Текст книги "Мирное небо"

4
Сердце в кармане

– Не хочу про отца, расскажи про кого-нибудь кого ты любила, – не отставала Ева.

– Хорошо. Я работала в Питере, помнишь? Так вот, я уехала туда за мужиком, можешь себе представить?

– Честно говоря, нет, – с улыбкой ответила Ева.

– Я расскажу эту историю, но только без окончания, потому что она настолько ужасно кончилась, что я не хочу тебя пугать.

– Согласна, – сказала Ева. А про себя подумала, что спросит, чем же дело кончилось у Даши.

На ее лице появился дикий интерес, я рассказывала ей о том, что когда-то любила мужчину, и переехала из-за него жить в другой город. Это была совсем не ее мама. Это действительно так, от той, старой Веры ничего не осталось, она давно умерла.

Даша, моя старинная подруга. Мы познакомились с ней в университете, когда она опрокинула на меня тарелку с жидким картофельным пюре в столовой, а из-за жирного пятна от котлеты мне пришлось выбросить почти новую юбку. Она училась на историческом факультете, и была моей полной противоположностью. Вероятно, они действительно притягиваются. Даша тонкая, романтичная профессорская дочка, которая вечно опаздывала на занятие из-за того, что зачитывалась очередной любовной историей в метро и проезжала свою станцию. Она была как раз из тех, кто ждал принца на белом коне. Она очень живо представляла свою свадьбу в мельчайших деталях. Мы уравновешивали друг друга, будучи двумя крайностями, и вместе отлично проводили время. Мы были на последнем курсе, и уже почти сдали все выпускные экзамены. После получения диплома, который мы обе получили в красной обложке, Даша устраивала вечеринку на родительской даче. Там я познакомилась с Пашей.

Это была любовь с первого взгляда. Я могу утверждать, что сей феномен существует так как испытала его на себе. Все происходит в точности как в американских фильмах, люди встречаются взглядами и внешний мир перестает существовать. Ты перестаешь слышать посторонние звуки, не видишь людей вокруг. Становится совершенно неважно где ты находишься и что делаешь. Важно только одно – человек напротив, единственный, которого ты видишь. С ним не обязательно говорить, что-то делать, ты просто смотришь на него, и ощущаешь рождение. Свое собственное. Края сознания касается понимание того, что до этого момента ты не жил. Ты просто спал в ожидании. Так же в тебе есть полная уверенность в том, что человек напротив испытывает совершенно те же чувства. Что это за чувства, ты еще не успел понять. Лишь спустя час-другой ты понимаешь, что это любовь. Но как так может быть?! Как можно полюбить совершенно незнакомого человека? Как можно лишь сказав ему свое имя быть готовой идти за ним на край света? Как можно быть готовой отдать ему свою жизнь совершенно ничего о нем не зная? Да может он придурок? Нет, ты почему-то уверена в том, что он вполне нормальный. Нет. Он не нормальный. Он самый лучший. Ты любишь в нем каждый миллиметр, каждую родинку, каждый пульсирующий сосудик на теле, видный сквозь кожу, каждый волосок. Каждый жест, ты очаровываешься малейшим поворотом головы, слегка измененным тембром голоса, а случайное, едва ощутимое соприкосновение любых частей ваших тел вводит тебя в экстаз.

– Вера! Да что с тобой?! – буквально кричала мне в ухо Даша, тряся за руку.

– А? – непонимающе ответила я, вернувшись на планету Земля.

– Ты стоишь как вкопанная, уставившись на того парня. Над тобой уже ребята смеются. Да и над ним тоже. Стоите как два придурка и лупитесь друг на друга. Ты что его знаешь?

– Кажется что да. Но нет, нет, не знаю. А кто он? – спросила я.

У меня действительно было ощущение, что мы с ним знакомы всю жизнь, что я знаю о нем все и даже больше. Мне казалось, что я знаю о нем больше, чем он сам знает о себе.

К нему подошел однокурсник Даши, он тоже у него что-то спрашивал, потом они подошли к нам.

– Дамы, познакомьтесь, это Паша, – сказал Олег, однокурсник Даши. – Он приехал ко мне на пару дней из Питера по делам, и я решил взять его с собой, ведь не только дела в Москве можно решать, а и отдохнуть по полной! Правда ведь?

Уже через пятнадцать минут мы сидели в беседке вдвоем и наперебой друг другу что-то рассказывали. Нас невозможно было друг от друга оттянуть. Я помню, как он накинул на меня свой пиджак. На нас смотрели как на зверей в зоопарке, все привыкли к моей нелюдимости. Нет, это не то слово, я не была нелюдимой, я не общалась с парнями. Да и о чем с ними вообще можно говорить? Все знали, что покорение меня это дохлый номер, и если я захочу общения с каким-то парнем, то я сама к нему подойду. Если кто-то пытался покорить меня знаниями, то у меня их было больше, выносливостью – то же самое, дерзостью – здесь вообще можно заткнуться. Я была всем не по зубам. А тут вдруг я спокойно общаюсь с парнем, которому и подвигов-то совершать не надо было. Я просто с ним общалась.

– Наверно это любовь, – вздыхала Даша, заломив руки, и мечтательно глядя на нас.

Паша был несколько старше меня, ему было тридцать три года, а это на одиннадцать лет больше чем мне. Да, это число одиннадцать «мое». Когда меня спрашивают какое мое любимое число, я отвечаю одиннадцать. Нет у меня любимого числа, да и что это вообще за бред, любимое число? Чушь собачья. Это число «мое» потому что оно меня выбрало. Одиннадцать лет, месяцев, часов, минут, параграф в книге, номер автобуса, номер в отеле, высота каблука моих любимых туфель, номер моего дома… Меня окружает это число. Не знаю, что оно в себе несет, но оно точно меня выбрало, это я давно заметила. Так вот, Паша был старше меня на одиннадцать лет, жил в Питере и работал в Институте лингвистических исследований РАН. Я думаю, что не стоит даже упоминать о том, что мы говорили на одном языке, или даже на нескольких. Как минимум на четырех. Иногда в разговоре мы сами того не замечая перескакивали на разные языки и подолгу на них разговаривали. Понимание того, что я говорю не по-русски приходило ко мне тогда, когда я не находила подходящего слова. Зная так много языков я могу уверить любого, что русский язык самый лучший язык в мире. Я оценила его богатство, когда поняла, как сильно ограничены другие языки. На каждое русское слово я могу найти как минимум шесть-восемь синонимов. Это нормально. Но мы этого не ценим. Я перевожу в основном учебники и научные труды, потому что для того чтобы переводить художественную литературу мне мало слов в других языках. Если такое и происходит, то перевод идет на русский язык, а не с него.

В Москву Паша приехал в командировку, проверять какие-то данные. Решив сэкономить на гостинице, которую естественно оплачивал институт, он остановился у знакомого своего знакомого. Не так давно распался Советский Союз, и мы вступали в мир, в котором можно все. Спекуляция, валюта, заграница, крупные финансовые махинации и так далее. Ну и мелкие махинации в виде прикарманивания казенных денег в оплату за гостиницу. По-хорошему, и Олег не знал Пашу. Просто знакомый отца Олега попросил приютить Пашу на пару дней. Никто ничего о нем не знал. Как и я. По большому счету мне было все равно кто он и чем живет. Любовь затуманила мне разум розовой пыльцой.

– Поехали со мной в Питер? – сказал Паша, целуя меня в обнаженное плечо.

Дашины родители укатили в Сочи, и она оставила нам ключи от дачи. Я даже не возвращалась домой с вечеринки, просто позвонила отцу и сказала, что жива, и когда вернусь не знаю.

– Что я там делать буду? – ответила я.

– Будем жить вместе, найду тебе работу в каком-нибудь ВУЗе, у меня много знакомых.

Спустя четыре дня после вечеринки я зашла домой, отец, как всегда сидел в своем кресле в кабинете и читал очередную газету.

– Ну надо же кто объявился, – буркнул он увидев меня.

– Я ненадолго, я уезжаю жить в Питер, – крикнула я, вытаскивая чемодан из-под кровати.

Через минуту в дверном проеме показался ошарашенный папа.

– Остановись на минутку и расскажи все толком, – выдавил он.

Я посмотрела на папу, и мне вдруг стало его жалко. Он выглядел совсем растерянным.

– Что значит уезжаешь жить? – промямлил папа.

Отец не мог мне сказать и слова против, на любой его комментарий я кидалась на него озлобленной фурией. Мама умерла в прошлом году, она погибла во время митинга Черного октября 1993 года33
  Черный октябрь – внутриполитический конфликт в Российской Федерации 21 сентября – 4 октября 1993 года. Произошёл вследствие конституционного кризиса, развивавшегося с декабря 1992 года. Результатом противостояния стало насильственное прекращение действия в России существовавшей с 1917 года советской модели власти, сопровождавшееся вооружёнными столкновениями на улицах Москвы и последующими действиями войск, в ходе которых погибло не менее 158 человек и 423 были ранены или получили иные телесные повреждения (из них 3 и 4 октября – 124 убитых, 348 раненых).


[Закрыть]. Когда это случилось, я заметила, что отец как будто вздохнул с облегчением. Наконец-то мы заживем нормальной жизнью, подумала я. Но не тут-то было. Жизнь отца не сильно изменилась. Он вставал не раньше одиннадцати дня и ложился после двенадцати ночи, это было самым большим изменением. Еще он теперь мог курить в своем кабинете, правда, сильно высунувшись в окошко. Он достал свои любимые домашние тапочки на кожаной подошве, купленные в какой-то командировке в Грузии. Мама не разрешала ему в них ходить, потому что они «жутко шаркают». Теперь можно было шаркать сколько влезет. Но это были все изменения. Его отношение ко мне не изменилось. Было чувство, что призрак мамы летает по дому и подглядываем за нами, следит, что бы все было правильно, и так, как она любит. Когда к нам в университет приехал фотограф чтобы сделать календарь МГУ, он отбирал симпатичных девушек в качестве моделей, мне было предложено стать Мартом. Отец сказал, что мама бы этого не одобрила, и поспособствовал тому, что бы меня не взяли. Тогда я поняла, что ничего не изменилось, он остался таким же бесхребетным, не имеющим своего мнения жалким стареющим мужиком. Он не знал, как ему жить без мамы, больше никто не указывал ему что делать, как думать, теперь он был предоставлен самому себе. Но он не знал, как распоряжаться своей жизнью, и столь внезапно свалившейся на него безграничной свободой. Много позже я поняла, как сильно изменилась жизнь папы, он не только вдруг остался без мамы, человека главенствующего, а соответственно и несущего ответственность за все решения, он вдруг очутился в чужой стране. После распада СССР, жизнь уже россиян круто изменилась. Мы впервые ощутили что такое бедность. Никогда раньше я не задумывалась об экономии, мои родители всегда хорошо зарабатывали. Теперь же вся наша жизнь вдруг оказалась привязанной к доллару, а русские деньги вмиг обесценились. Хорошо у папы была зажиточная жилка, видимо передавшаяся ему от его родителей, и он еще в последние годы существования Советского Союза начал покупать доллары. Тогда это было запрещено, и было преступлением, так что мама об этих сбережения не знала. В один день профессорской зарплаты отца стало хватать лишь на то, чтобы оплатить счет за квартиру и коммунальные услуги. Все, чего раньше было нельзя, вдруг стало можно, пал железный занавес, и все сошли с ума, одурманенные этим ароматом свободы. Вернулся капитализм, начали открыто работать валютные проститутки, кстати сказать, в то время это была хорошая профессия, дающая возможность выйти замуж за иностранца и покинуть пресловутую Россию, к тому же представительницы этой профессии имели весьма солидный доход. Папа был в шоке от происходящего вокруг, ему хотелось сойти с этой безумной карусели, но она лишь набирала скорость, и сойти было уже невозможно. Он смотрел на меня с отчаянием, неужели и я сейчас его брошу?

– Жить, папа, означает – жить, навсегда. Вот что это значит, – язвительно ответила я.

– Ты не можешь со мной так поступить! Ты бросишь старика одного!?

– Ты даже не спросил, зачем я туда еду, с чего вдруг мне взбрело это в голову! Только о себе и думаешь!

Отец растерянно смотрел на меня, и тут меня прорвало, я вывалила на него все, что копилось во мне долгие годы.

– Зачем мне здесь оставаться? Что ты можешь мне предложить? Может быть свою любовь? Ах нет, об этом я могу даже не мечтать, ведь мама же запрещает тебе любить меня, как будто я воспалившийся аппендикс в животе вашей идеальной семьи. Я – девочка! Да как ты вообще посмел впрыснуть в нее дефектные сперматозоиды, недостаточно крепкие, из которых получаются девочки? Как ты посмел опозорить ее, обрюхатив девочкой, этим отродьем? Только за это меня уже нельзя любить! Что ты можешь мне предложить? Может быть поддержку? О, нет! Ты понятия не имеешь о том, что такое поддержка, что такое и в горе и в радости, ты умеешь только в радости, а в горе, ты Вера как-нибудь сама. Что еще, папа? Родительское тепло и уют? Опять мимо! Ты ждешь, что я создам его для тебя. Но ты немного перепутал, когда человек заводит детей, он берет на себя за них ответственность, и она длится не до совершеннолетия твоего ребенка, тебя с ней положат в гроб. Вот что значит быть родителем!

Я вернулась к сбору чемодана, я бросала в него все, что попадалось под руку. Мне хотелось поскорее убраться из этого дома, он был для меня интернатом, в котором нужно выживать. Я остановилась на секунду и повернулась к отцу, он неподвижно стоял в дверном проеме.

– У меня нет родителей. И никогда не было, – добавила я.

Я вложила в эту фразу всю свою горечь и разочарование. Мне казалось, что отец сейчас заплачет. Но я считала, что он заслужил это. Раздался звонок в дверь. Только тогда папа сдвинулся с места, все остальное время он просто стоял в дверях и смотрел, как вещи летят в чемодан. Он пошел открывать, это был Паша, я услышала его голос.

– Познакомься, – сказала я отцу, – это Паша, мой парень, с ним я уезжаю в Питер, мы будем жить вместе.

Паша пожал руку отцу, тот что-то невнятное ответил. Папа был разбит, куда бы он ни ступил, взрывалась мина, а он был посреди минного поля своей жизни. Тогда мне не было его жалко. Мы уехали, папу я увидела лишь через год, он приехал в гости на мой день рождения.

Я строила свою семью. Я из кожи вон лезла, что бы у меня было все по-другому, не как у моих родителей. Я во всем прислушивалась к Паше и давала ему быть мужиком. Правда у него не очень-то получалась, но я этого не видела. Я была ослеплена любовью. Паша сказал, что та квартира, в которую он меня привез его. Я не сразу обратила внимание на то, что соседи называли нас «новыми жильцами». Буквально через полтора месяца Паша пристроил меня в один университет преподавателем английского и французского языков, им понравилось, что на два языка может быть один преподаватель. Потом начался учебный год, все было хорошо, я даже не обращала внимания на то, что у нас были очень скромные зарплаты. Мы бесконечно любили друг друга, и этого было достаточно.

Однажды я обмолвилась о свадьбе, но Паша сказал, что уже был женат, и вообще не считает штамп в паспорте чем-то весомым и нужным. Я же люблю все необычное, а гражданский брак в то время как раз был чем-то необычным. Несмотря на то, что свадьбы в ЗАГСе у нас не было, он настоял, что бы мы именовали друг друга мужем и женой, даже кольца купил. Со своей мамой он знакомить меня тоже категорически отказался. Объяснил это тем, что мать его очень любила его бывшую жену и другую ни под каким соусом не примет. Это, мол, для моего же спокойствия. Отец его давно умер, других родственников не было. Ну что ж, нет, так нет, не особо-то и хотелось. Мы жили душа в душу, мы обожали друг друга, надышаться друг другом не могли. Он действительно любил меня. Мне не нужны были слова, я это просто чувствовала. То, что между нами случилось в момент «первого взгляда» действительно было общим. Вспоминая то, что мы чувствовали в тот момент, выяснилось, что чувствовали мы одно и то же. Удивительная вещь.

Преподавать в университете мне нравилось, спустя буквально пару месяцев после начала учебного года у меня появились любимчики, ими были те, у кого был талант к языкам, и те, кто очень старались, кто действительно хотел овладеть чужестранным языком. Меня любили студенты, не так велика была между нами разница в возрасте. Преподаватели же меня любили далеко не все, я же был а «выскочкой», предлагала новые методики обучения, которые казались мне более логичным и лучше усваивались теми, кому языки давались трудно. Однажды мне ректор прямо сказал, что бы я не сильно-то увлекалась, инициатива во все времена имела инициатора. Мне было обидно, но я сделала вид, что все поняла и подчинилась. На деле я преподавала так, как считала нужным, просто не распространялась об этом. Ректор был в курсе, уж не знаю, кто ему сболтнул об этом, но тему эту он больше не поднимал.

Пока я не работала, я накупила всяких ваз, комнатных цветов, поменяла шторы и люстры, в общем, сделала все под себя. Я люблю все яркое и броское, но особо не увлекаюсь, так как знаю, что здесь легко перебрать. Мама всегда говорила, что у меня напрочь отсутствует чувство вкуса. У нее было все пастельных тонов и в рюшечку. Как же меня бесили эти рюшечки! Когда папа приехал к нам в гости, то сразу отметил в этой квартире меня.

– Я вижу, что интерьер ты тут сама меняла, – сказал он осмотревшись.

– Тебе что-то не нравится? – недвусмысленно спросила я.

– Нет-нет, просто вижу, что ты приложила свою руку.

Мне хотелось, что бы папа увидел как у нас с Пашей все хорошо и как мы счастливы, ведь мама всегда говорила, что с моим характером мне не видать счастья, и уж тем более не видать замужества.

– Паша, так вы жениться собираетесь? – аккуратно спросил папа.

Паша опять завел свою шарманку о том, что это сейчас не модно, да и не нужно, и мама его меня не примет, как и любую другую кандидатку на роль его жены. Папа удивленно на нас смотрел.

– Так ты действительно счастлива? – спросил он меня, когда мы вышли покурить на балкон.

– А ты ожидал другого? – язвительно спросила я.

– Вера, прекрати. Я не твоя мать. Я никогда не разделял ее мнения относительно тебя. И, хоть ты и не веришь, я люблю тебя, и действительно желаю тебе счастья.

Я молча смотрела на папу, а он продолжил.

– Я считал, что это твоя очередная выходка, чтобы меня позлить, но что-то очень она затянулась. Вот я и решил проверить, может ты уже наигралась и хочешь домой, а вернуться самой гордость не позволяет. Но теперь я вижу, что это не прихоть, что ты и правда счастлива с этим парнем. Я рад за тебя, дочь.

Впервые в жизни я увидела проявления чувств со стороны папы. Наверно он и сам был удивлен этому. Надо же, он сказал, что любит меня, и его никто за это не убил. Стало быть, не такое уж это и преступление проявлять чувства к своему ребенку.

– Знаешь, к Ване твоя мать меня вообще не подпускала, говорила, что нечего сопли распускать, из сына надо мужчину делать, а не тряпку. Думаю, к девочке это не относится?

Папа посмотрел на меня выжидательно.

– Ты припозднился с этим на двадцать три года, – спокойно сказала я, – но лучше поздно, чем никогда.

На том балконе, в день моего двадцать третьего дня рождения мы наконец-то помирились с отцом, в тот день началась наша счастливая жизнь отца и дочери.

Спустя почти два года совместной жизни с Пашей наши чувства слегка ослабли. Мои уж точно. Я начала оглядываться вокруг, и что я увидела? Мы худо-бедно жили, зарабатывала в основном я, он говорил, что дела у института в котором он работает все хуже и хуже, государство его почти не финансирует. На мое предложение сменить работу он выкатил на меня глаза, как так? как я вообще могла ему такое предложить? Ведь он же любит свою работу! Я подумала, что он, наверное, прав, и что я не должна давить на него, не приведи господи превратиться в маму! Я брала все больше часов в университете, потом еще одна преподаватель английского ушла в декрет и я взяла ее группы, полностью перекрыв ее. Дома я бывала редко. От Паши не было ни малейшего недовольства о том, что готовил теперь преимущественно он, да и убирал тоже.

Спустя два с половиной года совместной жизни мне стало скучно. В моей жизни была только работа, она мне нравилась, но я была молода, а в новом городе у меня не было друзей, мне хотелось ходить на выставки и в музеи, мы же в Питере! Я с удивлением понимала, что мои чувства к Паше проходят. Как не пыталась я их подогреть, они улетучивались как эфир в воздухе. Я помню момент, когда я поняла, что больше не люблю его. Горю моему не было предела. Я не понимала, как это может пройти?! Ведь была такая любовь! Даша говорила, что это и есть настоящая любовь, а в моем понимании настоящая, это вечная любовь. Спустя несколько дней дум я пришла к выводу, что всякая любовь проходит. Как бы сильна она ни была, как бы страстна ни была, самозабвенна, жертвенна, всепоглощающа, или же напротив легкая влюбленность или увлеченность, крайний интерес… все проходит. (Не зря Вишневский сказал в одной своей книге «из всего, что вечно, самый краткий срок у любви»). Этот вывод выбил меня из колеи. Так зачем же тогда искать любовь, если она проходит??? Какой в ней смысл? Просто любить пока чувствуешь? Стоп! А с этого момента поподробнее! Я не просто любила, я бросила свою жизнь ради этого человека, я переехала в другой город, в котором ни единой живой души не знаю, а это тяжело! Стоит ли оно того?

Я решила, что нужно, что бы нас с Пашей связывало что-то еще, ведь если всякая любовь проходит, и люди после этого все еще живут вместе, их, вероятно, что-то связывает. Ребенок. Нам нужно завести ребенка. Я сказала об этом Паше. Он сделал очень серьезное лицо, нежно взял меня за руки и усадил на диван. Потом, стоя передо мной на коленях он сказал, что бесплоден, поэтому жена и ушла от него.

Спустя половину учебного года работы за двоих, за себя и ту девушку (преподавателя, что ушла в декрет) я поняла, что бесконечно устала. Взяли временного преподавателя. Его звали Игорь. Был февраль, Игорю нужна была временная работа. В Питере он доживал до июля, а потом уезжал в Москву, там у него была квартира, а в Питер он приехал в помощь к сестре. Он был красив, умен, весел, учтив, внимателен, воспитан, очень коммуникабелен, в расцвете сил, ему было тридцать лет, любил искусство. Короче мечта, а не парень.

Все произошло очень стремительно, я даже опомниться не успела, как оказалась в его постели. Точнее это произошло в университетской аудитории. С того момента как я поняла, что больше не люблю Пашу прошел примерно месяц. Весь этот месяц я задыхалась. Внутри меня образовалась пустота. Мне не хватало своей любви, мне как будто подрезали крылья. Все вдруг стало не так интересно, краски поблекли, мне больше не хотелось ничего делать для Паши. Внутри меня было какое-то стремление, но мне некуда было его направить. Мне хотелось любить, но любить было некого, а Пашу любить больше не получалось. И тут из ниоткуда возник Игорь.

Мне поручили ввести его в курс дела, чем мы и занимались три дня. Он везде ходил со мной, сидел на лекциях. Мы вместе ходили пить кофе в забегаловку через дорогу от университета и много общались. Общались не только на рабочие темы. С ним было очень интересно. Он был удивлен тому, что за два с половиной года я почти нигде не была, и сказал, что непременно поводит меня по музеям. Была суббота и четвертый день нашего знакомства с Игорем. Паша ушел в свой гараж, иногда он подолгу бывал там, говорил, что пытается воскресить отцовскую машину. За время нашего совместного проживания он так и не отремонтировал ее. В этом гараже я бывала пару раз, так как там хранились банки с закрутками на зиму, я делала их в большом количестве. Обычно Паша сам отвозил и привозил банки, так как гараж находился далеко от нашего дома. А еще там были мыши, которых я ужасно боюсь. Когда Паша сказал мне о том, что их там много я там больше не показывалась. Была суббота, Паша сказал, что весь день пробудет в гараже, делать дома мне было нечего, и мы с Игорем пустились в экскурсии по музеям. Это был лучший день за все время моего проживания в Питере. За один день я увидела столько всего, сколько не видела за два с половиной года. Игорь пришел с цветами, хотя знал, что я замужем, о том, что с Пашей мы официально не женаты я ему не говорила. Он открывал передо мной дверь, платил за меня в автобусе, музеях и кафе, грел мои замерзшие руки и слегка приобнимал за плечи. И я все это позволяла. О Пашином существовании я забыла напрочь. Теперь мне было куда направить свою любовь. В пустоте внутри меня распустился новый бутон.

Я смотрела на Игоря и не могла им налюбоваться. Не могла им надышаться, теперь я задыхалась не от пустоты, а от переполнявших меня чувств. Чувства мои были взаимны. Так я не любила уже много лет, так я любила своего первого мужчину, который лишил меня девственности. Тогда мне было пятнадцать лет (непозволительно для СССР!). Я думала, что вот так уже никогда не смогу полюбить, потому что, то была юношеская любовь, не взрослая, когда еще не знаешь жизни, не строишь планов, просто кидаешься в омут с головой и улетаешь куда-то в космос. С Игорем было так же.

Мы шатались с ним по музеям весь день до позднего вечера. Мы не могли расстаться друг с другом. Потом я вспомнила, что забыла вчера в одной университетской аудитории книгу, которую обещала принести Паше, а сегодня обещала ему сходить за ней, так как жили мы рядом с моим университетом. Игорь вызвался проводить меня домой, я и здесь ему не отказала. Вместе мы зашли в университет за книгой. Нас впустил пьяный сторож, о том, что мы приходили в университет в субботу поздним вечером он даже не вспомнил. Пока я шарила рукой по стене в поисках выключателя, чтобы включить свет в аудитории, Игорь прижался ко мне и начал расстегивать на мне пальто. Когда он начал целовать меня в губы я перестала искать выключатель. Позже, одевая колготки сидя на парте, у меня на мгновение включился мозг и я осознала, что наделала. Я вдруг застыла, я начала думать о том, насколько сильно это неправильно. Ведь Паша любит меня, я это точно знаю, он пылинки с меня сдувает, мы с ним за все время ни разу не поссорились. Что же я тогда делаю?

– Что с тобой? – вырвал меня из дум голос Игоря.

– Это все неправильно.

– Смотря, что брать за правило.

– Я замужем. Измена, это неправильно, с какой стороны не посмотри. К тому же мы работаем вместе.

Он сидел рядом и гладил меня по ноге, а меня внутри рвало на две части. Я вдруг поняла, что до безумия люблю Игоря, меня аж трясло от этого чувства, но он был запретным плодом. Мне до одури хотелось вкушать этот запретный плод. Я не могла даже представить, что могу вдруг прервать эту внезапно начавшуюся связь. Мне хотелось вцепиться в него всеми десятью пальцами и никогда не отпускать. Это была не любовь. Это была болезнь. Но это я поняла гораздо позже. Игорь спустился с парты и присел на корточки, он начал надевать на меня сапоги. Еще никто и никогда не обувал меня (детство не в счет). Меня это почему-то поразило. Я смотрела на него с каким-то отчаянием.

– Я не смогу отпустить тебя, – спокойно сказал он. – Мне все равно, что ты замужем, у меня внутри взорвался вулкан, и я не знаю, что с ним делать.

Он застегнул молнии на моих сапогах и встал. Он взял мое лицо в свои ладони и прикоснулся своим лбом к моему.

– Давай просто отдадимся этим чувствам, – все так же спокойно продолжил он, – ведь не знаешь, будут ли они когда-нибудь еще.

И мы отдались. Мы занимались сексом в университете, на даче его сестры, в квартире его сестры, когда та была на даче, у меня дома, когда Паша был в гараже, в дешевых гостиницах, туалетах ресторанов, короче везде, где только предоставлялась возможность. В университете мы почти не общались, вели себя крайне осторожно, никто ничего не заподозрил.

Через пару месяцев, когда первая волна схлынула, и я уже могла дышать, я задумалась о будущем. Неужели так и будет продолжаться? Я готова уйти от Паши, и я говорила об этом Игорю, но он отмалчивался. Несмотря на свою коммуникабельность и веселость Игорь был очень закрытым человеком. Я никогда не знала что у него внутри. Я спрашивала, но он не всегда отвечал, чаще отшучивался. У него были свои глубокие раны. Первая – это война в Афганистане, он попал туда в последний свой год в армии. Вторая – он женился, но жена его, родив дочь, спилась, а сама дочь умерла в шестилетнем возрасте, утонула в озере, в тот момент, когда Игорь отошел по малой нужде, и ребенок остался на пять минут без присмотра. В этом он винил себя. У него было больное сердце, серьезно больное, и он считал, что это ему в наказание за дочь. На самом деле он сам себя наказывал за все, за дочь, за войну, за меня. Много позже я поняла, что есть люди несчастливые, они сами себя такими делают, сами валят на себя вину и не верят в то, что может быть хорошо, что они в принципе могут быть счастливы, и что жизнь не гавно, полное разочарований. На него постепенно накатывала депрессия и кризис средних лет, все это он маскировал шутками и смешными историями, о чем-то серьезном он говорил все реже. Но я этого не видела. Я ничего вокруг не видела. Я не существовала когда его не было в поле моего зрения. До моих легких добирался только тот кислород, которым дышал он, остальной был как будто отравлен.

Неумолимо приближался июль, в конце которого Игорь должен был уезжать в Москву. Мое сердце разрывалось, я не могла представить свою жизнь без него. Он видел это, чувства его самого уже поугасли и он начал медленно, но верно от меня отдаляться. Он говорил, что ему надо на дачу, сажать огород. В эти дни я была одна дома и не находила себе места. Я занимала себя уборкой. Квартира просто сияла чистотой. Все стаканы были натерты до блеска, окна вымыты, ванна блестела, все настирано и наглажено. Без Игоря я чувствовала себя одной в городе, одной в мире. Всю свою жизнь я вложила в него. Я тогда еще не знала, что нельзя этого делать, потому что твоя жизнь исчезает с исчезновением этого человека. Он просто забирает ее с собой.

Однажды я придумала своим студентам задание перевести на английский язык свой любимый стих. Одна студентка перевела песню Новеллы Матвеевой «Девушка из харчевни». Я слушала эти строки, и внутри меня все переворачивалось, я видела себя в этой девушке.

 
Моей любви ты боялся зря —
не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
или просто был неизвестно где,
мне было довольно того,
что твой плащ висел на гвозде.
Когда же, наш мимолетный гость,
ты умчался, новой судьбы ища,
мне было довольно того, что гвоздь
остался после плаща.
Теченье дней, шелестенье лет, —
Туман, ветер и дождь…
А в доме событье – страшнее нет:
Из стенки вырвали гвоздь!
Туман, и ветер, и шум дождя…
Теченье дней, шелестенье лет…
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра, —
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.
 

Дальше я уже не слушала, мне стало дурно, радоваться гвоздю, на котором висел его плащ… я понимала, что так же радовалась бы, буду радоваться, когда он уедет. Каждая строчка как удар камнем по голове. А в доме событье – страшнее нет: Из стенки вырвали гвоздь! Мне показалось, что меня сейчас вырвет. До меня наконец дошло, что я сошла с ума. Это не любовь, это болезнь. Это болезнь! Мне надо лечиться. Мне надо порвать с ним. Срочно. Сегодня же! Нет, я не могу. Это все равно как совершить самоубийство. Он – мое все. Лишиться его – значить лишиться жизни.