Текст книги "Вне зоны доступа"

– Пейдж, – тихо произнесла она. – Посмотри еще раз.

Я перечитала комментарий еще раз. На этот раз я заметила ник пользователя. @thatjessica17. В отличие от интерфейса нашего программного обеспечения, на этой распечатке была небольшая уменьшенная фотография пользователя. Я сразу узнала, кто это.

– Этот… этот аккаунт принадлежит Джессике Оданц? – спросила я, совершенно сбитая с толку. Моя сводная сестра – самый счастливый человек, которого я знала. Сейчас она заканчивала свой последний год в университете Боулдера. Ради всего святого, она в списке лучших! Спросить инфлюенсера, чувствовала ли она себя когда-нибудь так плохо, что хотела бы умереть, – это даже не похоже на нее. Это больше похоже на меня. Прежнюю меня.

Кэррин нахмурилась.

– Мне жаль это говорить. Прошлой ночью она пыталась покончить с собой. Но она жива… – тут же успокоила Кэррин меня. Я вздохнула с облегчением. «Она жива,» – повторила я себе, не нужно паниковать. Прежде всего, только без паники.

– Как я могла это пропустить? – спросила я. Мой голос прозвучал высоко и чересчур напряженно.

– Ты, должно быть, вышла из системы сразу после этого. Конси приняла этот комментарий, и, слава богу, она очень чувствительна по отношению к суицидальным намерениям. Она позвонила твоей сестре и, не получив ответа, позвонила 911.

Мое сердце, кажется, замерло.

– Пожалуйста, скажи, что моя сестра не пользовалась VPN, – попросила я. Виртуальную частную сеть можно использовать для подключения к прокси-серверам, что делает невозможным определение местонахождения того, откуда кто-то входит в систему. Это значит, что спасатели не смогли бы найти мою сестру.

– Просто обычный IP-адрес из ее комнаты в общежитии.

Я испытала минутное облегчение, но только на мгновение. Я вспомнила о дыхательной технике, о которой читала много лет назад. Вдохнуть четыре раза, четыре раза выдохнуть, вдохнуть четыре раза, четыре раза выдохнуть. Кэррин взяла желтый блокнот, в котором она нацарапала несколько заметок. Когда она прочитала их вслух, я застряла на выдохе, забывая о том, как вдыхать.

– Прибывшие на место спасатели обнаружили, что Джессика не реагирует на внешние раздражители после серьезной потери крови. Ее срочно доставили в адвентистскую больницу Биллмана, и она была госпитализирована. Еще раз, Пейдж, мне очень жаль.

Я тупо смотрела на стол между мной и Кэррин. Куча бумаг, желтый блокнот, этот дурацкий телефон. «Новейшее диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» лежало открытым на полу. На какой-то странный момент я задалась вопросом, как бы эта книга классифицировала меня. Полагаю, что мои симптомы сейчас такие: учащенное сердцебиение; учащенное дыхание; внезапное чувство отстраненности.

– Я ее почти не знаю. – Я поймала себя на том, что мой голос с каждым словом становился все более сдавленным. – Я вижу ее только раз в год. На каникулах.

– Даже если так, это должно быть шоком для тебя, – заметила Кэррин. Я попробовала другую технику релаксации, отмечая физические объекты, которые я видела в комнате. Лампа. Письменный стол. Стул. Предсмертная записка.

– Что меня шокирует, – тупо проговорила я, – так это то, что гиперактивное воображение Конси на этот раз действительно принесло какую-то пользу. – Конси звонила на 911 в каком-нибудь муниципалитете не реже одного раза в неделю. Диспетчеры всегда говорили ей, что это хорошо, когда она чересчур осторожна, а не наоборот. Но я видела статистику. Очень немногие самоубийства начинаются с публикации в социальных сетях.

Но, с другой стороны, попытки…

– Она на самом деле этого не хотела, – продолжила бушевать я, и мой голос становился выше с каждой секундой. – Должно быть, это был трюк для привлечения внимания. – Я на самом деле не верила в то, что говорила, но, кажется, не могла заставить себя остановиться. – Я начну внимательнее присматриваться к «суицидальным намерениям». Я знаю, что должна была это заметить. Но ты же знаешь, как это бывает, – обратилась я ей. – Так много людей используют их, чтобы манипулировать знакомыми в Интернете. А еще есть карьеристы, – добавила я, имея в виду людей, которые угрожают самоубийством каждый раз, когда им требуется внимание. – И перформанс-артисты…

– Это трудно обнаружить, – согласилась она. – И давай расставим все точки над и: никто не говорит, что это твоя вина. Никто тебя не винит. Мы обучили всех в этом отделе оставлять свою работу после окончания рабочего дня. Это значит, что ты поступила правильно.

– Тем не менее, я ведь прочитала это, – заметила я ей. Сейчас я вдыхала больше, чем выдыхала. Мне нужно было выпить таблетку. Немедленно. Я начала шуршать в своей квадратной черной сумочке. – Я прочитала это и пропустила!

– Это просто неудачное совпадение, – продолжала уверять Кэррин. – Я имею в виду, каковы были шансы, что жалоба на этот комментарий попадет именно на тебя?

– В этом офисе работает сорок человек, – начала я, продолжая рыться в своей сумочке. – Так что примерно один к сорока, плюс-минус. – Я нашла упаковку и открыла ее одной рукой, все еще скрытой кожаной сумкой. Но там было пусто. Точно. Я подала заявку на новые антидепрессанты, но мой врач хотел, чтобы я сама к нему пришла. Чертов бюрократ!

Кэррин сделала паузу.

– Нам нужно больше персонала, – произнесла она ни с того ни с сего. – Как сорок человек должны справляться с четырьмя миллионами пользователей?

У меня не было достаточно ресурса, чтобы ответить на этот вопрос. Если Кэррин до сих пор не знает, что код обрабатывает 99 процентов всех ежедневных жалоб пользователей, пусть остается в счастливом неведении. Вместо этого я решила отвлечь себя, решить техническую проблему, написав какой-нибудь мысленный код. Интересно, есть ли способ ранжировать эти жалобы на основе пользователей, которые их отправляют? Уровни демографического риска, количество похожих сообщений… Может быть, я могла бы написать что-нибудь, что дало бы жалобам на «суицидальные намерения» оценку опасности от одного до десяти.

– В следующий раз… – продолжила я.

– Что касается следующего раза, – перебила меня она. Слова из нее выходили очень медленно, звучало как начало плохих новостей.

– Ты не уволишь меня из-за этого, – быстро проговорила я, и то, что я могла отрицать раньше, теперь, очевидно, переросло в полномасштабную панику. – Это не имеет смысла. Я не сделала ничего плохого.

– Я тебя вообще не увольняю, – заверила меня Кэррин. – Пейдж, не глупи! Ты делаешь огромную работу! Мы очень рады, что ты часть нашей команды. Вот почему так важно поддержать твое состояние эмоционального здоровья. И способ достичь хорошего психического здоровья – это поддержка и связь. Это означает, что когда у тебя возникает чрезвычайно ситуация в семье, мы тебя поддерживаем.

По какой-то причине слова «чрезвычайная ситуация в семье» расстроили меня еще больше. Это потому, что они уже использовались в этом контексте раньше.

– Ты и правда поддержала меня, – поспешно заметила я ей. – Или это сделала Конси? Она спасла жизнь моей сестре. Проблема решена.

На самом деле, проблема не решена. Почему я не сходила за своими антидепрессантами? Почему я не нашла другого врача?

– И мы гордимся этим. Но мы можем сделать для тебя еще кое-что. Я подумывала о том, чтобы дать тебе дополнительный отпуск, – сказала она. – Чтобы ты могла навестить свою семью.

У меня челюсть отвисла.

– Нет, нет, нет, нет, нет. Ты не можешь так поступить со мной.

– Дать тебе дополнительный отпуск? – с любопытством спросила она.

– Я не хочу отлынивать от работы, – ответила я ей. В этом я была непреклонна.

– Разве ты не хочешь быть со своей семьей? – удивилась она.

– Они не моя семья, – сказала я, тяжело вздохнув. – Я имею в виду, они семья, конечно, но мы не близки. – Теперь у меня было прерывистое дыхание. Я чувствовала, что не могу дышать. Я пыталась вдохнуть на четыре счета, но не смогла, и начала кашлять, и мой кашель, кажется, отдавался эхом в моем теле, как будто я находилась внутри пещеры.

Кэррин ответила что-то, но я перестала слышать. Я зажмурилась и будто снова увидела комментарий. Комментарий, который заставил меня подумать: «О, еще одна угроза самоубийства, и что не так с этими людьми? Почему я вообще это вижу?» А потом перед глазами всплыли ник моей сестры и ее милая маленькая фотография в профиле, и ее реальное лицо, ее всегда дрожащий смех, дразнивший меня по поводу моей одежды каждый год, начиная с сверкающих кроссовок в 11 лет и заканчивая сандалиями, обутыми на носки, в годы аспирантуры.

Мой лихорадочный разум припомнил, как редко я вижу Джессику, что я никогда не звоню ей и не навещаю ее, хотя знаю, какой может быть жизнь с нашей мамой, и знаю генетическую химию мозга, которую мы, скорее всего, разделяем. И я была уверена, что Кэррин ошибается. Она сказала, что никто не винит меня за то, что я вышла из Сети, за то, что проигнорировала крик моей собственной сестры о помощи.

Но, в конце концов, кто-то меня все же винил. Я сама.

– Пейдж? Пейдж, ты в порядке? У тебя паническая атака?

– Я чувствую себя прекрасно, – ответила я.

Но это было не так. У меня вспотели руки. Я поднесла их к лицу. Кажется, я умираю.

Перед глазами проносились картинки. Я снова была в доме своей мамы, дрожала и плакала, пряталась, кашляла и глотала таблетки. Я падала со стула на пол и думала, что боль скоро пройдет, но вот я уже находилась в этом ужасном месте, между мостом и водой, пытаясь заткнуть себе рот, пытаясь спровоцировать рвоту, но уже слишком поздно, а потом я снова в кабинете Кэррин, пытаюсь встать, чтобы выбраться отсюда как можно быстрее.

И когда я встала, то почувствовала, как у меня подкосились ноги, и подумала настолько отрешенно, что мне показалось, будто я наблюдала за собой с большой высоты: «Этого не может быть».

Я думала, что я тверда как скала. Я неуязвима. Та версия меня, которую можно было так легко задеть, давно исчезла. Уничтожена благодаря эффективному сочетанию практики и фармакологии. И все же, как бы я себя не убеждала, это все равно происходило. И вот я снова шла по тропинке, по которой уже ходила раньше, и думала, что никогда больше не пойду, вниз, в место, где все кажется слишком громким, слишком страшным и слишком опасным.

Я услышала, как Кэррин снова зовет меня по имени. Но я не могла ей ответить. Угол моего обзора сузился… Все стало размытым… Свет погас, а затем я почувствовала, как пол приближается мне навстречу. Комната превратилась в размытое пятно фигур. Я дышала, а где-то кто-то звал на помощь. Я пыталась разобраться в размытости, в шуме, но мои глаза закрылись, и в комнате стало темно. А потом, с громким звоном в ушах, я отключилась.

Миа

Спасибо за все ваши ответы, друзья мои! Мне так нравится читать ваши комментарии о моем новом оттенке помады, они оооочень милы. И знаете что? Наши друзья в EverydayGlam настолько впечатлились тем, что вам понравился их ежедневный бальзам для губ Matteglam в одном из последних постов, что они дали мне для вас #промокод! Кому скидку 25 % на все средства для губ до субботы? А это ДЕНЬ МОЕЙ СВАДЬБЫ (на случай, если я не упоминала об этом четыреста раз). Я заказала еще два оттенка, которые идеально подойдут для медового месяца. Есть какие-нибудь догадки, какие будут цвета? #Счастливыйшоппинг

Целую, Миа

Моя мама живет в сказочной стране хиппи.

Как правило, мы держались на безопасном расстоянии друг от друга, моя мама и я. Она милая, и в этом не было ничего такого; просто все, что она делала, было безумно и неправильно. Она тоже меня не понимала, так что это чувство было взаимно. Она не знала точно, чем я занимаюсь, и, похоже, предпочитала думать, что я безработная. Если бы она просто взглянула на свой телефон раз или два, она бы узнала обо всем. Но она упрямо отказывалась смотреть, она родилась во времена без Интернета, так что она никогда, никогда ни о чем не узнает.

Тем не менее, она очень милая. Мой отец ушел от нас рано – сейчас он живет в рыбацкой деревне в Новой Шотландии, следуя своему собственному странному ритму, – и она ни разу не пожаловалась на это. Она была любящей, трудолюбивой матерью-одиночкой, и она воспитала нас с братом так, чтобы мы осознавали ценность тяжелой работы, имели чувство собственного достоинства и так далее и тому подобное. Став старше, она начала работать в больнице в третью смену, чтобы быть рядом с нами после школы, в дни болезни, или в такие важные дни, как например когда у меня начались месячные во время тренировки по волейболу. И все же, хотя целых двадцать лет прошло после того, как она отнесла чистое нижнее белье и прокладку в школьный спортзал и тайно передала их мне, спрятав в коробку от CD «Лучшее от Долли Партон» на двух дисках, всякий раз, когда случалось что-то ужасное, как и всем остальным, мне нужна была моя мама.

Я позвонила ей. Следует сказать, что я звонила на стационарный телефон, потому что хотя она и была счастливым обладателем новейшей технологии в лице сотового телефона, подаренного мной, разумно было предположить, что этот самый телефон сейчас лежал где-то в ящике, с умными часами и планшетом, а также всеми другими попытками, которые я предприняла, чтобы привести ее в этот век.

Ее, конечно, не было дома. Телефон звонил и звонил. И конечно же нелепый автоответчик – настоящая машина – принял вызов, и я услышала голос одной из ее любимых радиозвезд, потому что однажды, может быть, лет пятнадцать назад, она играла в телевикторине, и призом был голос Карла Каселла, который записали в качестве автоответчика. Еще один аргумент, который она выдвигала против перехода на мобильный телефон.

Я не оставила сообщения, потому что я не желала опускаться до ее уровня даже в тяжелые времена. Вместо этого я поехала в симпатичный маленький отель, где и остановилась, в горнолыжном районе Копперидж. Гостиница «Evergreen» должна была стать нашей свадебной штаб-квартирой, и я уже сказала дружелюбному парню-управляющему, что меня бросили, и 50-процентный депозит – это все, что они получат в эти выходные. Он был довольно дружелюбен, учитывая финансовый ущерб. Он сказал: «Всякое бывает» с какой-то грустной улыбкой и спросил: «Как ты себя чувствуешь? Держись!»

Затем он сказал мне, что, поскольку мы оплатили одну комнату для родителей Такера, одну комнату для моей мамы и две комнаты для нашего официанта и видеооператора, плюс номер, который должен был стать нашим номером для новобрачных, я могу остаться здесь до конца выходных. Так что мне было где остановиться до вечера воскресенья – того дня, когда я вернусь в Лос-Анджелес, где я живу, но где также, к сожалению, живет и Такер, в четырех кварталах от меня.

Когда я добиралась до своей комнаты, все, что мне было нужно, уже находилось там, и комната была убрана. Вчерашний праздник жизни в лице бурбона, чипсов и десерта с кокосом был убран, и на тумбочке в большой вазе стояли свежие садовые розы. Там были желтые, цвета фуксии, розовые, как балетные туфельки, и персиковые. Почти что горный закат в одной вазе. Невероятно красиво.

Я подумала, что мне лучше сделать фотографии платья.

Я достала длинный белый чехол для одежды из красивого шкафа на дальней стене, передумала, и повесила его обратно и убрала всю одежду, висевшую рядом с ним, которая не была белой, серебристой или серой. Нет, все еще слишком просто. Я повесила маленькое длинное атласное розовое покрывальце с кровати, согнутое пополам на вешалке, чтобы оно выглядело как шарф. Так. Я поставила свои свадебные туфли на каблуках на пол шкафа, вперед носками. Я сдвинула все на одну половину и закрыла противоположную дверь, потому что шкаф и правда был очень красивый, и широко открыла другую половину. «Было бы неплохо, – размышляла я, – если бы на внутренней дверце шкафа было зеркало», но поскольку его не было, я сняла со стены квадратное зеркало, висевшее над туалетным столиком, и «небрежно» прислонила его к стенке шкафа, потом отступила и полюбовалась. К моему удивлению, это действительно было неплохо. Иногда фотографии могут занять у меня несколько часов. Селфи намного быстрее.

Но селфи не оплатят отмененную свадьбу.

Садовые розы в основном яркие, поэтому я выбрала самые бледные, положила их в стакан с водой, который находился в ванной, и поставила на пол. Нет, внутрь шкафа. Нет – я вынула их из стакана с водой и попыталась положить одну розу на зеркало. Вот и все, я поправила шторы и сделала фотографию, отрегулировала освещение и снова сфотографировала, поменяла ракурс, присела на корточки, встала на кровать, щелкнула, еще раз щелкнула. Слишком много не бывает. В конце концов, это должен быть снимок, который я опубликую, чтобы объявить об отмене свадьбы. Фотография должна быть красивой и мягкой, платье в чехле в шкафу, а под фотографией – изящное признание, написанное крупным шрифтом.

Но. Согласно моему спонсорскому контракту, мне нужно было сделать фотографию платья в полный рост, независимо от того, будет свадьба или нет. Я думала об одной из тех классических фотографий с платьем на кровати, но одеяло белое, а платье из старинного кружева, так что может получиться плохо. Может быть, лучше надеть платье? Но нет, я не могла этого сделать – не сегодня. Я и так держала себя в руках как могла. И конечно же когда я достала платье из чехла и повесила его на красивую кровать с балдахином, заметив, как очаровательно тонкое старинное кружево винтажного платья цвета сепии выделяется на белой подкладке, заметив кружево, идущее от груди до пят в тонком корсете с едва заметными завязками спереди и дополнительными сзади, заметив идеальные маленькие бретельки, которые я попросила сделать в последнюю минуту, я почувствовала, что слезы подступают к глазам.

Хватит, сказала я себе. Я достаточно плакала прошлой ночью. Такер – просто парень. Он просто какой-то парень, который делал великолепные фотографии, любил меня какое-то время, а теперь больше не любит. Я больше не буду плакать из-за этого. Мы с Такером встречались девять месяцев. В мире полно других Такеров. В двадцать девять лет можно найти кого угодно и делать что угодно. Мне придется двигаться быстрее, но все же. В Pictey было пятьсот тысяч человек, которые хотели смотреть на мои фотографии каждый чертов день. Есть шанс.

В любом случае, очевидно, я плачу не из-за Такера. Я плачу из-за платья. Оно такое красивое, а его нельзя будет использовать еще раз. Все потому что я показывала в Интернете все: как я ходила за покупками, примерку, снимки кружева, сшитого вручную, даже опубликовала бюстгальтер без бретелек, предоставленный французской линией нижнего белья высокого класса за три штуки долларов, плюс все остальное…

Интересно, придется ли мне все это возвращать?

Холодок паники пробежал по спине. Само платье было частью спонсорской поддержки интернет-магазина винтажных свадебных платьев. Пошив был бесплатным в обмен на упоминание магазина по крайней мере в трех постах. Спонсорский торт, вероятно, лежит в холодильнике, ожидая заморозки. Даже флорист делал мой букет бесплатно. Неужели все накрылось медным тазом? Спонсоры будут в ярости? Или еще хуже… подписчики уйдут?

Дрожь снова пробежала по телу. Я старалась глубоко дышать и прогонять через себя позитивные мысли, но они не задерживались в голове. Мои подписчики, что они скажут? Будут ли они сочувствовать? Если я буду вызывать сочувствие, а точнее, жалость, будут ли они по-прежнему покупать то, что я продаю? Или они отвернутся от меня, как это сделал Такер, и найдут кого-то нового, за кем будут следить? Кого-то, чья жизнь более совершенна, более спокойна, более похожа на то, что должно быть в соцсетях и во всем, что только есть где-то на вашем телефоне?

Если они это сделают, что от меня останется?

Я по-новому посмотрела на платье, добавила золотое филигранное ожерелье и стилизованную вуаль, взбила подушки на кровати, повозилась с освещением. Газовый камин в комнате, находившийся в кадре, был сначала включен, потом выключен, а потом и вовсе обрезан. Затем розы… Переместила на три дюйма в одну сторону, на два в другую, пока все не стало абсолютно, полностью совершенно. И когда все эти вещи оказались на своем идеальном месте, я наконец сделала фото. На экране моего зеркального фотоаппарата все собралось воедино и выглядело почти волшебно.

Или, может быть, более удачный термин – «нереально»?

Но это не имело значения. Я загрузила фотографию, быстро отредактировала ее, опубликовала на Pictey, отметила всех спонсоров, добавила свои любимые свадебные хэштеги и классическую подпись: «Не могу дождаться!» И с комом в горле, зная, что Такер увидит это, и молясь, чтобы он понял мое тяжелое положение и подыграл мне, я нажимаю «Отправить». Мой телефон издал свистящий звук, от которого у меня мурашки побежали по коже. Свистело мое здравомыслие. Свистела реальность. И на их месте появлялось что-то другое. Что-то совершенное. Совершенно лживое.