Текст книги "Зверинец Джемрака"

Капитан медленно поводил плетью у нас перед глазами.

– Ну хватит! – Он перекинул орудие Комере, и тот с удивленным видом проворно его поймал. – Мистер Рейни, – капитан учтиво повернулся к первому помощнику, – распределите людей по лодкам.

Рейни вынул из-за спины список и принялся зачитывать имена. Теперь он уже не орал и стал похож на горгулью: толстые губы, слишком резкие черты лица, – он казался одновременно и красивым, и уродливым, а вид у него был такой, будто все ему в жизни не по нраву. Линвер, Браун, Раймер – мы все попали в лодку к Комере. Я вздохнул с облегчением. Комера был наименьшим из возможных зол. Когда дело дошло до состава вахт, я снова попал к Комере, а Тим и Дэн – к Рейни. Может, это и значило, что они лучше меня, но я радовался, что не оказался в той вахте, за которую отвечал Рейни.

– Старая развалина, – пожаловался Габриэль, молодой высокий негр с мускулами как у борца, – о чем я только думал? Готов спорить, до островов Зеленого Мыса эта посудина не дотянет.

– Дотянет, – успокоил его Дэн, – старая-то старая, но следили за ней хорошо.

– Нынче таких и нет уже.

– И то правда. Скоро совсем не останется.

К первому ужину на палубе все обитатели носового кубрика собрались у емкостей для китового жира, вокруг огромного ломтя соленой свинины, водруженного, словно обломок скалы, на кадку с крышкой – бывалые матросы называли ее «малыш». Мы отрезали длинные тонкие куски мяса каждый своим ножом и клали их себе на тарелки. Крупинки соли щипали язык.

– Проктор тут не главный, – сообщил Габриэль.

– Нет. Всем заправляет Рейни, – подтвердил темноволосый парень из Йоркшира, прибывший на этом судне из Гулля. – Вся власть у него. Слушать надо его.

– Думаешь? – спросил мальчик, которому досталось от Рейни в самом начале.

Он был на год или два меня постарше. Настоящее имя – Эдвард Скиптон, но все звали его Скип. У Скипа дрожали колени.

– Уверен. – Парень из Йоркшира поставил стакан на крышку кадки. – Года два тому я ходил с ним на «Мариолине». Тогда он был еще вторым помощником. Рейни свое дело знает. Проктор салага еще вроде тебя.

– А уж я-то совсем желторотый, – тихо произнес Скип.

– Вот зараза! – Тим попытался откусить кусок сухаря, но чуть челюсть не сломал.

– У Рейни не забалуешь, но бывает и хуже, – просвещал нас йоркширец. – Здесь еще не корабль, а санаторий. Вам повезло.

Габриэль был того же мнения:

– Проктор ему еще спасибо скажет. Сам-то он не рожден быть капитаном.

– А ты откуда знаешь? – поинтересовался Тим.

Габриэль умело отрезал шмат мяса. Он был старше нас, совсем взрослый.

– Я повидал капитанов, – ответил он и вытащил из кармана плитку жевательного табака.

Объявили вторую вахту, и я пошел. Ночь была ясная, видно было огромные белые звезды и месяц. Команда в полном составе слонялась по палубе. Феликс Дагган дурачился с метлой, Комера играл с собакой. Кок, крупный островитянин родом откуда-то из Карибского бассейна, совершенно не умеющий улыбаться, стоял на пороге камбуза и курил трубку. Поначалу все это казалось чудесным: пьянящая радость, размеренная корабельная жизнь, вязкая черная вода, бурлящая в отблесках фонаря, приглушенный стук молотка, потрескивание и скрип рангоутов и шпангоутов. Шажок за шажком ко мне подбиралась болезнь – чересчур медленно, чтобы ее можно было заметить, пока не стало слишком поздно. Мерное колебание тросов: вверх-вниз, пятна на палубе, плеск воды, похожий на хлюпанье зеленой слизи на причале в Бермондси. Я закрыл глаза. Во тьме все двигалось, поднималось, опускалось, вздымалось и падало. Жизнь казалась долгой, непонятной и трудной. В чем дело? Раскаленный лоб покрылся холодным потом. Только не это. Я заболел – вот в чем дело.

Я открыл глаза. Кроме меня, никто больным не выглядел. Только бы продержаться до полуночи – до конца вахты. Только не я. Пожалуйста. Соберись. Темно-синий горизонт качался вверх-вниз, вверх-вниз. Мы уже миновали пролив и вышли далеко в открытое море – так мне казалось, хотя в сравнении с тем, в какую даль мы направлялись, это было, конечно, вовсе не далеко. Черт. Накатывает. Не сдержаться. Я подбежал к борту и перегнулся через него. Рвало жидкостью. Жидкостью – и больше ничем. Это хорошо. Теперь станет легче. Но вдруг – новый приступ, еще сильнее, большие непереваренные и неперевариваемые куски сухарей, которые так тяжело было жевать, склизкие розовые полосы солонины застревали в зубах и только усугубляли рвотные позывы.

Скип увидел, что со мной творится.

– Выблюешь все до конца – и готово, – успокоил он меня, когда я бессильно отшатнулся от борта.

Гнусная ложь.

В те первые дни я усвоил одну неприятную истину: болезнь не освобождает от работы.

– Держись, – подбодрил меня Комера, – пройдет. Сам знаешь – любой капитан был когда-то салагой.

Пройти прошло, но не совсем. Помню я мало. Только народ на палубе, спокойное движение воды, качание на волнах, странный отсвет морской глади – мне казалось, будто она поет. Сквозь сон я наблюдал, как тросы поднимаются на невозможную высоту и опускаются снова, все находилось в движении. Я еще раз порадовался, что попал в вахту к Комере. Пинка он мне тогда дал, конечно, но не такого уж сильного. Вахта подошла к концу, все когда-нибудь заканчивается, и полночь меня освободила. Пошатываясь от слабости, я добрел до носового кубрика и принялся искать свою койку. В темноте я наткнулся на кого-то и услышал стон. Матрас был набит чем-то колючим. Темнота по-матерински баюкала меня. Потрескивали шпангоуты. Воздух был пропитан густым, маслянистым запахом крови и человеческих выделений, запахом дыма и тел, соли и дегтя. Мне так не хватало мамы. Глаза у меня были закрыты, но всеми остальными органами чувств я ясно ощущал, что происходит вокруг. Мне снились потерянные младенцы с мягкими пальчиками. Они хныкали и припадали к бутылочкам, лежа на спинках, беспомощные, обреченные, раздавленные тяжестью потери, недоступной их пониманию. Откуда я это знал? А я и не знал. В голове у меня все разбухало и сжималось от боли. Я часто просыпался, то взмывая вверх, то падая вниз. Вошла Ишбель и запела «Приди ко мне, милый, приди, дорогой…». Прижала мою голову к своей груди и расстегнула лиф платья, но тут настало утро. Я свесился с койки и застонал. Кто-то застонал в ответ. Я поднял голову и увидел, как молодой чернокожий матрос тоже склонился со своей койки и исторг содержимое желудка в деревянную бадью, которую держал на весу китаец Ян, присевший на корточки рядом, взъерошенный и полуголый. Запахло сладковатой блевотиной. Судно накренилось. Кого-то еще тошнило, слышались всплески и стоны. Я раскрыл рот и закашлялся – с таким звуком собака, давясь, грызет кость. Ян обернулся, приятно проворковал что-то на своем странном отрывистом языке и молниеносным движением переместил кадку мне под голову. Я взглянул на комковатое содержимое желудка соседа, закрыл глаза и вывернул наизнанку собственное нутро.

Догадайтесь, как обстояли дела у Тима. Он, во всем своем великолепии, даже глазом не моргнул. Никакой морской болезни. Ни разу, ни в самый страшный шторм, ни в сильнейшую качку. А мы – нас в тот день оказалось семеро или больше – метались из стороны в сторону, изгнанные из рая, словно нечистая сила.

Сквозь открытый люк сверху просачивались зловещие лучи солнца. Убей меня – не встал бы. Подойди ко мне, мама, опусти свою прохладную, заботливую ладонь мне на лоб, спой песенку и скажи: «Джаф, бедненький, не вставай, попытайся уснуть». От матраса воняло. Вошел Комера со своей клоунской ухмылочкой и гаркнул: «Подъем! Мальчики, подъем! Не разлеживаться!»

Ян отдал кадку нам с чернокожим матросом.

– Не зевай, Джаф! – весело крикнул Комера. – Идем, Билл.

Не помню, как мы выбрались на палубу, но как-то выбрались. Пощады никому ждать не приходилось: работаешь, спускаешься в трюм, блюешь, снова работаешь – вот и весь распорядок. В то страшное утро первым на топ-мачте нес вахту юнга Феликс Дагган, четырнадцатилетний пухлогубый подросток с молочно-белой кожей. Рот у него был приоткрыт, нижняя губа беспомощно отвисла. «А-а-а, – вертелось в голове, – а-а-а, заберите меня домой, заберите домой и больше никогда не показывайте мне море!» «Разве надоест когда-нибудь смотреть на море?» – спросила она тогда на Лондонском мосту. Да, милая Ишбель, надоест.

– Ерунда какая! – насупился Феликс, глотая слезы и пиная ногой грот-мачту. – Почему я должен лезть? Почему не ты? – обратился он к презрительно молчавшему Генри Кэшу, который заслужил свои морские регалии несколько лет назад и следил, чтобы все об этом знали, хотя почти ни с кем не разговаривал. Каким образом ему удалось донести до нас это знание, так и осталось для меня загадкой. – Тебе-то не плохо. И ему не плохо. – Феликс указал на Тима. – Почему я?

– Откуда мне знать? – невозмутимо отозвался Генри. – Иди спроси у Рейни, рискни.

– В этих морях и китов-то нет, – заметил Джон Коппер, парень из Йоркшира, тот, что уже ходил с Рейни прежде.

Я уже начал запоминать имена.

– Это кто сказал? – спросил Кэш.

– Вот видите! – Феликс сердито вытер нос. – Какой смысл высматривать китов, если их тут нет?

– Об этом, наверное, лучше капитану судить, – со спокойной улыбкой ответил Кэш и пошел прочь.

– Отправился задницу Рейни вылизывать, – пробурчал Джон Коппер.

– Пусть лучше голову побережет, когда меня там рвать начнет. – Феликс яростно сплюнул на палубу и со страдальческим видом полез на мачту, где ему предстояло провести ближайшие два часа.

– В этих морях китов нет, – повторил Коппер. – Что? Кто сказал? Проктор? Да он не знает. Нету здесь китов.

И правда, китов мы так и не увидели – до самого Кабо-Верде, но к тому времени я уже полюбил матросскую жизнь. Иногда по ночам приходило ощущение, что я наконец нашел то место, куда меня влекло из материнской утробы. Носовой кубрик стал второй такой утробой, и я бы не променял его ни на что, даже на каюту на средней палубе, где размещался Дэн, которому было даже позволено обедать наверху, рядом с камбузом. Там, в кают-компании, рядом с капитаном и его помощниками, надо быть настороже. А у нас в кубрике все было просто. Сэм пел песни своим жутковатым голосом, а Саймон Флауэр с полуострова Кейп-Код играл на скрипке. Разговоры не стихали всю ночь, дым клубился и вился у нас над головами, и в этих клубах и завитках я видел голубые миры, туманные нагорья и изменчивые пейзажи. Все это продолжалось до тех пор, пока на четырнадцатый день плавания Габриэль, стоявший на мачте, не крикнул: «Земля!» – и они не появились на горизонте, настоящие, как шпангоуты у меня под ногами.

Вдали возвышались гигантские голубые горы, а в небе чередовались пласты багряного, серого, сиреневого и розового. Я побежал в трюм за старой подзорной трубой Дэна Раймера. Азорские острова. До чего они оказались хороши! Погода была теплая и приятная. Мы стали на якорь в Орте, на острове Фаяле. Я увидел белые дома, шпиль церкви и огромный конус горы на фоне ясного неба. У ее подножия клубились пушистые белые облака. Никогда прежде я не видел гор, а эта оказалась еще и вулканом. «Пику-Альту», – сообщил Габриэль, указывая на нее рукой. Он уже бывал в этих краях. Но вулкан стоял не на Фаяле, а прямо в море, хотя казалось, будто он так близко, что вот-вот поглотит нас своей жаркой глоткой. Я удивился: как странно, что люди продолжают жить рядом с вулканом, зная, что он в любой момент может проснуться и похоронить их под слоем пепла и огня, но Габриэль засмеялся и толкнул меня локтем в бок со словами: «А жизнь продолжается».

За городом виднелась высокая серая скала. «Вот и добрался до дальних стран, – сказал я себе, – туда, где начинаются неизведанные пути, где люди говорят на непонятных языках, где горы плюются дымом и огнем и даже земля под ногами сделана из чего-то другого».

По словам капитана, в обмен на китовый жир нам должны были принести овощи и свинину. На рассвете следующего дня мы собирались отчалить. После завтрака, оставив на борту Яна вместе с коком Уилсоном Прайдом и еще парой матросов, мы сели в вельботы и направились в город. Мне еще ни разу не доводилось брать в руки весла, и, когда мы добрались до шумной гавани, плечи у меня болели ужасно. Мы выкатили бочки на пристань, прицепили их к кранам и сбились вокруг в ожидании, пока Проктор уладит дела с теми, с кем он должен был их уладить.

Прождали мы около часа. К нам подходили люди: босоногие женщины с темными глазами и черными волосами перекрикивались между собой громкими, резкими голосами, старики и закутанные в шали старухи что-то бормотали, оравы визгливых ребятишек оглушали нас своими песнями. Нам несли картофель, лук, бобы, инжир и яблоки, перепуганных птиц в деревянных клетках. Из хриплой смеси английского и португальского я не мог разобрать ни слова, но Джон Коппер кое-что понимал.

– Näo ainda[7]7
  Еще нет (искаж. португ.).


[Закрыть], – благожелательно объяснял он пришедшим, – logo, logo[8]8
  Скоро, скоро (португ.).


[Закрыть].

И я решил: куда бы меня ни занесло, буду внимательно слушать и запоминать слова разных языков. Уж если мне суждено бороздить моря – а так оно и есть, – без этого не обойтись. Пока я не понимаю их языка, все чужеземцы для меня – все равно что птицы. Какой с них толк? Своим умением простоватый и ничем не примечательный Джон Коппер вызвал у меня настоящее восхищение.

Как только капитан вернулся на причал вместе с Рейни, Комерой и Генри Кэшем, местные учтиво попятились. Капитанский пес нарезал круги, то забегая вперед, то возвращаясь к хозяину, словно проверяя, все ли на месте.

– Самсон! – позвал Проктор. – К ноге!

Мы вместе с псом обратились в слух, ожидая распоряжений.

Капитан Проктор сообщил, что для торговли все готово. Саймону Флауэру было велено отмерять китовый жир вместе с Мартином Ханной. Кто хотел, мог сойти на берег, остальные могли вернуться на корабль.

– Хочу, чтобы торговля шла честно, – объявил капитан, почесывая Самсона за ухом бледной веснушчатой рукой. – Пользуясь возможностью… – Проктор прокашлялся, – хочу напомнить тем, кто решит остаться на берегу, что вы на этом острове гости. Проступки… – тут он сделал паузу, – любого рода… – смотрел он при этом вполне беззлобно, но пес заскулил, – будут наказаны по всей строгости.

Капитан обвел нас вопрошающим взглядом, точно выискивая признаки несогласия.

– По всей строгости, – задумчиво повторил он.

Мистер Рейни сделал шаг вперед, выступив из короткой шеренги, состоявшей из него самого, Комеры и Кэша. Что там делал Кэш? Стоял с невозмутимой полуулыбочкой, будто его уже произвели в помощники.

– Если позволите, я скажу… – начал мистер Рейни.

– Безусловно, прошу, – любезно ответил капитан.

– Сдается мне, сэр, разумнее было бы взять Коппера, а не Ханну. Коппер немного говорит на местном наречии. Ханна же им не владеет.

Возникла пауза. Рука капитана зависла над собакой. Кэш слегка кивнул, а Комера отвел глаза в сторону. Проктор моргнул и поправил шляпу.

– Благодарю, мистер Рейни, – спокойно произнес он, – неплохое предложение. Коппер, Флауэр – чтоб все честно.

Выбор был правильный. Джон Коппер свое дело знал. Потом он рассказал мне, что лет с шести работал у своей тетки за рыбным лотком в Гулле. Джон точно отмерял жидкость специальными кружками – по кварте и по пинте, сосредоточенно наморщив переносицу. Забавно было слушать, как он перескакивает с родного йоркширского наречия на ломаный португальский:

– Três, senhora,três, вот! Bastante! Obrigado, obrigado, depois por favor[9]9
  Три, сеньора, три! Хватит! Спасибо, спасибо, потом, пожалуйста (португ.).


[Закрыть].

Те из нас, кто решил сойти на берег, могли побродить по городу. Местечко оказалось премилое – с узкими мощеными улочками, осликами, цветами и маленькими белыми домиками, украшенными узорной плиткой. Встречались и роскошные виллы с изящными балконами, нависающими над дорогой, которые были увиты цветами. Но по большей части дома были бедные, и из дверей их выглядывали черноглазые босые ребятишки, одетые в отрепья. Мужчины тоже выглядели как оборванцы.

Женщины носили длинные балахоны с плотно прилегающими капюшонами, несмотря на жару, а на головах они держали горшки. В лавках, увы, не было ничего, что бы нам захотелось купить, да и денег у нас не было. Побродив по городу, мы с Тимом выбрались за его пределы по узкой, ведущей вверх тропинке, обрамленной высоченными кустами с розовыми и багряными цветами, и увидели, как несколько мужчин что-то копают в поле, а пара волов тащит за собой плуг. Высокие бамбуковые изгороди делили поле на участки. То тут, то там виднелись небольшие домики с прохудившимися камышовыми крышами.

Мы лезли все выше, пока не оказались в лесу. Из-под скалистых завалов вниз, по дождевым стокам, бежала вода.

– Подумать только! – воскликнул я. – Все это существует здесь всегда!

На мгновение мне показалось, будто любое несчастье – пустяк. Я подумал о матери, которая потрошит рыбу в Лаймхаусе, и об Ишбель, которая выступает на сцене в «Квоши».

– Понимаю, о чем ты, – отозвался Тим.

Странно у нас выходило с Тимом. Мы ведь с ним и не разговаривали никогда как следует – так, как я обычно беседовал с другими, со Скипом например. Со Скипом мы могли болтать день и ночь напролет. А с Тимом – нет. Каждый из нас понимал, о чем думает другой.

На фоне неба вырисовалась темная фигура. Человек неподвижно сидел на высокой плоской скале, все его внимание было сосредоточено на предмете, который лежал у него на колене, – это могла быть книга. Скип. Он показался мне странным, и лишь через пару минут я сообразил почему. Он не двигался. Я еще ни разу не видел, чтобы он сидел на месте. Скип был настоящий живчик: даже стоя на месте, все время покачивался, а когда сидел – мелко тряс коленями.

– Эй, Скип, ты что тут делаешь? – крикнул Тим.

Скип вздрогнул.

Тим с ухмылкой взобрался на скалу.

– Да пошел ты, – Скип произнес это самым будничным тоном – спокойно и сдержанно. – Так и заикой стать недолго! Не предупредить было? Подкрались, как воры.

– Это кто подкрался?

– Ты, придурок, кто еще?

Я полез вслед за Тимом. Сидеть на скале оказалось приятно – тепло и просторно. Мы расположились, скрестив ноги, точно индейцы на совете племени.

– Ты что делаешь?

– Рисую. – Скип показал нам альбом.

На рисунке был остров, вид на вулкан. Несколькими легкими серыми штрихами Скип умудрился создать узна ваемый образ.

– Красиво, – признал Тим.

Я перевернул страницу. На предыдущем листе была гавань, и в бухте – «Лизандр» со всеми своими мачтами, парусами и рангоутами. Стал листать назад – оказалось, что мы все есть в альбоме. Наши лица, руки; мы опираемся о борт, сидим у «малыша»: широкие скулы Яна, долговязая фигура Комеры, Билл, мой товарищ по несчастью, ест свой ужин, и волосы у него торчат во все стороны. Уилсон Прайд чистит картошку, стоя у входа на камбуз.

– Гляди-ка, Самсон! – показал пальцем Тим.

Я рассмеялся.

– И капитан – прямо как живой. – Это про капитана Проктора с его пухлыми щеками и невыразительным взглядом.

– А вот и ты, Джаф!

Действительно, на картинке был я.

– Ни разу не видел, чтобы ты рисовал, – удивился Тим.

Скип пожал плечами.

– Ты где так научился?

– Талант. – Он сглотнул с громким щелчком, от которого у него наверняка должен был заболеть кадык. Откуда-то из глубин острова донесся бешеный собачий лай. Скип оглянулся на источник звука. – У меня всегда было много талантов, – задумчиво произнес он, а потом сжал губы и надул щеки, будто рот у него был полон воды. Прозвучало это забавно.

– А какие еще таланты у тебя есть? – спросил я.

Скип подтянул колени к подбородку, обхватил их руками и принялся раскачиваться взад-вперед, робко улыбаясь. У Скипа было очень странное лицо: пухлое и круглое, если смотреть анфас, но в профиль совсем другое. Прямая, словно выровненная по линейке, линия лба шла до переносицы, а потом становилась извилистой, доходя до шишковатого кончика носа, и сводилась на нет почти полным отсутствием подбородка. Кожа нечистая, покрытая бугорками и угрями.

Тим взглянул на меня, поднес палец к виску и состроил гримасу, показывая, что считает нашего приятеля психом.

– Свистеть умею, – хихикнув, сообщил Скип и опять сглотнул.

Мы с Тимом рассмеялись.

– Что угодно могу просвистеть, – добавил Скип.

Свистуном он был знатным – не поспоришь.

– А еще что? – не унимался я. – Это всего два таланта.

Скип молча посмотрел на меня.

– Вы не поймете, – сказал он.

– Ты знаешь, что ты чокнутый? – поинтересовался Тим. – Правда. Тронутый, сумасшедший, психический.

– Да неужели? – Скип тоже засмеялся. – Ты серьезно?

– Хватит ерунду нести.

– Что такого мы не поймем? – спросил я. – Мы что, по-твоему, идиоты?

– Не идиоты, – Скип облизнул губы, – просто нормальные люди.

– А ты, значит, ненормальный?

Он улыбнулся. Рот у него был маленький – едва видать.

– Недоумок ты – вот ты кто, – рассердился я.

– Без обид. – Скип захлопнул альбом и сунул его в карман. – Просто люди не… люди не… – Он сосредоточенно напрягся. – Нормальный – нет, я не нормальный, это правда.

– Наконец хоть что-то разумное сказал. – Тим лежал на скале, прикрыв глаза.

– Ничего особенного, – продолжал Скип, слегка пожимая плечами со стеснительной полуулыбкой. – Просто я – ясновидящий.

– А, ну ладно, – успокоился я. – Тогда – ничего страшного.

Даром ясновидения обладала добрая половина жителей Рэтклифф-хайвей.

– Гадать умеешь?

– Все не так просто.

– А будущее можешь предсказать? – спросил Тим.

– Иногда, – после недолгого раздумья ответил Скип.

– Тогда что же ты умеешь?

– Мысли твои читать! – встрял я. – Давай скажи, что думает Тим?

– Он думает, что я сумасшедший.

Мы снова рассмеялись.

– Они в церковь пошли, – сказал Скип.

– Кто?

– Мистер Рейни. Генри Кэш. Сэм Проффит.

– Прямо сейчас? – Тим сел и протер глаза.

– Они пошли в церковь, но Бог не там.

Мягкий ароматный ветерок нежно ласкал нам загривки.

– Где же тогда Бог? – спросил я.

Мы с Тимом обменялись многозначительными взглядами. Скип только улыбнулся. Небольшая ящерка молниеносно скользнула по скале, будто мы ее приманили, и это вызвало очередной приступ смеха.

– Знак! – воскликнул Тим. – О могущественная ящерица, благослови меня!

– Вот за таким зверем мы и пустились в путь, – заметил я, – только в миллион раз больше.

– В миллион раз? – Тим оперся на локти. – Надеюсь, нет.

Скип откинулся на спину, вытянул ноги и закрыл глаза. Веки у него были белее фарфора, тяжелые и плотные.

– А эта тварь, – проговорил он, – это существо… Это существо… Как думаете, вы его найдете?

– Если найдем – разбогатеем. – Я тоже прилег. Каменная поверхность раскалилась.

– Нет, – возразил Скип, – не разбогатеете.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю.

– Не знаешь.

– Знаю.

– Ха. – Тим снова лег.

Теперь мы все трое растянулись под жарким солнцем. Когда я закрыл глаза, все стало оранжевым. «Домой возвращаться не обязательно, – думал я, – можно отправиться куда угодно. Не обязательно на Рэтклифф-хайвей, или к реке, в «Матрос», или к Менгу. Можно жить на горе. В джунглях. Где все покрыто цветами. На мили и мили вокруг ничего определенного и все разное». Я попытался выразить эти мысли вслух, но получалось плохо, и я сдался.

– Только представьте себе, – произнес Скип и сдавленно фыркнул, словно ему в голову пришло что-то очень смешное, – в следующую секунду, прямо сейчас, гора – раз! – и взорвется.

– Бум! – весело воскликнул Тим.

– Смешно, правда? – хохотнул Скип. – Мы можем погибнуть в любую минуту.

– Где ты родился? – спросил я.

Он не отвечал так долго, что я уже забыл про свой вопрос, а потом вдруг сказал:

– В Рочестере. Давным-давно.

Вельботы были загружены провизией доверху, но жир в бочке еще остался.

– Совсем сбрендил? – рявкнул Рейни на Саймона Флауэра. – Просто так решил отдать? Эй, парень! Тебе разве это было велено делать?

– Нет, сэр, – ответил Саймон, серьезный темноволосый юноша, настоящий красавчик – мог дать фору даже Тиму.

– Хватит, хватит. Скажи им, больше не дадим! – орал Рейн на Коппера, а тот пытался отогнать от бочки толпу нищих старух, которые окружили его, точно стадо гусей.

– Мистер Рейни, сколько там осталось? – мягко поинтересовался капитан Проктор, подойдя сзади.

Насчет церкви не поручусь, но в кабак Рейни явно успел заглянуть. При появлении капитана весь хмель с него словно ветром сдуло.

– Немного. – Старпом наклонил бочку.

– Что скажете, Флауэр?

– Совсем чуть-чуть. – Саймон покраснел как рак.

Проктор немного подумал и вынес решение:

– Слей что осталось. Пусть заберут. Там все равно одна капля.

Старухи рванули вперед и облепили бочки, отпихивая друг друга и подсовывая кружки под краны. Темнело. Дэн Раймер сидел на волнорезе. Далеко в бухте зажег свои фонари «Лизандр», на берегу тоже начали вспыхивать огни. Дэн подозвал нас с Тимом:

– Это ваш первый выход на берег. Держитесь ко мне поближе. Лучше меня провожатого не найдете.

Сколько Дэну было лет, не знаю. Кожа – одни морщины, но по повадкам – совсем еще юноша; временами его огрубевшие черты озаряла слабая мальчишеская улыбка. Я сказал «огрубевшие», потому что где-то там, в глубине, все еще таился прекрасный призрак, почти совершенно скрытый за этим иссушенным, стареющим лицом. Для меня Дэн всегда был всего лишь любимым поставщиком Джемрака, привычным мрачноватым персонажем, и с момента отплытия он почти не обращал на меня внимания, моим обучением занимался в основном Габриэль. Но той ночью в Орте я впервые познакомился с Дэном поближе.

Узенькие тропки дышали ароматом цветов. В глазах пестрило от узоров на стенах домов. Мы направились в таверну, или это был просто дом – я уже никогда не узнаю. Из дверей лился золотистый свет. Внутри пела женщина. Низкий голос рвался в ночь, и звук его был подобен райскому пению. Лиловые и белые цветы волнами вились по стенам, нависали над неширокой улицей. Мы зашли в комнату, наполненную весельем: стены были увешаны изображениями святых, за столами хохотали мужчины и женщины – последние были куда красивее девок с Рэтклифф-хайвей. Таинственные заморские женщины, с черными бровями, темной кожей и замысловатыми движениями. Насыщенный ароматами воздух вызвал во рту привкус сладких приправ и мяса. В земляном полу горел костер, над которым в котле готовилась еда.

Я сел за стол спиной к стене, Тим – сбоку, Дэн – напротив. Я глотнул из круглой кожаной фляги какой-то крепкой красной жидкости. Смазливая дружелюбная женщина, болтавшая без умолку на чужом языке, принесла нам тушеное мясо с картофелем. Ничего вкуснее я в жизни еще не пробовал. «Надо перебраться жить сюда, – подумал я. – И плевать на вулкан».

– Видишь, – Дэн потряс передо мной своей ложкой, – я знаю хорошие места.

– Чистая правда! – согласился Тим. – Не представляю, что бы мы без тебя делали.

– Были бы как все остальные, – торжественно заявил Раймер. – Дядюшка Дэн все знает! – Он слегка шепелявил.

Дэн щедро плеснул нам напитка из кожаной фляги, и мы осушили стаканы. Девушка в красном платке, с косами, сидела на деревянных ступенях и играла на мандолине. Я с первого взгляда влюбился в нее и понял, что должен остаться здесь навсегда, что нашел наконец свой настоящий дом и буду теперь счастлив навеки. От россыпи невозможно сладких звуков в груди защемило. Подвыпившие посетители затянули мелодичную песню. Цепляясь за штанину, ко мне на колено взобрался крошечный котенок. Теплый комочек замурлыкал, уткнулся мне в подмышку и принялся меня вылизывать. Большие и маленькие собаки бродили под столами, выбегали на улицу и возвращались в дом. Повсюду вышагивали куры и клекотали, разинув сердитые острые клювы. Тим исчез. Я оглянулся, ища его глазами, но все вокруг закружилось: яркие цвета, огонь, красный платок, синие балахоны… Дэн все еще сидел напротив, с усмешкой поглядывая на меня своими небольшими, близко посаженными глазами из-под низких морщинистых бровей. Он оперся на локоть, наклонился через стол и посмотрел мне прямо в глаза.

– Вот что, Джаф, – сказал он, – никогда не забывай этого.

– Чего, Дэн? – со смехом спросил я: крепкое красное вино ударило мне в голову, и я осмелел. На вкус оно было как кровь, когда губу закусишь или зуб кровит. – Давай поделись мудростью!

– Я уже все сказал. Этого достаточно. Просто никогда не забывай.

– Чего «не забывай»?

Во рту у него была длинная коричневая сигара, и он изящно помахивал ею, создавая вихри неожиданно яркого голубого дыма.

– Вот этот дым, – серьезно произнес он, – помни этот дым до самой смерти. – И принялся тихонько напевать «Табак – индейская трава…».

Нам принесли еще вина и маленькие ярко-желтые пирожные, приторно-сладкие и чем-то пропитанные.

– Вот эти – очень вкусные, – сообщил Дэн, и мы принялись их поглощать, – предел мечтаний. Ради таких пирожных умереть не жалко. – Он усмехнулся. Рука описала в воздухе подобие круга.

– Ты Мадонну когда-нибудь видел?

– В каком смысле? – невпопад спросил я, осушил стакан и тут же схватил бутылку, чтобы налить еще, пролив несколько капель.

На глаз было не понять, сколько осталось вина, но на вес бутылка оказалась тяжелой. Котенок выпал у меня из подмышки и соскользнул на пол с недовольным мяуканьем.

– Мадонну, – повторил Дэн. – Идем взглянем, она на втором этаже.

Я не хотел вставать, но он уже поднялся и жестом пригласил меня подойти туда, где ангел с мандолиной все еще извлекал из своего инструмента небесные звуки кончиками смуглых пальцев.

Я последовал за Дэном.

– Смотри, прекраснее этого ты мало что в жизни увидишь.

Я поднял голову. Живая девушка, та самая, с мандолиной, осталась по левую руку. Мелодия стихла, теперь музыкантша просто бесцельно перебирала струны. Над лестницей прямо на стене была нарисована картина: Матерь Божья развернула свой плащ, покрывая им весь мир. Не знаю, как это получается, но бывают такие картины – глаз не видно, но смотришь и знаешь, какие они, просто знаешь – и все.

– Ты ведь знаешь, – произнес Дэн, выдыхая мне в лицо теплые винные пары, – что у меня есть жена?

– Знаю, – подтвердил я.

– Я люблю свою жену.

Та самая – высокая светловолосая женщина, с младенцем на руках, остальные дети толпятся вокруг ее юбки. Гренландский док. Лондон. Славный Лондон. Ах, этот Гренландский док! И жареная рыба, и серые небеса, и запахи рынка на Уотни-стрит, когда только-только начинает светать.

– Она родилась за городом, – продолжал Дэн, – среди болот.

– Я ее видел.

– Видел?

– На пристани.

– Ну конечно, – пробормотал он, – конечно, ты ее видел.

Мы в оцепенении разглядывали картину. Я скосил глаза и увидел, как девушка в платке лениво разглядывает меня без тени интереса. Захотелось еще выпить. Вернувшись за наш стол, я наполнил стакан почти до краев. Пусть мне потом будет плохо, но это потом, не сейчас. Мне было все равно.

– Когда мне было столько лет, сколько тебе, – снова заговорил Дэн, садясь напротив, – когда, когда… эх, когда же это было… – Размахивая стаканом в такт своим словам, он пролил на пальцы немного вина.