Текст книги "Квартира в Париже"

– Если картины краденые, вы сможете определить, откуда именно? Или у кого? – спросила Лия.

Габриэль взглянул на нее, силясь подобрать слова, чтобы как-то успокоить, но в конце концов решил сказать правду.

– Если они украдены… что весьма сомнительно… я не могу дать гарантии, что у меня получится найти всех хозяев. В те годы многие семейства вымирали целиком. Установить законного владельца при отсутствии наследников чаще всего невозможно. Но я попытаюсь.

– Хорошо, – едва слышно одобрила она.

– Может, вам станет легче, но мне пока ничего не попалось из каталогов утраченных или украденных картин. Хоть это не моя специализация, но я немного знаком со списком самых разыскиваемых картин мира.

– Это уже обнадеживает, – слабо улыбнулась Лия.

– Ещё картины остались? – закинул удочку Габриэль, так и не увидевший интересовавшее его полотно.

– Только одна. Совершенно не похожая на остальные.

– В этой квартире? – постарался он скрыть волнение.

Лия кивнула, проводила его к спальне и распахнула настежь застекленные створки дверей. Сквозь легкие полупрозрачные занавески из пары высоких окон в комнату сочился неяркий рассеянный свет. Габриэль вскользь заметил широкую кровать и напротив нее огромный шифоньер. И застыл на месте – перед ним было полотно, ради которого он сюда и явился.

И в голове вертелась единственная мысль – вот он, Святой Грааль, который искал Индиана Джонс.

Глава 5

Лия

ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ, 28 июня 2017 года

Лия не была искусствоведом, но ощущала страсть, заключенную в каждом смелом мазке. Всякий раз, смотря на эту картину, она замечала что-то новое – неуловимый оттенок или пропущенную ранее мельчайшую подробность. Она провела много времени, рассматривая картину и размышляя, какие события разворачивались в этой квартире под строгим взглядом незнакомки на холсте.

Сейчас Лия оперлась о стену, изучая эксперта. При виде картины Габриэль Сеймур остолбенел на пороге, так что Лия даже забеспокоилась, дышит ли он вообще.

Он оказался совсем не таким, как она себе представляла, когда посылала первое письмо. Судя по внушительному перечню регалий и научных достижений, перечисленных на сайте, и безупречных восторженных рекомендаций, полученных от аукционных домов «Кристис» и «Сотбис», она ожидала кого-нибудь постарше, посолиднее. Чопорного. Может, даже с галстуком-бабочкой. А тот, что сейчас опустился на четвереньки перед завораживающей картиной, больше походил на ударника из инди-группы.

– Офигеть! – вырвалось у него, но он тут же спохватился. – Прошу прощения.

– Не извиняйтесь, – сказала Лия. – Лучше соглашайтесь работать. Помогите определить эти картины.

– Согласен, – выдохнул он. – Господи, ну конечно. Можете считать маньяком, но теперь меня отсюда даже с группой захвата не выкуришь. – Он окинул взглядом полотно. – Полагаю, это Мунк.

– Согласна. Его инициалы на полотне внизу слева. Только я не смогла найти никаких подтверждающих источников или документов. Собственно говоря, ни малейшей зацепки, – пробормотала она.

– Кем, вы говорите, работаете? – резко вскинул голову он.

– Я не говорила, – она наклонила голову. – Но раз вы спрашиваете, я инженер-химик.

– Достаточно сведущий в истории искусств?

– Вряд ли. В математике гораздо лучше, чем в модернизме. Интернет порой выручает, но даже умея гуглить, большим специалистом не станешь. Поэтому я вас и пригласила. И, кажется, поэтому вы так скоро примчались.

Взгляд серых глаз пригвоздил ее на месте.

– Так вы нарочно сняли присланный пейзаж на фоне этой картины?

– Ну конечно.

– Какое дьявольское коварство!

– Слыхала я обвинения и похлеще. Но ведь подействовало?

– Еще бы.

– И хотелось бы знать, не украдена ли картина, впрочем, как и все остальные.

– Понимаю, – Габриэль все еще сидел перед картиной на корточках. – Если вы не против, я бы договорился о переправке всей коллекции в мою студию в Лондоне.

– Но их так много.

– Ничего страшного. Мне уже приходилось перевозить коллекции гораздо крупнее этой. Там я смогу установить подлинность и, если понадобится, проконсультироваться с коллегами. Пока суд да дело, картины лучше держать в надежном месте. И по крайней мере их нужно застраховать.

– Конечно.

Об этом Лия не подумала.

– Когда картины доставят ко мне, я бы хотел обсудить с вами на месте дальнейшую судьбу каждой из них. Без бумажной волокиты никак не обойтись, так что по возможности нам желательно этим заняться вместе. У вас найдется время приехать в Лондон?

– Да, – ответила Лия. – Я только что закончила работу по контракту, есть новое предложение в Севилье, которое мне не хочется упустить, но до начала собеседований еще несколько недель. Из-за смерти бабушки я не пыталась найти работу между контрактами. И, кажется, правильно сделала.

– В Севилье? – приподнял бровь Габриэль.

– Я консультирую. То есть выезжаю на место и работаю сколько нужно заказчику. В Париже подолгу не бываю.

– Ну теперь вам будет легче подбирать работу. Если окажется, что это подлинный Мунк, то при желании за него можно выручить целое состояние.

Он провел пальцем по рамке.

– Может оказаться, что я не вправе его продать, – тихо сказала она. – В таком случае я хочу его вернуть законному владельцу.

– Давайте решать проблемы по мере их поступления, – выпрямляясь, ответил Габриэль. – Кстати, странное дело, – задумчиво добавил он, не отрывая глаз от полотна.

– О чем вы?

– Это единственная работа экспрессиониста. Она не вписывается в остальную коллекцию. – Он повернулся к ней. – Других похожих вам не попадалось?

– Нет, – беспомощно всплеснула руками Лия.

– В этой комнате не было произведений искусства? – он медленно осмотрелся вокруг.

– Картин не было. Зато нашлось неприлично много винтажных нарядов от кутюр. Большую часть я пожертвовала Пале Гальера и Музею декоративного искусства.

Она показала на арочный вход рядом с шифоньером.

– Гардеробная была битком набита.

Габриэль оставил картину и нырнул в небольшую комнатку.

– Гм.

– Что значит «гм»?

Лия последовала за ним и остановилась у входа.

Габриэль разглядывал стены опустевшей гардеробной.

– Нацисты считали художников вроде Мунка дегенератами, что не мешало им самим красть их работы, но большинство картин либо продавалось на международных аукционах, либо уничтожалось. За все годы работы мне довелось оценить и реставрировать лишь с полдесятка полотен, спрятанных от нацистов в подвалах, амбарах и на чердаках.

Он достал мобильник и фонариком осветил заднюю стенку.

Лия нахмурилась. На что это он намекает?

– У меня нет ни чердака, ни подвала, ни амбара.

– Нет. Зато есть подозрительно маленькая гардеробная.

– Что?

– На задней стене гардеробной нет штукатурки. Там окрашенное дерево.

– И что?

– Идите сюда, – не оборачиваясь, поманил он.

Подойдя ближе, она разглядела зазор между задней стеной и полом.

– Это перегородка, – сообщил он и, осветив фонариком стену, обнаружил стык двух панелей ровно посередине. – Когда ее установили, не знаю, но стена не капитальная.

– Вы серьезно предполагаете, что за ней тайник?

– Вполне возможно.

Он сообщил это так обыденно, словно они болтали о погоде.

– Для чего? – недоверчиво спросила она.

– Откуда мне знать? Хотите выяснить?

– Ну…

Он схватил ее за руку и сунул в ладонь телефон.

– Сейчас принесу инструменты.

И, не дожидаясь ответа, умчался прочь, а через полминуты вернулся с сумкой.

– Ну-ка посветите вот сюда, – попросил он, опускаясь на четвереньки и разглядывая щель между стеной и полом.

– И часто вы с таким сталкиваетесь? – неуверенно поинтересовалась Лия. – С тайниками и тому подобным?

– Сегодня впервые, – глухо ответил он, просовывая какую-то плоскую пластину в щель под левой панелью.

Она присела рядом с ним, руками чувствуя тепло его тела. Хорошо, что он здесь.

– А если…

Раздался тихий щелчок, и панели вдруг разошлись.

– Ага, она просто сдвигается в сторону.

Они оба поднялись на ноги, Габриэль просунул пальцы в щель и вопросительно взглянул на Лию, ожидая ее одобрения, прежде чем открыть панель.

Как и предполагал Габриэль, в гардеробной оказался тайник, и при виде его содержимого в луче фонарика Лия пошатнулась и вскинула руку, чувствуя, как сердце ухнуло в пятки. На полу и единственной полке стояли десятки картин всевозможных размеров без рамок, видимо для экономии места. Судя по выступающим краям самых крупных полотен, здесь находились работы экспрессионистов и импрессионистов.

Разительный контраст с теми, что висели на стенах квартиры.

Габриэль вынул вторую панель и поставил за спиной рядом с первой. При дополнительном освещении груда картин показалась ещё больше.

– О боже, grand mère, что ты наделала? – прошептала Лия.

– Не стоит себя накручивать, – возвращаясь к ней, тихо сказал Габриэль,

– А как же иначе? – она взглянула на него, чувствуя, как защипало в глазах от наворачивающихся слез. – Черт возьми, ну зачем женщине, которую благодарил сам Герман Геринг, скирдовать в тайнике картины, если они не награблены?

Она сунула телефон Габриэлю и бросилась прочь из гардеробной, подальше от жутких тайн. Остановилась перед шифоньером, пытаясь отдышаться от отчаяния и боли, сдавившей грудь.

– Лия.

Она не слышала, как он вышел следом за ней.

– Извините. Это все так… просто… – она постаралась собраться с мыслями. – Кошмар какой-то. Чудовищно.

– Послушайте!

Он снова схватил ее за руку и мягко развернул.

– Как бы то ни было, что бы ни совершила ваша бабушка, к вам это не имеет никакого отношения. Вы тут ни при чем. Даже в самом худшем случае вы ни в чем не виноваты. Понятно?

Лия с несчастным видом кивнула, глядя на их переплетенные пальцы.

– Извините.

– Не извиняйтесь. Право же, не стоит. Такое потрясение кого угодно выбьет из колеи.

– Хорошо, что вы рядом, – невольно вырвалось у нее, и она прикусила язык. Хоть это и правда, едва знакомому мужчине такое говорить не стоит.

– Я тоже рад.

Если ее признание и показалось странным или неуместным, вида он не подал.

– Ничего, разберемся.

Лия снова кивнула и высвободила руку, пытаясь прийти в себя.

Габриэль, кажется, колебался.

– Вам есть к кому… к кому обратиться за помощью? Братья, сестры? Родители?

– Ни братьев, ни сестер нет, – сказала Лия. – А родители… когда узнали о квартире, от радости, что не придется возвращаться во Францию, даже не поинтересовались, что в ней может оказаться. Так что это мои проблемы.

Она взглянула на него и попыталась приободриться.

– Ничего, справлюсь. Мне не впервой решать проблемы в одиночку.

– Вы не одна, – за твердым взглядом его серых глаз ей не удалось прочесть ни единой мысли. – На чьей бы стороне ни оказалась ваша бабушка, до истины будем докапываться вместе.

Глава 6

Эстель

ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ, 12 сентября 1940 года

Когда немцы вошли в Париж, отель «Риц» был поделен пополам.

На самом деле он состоял из двух корпусов еще задолго до того, как над городом начали развеваться красно-черные флаги, но когда нацисты реквизировали парижскую достопримечательность, фактическая обособленность приобрела общественное значение. Из вертепа для богачей, знати, богемы и интеллектуалов «Риц» превратился в официальную штаб-квартиру люфтваффе.

В половине, выходящей на роскошную Вандомскую площадь, которую когда-то занимали королевские особы и герцоги, обосновались высокопоставленные немецкие офицеры, включая главу люфтваффе Германа Геринга.

В другой части роскошного отеля, выходящей на улицу Камбон и отделенную узким проходом с магазинами, щеголявшими самыми дорогими, роскошными и диковинными товарами во всем Париже, жили гражданские, прошедшие скрупулезную проверку спецслужбами Третьего рейха.

Экспроприация отеля штабом люфтваффе не обошлась без неудобств для давнишних постояльцев, выселенных в номера поменьше и не столь роскошные. Некоторые гости съехали насовсем, оставшимся же до заселения люфтваффе пришлось пережить лихорадочный ремонт, сильнее всего затронувший императорский люкс, что Геринг облюбовал для себя. Впрочем, даже если кто-то из гражданских и был недоволен, в присутствии Эстель или военных об этом никто не распространялся.

В то же самое время в квартире Эстель Алар тоже завершался ремонт. Работы велись столь же спешно, но на этом сходство с отелем и заканчивалось. Кроме самой хозяйки, о них знал единственный человек, что отгородил укромный уголок комнаты и тщательно замаскировал.

В имперском люксе с его многочисленными салонами и спальнями, комнатами горничных и банкетным залом неустанно работало несколько бригад, совершенствуя роскошную атмосферу и выполняя прихоти нового хозяина.

После окончания ремонта в ответ на осторожные расспросы рабочие рассказывали о невероятно огромной ванне, установленной по приказу Геринга. Когда рейхсмаршал уже поселился в апартаментах, персонал отеля на бесхитростные вопросы отвечал гораздо откровеннее. По словам прислуги, несущей в люкс кипы полотенец и бесконечные подносы с едой, ванна использовалась для лечения генерала, пристрастившегося к морфию. По их словам, приходил врач, погружал его в воду, делал несколько уколов и снова окунал в воду. В отеле, где персонал давно привык невозмутимо и беспрекословно обслуживать придирчивых, взбалмошных постояльцев, эти перемены и требования, казалось, воспринимались как должное.

Такого рода услуги вкупе с попустительством снискали «Рицу» среди оккупантов ту же популярность, какой он пользовался у прежних клиентов. Даже родители Эстель были там частыми гостями, особенно когда устраивали званые вечера во время визитов в Париж. Им нравилось вращаться среди сливок общества, а благодаря огромному и к тому же нажитому во Франции состоянию семейства Алар им всегда были рады, как и их дочери. Эстель даже праздновала восемнадцатилетие в большом банкетном зале «Рица». Это был один из тех редких случаев, когда родители на ее день рождения оказались в Париже. Они устроили для друзей званый вечер, потчевали Эстель икрой, подарили ей ожерелье из восемнадцати великолепных изумрудов в золотой оправе и изумрудно-зеленый спортивный «Мерседес» кабриолет в тон ожерелью.

В завершение вечера за именинницу подняли бокалы шампанского и произнесли тост, удостоверившись, что фотограф из «Пари-Суар» запечатлел торжественный момент. В конце концов, общественное мнение было превыше всего.

Так что возвращение в сентябре Эстель Алар, наследницы, светской львицы и покровительницы парижских пейзажистов, в банкетные залы и бары отеля «Риц» не вызвало удивления. В ее отсутствие в Париже до появления немцев не было ничего особенного – даже Коко Шанель некоторое время пропадала на юге, нельзя же осуждать за осторожность.

Новоприбывшие постояльцы отеля «Риц» с удовольствием любовались юной француженкой, дефилирующей по просторным гостиным.

Офицеры люфтваффе всегда ценили красоту парижанок.

Теперь это признание распространилось и на Эстель. По настойчивым просьбам набившихся в салон офицеров она подошла к фортепиано и спела «Буду ждать» Рины Кетти, песню, что пользовалась неизменным успехом у публики. То ли из-за роскошной и экстравагантной атмосферы отеля, то ли из-за слов и мелодии, но стоило ей запеть, как все разговоры стихли и взоры обратились к ней.

В том числе взгляд человека в кресле поодаль, словно сторонящегося других офицеров. Издалека в рассеянном свете было трудно разглядеть знаки отличия на темной форме, но от одного взгляда стало не по себе. Незнакомец был жилистый, с гладко зачесанными назад светлыми волосами и близко посаженными глазами на худощавом лице. Если взгляды других мужчин выражали целую гамму чувств, от восхищения до вожделения, от очарования до безразличия, то от этого человека веяло неприкрытым подозрением.

Она и не ожидала, что этот взгляд ее так встревожит.

Под бурные аплодисменты Эстель допела песню, чувствуя на себе пристальный взгляд военного. Не обращая на него внимания, она прошла к бару, покидая ярко освещенное место и ускользая от внимания одинокого мужчины. Сегодня лучше не задерживаться. Лучше уйти и вернуться в другой раз…

– Удивительно, почему такая прекрасная женщина одна.

«Черт! Надо было поторопиться».

– Добрый вечер, – Эстель застыла на несколько секунд в глупой улыбке, а потом соврала: – Прошу прощения, я не говорю по-немецки. Что вы сказали?

– Мне понравилась ваша песня, – перешел на французский военный.

– Благодарю.

Разглядев форму, она кокетливо наклонила голову. Судя по отсутствию галунов, наверное, сержант.

– Шарфюрер Шварц, – подтвердил он догадку, буравя ее холодным взглядом голубых глаз. – А вы?

– Эстель Алар, – ответила она, надеясь, что это всего лишь попытка одинокого вояки завязать разговор.

Она привыкла к знакам внимания офицеров люфтваффе, но манеры служащих в гестапо отличались обескураживающей напористостью и прямотой. От гестапо так просто не отвяжешься.

– Вы здесь живете? В отеле? – спросил он, наклоняясь к ней.

– Увы, нет, – выдавила она беззаботный смешок.

– Тогда что здесь делаете? – без тени улыбки продолжал допытываться он.

– Как что? Разве сюда приходят не ради развлечений? – хихикнула она. – И чтобы полюбоваться на статных мужчин в форме.

Лицо шарфюрера осталось по-прежнему суровым.

– И часто вы здесь бываете?

– Когда хочется покрасоваться в новом платье.

Она внутренне съежилась от столь очевидно несерьезного ответа, но все-таки добилась той реакции, на которую надеялась.

Он пренебрежительно хмыкнул, но продолжил наседать с вопросами.

– И при этом всякий раз поете?

Эстель смущенно моргнула и прижала руку к груди, с досадой ощущая бешено колотящееся под пальцами сердце. И потеребила изумрудное ожерелье на шее.

– Ну что вы, отнюдь. Только по просьбе публики.

Следя за ее рукой, Шварц даже не пытался скрыть усмешку.

– А точнее?

– К чему все эти вопросы? – с ноткой раздражения в голосе возмутилась она.

– Это моя обязанность.

– Шарфюрер Шварц, приставания к прекрасным дамам в ваши обязанности не входят, – раздался за спиной Эстель чей-то голос, избавляя ее от необходимости отвечать.

Там оказался офицер люфтваффе с парой бокалов шампанского, свирепо уставившийся мимо нее на гестаповца.

– Полковник Майер, – попятился тот.

– Как вы посмели выразить мадемуазель Алар что-то, кроме восхищения захватывающим выступлением?

Полковник небрежным движением, совершенно не вяжущимся с раздраженным тоном, поставил бокалы на полированную красного дерева барную стойку.

– Люфтваффе, в конце концов, крайне тщательно отбирают достойных быть гостями этого заведения. Понятно, шарфюрер Шварц?

– Так точно, – Шварц стиснул зубы и отступил еще на пядь.

– Отлично. Вы свободны.

Окинув Эстель напоследок подозрительным взглядом, шарфюрер развернулся кругом и отправился восвояси.

– Боже, какой неприятный тип, – охнула Эстель, чувствуя, как сердце только начинает успокаиваться.

– Примите мои извинения, мадемуазель, не обращайте на него внимания. Гестапо вообще не отличается приятными манерами, но этот Шварц просто из ряда вон, – насмешливо фыркнул он. – Честолюбивый ублюдок, вечно всем недоволен.

Эти слова не принесли Эстель ни малейшего облегчения. Напротив, тревога только усилилась.

– Если он доставил вам неудобства, могу ему сделать дополнительное внушение…

– Нет-нет, в этом нет необходимости, – поспешила заверить Эстель.

Не хватало еще привлекать к себе внимание гестапо.

– Не беспокойтесь. И вообще, я уже собиралась уходить.

– Уходить? Помилуйте, как можно! – он подвинул к ней бокал шампанского. – Немного погодя, вы еще должны нас порадовать своим пением. Никто не ожидал, что среди нас такая певунья. Недавно вы просто покорили самого рейхсмаршала.

– Я польщена, – постаралась искренне поблагодарить она. – Но, боюсь, мне уже пора. Скоро комендантский час.

– Чепуха, – усмехнулся сладкоречивый Майер, стряхивая невидимую пылинку с безукоризненно чистого рукава. – Приглашаю вас остаться в отеле. Будете моей гостьей, а завтра утром я провожу вас домой.

– Вы очень великодушны, правда.

И что она не ушла пораньше? Давно надо было убраться подальше от бара и этих людей и скрыться под покровом ночи.

– И все же я вынуждена отказаться.

– Жаль. Что ж, навязываться не стану, – он успокаивающе похлопал ее по руке. – Но если передумаете, только скажите.

Она взглянула на полковника из-под опущенных ресниц. Сколько ему?

На вид лет сорок с небольшим, дежурная улыбка на приятном лице. В других обстоятельствах показался бы совершенно обычным человеком, но здесь и сейчас – совсем другое дело.

Она взяла бокал, поднесла к губам и изобразила глоток, краем глаза поглядывая на бармена в белой куртке, невозмутимо смешивающего коктейль. Небось не в восторге от присутствия нацистов, хотя кто его знает. Зато наверняка держит ушки на макушке, так что лишнего лучше не болтать.

– Вы знаете, у меня к вам есть особый разговор, – вполголоса начала она.

– Вот как? – Майер снял очки и стал протирать стекла.

Эстель поставила бокал на блестящую барную стойку и сняла с шеи ожерелье.

– Может, рейхсмаршала и очаровало мое пение, но изумруды, кажется, понравились больше, – заметила она, кладя ожерелье на барную стойку.

На свету камни словно испускали неземное сияние.

– Он и правда неравнодушен к таким драгоценностям, – согласился Майер.

– Когда он выразил желание заполучить ожерелье, – продолжила Эстель, превозмогая дрожь при воспоминании о пухлых, словно сардельки, пальцах у своего горла, – признаюсь, я ответила отказом, ведь это подарок родителей.

Да что за чушь она несет? Герман Геринг всегда получал что хотел. Рано или поздно эти изумруды пополнят его разбухающую коллекцию драгоценных камней, собранных со всего Парижа. Так почему бы не воспользоваться моментом?

Она придвинула ожерелье полковнику.

– Знаю, как вы стараетесь организовать слаженную работу штаба и порадовать рейхсмаршала, вот и подумала, может быть, вы передадите ему эти камни? Надеюсь, он оценит этот жест.

Полковник водрузил очки на нос и окинул ее любопытным взглядом.

– Зачем вам это? Могли бы сами ему преподнести.

Эстель пожала плечами, и ее меховой палантин соскользнул с плеча.

– Я надеялась на ответную любезность.

– Например?

– Изумрудами сыт не будешь, – она наклонилась и понизила голос. – А целыми днями простаивать в очередях за пайками, которых вечно не хватает, удовольствия мало.

– Так переезжайте в отель! – горячо воскликнул Майер. – Составьте компанию Арлетти и Коко, Инге и Дейзи. Они живут на всем готовом, а вы чем хуже? Я лично прослежу, чтобы вы ни в чем не нуждались.

– Звучит заманчиво, – соврала Эстель, – но для меня нет ничего милее родного дома. У каждого свои недостатки.

– Какой же это недостаток? Можно только восхищаться женщиной, гордящейся своим домом. Может, скоро обзаведетесь супругом и собственной семьей?

– Это мое заветное желание, – старательно изобразила мечтательный вид Эстель.

Она прекрасно понимала, чего ожидали от женщин в Третьем рейхе.

Майер одобрительно кивнул.

– Я распоряжусь, чтобы на кухне вам ни в чем не отказывали. Столь прелестной даме не пристало беспокоиться о такой ерунде.

«Ничего себе ерунда – целый Париж на голодном пайке», – мелькнула тоскливая мысль.

В мире не хватит изумрудов, чтобы накормить всех голодных в Париже, но эти камни на стойке помогут спасти тех, кто на нее рассчитывает.

– Вы просто камень с души сняли, – прижала она руку к груди. – Благодарю вас.

– Нет, это я должен вас благодарить. – Он повертел ожерелье в руках, разглядывая со всех сторон, и положил обратно. – Только у меня есть встречное предложение, чтобы скрепить наш уговор.

– Да?

Эстель попыталась изобразить интерес, хотя хотела лишь поскорее скрыться от табачного дыма и смрада множества разгоряченных, щедро облитых парфюмом тел.

– Всего одну песню, – он вскинул руку, не давая ей возразить. – А потом я лично провожу вас домой. Не беспокойтесь о комендантском часе.

Как ни тяжело было расставаться с надеждами скрыться, не привлекая внимания, пришлось себе напомнить, сколь высоки ставки в этой игре, тут уж не до эмоций.

– Хорошо.

Майер сцепил руки в замок.

– Чудесно. Просто идеальный заключительный аккорд в конце столь успешного для люфтваффе и наших бравых ребят дня. Можно сказать, торжественный финал.

– Вот как? – Эстель поправила палантин. – И что же мы такое празднуем?

Майер оглянулся.

– Наверное, не стоит рассказывать, но через несколько дней об этом будет написано во всех газетах, так что невелика беда.

Бармен отошел и теперь обслуживал шумную группу постоянных клиентов.

Эстель наклонилась ближе к полковнику, словно не желая упустить ни единого слова. Впрочем, так оно и было. Только о причинах он не догадывался. Добывая в этом отеле крупицы информации, Эстель не знала, пригодится ли она той организации, куда передавалась, и как ею можно воспользоваться. Уже несколько месяцев она сотрудничала с тем самым военврачом, Жеромом де Кольбером, с которым работала раньше, он познакомил с другими, но чаще всего приходилось встречаться с его сестрой Вивьен, агентом Сопротивления. Бо́льшую часть времени Эстель, казалось, занималась ерундой, передавая такие подробности, как количество и звания офицеров люфтваффе, поселившихся в отеле, имена женщин, согревавших им постель, или обрывки разговоров, подслушанных в барах и гостиных. Но все ее рассказы выслушивали с особым вниманием и с просьбой продолжать наблюдать и слушать.

Вот как сейчас.

– Мы уничтожили авиацию британцев.

Майер стиснул кулак и тут же растопырил пальцы, словно изображая взрыв бомбы.

– Стерли с лица земли. Ничего не осталось.

– Совсем ничего? – уточнила Эстель, стараясь изобразить удивление, но в душе содрогаясь то ли от ярости, то ли от отчаяния.

– Стерли в порошок, – с удовольствием ответил он.

Эстель только кивнула.

– Теперь рейхсмаршал приказал сровнять с землей Лондон. Никто нам не помешает выполнить приказ, так что скоро будем чествовать талант Геринга и праздновать капитуляцию Черчилля прямо здесь, в этом прекрасном городе. Война скоро закончится, я уверен. Через несколько дней, максимум недель.

Он поднял бокал в молчаливом тосте, с удовольствием осушил его и подал кельнеру знак повторить.

– По этому поводу мы с удовольствием послушаем ваше выступление.

«Лучше умереть», – подумала Эстель, но, как всегда, не дала улыбке увянуть на устах. Даже умудрилась еще раз кивнуть, попутно прикидывая, как бы успеть передать эту информацию Вивьен до утра. Как знать, может, пока она потягивает в парижском баре изысканное шампанское, люфтваффе уже сбрасывает бомбы на Лондон безо всяких помех от разгромленных британских ВВС.

Вивьен или кто-то из ее организации поддерживал связи с Лондоном, потому что до них доходили новости о происходящем за границей Франции. Эстель надеялась, что рассказы Майера окажутся просто очередным винтиком в махине нацистской пропаганды.

Может, немцы недооценили силы противника на том берегу пролива.

Может, англичане просто тянут время.

А может, эти жуткие красно-черные штандарты, заполонившие весь Париж, скоро взовьются и над Лондоном.

Бармен поставил бокал перед полковником и кивнул в сторону Эстель.

О чем он думал, оставалось только гадать – отблеск стекол пенсне, примостившегося на переносице, скрыл выражение глаз. Еще одна неизвестная загадка.

Она отодвинула свой бокал по гладкой поверхности стойки.

– Может, мне…

– Полковник, – к Майеру подскочил взмыленный, словно после марш-броска, офицер и затараторил по-немецки: – Мне сказали, вы здесь.

– И зачем я вам понадобился?

– Я прибыл из Сен-Жермен-ан-Ле с пакетом для рейхсмаршала.

– Так ему и передайте, – раздраженно отмахнулся Майер.

– Не имею возможности, господин полковник. Вы не знаете, где он?

– Никак нет, – начал понемногу вскипать Майер. – Если его нет в банкетном зале или барах и гостиных, то он, скорее всего, у себя в люксе. А если так, его лучше не беспокоить.

Эстель с невозмутимым видом поставила сумочку рядом с бокалом и открыла застежку.

Офицер переступил с ноги на ногу.

– Но у меня приказ передать ему лично в руки.

– Уж не знаю, что там понадобилось вашему назойливому фельдмаршалу, он наверняка может подождать.

– Но сообщение от самого фюрера.

– От фюрера? – остолбенел полковник.

– Прямиком из Берлина. Фюрер требует от рейхсмаршала немедленного ответа. Мне приказано дождаться и передать его шифровальщикам.

– Ну что за вздор гонять нарочных с донесениями по всей стране, словно крыс! – заворчал Майер на горемычного офицера. – Никакой оперативности, позор всему люфтваффе, и к тому же это просто опасно!

– Полковник, мобильное подразделение в Сен-Жермен под надежной охраной. Дислокация регулярно меняется.

– Они же на грузовиках, – огрызнулся Майер. – Угонит любой, кто умеет крутить баранку.

– Уверяю вас, что мы…

Полковник грохнул кулаком по барной стойке.

– Фельдмаршал уже давно обещает люфтваффе собственное оборудование для связи, только где оно? Не объясните?

Припертый к стенке посыльный откашлялся.

– Я уверен, принимаются все необходимые меры…

– А вот флотским шифровальные машины доставили безо всяких проволочек! – в ярости перебил полковник.

– Оборудование в Сен-Жермен гораздо надежнее и сложнее того, что у моряков. И сюда доставят такое же.

На Майера это не произвело впечатления.

– У меня уже стоит мертвым грузом неподключенный телетайп, а к нему в придачу связисты от безделья маются. Фон Рундштедт, часом, не обмолвился, когда ожидать прибытия этой хитроумной шифровальной машины?

В его устах слово «хитроумной» прозвучало чуть не ругательством.

– Не… не могу знать, господин полковник. Думаю, на днях. Какую-то деталь ожидают из Берлина. Насколько я понимаю, их отправляют в разобранном виде.

Майер тихонько выругался.

– Что-нибудь случилось?

Эстель испуганно оторвалась от сумочки, широко раскрыв глаза.

– Нет-нет, – успокоил он ее по-французски. – Так, мелочи.

Повернувшись к офицеру, он перешел на немецкий и взял себя в руки.

– Давайте ваш пакет. Я сам рейхсмаршалу передам.

– Благодарю, господин полковник, – облегченно вздохнул офицер. – Буду ждать ответа.

Полковник протянул руку, и офицер вручил ему пакет.

– Передайте фон Рундштедту, что моё терпение не безгранично. И рейхсмаршала тоже.

– Виноват…

– Отставить! – отмахнулся Майер.

– Что-то важное? – спросила Эстель, показывая на бумаги.

– Запрос из Берлина, – ответил Майер. – Боюсь, дело не терпит отлагательства.

Он забрал лежащее на стойке колье и взвесил его на ладони.

– А знаете, может, вам стоит пересмотреть свое предложение?

– Мое предложение?

– Насчет песни, разумеется.

– Конечно.

Ну и тип, умеет с толку сбить.

– Составьте компанию нам с рейхсмаршалом. Раз уж придется его потревожить, надеюсь, ваше присутствие подсластит пилюлю. Ему наверняка понравится визит любимой певчей пташки, тем более с щедрым подарком.