Текст книги "Градус любви"

Глава 6
Руби Грейс

Первое, о чем я подумала: у меня слишком короткая юбка.

Стоял прекрасный воскресный день, а в церкви сегодня не было службы, поэтому у папы появилось немного свободного времени для дочери, которая только вернулась в город. Он настоял, чтобы мы отправились поиграть в гольф – к его огромному счастью и к моему неудовольствию. И вот мы здесь, на поле для гольфа в загородном клубе Стратфорда.

Площадка для игры в гольф там появилась только потому, что папа, впервые баллотируясь в мэры, настоял, что городу нужен настоящий загородный клуб. Чтобы воплотить задумку в жизнь, он обратился к самым богатым семьям нашего города, и тогда они выставили требования, чтобы доступ в клуб и количество мест в нем были строго ограничены. В итоге вышло так, что клуб стал местом, где отец мог встретиться с друзьями и поиграть в гольф.

Крепко сжимая клюшку, папа готовился сделать удар в четвертую лунку, и светло – розовое поло натянулось на его выпирающем животе. Он выбрал эту футболку в тон моей одежде, чтобы мы составили дуэт отца и дочери. Папа был крупным мужчиной: ростом около метра девяносто и весом больше ста килограммов. А еще улыбался во весь рот, и мама называла эту улыбку ослепительной, уверенно заявляя, что именно с помощью нее папа и победил на выборах.

Внешностью я пошла в маму, но карий цвет глаз мне достался от отца.

День стоял великолепный: на улице было около двадцати пяти градусов, над головой проплывали большие и пушистые белые облака, давая короткую передышку от солнца. Для гольфа день во всех отношениях был идеальным.

Но гольф я ненавидела.

Я уважала его за приверженность традициям в мире спорта и предполагала, что если бы меня воспитали иначе, то иногда эта игра доставляла бы мне радость. Но, как только я научилась держать клюшку, папа разъяснил мне, что деловые сделки заключаются как раз на поле для гольфа, и я, представляя свою семью, должна продемонстрировать сильную игру, – особенно когда стану женой политика.

Или когда сама займусь политикой, что, как утверждал папа, его тоже вполне устроит.

Потому гольф всегда был мне в тягость. Сначала из-за того, что меня обязывали ему учиться, а потом, потому что принуждали показать себя с лучшей стороны. Как только я этого добилась, как только смогла состязаться с папой и его приятелями на поле, то устала к тому моменту настолько, что вообще не хотела там находиться.

Я ненавидела гольф.

Но любила своего отца.

Потому, когда он попросил провести с ним этот день, я обрадовалась, несмотря на то, что мне предстояло играть в гольф. Папа всегда был занят делами Стратфорда и следил за тем, чтобы все шло по маслу. Я пребывала в восторге, если мне удавалось улучить с ним за ужином хотя бы двадцать минут на разговор.

– Почему пар из ушей идет у тебя, если к удару готовлюсь я? – взглянув на меня и приподняв бровь, спросил папа, а потом выполнил тренировочный замах и остановил клюшку ровно до того, как она попала по мячу.

Я одернула подол юбки, которая, кстати, была достаточной длины, но не сводила взгляда с компании четырех пожилых женщин у седьмой лунки, которые с любопытством посматривали на меня и шептались.

– Миссис Лэндиш и ее подружки-гусыни смотрят на меня так, словно я не член клуба, – сказала я. – Или как будто у меня такая короткая юбка, что виден зад.

Папа посмотрел на них и ухмыльнулся, а потом снова повернулся к мячу.

– Что ж, – сказал он, расставив ноги и выстроив клюшку в одну линию с мячом. – Тебе известно, что они ищут повод для сплетен, и ты такой им предоставила, улизнув с Ноа Беккером посреди ночи.

Он замахнулся, отправив мяч на лужайку. Тот пролетел дугой примерно на двести футов и упал, а папа повернулся ко мне, с гордостью улыбаясь во все тридцать два зуба.

У меня от удивления отвисла челюсть, и вовсе не из-за его броска.

– То есть как это – улизнула с Ноа Беккером? – фыркнула я, чувствуя, как горит шея.

– Не знаю, – пожав плечами, ответил папа. – Просто, когда мы резервировали время для гольфа, слышал, как они болтают, что ты была с Ноа в «Черной дыре».

– Да, мы были на одной вечеринке у костра. Как и полгорода.

Я снова глянула на миссис Лэндиш, которая, поджав губы, покачала головой, что-то сказала сидящей на пассажирском сиденье подружке, а потом укатила в гольф-каре, полном сплетен.

Я закатила глаза.

– Честно. И миссис Лэндиш там вообще-то не было.

– Ей и не нужно там быть с учетом, как разлетаются по городу новости.

– Новости, – фыркнула я, выдернув из сумки клюшку и шагнув к метке для мяча. – Нужно организовать в Стратфорде ремесленную ярмарку, чтобы им нашлось какое-то полезное дело.

Папа рассмеялся, отложив клюшку, а потом оперся локтем на гольф-кар и стал смотреть, как я прицеливаюсь.

– Не обращай на них внимания. Кто угодно мог бы совершить такой же невинный поступок, и эти дамы тут же пришли бы к сенсационным заключениям.

Я ухмыльнулась.

– Но просто хочу прояснить… ты же не сбегала с Ноа Беккером посреди ночи, да?..

Я остановилась и оперлась на рукоятку клюшки, смерив отца укоризненным взглядом.

– Пап.

Он поднял руки.

– Просто решил уточнить. Тебе известно, какая слава ходит об этих мальчишках. Хочу убедиться, что моей малышке ничто не угрожает.

Я улыбнулась, покачав головой, и снова приготовилась к удару.

Когда я сделала предварительный замах, сердце забилось чуть чаще из-за того, что пришлось соврать отцу. Папа прав: у всех парней из семейства Беккер была та еще репутация. Но, если судить по вечеру пятницы, который я провела с Ноа, то причина была мне непонятна.

Он отнесся ко мне по-доброму. И был терпеливым. И забавным.

Я улыбнулась, вспомнив, каким сосредоточенным он казался, когда чистил коня и готовил его к прогулке. Но стоило подумать о нем, как я тут же постаралась обо всем этом забыть.

Щелк!

Мой мяч пролетел над полем и упал примерно в двадцати пяти ярдах от папиного. Папа одобрительно вскрикнул, похлопав меня по плечу, и мы увидели, как мяч немного откатился.

– Моя умница! Давай, ты ведешь.

Оставшееся время пролетело незаметно, но я неупустила из виду, что папа частенько посматривал на часы. Я его знаю – он наверняка выделил на партию в гольф точное количество времени и скоро побежит по другим делам.

Я была его дочерью на время, но меня это не волновало. Я прекрасно понимала, что не единственная, кто в нем нуждается. И у мэра провинциального городка в Теннесси огромное количество дел. И, если честно, отец меня вдохновлял. Он побудил меня заняться волонтерской деятельностью, побудил не просто прийти в наш дом престарелых, а сделать его самым лучшим в округе.

Папа был человеком дела и меня воспитал такой же.

– А в целом, как дела у моей малышки? – спросил он, когда мы выехали к девятой лунке. – Хотя не знаю, могу ли я теперь так тебя называть, ведь ты уже обручившаяся женщина.

Я улыбнулась и сняла темные очки, чтобы их протереть.

– Пап, все хорошо. И я по-прежнему остаюсь твоей малышкой – даже после того, как ты проведешь меня к алтарю.

– Ого, – выдохнул он, и если бы на папе не было темных очков, то, готова поспорить, я бы увидела в его карих глазах слезы. – Когда ты об этом говоришь, все звучит так реально.

– Все вполне по-настоящему, – задумчиво произнесла я, снова надев очки. – Сдается, ты доволен как слон тем, что твоя малышка выходит замуж за политика, как ты всегда и мечтал.

Что-то в папином поведении изменилось, и он прочистил горло, положив руки на руль.

– Да. Энтони – хороший человек. Он тебе подходит.

– Да, – кивнула я.

Мы снова замолчали, и я внимательно посмотрела на отца, недоумевая, почему у него так внезапно сменилось настроение. Но, остановив гольф-кар, он тут же вышел и встал на позицию, чтобы отбить последний мяч. После бросил взгляд на часы и с улыбкой повернулся ко мне, а я поняла, что у него поджимает время.

– Пап, все нормально, – сказала я, снова вытащив из сумки клюшку. – Мы все равно тут почти закончили. Если тебе нужно идти, я не против.

Он свел брови на переносице.

– Уверена?

– Конечно, – улыбнулась я, приставив клюшку к машинке, и подошла к папе, чтобы обнять. – Увидимся как-нибудь за ужином на этой неделе.

Он вздохнул, держа меня в крепких объятиях, и нежно поцеловал в волосы.

– Ты лучший ребенок на свете.

– Я тоже тебя люблю, пап.

Я убедила его поехать на гольф-каре, чтобы вышло быстрее, и заверила, что хочу пройтись. Мы все равно находились недалеко от клуба, судя по расположению поля. И как только папа уехал, я еще несколько раз взмахнула клюшкой, где была обозначена метка для мяча, приготовившись нанести последний удар.

Выровняв клюшку с мячом, я задумалась сначала о папе и о том, как он отреагировал, когда я упомянула Энтони. Он любил его, о чем они вместе с мамой ясно дали понять после первого же ужина с женихом. А если учесть, что всего месяц назад Энтони сделал мне предложение, и до свадьбы оставалось шесть недель, можно смело сказать, что родители этот брак одобряют.

Тогда почему он так странно отреагировал?

Я выбросила эти мысли из головы, размяла шею и сосредоточилась на мяче. Но стоило расправить плечи, как снова задумалась – теперь о миссис Лэндиш и ее кудахтающей шайке.

Что навеяло воспоминания о пятничном вечере.

О Ноа.

Интересно, заметил ли он той ночью у костра, как я была напряжена. Кажется, ни Энни, ни остальные не обратили внимания. Но Ноа… он будто видел меня насквозь.

Я сглотнула, протяжно вздохнула, снова выкинула все мысли из головы и хорошенько ударила по мячу.

* * *

Ноа

Все знали, что в эту среду со мной лучше не разговаривать.

Я заявился на работу на час раньше, до жути желая занять руки. От напряжения у меня ныли мышцы, а в голове крутились только мысли о том, что сегодня годовщина смерти отца. Девять лет как его не стало, и я рассчитывал, что со временем боль поутихнет. Думал, что стану невосприимчивым к горю, гневу, к болезненной пустоте оттого, что справедливость так и не восторжествовала.

Но я ошибался.

В основном неделя прошла нормально. Выходные протекали как обычно: я немного покутил и отдохнул с семьей. В воскресенье, как и всегда, прошла служба в церкви. А в понедельник я вернулся к работе. И все это время мои мысли занимала дочь мэра.

Мне не нравилось, что Руби Грейс не выходила у меня из головы. Не нравилось, что и вечером в субботу, играя в карты с братьями, я вспоминал, как пахли ее волосы, когда она сидела верхом впереди меня. Не нравилось, что, увидев ее в церкви такую чопорную, одетую в платье лавандового цвета, я подумал: она намного круче выглядела в джинсовых шортах и коротком топе. И уж точно мне не пришлось по нраву, что в понедельник утром я проснулся, после сна о ней, и у меня был стояк размером с молоток.

Я хотел выкинуть ее из головы. Она – невеста другого мужчины. А еще на десять лет меня младше.

Но теперь, когда разумом завладела безвременная кончина отца, я снова желал думать только о Руби Грейс. Мне хотелось заострить внимание на чем-то еще, кроме того, как сильно меня будет мучить этот день всю оставшуюся жизнь.

Сегодня Марти, Илай и Пи Джей работали бок о бок со мной, не проронив ни слова. Они даже не подшучивали друг над другом, чувствуя мой угрюмый мрачный настрой, затмевавший собой все в винокурне.

Семейство Скутер и правление всегда возвеличивали этот день. В утренних объявлениях просили почтить минутой молчания единственного погибшего на винокурне сотрудника. Они хвалили планы обеспечения безопасности, приписав себе заслуги, благодаря которым смертельных случаев больше не было. Еще они воспевали пожарных, которые прибыли очень «быстро». А потом, без запинки читали достижения моего отца так, словно это был список продуктов, и наступала та самая минута молчания, после которой все возвращалось в привычный ритм.

И хотя, когда дали это утреннее объявление, Логан находился на другом конце винокурни и готовился к первой за день экскурсии, а Майки готовил к открытию сувенирный магазин, я чувствовал их настрой в тот момент, когда прозвучали эти сообщения. Чувствовал, что их сердца сжимаются от боли, как и мое, чувствовал злость, враждебный настрой по отношению к компании, которая платила нам, которую помог основать наш дед, которую мы любили и ценили, но с которой, тем не менее, мы были связаны какими-то нездоровыми, мучительными отношениями.

Опустив голову и сосредоточившись на работе, я думал о них, о нашей семье. Я собрал бочек больше, чем того требовала дневная норма, но плевать на это. Мне лучше, пока я в деле. И еще нужно как-то пережить этот день.

Просто нужно выдержать это испытание.

Уже после обеда Патрик Скутер непринужденно вошел на склад для сбора бочек. Я был настолько погружен в работу, что даже не обратил внимания, пока не почувствовал, что за мной наблюдает не одна пара глаз. Сначала я взглянул на Марти, который держался поодаль и угрюмо хмурился, словно волнуясь, что я что-нибудь выкину. Пи Джей и Илай тоже смотрели на меня, кидая взоры то на дверь, то в мою сторону. Проследив за их взглядами, я увидел, что Патрик разговаривает с Гасом, держа в руке папку. Он был одет так, словно стоял в кабинете делового центра Нью-Йорка, а не на винокурне в небольшом теннессийском городке. Я крепко сжал челюсть.

Патрик Скутер был на несколько лет старше моего отца, если бы тот был еще жив. Они вместе, почти как братья, росли на винокурне, пока не скончался отец Патрика, передав наследство сыну.

И тогда все изменилось.

У меня не было ни одного веского аргумента или явной причины испытывать к Патрику неприязнь, кроме интуитивного ощущения, что человек он дерьмовый. Что-то подсказывало, что моя семья ему вообще не по душе.

И я нутром чуял, что он как-то связан со смертью отца.

Не знаю почему, и это не та тема, которую я мог бы с кем-то обсудить, но подозрение укоренилось во мне ноющей болью, от которой я никогда не избавлюсь. А я, еще будучи юным деревенским парнишкой, уяснил, что своему чутью нужно верить.

Патрик что-то подписал на папке Гаса, после чего обвел взглядом склад и тут же нашел меня. Он мрачно улыбнулся, что-то сказал Гасу и направился ко мне.

Я стиснул зубы и опустил голову к бочке, пытаясь перевести дыхание и унять закипающий гнев. Лучше Патрику держаться сегодня подальше, но ему, разумеется, было плевать. Отчасти мне даже казалось: он и впрямь упивается, что на него по-прежнему работают дети Беккера, словно тем самым он как будто одержал победу.

Но мы работали здесь не ради него, а ради моего отца, ради наследия, которое они воздвигли с дедом. Может, Патрик с семьей и хотели стереть нас из хроник, но мы с братьями сделаем все, чтобы этого не произошло.

Я только что впихнул последнюю доску в бочку, когда вдруг почувствовал, как чья-то липкая рука хлопнула меня по плечу, сжав его. Рука лежала на плече, пока я не заставил себя поднять голову и вытащить из ушей оранжевые беруши. Патрик посмотрел на меня взглядом, полным сочувствия, и печально улыбнулся, словно понимал мое горе.

– Привет, Ноа. Как ты сегодня справляешься?

Не бей его. Вообще никак на него не реагируй.

Патрик стоял рядом, одетый в костюм, и оглядывал помещение так, словно был выше своих работников. И я знал, что, по его мнению, так и было. Патрик очень походил на моего отца – высокий, грузный, загорелый, – но волосы у него были седыми, тогда как волосы отца не успели засеребриться. Еще у него были мелкие, как бусинки, злобные глаза, слишком длинное лицо и крупный нос. Патрик напоминал мне ожившую версию Франкенштейна.

Жалко, нельзя воткнуть ему в голову шурупы, чтобы довершить образ.

– Нормально. Спасибо, что спросили, – ответил я как можно вежливее. – А вы как, Патрик?

– О, ты же меня знаешь. Кручусь-верчусь, – ответил он, улыбаясь и сверкая чересчур отбеленными зубами. В следующую же секунду улыбка слетела с его лица. – Хотя сегодняшний день для всех нас навсегда останется трудным.

Я усмирил свою гордость и улыбнулся через силу, насколько был способен.

– В самом деле.

– Знаешь, он бы тобой гордился, – сказал Патрик и снова сжал мое плечо. – Твой отец был моим близким другом, и у меня каждый день ноет сердце от того, что его нет рядом. Но его парни отлично служат на «Скутер Виски». – Губа у него еле заметно дернулась. – Нам с тобой очень повезло.

Лжец.

Все это было ложью и полной брехней, и мы оба это знали. Но мы привыкли играть в эту игру. Скутеры держали нас при себе, чтобы не порождать еще больше проблем и сплетен, возникших после пожара, а мы оставались здесь, чтобы поквитаться за смерть нашего отца и убедиться: семейство Скутеров не получит желаемого, стерев из своей истории имя Беккеров.

Плотно сжав губы, я лишь кивнул. Протянул руку Патрику и тряхнул ее, а потом вернул затычки на место и возобновил работу над бочкой. Патрик сконфуженно помялся рядом, но через минуту отправился к остальным мужчинам, через окно Гаса помахал тому на прощание и ушел.

Я пытался не высовываться, пытался дышать, превозмогая ярость, пытался и вовсе забыть о присутствии Патрика, но как только он вышел из помещения, все, с чем я боролся на протяжении дня, дало о себе знать. Я психанул, ударив ногой только что собранную бочку и расколов дерево. Я еще не успел скрепить ее металлическими кольцами, и время, затраченное на сборку, одним ударом ноги пошло псу под хвост.

Никто не предпринял попытку помешать, пока я продолжал пинать и бить дерево, технику – да все, что оказывалось поблизости. Я остановился только тогда, когда Марти осторожно положил руку мне на плечо. Я взглянул на него, и он кивнул на только что вошедшую экскурсионную группу.

Я встретился взглядом с Логаном, который, прекрасно все понимая, сочувственно хмурился, и меня тут же захлестнуло чувство стыда.

Старший из нас я, но я же и вел себя как ребенок. Я позволил Патрику вывести меня из себя, и это злило.

Люди из экскурсионной группы по-прежнему смотрели на меня и перешептывались, но Логан быстро перевел внимание, толкнув привычную речь. К нам с Марти подошел Гас, который отпустил Марти и отвел меня в сторону.

– Думаю, на сегодня тебе следует взять отгул, Ноа.

Я кивнул, сдернул рабочие перчатки и пошел к двери, ведущей в небольшую раздевалку. Я весь кипел от злости и потому схватил свои шмотки, с шумом захлопнул шкафчик и вылетел со склада через черный ход, думая только об одном пункте назначения.

* * *

Из музыкального автомата громко пел Эрик Черч, а я качал головой, иногда подпевая между глотками виски. Для восьми вечера я выпил уже слишком много, но алкоголь притуплял мои чувства и мысли, а именно это мне и было нужно.

– Ноа, я тебя люблю, парень, но больше наливать не стану, – сказал Бак.

Он был барменом в моей любимой пивнушке – любимой, потому что она была единственной в нашем городе. Вход в кабак венчала неоновая вывеска с его именем. Еще Бак был давним другом и столько раз спасал мою пьяную задницу от передряг, что и не сосчитать.

– Ладно, – кивнув, ответил я, не желая спорить.

Я все равно уже устал и был готов покончить с этим пропащим днем. Мне осталось допить полстакана виски, а потом я потащусь домой, плюхнусь в кровать и просплю до завтрашнего дня.

До дня, который не будет годовщиной папиной смерти.

Я вытащил бумажник, чтобы расплатиться с Баком, и, положив наличку на стойку, занес большой палец над уголком единственного снимка, который всегда носил с собой. Я медленно его вытащил, смотря на более молодые лица моих братьев и родителей. Это фото сделано за год до папиной смерти, когда отправились рыбачить на озеро. На снимке мы, загорелые и улыбчивые, стояли вплотную друг к другу перед одной из наших палаток. У Майки не хватало переднего зуба, потому что коренной еще не успел заменить выпавший молочный. Логан и Джордан обнимались, а мама стояла за Логаном, положив руки ему на голову.

А рядом стояли мы с папой.

Я запрыгнул ему на спину, чтобы сфотографироваться, и после дал щелбан. Папа хохотал, смотря на меня снизу вверх, и всякий раз доставая эту фотку, я чувствовал лишь счастье. Чувствовал неописуемую радость за семью, у которой было все и которая даже не подозревала, какое ее ждет тяжелое испытание.

Если бы я мог вернуться в прошлое, то выбрал бы именно это мгновение и жил бы там вечно.

– Два пива, Бак. Любого, лишь бы оно было холодным и жидким, – сказал кто-то рядом со мной и постучал пальцами по барной стойке.

Я мог бы легко проигнорировать этого человека, как и всех остальных этим вечером, но почувствовал на себе чужой взгляд и повернулся, посмотрев в глаза младшему сыну Патрика.

Малкольм был щуплым парнем всего на несколько лет старше Майки. Его старшая сестра – ровесница Логана и единственная из Скутеров, кого я не презирал. Наверное, потому что в их семье она считалась своего рода паршивой овцой, которая всячески выражала протест, вплоть до того, что в выпускном классе проколола себе нос.

Мне нравились девушки-бунтарки.

У Малкольма же было худое длинное лицо, как у отца, и кожа, которая почему-то всегда казалась грязной. Он был тощим, любил носить бейсболку немного набекрень, словно на дворе еще были девяностые, и тоже обладал способностью выводить меня из себя.

– О, а вот и старший из парней Беккеров, – сплюнул – да, буквально сплюнул он, – эти слова вылетели у него вместе с толстым куском жевательного табака. Малкольм сплюнул его в пустую бутылку от лимонада и ухмыльнулся, глядя на меня. Между десен у него застряли куски от жвачки, и он опять пытался задеть меня за живое, называя старшим.

Так Малкольм давал знать, что не считает Джордана полноценным членом нашей семьи, потому что тот отличался цветом кожи, а в паре дерьмовых документов значилось, что он не был нам кровной родней.

У меня застучало в висках.

– Трудный день в офисе? – спросил Малкольм, поняв, что ему не удалось меня раздраконить.

Я моргнул.

– Отвали, Малкольм.

– О-о-о, – протянул он и, сделав вид, что сдается, поднял руки, а потом пихнул рядом сидящего приятеля. Я не знал, как его зовут, но уже сталкивался с ним в городе. – Кое-кто не в духе.

Снова облокотившись о барную стойку, Малкольм опустил взгляд на снимок, который я держал в руке.

– А, – задумчиво произнес он. – Понимаю. Плачешься в стакан виски из-за папули? – Он прижал к подбородку указательный и большой пальцы. – Тот пожар случился в сегодняшнюю дату? – Малкольм пожал плечами и улыбнулся своему дружбану. – Похоже, я запамятовал.

Бак пододвинул Малкольму пиво, которое тот заказал, и предупредительно глянул на меня, еле заметно качнув головой.

– Держи свое пиво. А теперь сходи-ка поиграть в бильярд или отсядь за столик подальше, понял?

– Оу, да брось, Бак, – протянул Малкольм. – Мы просто дурачимся. Мы с Ноа – старые знакомые. Мы друзья. – Он хлопнул меня по плечу, и от его прикосновения ожил каждый нерв в теле. – Разве не так, Беккер?

– Руки убрал.

– Или что? – возмутился он.

Я должен был забить на него. Должен был допить виски и уйти из этого чертова бара. Но я впечатал руку в грудь Малкольма, схватил его за рубашку и с силой дернул за нее, ударив его спиной о барную стойку. Он взвизгнул, а я встал к нему впритык и ткнул пальцем в лицо, чувствуя, будто из ушей валит пар.

– Я велел тебе отвалить, Малкольм. Зря ты не послушался.

Я отпрянул, собираясь врезать кулаком по его самодовольной, улыбающейся роже, но вмешался Бак, перепрыгнув через стойку и схватив меня сзади. Он оттащил меня, но я продолжал сжимать в кулаке рубашку Малкольма, пока его приятель не вырвал ее из рук и не увел Малкольма в другой конец бара.

Малкольм рассмеялся.

Я снова бросился на него, отчего он захохотал еще громче, но Бак обхватил меня за грудь и развернул к себе лицом.

– Эй! – громко и строго сказал он.

Знать не знаю, говорил ли он что-нибудь до этой минуты. Я слышал лишь, как смеется этот мерзавец Малкольм.

– Послушай меня, – пригрозил Бак. – Ты прекрасно знаешь, что этот сопляк вызовет копов и выдвинет против тебя обвинения. Тебе ни к чему несколько ночей в тюрьме, понял? Так что допивай виски и вали на хрен отсюда.

Я попытался вырваться, но Бак вцепился в меня еще крепче, и я громко запыхтел. Гаркнув под конец, стряхнул его руки и потянулся за виски. Я опрокинул в себя содержимое бокала, а потом вылетел через дверь так же, как и днем со склада.

Перед глазами повисла красная пелена злости, когда я понесся через весь город, выбрав короткий путь до дома, который находился в нескольких кварталах от крупной аптеки. Я шел по Мэйн-стрит и, резко свернув на ту улицу, чуть не сбил с ног Руби Грейс Барнетт.

– Уф, – охнула она, когда я на нее налетел. Мы завертелись на месте, и она чуть не упала, но я успел перехватить ее за плечи и выпрямить. Бумажный пакет, который несла Руби Грейс из аптеки, между делом упал, и на асфальт вывалились туалетная бумага, зубная паста и еще всякая разная девчачья хрень, которая была мне незнакома.

– Черт, – буркнул я и наклонился, чтобы помочь собрать покупки.

Руби Грейс наклонилась, насколько ей позволяла юбка. Собрав все с земли в бумажный пакет, мы выпрямились, и между нами повисло неловкое, гнетущее молчание.

– Ты извини, – почесывая затылок, пробормотал я. Потом повернулся, планируя наконец добраться до дома, до которого оставалось всего пару кварталов.

– Подожди, – окликнула Руби Грейс, и я остановился, вымученно вздохнув, а потом повернулся к ней. – У тебя все хорошо?

– Я в полном порядке.

– Ты чуть не сшиб меня с ног, – слегка улыбаясь, сказала она. – А еще выглядишь так, словно готов убить любого, кто просто удостоит тебя взглядом.

– Это недалеко от истины.

Руби Грейс сложила руки на сумке, висящей на бедре, и изогнула бровь.

– Хочешь, обсудим?

– Нет, – наотрез отказался я и уже было хотел отвернуться, но она заговорила прежде, чем я успел это сделать.

– Кое-кто сегодня в дурном настроении?

Я запыхтел, а голова заболела от того, как крепко я стиснул зубы. Мне нужно домой. Срочно.

– А кое-кто не в меру любопытен.

От моих слов у нее вытянулось лицо.

– Ноа…

– Слушай, может, перестанешь совать нос в мою жизнь и займешься своей? Тебе наверняка нужно попробовать какой-нибудь торт или повязать ленточки.

Руби Грейс приоткрыла от удивления рот.

– Почему ты так груб со мной? Я просто хотела удостовериться, что у тебя все хорошо.

– О, да неужели? – прошипел я и подошел к ней близко-близко. Между нами оставалось всего пару сантиметров, а мое разгоряченное дыхание касалось ее носа. Я посмотрел сверху вниз на потрясенную Руби Грейс. – Хочешь вернуться в «Черную дыру», сесть на моего коня и тереться об меня задницей? Притворяться, что у тебя нет жениха, который явно бы возражал, если бы я стал рассказывать тебе обо всех моих чертовых проблемах?

Она нахмурилась, а ее глаза превратились в две узкие щелочки.

– Иди в задницу, Ноа Беккер.

– О, уж тебе бы этого хотелось. Но не сегодня. – Я с превеликим трудом ухмыльнулся, развернулся на пятках, запихнув руки в карманы, и помчался домой.

Мое поведение уже ни в какие ворота не лезло. Вовсе не так я относился к Руби Грейс, но она попала под горячую руку, а мне нужно было на ком-то выместить злость.

И эта честь выпала ей.

Я услышал за спиной, как она то ли зло выдохнула, то ли рыкнула, но не решился посмотреть в лицо девушке, которой только что нанес оскорбление. Я не мог видеть ни ее злость, ни извиниться за свою. Но я все равно ничем не обязан Руби Грейс. Даже если огорчил ее, какое мне дело?

По пути я выкинул из головы эти мысли, одержимый желанием побыстрее добраться домой, встать под горячий душ, а потом лечь спать.

На сегодня с меня хватит всякой херни.