Текст книги "Квартира в Париже"

Эстель притихла.

– Ну, это вряд ли…

– У нас ведь уговор, услуга за услугу, не так ли, мадемуазель Алар?

Майер положил перед ней на стойку изумруды.

Эстель чуть пригубила словно ставшего ядом шампанского, поставила бокал и взяла ожерелье.

– Почту за честь, – соврала она.

– Отлично, – Майер взмахнул рукой в сторону выхода. – Прошу.

И повел ее через роскошные салоны на второй этаж к императорским апартаментам. Хоть и привычная с детства к роскоши и достатку, в императорский люкс она попала впервые. Часовой у двери при виде полковника уступил им дорогу. Ощутив пристальный взгляд, она дерзко уставилась прямо на него, и тот потупился.

Майер громко дважды постучал в дверь, и та почти сразу отворилась. На пороге оказался еще один военный, наверное адъютант, судя по бритвенно-острым стрелкам, зеркальному блеску сапог и чопорному, надменному выражению лица. Ей всю жизнь приходилось сталкиваться с подобными людьми, приближенными к власть имущим и лишь поэтому мнящими себя выше других.

– Полковник Майер к рейхсмаршалу, – громко отрапортовал ее спутник, впрочем, на кого он хотел произвести впечатление, для Эстель осталось загадкой.

– При всем уважении, полковник, не поздновато ли? – проворчал по-немецки адъютант, обводя глазами Эстель. – И шлюх он сегодня не заказывал, даже таких смазливых.

Эстель с притворно-любезной улыбкой переводила вопросительный взгляд с одного на другого.

– Мадемуазель Алар ценят за голос, – покровительственно съязвил Майер, подчеркнув последнее слово, – а также за щедрые дары, что она принесла. Советую запомнить на будущее, Гессе.

Адъютант лишь недоверчиво хмыкнул, ничуть не смутясь.

– Ну и что?

– А у меня срочный запрос от фюрера, требующий немедленного ответа. Но вы не стесняйтесь, продолжайте рассуждать о том, о чем не смыслите.

Гессе поджал губы.

– Геринг сейчас отдыхает, но я доложу о вашем прибытии. Ожидайте в гостиной.

Он провел их в роскошный салон и исчез за высокими, кажущимися узкими дверями.

Салон поражал высоченными потолками, увешанными множеством хрустальных люстр, аккуратно подвязанными элегантными драпированными портьерами на окнах в два человеческих роста, уютно сдвинутыми вместе старинными креслами, кушетками и столиками, словно ожидающими возвращения гостей к задушевным беседам.

Но Эстель, лишь мельком оглядев это великолепие, заинтересовалась собранием картин, скульптур и гобеленов, заполняющих все свободное место вдоль стен, на креслах и столах, которому позавидовал бы любой музей.

– Впечатляет, не правда ли? – прошептал Майер. – А в Же-де-Пом у него коллекция ещё богаче. Сам-то я в искусстве не особо разбираюсь, а вот рейхсмаршал заядлый охотник за самыми лучшим образцами со всей Европы. Все, что вы здесь видите, скоро перевезут.

– Куда же? – с наигранным любопытством поинтересовалась Эстель, стараясь скрыть охвативший ее ужас.

– Насколько я понимаю, коллекция официально предназначена для большого Музея фюрера, который будет символизировать высокую культуру рейха. Между нами говоря, я считаю, что к некоторым экземплярам рейхсмаршал питает личный интерес. Тяга к прекрасному – его слабое место.

– Вы ведь и сами немного увлекаетесь коллекционированием? – подмигнул ей полковник.

– Верно, – через силу выдавила она.

– Значит, лучше меня представляете, чего все это стоит.

Эстель медленно повернулась кругом, пытаясь скрыть кипящие эмоции. Ярость, ненависть, беспомощность, ужас. Ясное дело, никакая это не коллекция, а грабеж и надругательство над историей и культурой. Стоя посреди этой комнаты, она совершенно не представляла, как можно спасти хоть что-то из этих сокровищ. Вспомнила о картинах, спрятанных дома, в тайнике, по просьбе Уайлеров, – слухи о разграблении нацистами личных коллекций распространились повсеместно, но истинных масштабов опустошения и разорения до сих пор не представляла.

– Полковник Майер.

Эстель вздрогнула от неожиданности и оглянулась на вернувшегося адъютанта.

– Рейхсмаршал готов вас принять. Одного. Мадемуазель велено ждать здесь.

Полковник с тяжелым вздохом направился к дверям и слегка наигранным жестом распахнул их настежь.

В проеме Эстель мельком разглядела огромную кровать с пологом, будто вывезенную из будуара Марии-Антуанетты, на которой лежал грузный человек в бордовом шелковом халате с поясом и меховой оторочкой.

Из-под нее торчали ноги в бледно-лиловых брюках.

Адъютант переключил внимание на Эстель.

– Рейхсмаршал сейчас не в настроении для… забав, – обратился адъютант к Эстель на безукоризненном французском, хотя и с сильным акцентом. – Он вас не примет, но ему крайне любопытно, что вы ему принесли.

– Конечно.

Эстель передала изумруды.

Адъютант молча взял их и проследовал за Майером в спальню, захлопнув за собой двери.

Эстель застыла посреди комнаты, но потом заставила себя сдвинуться с места. Она обошла картины, разглядывая некоторые с разных сторон в попытках определить, откуда они взяты или куда отправляются.

Среди них были образцы фламандской, французской, итальянской и английской живописи, некоторые явно эпохи Ренессанса. Уникальные и бесценные произведения искусства. Составить опись было нечем и не на чем, но, может быть, удастся…

– Ищете что-то конкретное? – буравя ее пристальным взглядом, осведомился Гессе, вернувшийся с полупрозрачной лимонно-желтой тканью, словно струящейся у него на руке.

– Ах, что вы, – вздохнула Эстель, – никогда не видела сразу столько прекрасных картин. Здесь… как в большом музее. Обожаю музеи.

– Еще бы, – с явной неприязнью скривился он. – Держите. Вам велено надеть.

И сунул ей сверток желтой ткани.

– Прошу прощения?

– Рейхсмаршалу Герингу подарок очень понравился, и он решил вас отблагодарить. Наденьте это на следующее… выступление, – запнулся он на последнем слове, недвусмысленно намекая, что считает ее шлюхой. Эстель не стала его переубеждать, а приняла почти невесомое платье из крепа на шелковой подкладке с бретельками, украшенными стеклярусом.

В глубине души так хотелось швырнуть эту тряпку немцу в морду, но здравый смысл взял верх, и она уже прикидывала, вдруг получится кому-нибудь продать и сколько выручить.

– А еще он просил передать вот это.

Он вручил Эстель прямоугольную карточку, оказавшуюся открыткой с изображением длинного здания с колоннадой, украшенного нацистским флагом. На обороте значилось: «Милой Эстель. С благодарностью, Герман Геринг». Ее чуть не стошнило.

– Он велел вам примерить платье, – продолжил Гессе, – пока они обсуждают с полковником государственные дела.

Эстель даже не нашлась что ответить, едва сдерживаясь, чтобы не броситься наутек.

– Да уж, и впрямь тупая как пробка, – раздраженно буркнул по-немецки адъютант.

– Не понимаю, что вы говорите.

Она заставила себя сосредоточиться и опустила открытку в сумочку.

– Рейхсмаршал мне поручил убедиться, что платье вам понравилось, – презрительно, с расстановкой сообщил адъютант, словно объясняя слабоумной.

– Это кутюр? – уточнила она, хватаясь за единственный меркантильный вопрос, что пришел в голову.

Гессе презрительно усмехнулся. Черт возьми, ей и самой было противно от собственной беспомощности среди этого бедлама. Приходится лебезить перед генералом-морфинистом, уничтожающим все, что она знала и любила, и ради чего? Ради призрачного шанса подслушать что-то важное и повлиять на ход событий?

Лондон, может, уже в руинах, а она обо всем узнает лишь задним числом. Да что она вообще здесь делает? Неужели хоть что-то из ее наблюдений имеет какую-то ценность?

– Он сказал, от Ланвен, – усмехнулся немец. – С вашим-то… безупречным вкусом наверняка оцените.

Эстель вскинула голову и потребовала с самым надменным видом, на который была способна:

– Проводите меня в номер, где можно переодеться.

Адъютант с отвращением покачал головой, оглянулся на плотно закрытые двери, за которыми беседовали Майер и Геринг, и ухмыльнулся.

– Конечно. Есть у меня на примете одно место, как раз для вас.

И поманил Эстель за собой.

Лавируя между кучами награбленного добра, они пересекли салон до распахнутых резных дверей по левой стороне, за которыми виднелся роскошный банкетный зал. А прямо перед ними оказалась еще одна дверь, практически неотличимая от окружающей стены, подобно потайным ходам в будуарах Версаля.

«Кладовка, что ли?» – размышляла Эстель, и сразу вспомнилось множество хитро спрятанных буфетов и различных встроенных шкафов в отеле Сезара Рица. Или тайный ход для прислуги? А может, проход для особых гостей, через который можно незаметно войти и выйти? Гессе открыл защелку около панели, и толстая массивная дверь бесшумно отворилась вовнутрь. Он шагнул вперед, пошарил рукой над головой, включая свет, и злорадно добавил:

– По-моему, подойдет.

Он явно веселился.

И черт с ним. Ей как раз на руку, когда ее принимают за дурочку. А еще лучше, если перестанут обращать внимание.

– Это чулан? Ни за что.

– Рейхсмаршалу не принято отказывать, мадемуазель. Если понадобится что-то еще, я к вашим услугам, – не скрывая ухмылки, бросил он напоследок и вышел, закрыв за собой дверь.

При свете голой лампочки над головой Эстель огляделась. И в самом деле чулан, продуваемый насквозь, пыльный чулан для хранения уборочного инвентаря, и она ни на секунду не сомневалась, что этот тип хотел ее унизить. Изнутри на двери была небольшая щеколда, и Эстель тут же заперлась, пресекая дальнейшие унижения. От этого Гессе всего можно ожидать. Знает она таких. Самоутверждающихся за чужой счет.

Судя по свежему запаху древесины и опилкам под ногами, этот чулан был устроен совсем недавно. На узких стеллажах вдоль правой стены стояли жестяные банки, как оказалось, с мебельной политурой, а рядом с ними небольшая стопка ветоши. Эстель оставила сумку на соседней полке.

Налево, в дальнем углу стояли три веника разных размеров и пыльный ящик с инструментами. Над ними из стены выходили толстые витые провода, судя по блестящим шляпкам гвоздей, тоже проложенные недавно. Они тянулись вверх по стене, потом по потолку и исчезали в противоположном углу около лампочки. Эстель нахмурилась. Зачем в императорском люксе нужен почти пустой, не считая нескольких банок и веников, чулан, если не для унижения придворных шлюх?

Она повернулась, желтое платье выскользнуло из рук, прежде чем она его успела поймать, и упало к ногам, подняв облачко пыли, которое тут же подхватило сквозняком и унесло в щель под дальней стеной. Эстель скинула туфли и в три шага пересекла чулан. Почувствовав сквозняк, щекочущий голые ноги, она внезапно поняла, что это значит. Сзади оказалась не стена, а дверь. По правде говоря, она бы не догадалась, если бы не закончила похожую перестройку в собственной квартире. Надо же, ирония судьбы.

Пробежавшись пальцами по периметру стены, через несколько секунд она обнаружила защелку, а еще через несколько мгновений смогла ее открыть. На хорошо смазанных петлях задняя стена бесшумно отворилась вовнутрь. За ней оказалась узкая деревянная лестница, скрывающаяся в темноте внизу.

Эстель знала, что в ее распоряжении несколько минут, прежде чем немец задумается, почему она задерживается. Нужно их использовать. Без лишних раздумий она двинулась вниз по ступенькам. «Небось еще один тайник для награбленных произведений искусства, – думала она, проводя руками по неровной штукатурке. – Или место хранения самых ценных сокровищ Парижа. Или темница для слишком любопытных самозванок, прикидывающихся шлюхами».

Внизу воздух стал прохладнее, очевидно, она спустилась на уровень подвалов «Рица». Свет сверху сюда почти не доходил, уступая место теням.

Так же, как и наверху, сильно пахло свежеструганными досками с добавлением масляного металлического запаха машин. Кто-то совсем недавно здесь работал, хотя сейчас перед глазами была лишь непроглядная тьма. Подняв руку, она без особого труда нащупала такой же шнурок, как и в чулане. Немцы, однако, на редкость предсказуемы.

Она потянула за шнурок, и помещение озарилось ярким светом.

Оно оказалось гораздо просторней чулана наверху, почти как спальня у нее дома. Во всю его длину тянулся новый тяжелый стол, на дальнем краю которого стоял аппарат, похожий на огромную пишущую машинку.

Рядом с ним, ближе к середине, было пусто, не считая мотка кабелей возле стены. На ближнем к Эстель краю ровными рядами лежали по порядку рулоны бумажной ленты, обычная бумага в пачках, коробки с перьями и чернилами, а рядом с ящиком инструментов сгрудились небольшие жестянки, скорее всего с маслом. К столу были придвинуты четыре деревянных стула, приготовленные, наверное, для телеграфистов.

Нет, это вовсе не тайник для награбленных сокровищ. Скорее что-то вроде радиоузла. Уже замеченный ею в чулане наверху пучок витых проводов тянулся по стене и скрывался где-то позади стола. Эстель раньше не приходилось видеть телетайп, но она догадалась, что механизм, похожий на пишущую машинку, это он и есть. Простаивает без дела в ожидании хитроумной шифровальной машины, о которой говорил Майер, правда, сейчас ничто не подсказывало, как она может выглядеть.

Справа стоял картотечный шкаф. Эстель тихонько подошла к нему и подергала за ручку верхнего ящика. Заперто. Как и два других. A пытаться их открыть нет времени.

Она внимательно оглядела комнату, запоминая обстановку, и выключила свет. Уже крадучись босиком наверх, услышала стук в дверь.

– Мадемуазель, вас все устраивает? – послышался приглушенный ехидный голос адъютанта.

Она захлопнула потайную дверь с неожиданно громким щелчком.

– Мадемуазель?

Эстель нарочно сбросила с полки пару банок, подняв оглушительный грохот.

– Эта каморка меня совершенно не устраивает, – рявкнула она во весь голос, рывком стягивая платье. – Настоящая помойка!

Отложив его в сторонку, она подняла с пола желтое платье и торопливо натянула его через голову, слушая хохот немца за дверью.

Платье оказалось в самый раз – прелестный фасон, роскошный материал, а желтый цвет, она знала, ей к лицу. Одним словом, мерзость от и до.

– Мадемуазель? – снова забарабанили в дверь.

Забрав свое платье и наспех сунув ноги в туфли, она схватила сумочку с полки и открыла дверь.

– Отвратительный чулан, – пожаловалась она. – Даже зеркала нет.

– Шлюхам не нужны зеркала, – ухмыльнулся Гессе.

– Я не шлюха, – постаралась изобразить праведный гнев она.

– Все вы шлюхи, – ответил он по-немецки. – Полный город распущенных баб.

– А полковник Майер не освободился? – скрестив руки на груди, резко осведомилась она.

– Скоро освободится.

– Тогда будьте так любезны ему передать, что я буду ждать в баре, – собрав всю свою заносчивость, велела она.

Оставаться было просто невыносимо. Хотелось удрать подальше от этих апартаментов. Собраться с мыслями и внятно, четко изложить полученную информацию для передачи в Лондон.

Если Лондон еще цел.

– И можете доложить рейхсмаршалу, я в таком восторге от его подарка, что просто нет слов, – продолжила Эстель.

– Обязательно, – скорчил кислую мину адъютант.

– А еще передайте, я надеюсь в самом скором времени отплатить за его щедрость.

* * *

Полковник Майер так и не смог проводить Эстель домой. Только передал свои искренние извинения вместе со свертком деликатесов из ресторана и автомобилем с шофером. Ехать в большой черной машине среди жалких останков некогда бурлящего весельем города было сущей пыткой. От шумных компаний вечерних гуляк остались одни воспоминания, из опустевших, притихших бульваров и проспектов словно высосали всю жизнь. Дома, когда-то словно манящие заглянуть на огонек, теперь стояли запертыми со ставнями на окнах, усиливая гнетущее ощущение заброшенного покинутого города. Сидя в автомобиле, мягко несущемся сквозь удушающую тьму, Эстель почувствовала себя словно погребенной заживо.

Едва «Ситроен» остановился, она уже выскочила вон и с огромным облегчением прошмыгнула домой, превозмогая невероятную усталость. Каждая секунда, проведенная в паутине рейха, откладывалась на сердце непосильной ношей. Добравшись до лестницы и опершись на едва различимые в сумраке перила, она поспешила к своей квартире. Подойдя к двери, на ощупь отперла замок и тихонько прикрыла ее за собой, словно эта деревянная преграда могла оградить от невзгод. Ступив всего шаг в темноте квартиры, она почувствовала, как по шее побежали мурашки, и замерла на месте. Что-то ее насторожило…

И тут чья-то ладонь зажала ей рот.

– Тихо, Алар, – раздался над ухом хриплый шепот. – Это я.

– Жером?

Эстель завертела головой, высвобождая губы и ощущая спиной крепкое теплое тело и твердую руку на поясе. Даже мелькнула шальная мысль просто прильнуть к этой надежной опоре, зажмуриться и забыть обо всех творящихся кругом ужасах. Идея и в самом деле безумная, ведь сколько ни притворяйся, этот кошмар все равно не кончится. Она отстранилась и перевела дух, стараясь унять бешено колотящееся сердце.

– Merde[5]5
  Черт (фр.).


[Закрыть], – Эстель повернулась к стоящему позади человеку, силясь различить его лицо. – Как ты сюда попал?

– У тебя запасной ключ спрятан за косяком. Повезло, что никто чужой не нашел, – с упреком объяснил он, и поделом ей.

– Больше не повторится.

– Уж постарайся.

– Давно пришел?

– Да еще засветло.

– У тебя все в порядке? Или что-то случилось? – шепотом спросила Эстель.

– Нет, все нормально.

Она провела рукой по волосам.

– Напугал меня до смерти.

– Прости, – не особо убедительно отозвался он.

– Ты хоть представляешь, что с тобой сделают, если попадешься во время комендантского часа?

При мысли о том, что Жерома могут пристрелить или повесить на первом попавшемся столбе, живот свело судорогой.

– Прекрасно представляю, – холодно отрезал он. – Своими глазами видел. А ты, похоже, нашла способ избежать подобной участи.

– Что-что?

– Несколько минут назад я видел из окна, как ты вышла из машины. Не ожидал, что фашисты тебе выделили личного шофера.

– Я была в «Рице», – начала Эстель, как бы оправдываясь. – А потом мне предложили помочь добраться домой, вот я и согласилась, потому что иначе было бы опасно.

– Могла бы остаться на ночь. Там тебе наверняка были бы рады.

Нахмурясь от такой грубости, Эстель отстранилась от него и на ощупь обошла письменный стол, куда бросила сверток. Оставив сумочку и палантин на диване, направилась к окнам проверить, плотно ли задернуты шторы, а потом включила маленькую настольную лампу и вдруг спросила:

– Жером, зачем ты пришел?

Врач словно окаменел.

Неприметно одетый, с непокрытой головой, так что густые волосы, заметно отросшие с последней их встречи, падали на лоб. А он похудел, осунулся, скулы заострились. В обычно добром взгляде его карамельно-карих глаз теперь сквозило осуждение.

– Зашел проведать, а то Вивьен беспокоится, вдруг что стряслось. Обмолвилась, что вы давно не виделись.

– Просто нечего было передавать, – объяснила Эстель. – Зато сегодня я…

– Ну и хоромы у тебя, – перебил он.

– Что?

– Столько народу осталось ни с чем, а ты тут в роскоши купаешься, цела и невредима.

– Я же с детства тут живу. Считай, одна, только няньки, компаньонки да гувернантки меняются, которых родители нанимали меня воспитывать.

Она осеклась, поняв, как это прозвучало словно из уст избалованной наследницы знатного рода, которой она зарекалась стать. Жером прав – жить в такой роскоши большое везение.

– Извини. Я не это хотела сказать.

Жером наконец сдвинулся с места и подошел к небольшому журнальному столику рядом с диваном. Взял номер журнала «Сигнал» и принялся внимательно разглядывать.

– Надо же, ты и подписку продлеваешь, – не глядя на нее, холодно процедил он.

Потом бросил журнал и взял черно-белый снимок в рамке, с которого глядел немецкий офицер в форме Первой мировой.

– Родственник?

Эстель опешила. Да как он мог подумать, что она…

– Хотя какая разница, – не дожидаясь ответа, добавил он и небрежно поставил снимок обратно.

Тот зашатался и упал лицом вниз. Жером не стал его поднимать, а подошел к камину, глядя на висевшую над ним картину.

– Эта картина символизирует предательство?

Эстель замерла от неожиданности, но вскоре подошла к нему и тоже всмотрелась в полотно, на котором была изображена прекрасная девушка с обреченно-покорным выражением на лице, обрамленном развевающимися золотистыми локонами, вскинутыми в мольбе руками и выбившейся из-под синей туники грудью. Рядом с ней два солдата, один ее держит, а другой уже занес кинжал, чтобы пронзить ей сердце. Пожилая женщина в отчаянии тянет руки к дочери, пытаясь остановить неизбежное.

– Не совсем предательство. Это работа Шарля Лебрена, называется «Пожертвование Поликсены», – объяснила она Жерому. – Ее приносят в жертву, чтобы умилостивить дух Ахилла. Художник стал придворным живописцем Людовика Четырнадцатого. Наверное, мама только поэтому ее купила и велела повесить здесь…

– Алар, я понимаю, когда приходится выбирать, как пережить эту войну, каждый решает сам, но такого я от тебя не ожидал, – по-прежнему не глядя на нее, тихо перебил он. – Надеялся, что после всего пережитого ты на нашей стороне.

– Что?

– Хотя бы обещай, что не выдашь Вивьен.

Эстель отпрянула.

– Боже мой. Ты что, решил, что я с ними заодно?

– А разве нет?

– Да нет же! – прохрипела она. – Как ты мог такое подумать?

– А что я должен думать, глядя на эту квартиру? Алар, тот, кто ведет двойную игру, никогда не победит.

Эстель пронзила его гневным взглядом, чувствуя, как от вскипающей ярости застучало в висках.

– Давай-ка я тебе кое-что покажу.

Она резко развернулась и, не дожидаясь ответа, направилась в спальню, где так же привычно проверила, плотно ли задернуты шторы, и только потом включила лампу.

Вскоре в дверях появился Жером.

– Проходи, – велела она. – Что ты здесь видишь?

Жером смерил ее пристальным взглядом, но послушался. Обошел спальню кругом, заглянул в гардеробную и остановился перед шифоньером.

– Столько тряпья, что за всю жизнь не сносить.

– Верно, – согласилась она, чем, казалось, его обескуражила.

Он снова медленно обернулся, озираясь кругом, и с ноткой раздражения переспросил:

– Алар, так что ты хотела показать?

– Ничего, – буркнула она, скрестив руки на груди.

– В каком смысле?

– В самом прямом.

Жером только всплеснул руками.

– Давай объясню, что ты не заметил. В гардеробной фальшивой стенкой отгорожена ниша с полной коллекцией картин семьи Рашель, – резко продолжила она. – Небольшая переделка, легко замаскированная той самой кучей тряпья, что мне не переносить за всю жизнь.

Жером нахмурился.

– Отец Рашель, Серж Уайлер, почти всю жизнь собирал работы импрессионистов и экспрессионистов, а чтобы фашисты все не разграбили, попросил меня спрятать эту коллекцию. И помог поставить фальшивую стену, – добавила она.

– Я не…

– Не перебивай! – рявкнула она.

Жером замолчал.

– А еще Серж помог сделать вот это.

Эстель подошла к шкафу и широко распахнула дверцы. Потом потянулась к потайной защелке в верхнем углу, и задняя стенка шкафа отворилась внутрь.

– Когда я была маленькая, в этой комнатке жили компаньонки и гувернантки. Мы просто переделали шкаф и переставили его перед дверью.

Жером уставился на узкую кровать со столиком, смутно виднеющиеся в потайном закутке.

– Никогда не видел ничего подобного, – пробормотал он.

– До того как «Риц» заняли люфтваффе, а Геринг захватил императорский люкс, там жила вдова, американка по имени Лора Мэй. Когда пришли немцы, она боялась, что у нее отнимут огромную коллекцию мехов, вот и попрятала их во встроенном шкафу, а перед ним поставила здоровенный старинный шифоньер, чтобы прикрыть дверь. Оттуда я и почерпнула идею.

– Ты-то откуда это знаешь? – спросил Жером, нырнув по самые плечи внутрь. – Что она сделала?

– От нее самой. По-моему, очень хитро придумано.

– А с ней что случилось? С американкой?

– Все остальное продала фашистам… Самые эффектные драгоценности попали к Герингу, говорят, кое-что досталось даже Гитлеру… и покинула Париж. Куда уехала, я не знаю. Хотя меха, предполагаю, все еще в «Рице».

Жером повернулся к ней и мягко, даже несколько смущенно спросил:

– Так для чего эта комната?

– Ты знаешь, что Серж – врач?

Жером медленно кивнул.

– Рашель вроде как-то обмолвилась.

– Он остался без работы, – сообщила Эстель. – Теперь может принимать только евреев на выезде или у себя на дому. И только до комендантского часа.

Жером ничего не сказал.

– Эта комната для него. И его пациентов. Фашисты могут заподозрить врача в укрывательстве пациентов-евреев, но вряд ли станут обыскивать квартиру светской львицы, коренной парижанки, живущей напротив. Но береженого бог бережет. Так что да, я продлеваю подписку на «Сигнал», да, у меня на видном месте в рамочке вырезка из учебника немецкого десятилетней давности с каким-то солдатом, и да, я бываю в «Рице», когда приглашают. Но нет, я с ними не заодно, нет, никогда не выдам Вивьен, и нет, никогда тебя не предам, – запыхавшись, закончила она.

Жером потупился.

– Алар, прости меня, – только и произнес он.

Эстель нырнула в шкаф и закрыла потайную дверь, чувствуя, как гнев уступает место страшной усталости.

– И ты меня.

– Ты сможешь меня когда-нибудь простить?

– Да, Жером. Мы же не враги.

Она обессиленно опустилась на край кровати. С минуту оба молчали.

– Сегодня Майер хвастался, что британские ВВС разгромлены немцами, – нарушила молчание Эстель. – И что без защиты с воздуха Лондон сотрут с лица земли за несколько дней.

– Майер брешет.

– Откуда ты знаешь?

Жером отвел взгляд.

– Все фашисты брешут.

– Мне нужно срочно переговорить с Вивьен, обо всем расспросить. В смысле, о Лондоне. А еще в подвале «Рица» я видела какое-то радиооборудование. Кажется, там для Геринга собираются установить шифровальное устройство. Вдруг это важно.

– Попробую организовать вам встречу.

– Спасибо.

Она разгладила рукой лимонно-желтый подол, а подняв голову, заметила какой-то странный пристальный взгляд Жерома.

– У меня в зубах что-то застряло? – осведомилась Эстель. – Или я еще в чем-то провинилась?

– Нет, – поежился он и сунул руки в карманы. – Просто первый раз вижу… то есть… вид у тебя странный, – смущенно промямлил он.

– Странный?

– Да не в том смысле… – замялся он. – Алар, ты просто красавица.

Эстель окинула взглядом платье от кутюр, не в состоянии принять его слова за комплимент. Не будь рядом Жерома, тут же сорвала бы этот наряд.

– Представляешь, в «Рице» есть номер, битком набитый награбленными картинами, рисунками, скульптурами! – ушла она от ответа. – Сегодня видела.

– При всем уважении, Алар, это просто вещи, – выдохнул он. – Сейчас есть проблемы поважнее искусства.

– Знаю. Только вот смотрела я на эту коллекцию и думала: сколько же бед связано с каждым произведением. Чего стоила их добыча. Как будто передо мной свалено в кучу огромное множество искалеченных судеб в ожидании отправки неизвестно куда безо всякой надежды на возвращение.

Она прислонилась к столбику кровати.

– С утратой семейных реликвий, что объединяют людей, напоминают о прошлом, беднеет история всей страны.

Жером подошел к ней и осторожно сел рядом, продавливая своим весом матрац.

– Я не какой-нибудь генерал, командующий союзными войсками с танками и пушками в моем распоряжении, – прошептала Эстель. – У меня даже санитарной машины больше нет. – Она обхватила себя руками. – Просто одинокая модница, благодаря знатному происхождению вращаюсь среди самых сливок общества и старательно поддерживаю определенную репутацию, чтобы кутить напропалую, словно и нет никакой войны, не вызывая подозрений. Вот и все мое оружие.

– Кстати, очень грозное. Даже меня провела, а уж кому, как не мне, следовало догадаться.

– Правда? Что-то я сомневаюсь. Приходится терпеть толпы этих солдафонов, что каждый вечер набиваются в кабаре и отели, хихикать над их шутками, ярко краситься, но при этом не давать им руки распускать. Петь, когда попросят, а когда болтают между собой по-немецки, притворяться, что ни слова не понимаю. И ждать. Надеяться улучить момент, когда от выпивки или просто раздутого самомнения они сболтнут чего-нибудь лишнего, прекрасно понимая, что все собранные обрывки информации в конце концов могут оказаться полной ерундой.

– Каждая мелочь пригодится. Любая. Никогда не угадаешь, какая капля переполнит чашу.

– Жером, мелочами нынче делу не поможешь. Надо что-то посерьезней.

– Насколько серьезней? – так многозначительно спросил он, что Эстель от удивления обернулась.

– В каком смысле?

Он перехватил ее взгляд.

– Чем ты готова рискнуть?

– Чем угодно. Расскажи, что еще я могу сделать.

Он кивнул в сторону гардероба.

– Бывает… иногда надо спрятать людей. Но это очень опасно. Гораздо опаснее, чем время от времени прятать пациентов.

– А ты забыл, где мы познакомились?

Жером потянулся было к ней, но передумал и уронил руку на колено.

– Помню. Но тут совсем другое дело, чем на санитарной машине по полям гонять. Хочу быть уверен, что ты это понимаешь. Подумай хорошенько, прежде чем соглашаться.

Эстель ответила, старательно подбирая каждое слово:

– Когда мы с Рашель были совсем юными, Серж устраивал дома так называемые салоны. У него собирались художники, писатели, философы… спорили, делились мнениями, что-то объясняли. Никаких запретных тем или высказываний. Мы впервые туда попали лет в одиннадцать-двенадцать и продолжали до самой армии. Серж говорил, что самое главное – не слушать чужие мнения, а научиться думать своей головой. А значит, разобраться в самих себе.

– Похоже, мудрый человек.

– Это точно, – согласилась Эстель, разглядывая лежащие на коленях Жерома руки. Крепкие, мозолистые, но при этом удивительно нежные, когда дело касалось пациентов. Руки человека, всегда знающего наперед, как именно поступить, и не ведающего сомнений.

– В этом городе люди из моего окружения на многое закрывают глаза, делают вид, что не замечают происходящего, – заметила она. – А в такие вечера, как сегодня, приходится сталкиваться с теми, кому все равно, лишь бы их все это не касалось, а то и хуже, мечтающими поиметь какую-то выгоду. Ненавижу таких. Как будто в грязи вывалялась.

– Эстель…

– Ты просил хорошенько подумать? – перебила она. – Ну так слушай. Не бороться, не стараться изо всех сил – значит стать соучастницей всех уже случившихся и будущих злодеяний. Это я чувствую всеми фибрами души.

– Тогда и ты послушай, Алар. – Жером внезапно склонился к ней и слегка коснулся щеки губами, – запомни, что ты не одинока в своей борьбе.

Эстель не стала противиться живительному теплу, наполняющему стылую пустоту в глубине души.

– Постараюсь, – прошептала она.