньше. Она обнимала меня иногда, на день рождения и новый год, восьмое марта, но это были объятия памятника, холодные и безэмоциональные. Ее совершенно не интересовало, что было у меня на сердце, о чем я думала, о чем мечтала. Ее интересовало лишь то, насколько это хорошо и правильно.

Я талантливый человек, но все мои таланты зарубались на корню. У меня замечательный голос, но меня не пускали даже в школьный хор, аргументируя это тем, что приличным девочкам негоже выставлять себя, нечего лишний раз обращать на себя внимание. Я очень хорошо рисую, на это обратил внимание мой школьный учитель ИЗО, и хотел пригласить меня учиться в художественную школу на полдня, не отрываясь от обычных школьных занятий. Он водил меня по музеям и выставкам с группой таких же одаренных детей, как и я. Когда однажды он пришел к нам домой, чтобы поговорить с родителями о художественной школе, мама выгнала его взашей. Художники зарабатывают копейки. Это был ее железный аргумент. «И вообще, почему ты всегда стараешься выставить себя напоказ?». Вероятно, мама, потому что я хочу, что бы на меня хоть кто-то обратил внимание, что бы хоть кто-то гордился мной, хоть кто-то не говорил мне каждый день о том, что я никчемное существо, и конечно же не напоминал мне каждый день о том, что я не Ванечка. Я ходила в театральный кружок втайне от родителей, и одна наша постановка выиграла первое место по Москве! Об этом печатали в одной газете, там была фотография нашей труппы, и имена и фамилии всех ее участников. Я надеялась, что хоть теперь мама скажет что-нибудь положительное. Когда она взяла в руки эту газету, она какое-то время молча смотрела на нее, потом резюмировала «актриса погорелого театра», и выбросила ее в мусорное ведро.

Образ никчемного отца так крепко засел у меня в голове, что мне казалось, что все мужики такие вот вялые, бесхребетные и ни на что не способные. Наверное, цинизм зародился во мне еще тогда. Мне было смешно слышать, когда парни говорили «я же мужчина!». Они говорили это с такое гордостью. А чем гордитесь? думала я, тем, что у вас между ног болтается то, чего нет у нас? что, кстати говоря, выдает ваше стойкое отношение к женщине. Я бы не радовалась тому, что все вокруг видели бы признаки моего сексуального желания.