Текст книги "Камень Грёз"

Его накормили бульоном и хлебом с маслом, но к вечеру Кэвин с трудом добрался лишь до крыльца и спустился во двор, где стол под дубом ломился от пищи, ожидая жнецов, с песнями возвращавшихся домой. Добравшись до стола, он замер с потерянным видом человека слишком сурового, для того чтобы плакать, но ему на помощь пришел Нэаль, а Барк сердечно похлопал его по плечу и велел принести ему кружку эля и поставить на стол лишнюю тарелку.

– Сюда, – сказал Нэаль, поспешно усаживая Кэвина на свое место, пока все двигались, а Шелта ходила ему за тарелкой и кружкой.

– Это Кэвин, – сказал Барк, поднимая кружку за его здоровье. И все выпили за него, после чего набросились на вкуснейшую стряпню Эльфреды.

Кэвин попробовал кусочек того, кусочек этого, но руки у него дрожали, и наконец он застыл с куском хлеба в руке, по его щекам струились слезы. И Нэаль обнял его, чтобы поддержать – так тот был слаб, и все поняли его, и веселье возобновилось с новой силой.

– Что это за место? – спросил Кэвин, отхлебнув эля.

– Укрытие, – ответил Нэаль. – И безопасность. Это место, не знакомое со злом. Зло никогда не придет сюда.

– Значит, мы умерли?

– Нет, – рассмеялся Нэаль. – Никакой смерти.

Но необъяснимый страх так и не покидал его. Он даже жалел, что Кэвин вообще появился здесь, потому что этот человек напомнил ему о том, кем он когда-то был, и принес с собой непреодолимое зловоние смерти. Более того, он боялся, что приход Кэвина угрожает миру и покою не только его, но и всех остальных, словно опасность нависла над самым сердцем этого места.

В течение последующих нескольких дней Кэвин лежал в доме или отдыхал на крыльце под солнцем и легким дуновением ветра, спал, пил и вкусно ел, и постепенно выражение его лица стало менее изможденным и отчаянным.

В эти первые дни он не расставался со своим мечом и держал его при себе, даже дремля на солнышке. То и дело во сне рука его принималась шарить вокруг и успокаивалась, лишь когда пальцы сжимали ножны или перекрестие, – тогда минутное напряжение таяло на его лице, и он снова расслаблялся. Но на третий день он отпустил меч, а на четвертый вышел из дома, оставив у очага колчан и лук. Сначала он посидел со старым Скелли на крыльце, потом пересек двор и наконец вышел на ток.

Там его увидел Нэаль и, утерев со лба пот и пыль, пошел к нему навстречу.

– Эльфреда знает, что ты уже ходишь? – беспечно спросил Нэаль.

– После твоего ухода…

Нэаль нахмурился.

– Нет. Не сейчас. Не здесь.

– Мой господин…

– Говорю тебе – никакого господина. Нет больше господина, Кэвин. – Он слегка похлопал его по плечу. – Пойдем со мной.

Кэвин дошел с ним до амбара и вошел в его тенистое нутро, и там Нэаль остановился.

– Здесь, на хуторе, нет господ, – промолвил Нэаль, – разве что Барк и госпожа его Эльфреда. И по-моему, это справедливо. Забудь мое имя.

– Я отдохнул. Я достаточно поправился, чтобы пуститься в обратный путь – как-нибудь я снова принесу тебе весточку. В холмах наши люди…

– Нет. Нет. Если ты уйдешь отсюда, вряд ли ты сможешь когда-нибудь сюда вернуться.

Весь пыл погас на бледном лице Кэвина. Он окинул Нэаля взглядом с головы до пят, словно не веря собственным глазам, словно видя того впервые.

– Твои руки в мозолях, мой господин, и эти мозоли не от меча. В волосах твоих солома. Ты занимаешься крестьянским трудом.

– Я хорошо справляюсь со своим делом. И оно приносит мне больше радости, чем что-либо иное. И я тебе скажу, в нем больше добра, чем мне когда-либо доводилось делать. Кэвин, Кэвин, ты увидишь. Ты сам поймешь, что это за место.

– Я вижу только одно, что ты поддался его чарам. Король…

– Король… – Нэаль вздрогнул и отвернулся. – Мой король умер; а тот, другой – кто знает? Кто может с уверенностью сказать, что он жив? Я видел мертвым своего короля. Того, другого я никогда не видел. Дитя, тайно увезенное ночью, но чье дитя? Какой-нибудь служанки? Или нищего? Или вообще подкидыш.

– Я видел его!

– Хорошо, ты его видел. Но разве это что-нибудь доказывает? Какое-то дитя.

– Мальчик, белокурый мальчик. Лаоклан, сын Руари, похожий на него самого. Ему сейчас пять. Талли охраняет его – ведь не усомнишься же ты в его слове? – они все время перемещаются в холмах, так что ни один предатель не найдет его, и теперь им нужен ты… Им нужен ты, Нэаль Кервален.

– Мальчик. – Нэаль опустился на ларь и посмотрел на Кэвина, чувствуя горечь во рту. – А кто я такой, Кэвин? Мне было сорок два, когда я начал служить в надежде на возвращение короля, и мои кости болят, Кэвин, после пяти лет сна под деревьями на камнях. И если этот мальчик когда-нибудь вернет себе Дун-на-Хейвин, взгляни на меня. Нужно двадцать лет, чтобы из мальчика сделать мужчину, а сколько еще пройдет, чтобы из этого мужчины получился король? Неужели ты думаешь, я увижу это?

– Что ж, а кто из погибших на поле Эшфорда увидит его королем? Или, может, я увижу? Может, я? Не знаю. Но я делаю, что могу, как мы поступали всегда. Где твое сердце, Кервален?

– Разбито. Давным-давно. И больше я не хочу ничего слышать. Довольно. Ты можешь идти, когда будешь в силах, или оставаться, как хочешь. Побудь еще немного. Отдохни. Но не задерживайся. Посмотри, как здесь течет жизнь. О Кэвин, оставь меня с миром.

Долго молчал Кэвин, глядя на Нэаля с потерянным и отчаянным видом.

– Мир, – повторил Нэаль. – Наша война окончена. Время сбора урожая, наливаются яблоки – впереди долгая зима. И нет никакой нужды в мечах, и ничем мы не сможем помочь. Это дело молодых. И если суждено прийти королю, он будет их королем, а не нашим. То, что мы начали, закончат другие. Разве не таков порядок вещей?

– Господин, – еле слышно прошептал Кэвин, и вдруг в глазах его вспыхнула тревога – у дверей бесшумно метнулась чья-то тень. Кэвин бросился к двери и повалил соглядатая в пыль.

– За нами шпионят, – вскричал Кэвин и, схватив коричневого человечка за волосы, втащил его в амбар и захлопнул дверь за собой.

– Отпусти его, – поспешил Нэаль, – отпусти.

Кэвин взглянул на свою жертву и с криком отдернул правую руку, потому что тот кусался и царапался, однако левую кисть он так и не разжал.

– Это не человек, это…

– Это Граги, – сказал Нэаль и разжал руку Кэвина, освобождая человечка. Существо потерлось о руку Нэаля, несколько раз подпрыгнуло у него за спиной и ринулось за стог сена – вся шерстка у него была в пыли и соломе.

– Злобный, злобный, – прошелестело оно голосом, от которого волосы у человека вставали дыбом.

– Он больше никогда не причинит тебе зла, – пообещал Нэаль.

И добавил:

– Мне еще никогда не доводилось слышать его голоса, хотя другие и рассказывали, что он умеет говорить. Открой дверь, Кэвин, открой ее! Пусть идет!

Кэвин осторожно толкнул дверь, и в амбар хлынул свет. Граги шелохнулся и двинулся по направлению к двери – Нэаль никогда не видел его так близко: морщинистое коричневое бородатое личико, а из-под спутанных волос бесцветные и глубокие, как вода, глаза. Граги взглянул на Нэаля и подпрыгнул на своих толстеньких ножках, словно кланяясь. Еще мгновение – и его не стало.

Повернувшись к Кэвину, Нэаль увидел на его лице испуг.

– В нем нет ничего дурного.

– Ты уверен? – Кэвин прислонился к двери. – Теперь я знаю, куда исчезают лепешки по ночам и что за добрая судьба благоволит к этому месту. Пойдем, Кервален, пойдем отсюда.

– Я никогда не уйду отсюда. Никогда. Ты еще не знаешь, что это за место. Послушайся меня. Ты всегда мне верил. Оставайся. Ты всегда сможешь уйти, но дороги назад ты уже никогда не найдешь. Разве тебя привела сюда не добрая судьба? Скажи мне. Скажи мне, вдыхал бы ты воздух этого утра или получил бы хороший завтрак и жил бы в ожидании обеда, если бы не пришел сюда? Быть живым не есть бесчестье. Эта война перестала быть нашей. Наша судьба привела нас сюда – это уже победа. Я так считаю. Подумай об этом, Кэвин. И оставайся.

Долго думал Кэвин, потом взглянул на землю и наконец на Нэаля.

– Впереди осень, – промолвил Кэвин, уступая.

– И зима. Впереди зима, Кэвин.

– До весны, – сказал Кэвин. – Весной я уйду.

Яблоки были засыпаны в лари, колбасы коптились, старый дуб сбросил свою листву, и пошел снег. Граги сидел на крыше у трубы и оставлял следы там, где исчезали лепешки и подогретый эль, а по ночам он коротал время в компании волов и пони.

– Расскажи нам сказку, – попросил юный Скага Кэвина, когда все домочадцы собрались у огня. Поразительно, но Скага сам без посторонних просьб заготовил отрубей для скота на зиму, и с лета ни у кого ничего не пропадало. Скага стал задумчивым и рассудительным парнем, сильно привязавшись к Нэалю, а заодно и к Кэвину.

И вот Кэвин принялся рассказывать о зиме в Дауре и о том, как ураган ломал старые деревья; а Скелли припомнил, как однажды заблудился в таком буране. А потом, когда весь дом улегся – каждый в своем укромном уголке, а Барк с Эльфредой на своей огромной кровати на втором этаже, Кэвин сказал Нэалю, соломенный тюфяк которого лежал рядом с ним:

– Это зима молодых.

– Это война молодых, – ответил Нэаль.

– Они отняли твои и мои земли, – сказал Кэвин. Нэаль долго молчал.

– У меня нет наследника. И скорее всего, не будет.

– Ну что касается этого… – И теперь Кэвин замолчал надолго. – Это тоже дело молодых. Как зима. И война.

И после этого Кэвин уже ничего не говорил. Но наутро он как будто просветлел, словно с него свалилась какая-то тяжесть.

«Он останется, – думал Нэаль, поглядывая на Кэвина. – Хоть один человек из всех последовал за мной». Но потом он отогнал эту тщеславную мысль вместе с «господином» и «Керваленом» и закутался в теплые одежды, ибо надо было идти делать зимние дела. Дети играли в снежки, и Кэвин играл вместе с ними, крадучись обходя амбар вместе со Скагой. Нэаль видел, как Кэвин учит мальчика сноровке и бесшумным движениям. Дрожь пробежала по его телу – но ведь это были всего лишь снежки, а крики и вопли – выражением детской радости.

Граги взгромоздился на крышу, скинул пару охапок снега и, рассмеявшись, убежал прочь.

– Ха! – прокричал он, прячась за трубу. – Ха! Злобный!

– Исчезни! – завопил Кэвин, но засада была раскрыта и битва проиграна.

Поглядев на них, Нэаль отвернулся, но шум сражения и еще какие-то звуки продолжали долетать до него. Он обернулся, чтобы убедиться, что не ослышался, и глаза его подтвердили, что здесь по-прежнему не происходит ничего дурного. Довольный, Нэаль двинулся по своим делам.

III. Арфист

И снова пришло время сбора урожая. Серпы мелькали взад и вперед, оставляя за собой стерню. А к утру снопы были уже аккуратно связаны и стояли рядами; так что Граги спал весь день напролет и уплетал предложенную пищу за обе щеки. В этот год на хутор пришли две лани, прилетели только что оперившийся сокол, выпь, забрели трое лисят и отощавщая, раненная стрелой пегая кобыла – вот таких беглецов собрал у себя хутор. К осени сокол улетел, да и выпь тоже; лисята уже перестали играть у крыльца и уходили к самым границам хутора, следуя путем возмужавшего волчонка; а кобыла подружилась с пони, растолстела и залоснилась на сочной траве и зерне. Дети обожали ее и вешали ей на шею венки, которые она чаще всего норовила сбросить и съесть: она ела и ела и начала уже резвиться по утрам, словно наступила заря мирозданья и ни о какой войне никто и не слыхивал.

«Вот и еще одна душа излечилась от безумия», – думал Нэаль. Он полюбил эту кобылу за ее мужество, временами он ездил на ней без седла и поводьев, позволяя скакать, куда ей захочется, по полям и холмам. Ему нравилось снова ощущать себя наездником, а кобыла задирала хвост и то и дело ржала от радости, несясь, куда ее душа желала – от богатых пастбищ к прохладному ручью, от ручья – в холмы на солнцепек или снова домой в конюшню, к яслям с зерном. «Банен» – он называл ее – его прекрасная любимица. Ей нравилось возить его и детей, и Граги, который нашептывал ей слова, которые понимают лошади. Иногда она соглашалась, чтобы ее взнуздали, и тогда на ней ездил Кэвин под настроение и другие, но это случалось редко и получалось не так хорошо, потому что, как утверждал Кэвин, у нее была лишь одна любовь, и никто другой не мог завоевать ее симпатий.

Так что этот год оказался к Нэалю еще добрее, чем предыдущий. Однако это были еще не последние гости.

Этот последний пришел с песнями, сияя, словно медный таз, он спустился с пыльной каемки поля по тропе, протоптанной скотом, юнак, бродяга с мешком за плечами, посохом в руке и безоружный, если не считать кинжала. Волосы у него выгорели до белизны и, когда он шел, развевались по плечам от дуновений ветерка. Он пел:

 
Хэй, дуют ветра,
Хо, листва умирает,
Месяц месяц сменяет,
Скоро придет зима.
 

Нэаль первым заметил его. Он чинил изгородь вместе с Барком, Кэвином, Лонном и Скагой.

– Смотрите, – сказал Кэвин, и все посмотрели, а потом перевели взгляд на Барка. Барк бросил работу и, подбоченясь, устремил взор на юношу, весело спускавшегося с холма, – казалось, Барка это совершенно не удивило.

– Вот еще один идет, сам не зная куда, – сказал Нэаль. В глубине души он чувствовал мелочное раздражение, что на хутор находит дорогу кто-то менее отчаявшийся, чем он сам, не столь израненный, как Кэвин, и не так оголодавший, как Банен или прилетевший сокол. То, что сюда можно было забрести случайно, просто так, разрушало все его представления о мире. Но потом он понял, что это низкие мысли, и в третий раз устыдился себя.

– Верно, кто-нибудь из эльфийского народа, – встревоженно сказал Лонн.

– Нет, – ответил Барк. – Он не из них. За спиной у него арфа, и поет он несказанно хорошо, но к колдовскому миру он не имеет отношения.

– Так ты его знаешь? – спросил Нэаль в надежде на то, что Барк укрепит его уверенность.

– Нет, – ответил Барк. – Я не знаю. – Не было среди живых человека с более острым слухом и зрением, чем Барк. Юноша был еще далеко, и голос его был едва слышен. Но пение, светлое и радостное, звучало все отчетливее, по мере того как он не спеша спускался к ним: на плече его и вправду была арфа. Она звенела в такт его шагам и даже тогда, когда он остановился.

– Жалуют ли здесь странников? – спросил юноша.

– Всегда, – ответил Барк. – Всех, кто находит сюда дорогу. Издалека ли ты?

На мгновение юноша смутился. Он обернулся, словно отыскивая дорогу, по которой пришел.

– Я шел по тропе. Я думал, она сократит мой путь через холмы.

– Ну что ж, – сказал Барк. – Одни тропы бывают короче, другие длиннее. В холмах в наше время неспокойно.

– Я видел там всадников, – рассеянно заметил арфист, указывая на холмы. – Но они проехали своим путем, а я пошел своим, к тому же я пел по дороге, чтобы они меня ни с кем не спутали, – или к арфистам теперь не испытывают былого почтения в землях Кер Донна?

– Если ты идешь в Кер Донн, то ты сбился с дороги.

Теперь на лице мальчика появился испуг, не то чтобы сильный, а так, тревога.

– Я пришел из Донна. Значит, это земля Ан Бега? Я не думал, что она простирается так далеко в холмы.

– Это свободный хутор, – сказал Барк и рассмеялся, обводя рукой дом у подножия холма, золотистую стерню, сады и всю широкую долину. – И если попросишь, Эльфреда, моя жена, даст арфисту кружку эля и место у очага. А если ты любишь медовые лепешки, так и их у нас всегда достаточно. Скага, проводи парня.

– Сэр, – промолвил арфист, приходя в себя и становясь очень учтивым, и отвесил Барку поклон, словно тот был настоящим господином. Он поправил ремень своей арфы и, бросив пару тревожных взглядов туда, откуда он пришел, зашагал по склону холма вслед за Скагой, и шаг его снова делался все легче и пружинистей.

– У тебя дурные предчувствия, – сказал Нэаль Барку, когда арфист отошел на достаточное расстояние. – Ты никогда не спрашивал ни о чем ни меня, ни Кэвина. Кто он? И что он за человек?

Барк продолжал смотреть вслед юноше, облокотившись на жердину, и на лице его больше не было смеха, ни крупицы.

– Сбившийся с пути. Он сказал – Кер Донн. Но сердце его закрыто.

– Он лжет? – спросил Кэвин.

– Нет, – ответил Барк. – Разве может арфист лгать?

– Арфист такой же человек, – возразил Кэвин, – а люди лгут с незапамятных времен.

Барк испытующе взглянул на Кэвина, его шевелюра, переходящая в бороду, полыхала на ветру, как костер.

– Значит мир стал дурным местом, если это так. По крайней мере, этот не лжет. Это меня не пугает.

– А если он потом начнет петь о нас песни в Ан Беге? – спросил Кэвин.

– Они могут искать нас сколько хотят, – ответил Барк, пожав плечами, и снова взялся за жердину. – Зато у нас будут песни. Может, нам хватит их на целую зиму, а может, и нет.

И Барк сам запел, что он делал всегда, когда не хотел обсуждать какую-нибудь тему.

– Хозяин Барк, – недовольно начал Кэвин, но Нэаль взял другой конец жердины и молча поставил ее на место, так что все еще ворчавший Кэвин был вынужден склониться, чтобы укрепить жердь.

В этот вечер за столом под звездами действительно звучали песни. Арфист исполнял их на своей простенькой старенькой арфе, радуя детей веселыми припевками, сочиненными специально для них. Но пел он и великие песни. Одна была сложена о славной битве при Эшлине: он пел о короле и Нэале Кервалене, пока сам Нэаль, уставившись в свою кружку, ждал только одного – когда она закончится. У многих на глазах выступили слезы; лишь Барк и Эльфреда сидели, взявшись за руки, тихо слушали и держали свои мысли при себе. Нэаль горестно ссутулился и сидел с сухими глазами, пока не прозвучал последний аккорд. Тогда Кэвин громко откашлялся и предложил арфисту эля.

– Благодарю тебя, – сказал юноша – он назвался просто Фианом. Он отхлебнул из кружки и задумчиво ударил по струнам. – Ах, – промолвил он, позволив замереть звукам, и снова поднял кружку с элем. Он прильнул губами к краю, поглядывая на собравшихся и утирая пот с разгоряченного лба, а потом снова взялся за арфу.

 
Гаснет искра,
Дуют ветра,
Камень бесплоден и гол.
Меркнет звезда,
Все – суета,
Пока ты себя не обрел.
 

А потом дрожь пробежала по Нэалю Кервалену, и пальцы его сжали кружку, ибо далее речь шла о мальчике-короле.

– Это – опасная песня, – сказал Кэвин.

– Так, – ответил арфист. – Но я знаю, где ее можно исполнять. К тому же арфист священен, не так ли?

– Нет, не так, – хрипло ответил Нэаль и поставил свою кружку на стол. – Прежде чем разрушить стены, они повесили Коэннаха, королевского арфиста при дворе Дун-на-Хейвина. – Он уже поднялся, чтобы выйти из-за стола, но вспомнил, что это не его стол, а Барка и Эльфреды, и он не имеет права покидать его в гневе. – Это все эль, – робко промолвил Нэаль, опускаясь на место. – Спой что-нибудь повеселее, мастер-арфист. Спой что-нибудь для детей.

– Хорошо, – ответил арфист, бросив на Нэаля внимательный взгляд и поколебавшись. – Я спою для них.

И он запел веселую живую песенку, но она отозвалась совсем иначе в сердце Нэаля. Нэаль посмотрел на Эльфреду и Барка и, убедившись, что те не обидятся, поднялся со скамьи и направился во тьму к амбару, где музыка звучала в ночи приглушенно и смутно, а смех был еле различим.

Там он прислонился к загону для скота, и ночь показалась ему холоднее, чем была на самом деле.

– Поют, – прожурчал голос.

Нэаля напугал его высокий и странный звук, донесшийся из стога сена, хотя он и догадался, кто это.

– Не суйся не в свои дела, – сказал он.

– Нэаль Кервален.

Его снова пробрал озноб – откуда существу было известно его имя?

– Есть здесь стог сена, в котором ты еще не прятался? – промолвил Нэаль. – Как не стыдно.

– Нэаль Кервален.

Дрожь стала сильнее.

– Позволь мне просто…

– Позволить что, Нэаль Кервален?

Нэаль, дрожа, отшатнулся в сторону, готовый бежать куда угодно от этих навязчивых вопросов.

– В доме пируют, – промолвил Граги. – А мне что?

– Я позабочусь, чтобы тебе поставили тарелку.

– И эль.

– Самую большую кружку.

Граги, косматый, с запутавшимися клочками соломы в шерсти, выбрался из стога и залез в темноте на ограду.

– Этот арфист не видит, – промолвил Граги. – Он сидит и играет, и временами взор проясняется у него, но чаще – нет. Твоя судьба привела его сюда, Нэаль Кервален. Он пришел ради тебя. Он обречен. Его приход – твоя удача и несчастье для него самого.

– Что сделало тебя таким мудрым? – с трепетом спросил Нэаль.

– Что сделало тебя таким слепым, человек? Когда ты пришел сюда, от тебя самого разило Ши.

Нэаль начал отворачиваться, но вдруг замер, и сердце его похолодело. А Граги спрыгнул с ограды и побежал.

– Вернись! – закричал Нэаль. – Вернись сюда!

Но Граги никогда не возвращался. Он растворился во тьме и исчез, по крайней мере, до тех пор, пока ему не выставили лепешки и эль.

Совсем поздно тем же вечером у очага собралась гораздо более тихая компания – арфист дремал, захмелев от эля, прижимая к груди арфу, а языки пламени освещали его лицо теплым сиянием. Когда Нэаль вошел в дом, считая, что все уже легли, он нашел там Кэвина и Барка с Эльфредой, Лонна, Скелли и Дермита, сидящих кто где.

– Сэр, – промолвил арфист, вставая и кланяясь, – надеюсь, я не опечалил тебя.

– Нисколько, – ответил Нэаль, смягченный такой учтивостью. Потом он тоже поклонился и обратился к Эльфреде: – Можно я прослежу, чтобы вынесли лепешки?

Эльфреда, собравшись, поднялась на ноги и принялась всех выпроваживать.

– Арфист устал. Всем в постель, в постель, – захлопала она в ладоши.

Барк и остальные тоже поднялись, а уже сморенный сном арфист пару раз моргнул и устроился поудобнее в своем углу.

Нэаль сам налил в кружку эля и вынес его вместе с лепешками на крыльцо.

– Граги, – позвал он шепотом, но в ответ не раздалось ни звука.

Он вернулся в дом, где все уже укладывались, и Скага, притаившийся в углу, вышел из своего укрытия.

– Довольно, – промолвил Нэаль. – В постель. Сейчас же. – И Скага послушался его.

Но над Кэвином он не имел такой власти. Кэвин не спускал с него глаз, и арфист следил за его движениями.

– Кервален, – прошептал арфист.

– Это он сказал тебе? Сколько же людей об этом знают?

– Я узнал тебя еще за столом. Мне рассказывали, как ты выглядишь.

– И что же говорят? Что я дурен? Немилосерден?

– О тебе говорят, что ты суров, господин. И называют достойнейшим среди тех, кто служил королю. Я видел тебя однажды, когда еще был мальчиком. Я видел, как ты встал за столом сегодня, и на мгновение ты снова стал Керваленом.

– Для меня ты все еще мальчик, – оборвал его Нэаль. – А каждая песня хороша в свое время. Ты ведь не в зале Эшфорда или Эшлина. Она была слишком длинной и громкой. А мы проиграли эту битву.

– Но добились многого.

– Ты так думаешь? – Нэаль повернулся к нему спиной, грея лицо в отблесках угасающего пламени, и страшная усталость навалилась на него. – Пусть будет так. Но теперь я собираюсь спать, мастер-арфист. В постель и спать.

– Ты собираешь здесь людей. Чтобы вести их к Кер Веллу. Это твоя цель?

Это изумило Нэаля, и он невесело рассмеялся.

– Ты грезишь, мальчик. С чем вести? С вилами и мотыгами?

Арфист подошел к очагу и протянул ему старый меч в ножнах.

– А он запылился, не правда ли? – спросил Нэаль. – Верно, Эльфреда забыла его протереть.

– Если ты возьмешь меня с собой, господин, я умею стрелять из лука.

– Ты ошибаешься. Ты жестоко ошибаешься. Меч постарел, и металл разъела ржавчина. Он больше ни на что не годится. К тому же я решил остаться здесь.

Боль отразилась на лице арфиста:

– Я не соглядатай, я – человек короля.

– Что ж, хорошо. Но забудь о Кер Велле.

– Твой двоюродный брат – предатель…

– Я не хочу о нем слышать.

– …захватил твои земли. Он заточил в темницу леди Меру, которую силой заставил стать своей женой. Кузину самого короля! А ты решил остаться здесь?

Рука Нэаля невольно поднялась, и он повернулся к арфисту. Тот, не сопротивляясь, приготовился принять удар, но Нэаль опустил руку.

– Господин, – промолвил Кэвин.

– Если бы я был Керваленом, стал бы я выжидать? – сказал Нэаль. – Кервален всегда был нетерпелив. Что же касается Кер Велла – как ты его захватишь, арфист? Нанесешь удар? Преждевременный удар. Послушай, мальчик, – подумай как воин, хоть раз. Предположим, удар принесет нам победу. Предположим, я займу Кер Велл и стану его хозяином. Как долго мне удастся удерживать его?

– Вокруг тебя соберутся люди.

– О да, придут верные воины короля, они соберутся на имя Кервалена. И поведут войну за младенца короля – за преждевременную власть. Но тогда поднимутся Ан Бег и Кер Дав – а это противники не робкого десятка. Донн обречен, и нет на него надежды без сильного короля. Лел колеблется, но Донн – пограничная область, а Кер Дав… Нет, этот год не годится. Может, лет через десять, как знать, может, лет через двадцать и вырастет подходящий король. Может, ты дождешься этого дня. Но этот день еще не сегодня. Мое же время ушло. Я научился терпению. И это единственное, чем я владею.

Некоторое время все молчали. Последние угольки потрескивали в очаге.

– Я – сын королевского барда Коэннаха, – промолвил арфист. – Я видел тебя однажды в Дун-на-Хейвине – при дворе, где погиб мой отец.

– Сын Коэннаха, – откликнулся Нэаль, и ему стало еще холоднее. – Я не знал, что ты остался в живых.

– Пока я не пустился в странствия, я был с молодым королем, ибо он – король, господин. Я ночевал под изгородями и среди камней, я останавливался в Леле и Донне, а также на хуторах Ан Бега, поэтому никогда не называй меня трусом, господин. Два года я скитаюсь там и сям, подвергаясь опасности.

– Оставайся, – сказал Нэаль. – Мальчик, оставайся здесь. Лишь здесь ты обретешь покой.

– Никогда. Это не для меня, господин. Это место пребывает во сне. Я ощущаю это все отчетливее, а я побывал во многих местах вокруг Донна, которые, может, мне уже и не удастся больше посетить. Оставь это и пойдем со мной.

– Нет, – ответил Нэаль. – Ни Кэвин, ни я не уйдем отсюда. Не хочешь послушать меня, тогда не надейся сюда вернуться. Миновав ворота Кер Велла, не думай, что ты сможешь найти путь назад или сохранить свою жизнь. Думал ли ты о том, сколь многих ты можешь выдать?

– Никогда и никого. Я принял меры предосторожности, чтобы ничего не знать. Я уже два года в пути, господин. Неужели ты думаешь, я не позаботился об этом? Я многое обдумал еще со времен Дун-на-Хейвина, потому и отправился в это странствие.

– Тогда прощай, сын друга, – сказал Нэаль. – Возьми мой меч, если он тебе пригодится. Его хозяин не сможет пойти с тобой.

– Это щедрый подарок, – сказал арфист, – но я не умею обращаться с мечом. Кроме арфы, мне ничего не нужно.

– Как хочешь – хочешь бери его, хочешь оставляй, – сказал Нэаль. – Здесь он заржавеет. – Он повернулся и направился в глубь дома к своему тюфяку. Но он не услышал шагов Кэвина. Тогда он оглянулся и сказал:

– Кэвин, мальчику предстоит долгий путь. Ложись спать.

– Да, – согласился Кэвин и оставил арфиста.

Арфист ушел еще до рассвета – бесшумно и не взяв с собой ничего чужого.

– Ни кусочка еды, – причитала Шелта, – ни глотка воды. Надо было нам приготовить ему, а он-то пел нам свои песни, пока у него не сел голос.

Но Эльфреда ничего не сказала, лишь молча покачала головой и поставила на огонь котел.

И все то утро в доме висела тяжелая тишина, словно веселье покинуло их, словно пение отняло у них все силы. Скага безучастно выполнял свои обязанности. Барк, взяв с собой Лонна и остальных, молча направился к амбару. Скелли уселся на свое место и начал что-то вырезать, понятное еще только ему, но дети были не в духе из-за того, что накануне поздно легли, и хмурились, и жаловались на порученную им работу. А Кэвин, ушедший с Барком, так и не дошел до амбара.

Нэаль застал его сидящим на скамейке, где он должен был забрать свои инструменты.

– Пойдем, – позвал его Нэаль, – надо еще укрепить изгородь.

– Я не могу больше оставаться, – ответил Кэвин, и на Нэаля обрушилось все, чего он так опасался, разыскивая Кэвина; но он все равно рассмеялся.

– Работа – отличное лекарство от тоски, старик. Пойдем. К полудню ты изменишь свое мнение.

– Я не могу больше оставаться. – Кэвин встал и посмотрел прямо в глаза Нэалю. – Пойду возьму свой меч и лук.

– Зачем? Защищать арфиста? Что он будет говорить в Ан Беге? – «Не обращайте внимания на этого великого воина, он по собственной воле идет за мной?» – Хорошую пару вы будете представлять собой на дороге.

– И все же я пойду за ним. Я сказал, что пробуду здесь зиму. Но ты украл у меня еще один год. Мальчик прав – это место покоится во сне. Уходи отсюда, Кервален, уходи и сделай еще какое-нибудь добро до нашего конца. Хватит этого блуждания во сне, довольно ты уже здесь побыл.

– Ты еще вспомнишь о нем, когда снова будешь голоден, когда будешь дрожать от холода или лежать в какой-нибудь канаве и никого не будет рядом с тобой, о Кэвин! Послушайся меня.

– Нет, – промолвил Кэвин и робко обнял Нэаля. – О мой господин, один из нас должен идти служить королю, даже если мы никогда не увидим его коронованным.

И Кэвин, не оглядываясь, направился к дому.

– Возьми тогда Банен, – закричал ему вслед Нэаль. – А если захочешь вернуться, пусти ее без узды, может, она принесет тебя домой.

Кэвин остановился, опустил плечи.

– Ты слишком любишь ее сам. Лучше благослови меня, господин.

– Да будет с тобой мое благословение, – сказал Кервален и посмотрел, как тот удаляется к дому, а большего ему и не надо было. Нэаль повернулся и побежал. Он бежал через поля, как когда-то давным-давно, как ребенок бежит от чего-то или к чему-то, или просто потому, что сердце его раскалывалось надвое и он не хотел видеть, как кто-то идет навстречу своей смерти, а уж менее всего Кэвин.

Наконец он упал в траву на вершине холма, и все тело его заныло с такой же силой, как его сердце. У него не было слез – он видел себя, мрачного поджарого человека, который износился от прожитых лет, как изнашиваются камни; а вокруг него царили мир и покой, даруемые холмом, а внизу стояли сады со спелыми яблоками, лежали широкие луга, а под старым дубом высился дом с амбаром. Над головой же было небо. За отрогом холма блестел путь, как камни на солнцепеке, а стебли травы так сияли, что глазам было больно, и он отвернулся, встал и пошел по холму.

Потом его начало грызть сомнение, и, идя вдоль хребта, он начал оглядываться в поисках Кэвина – боль саднила и не отпускала его. Но дойдя до спуска в долину, он никого не заметил и понял, что опоздал.

– Смерть, – раздался сзади с холма тоненький голосок.

Нэаль в ярости оглянулся на косматое существо, сидевшее на камне.

– Что ты знаешь, каркающее чучело? Чтоб ты засохло! Можешь забрать все, что у меня осталось, ползучий вор, и засохнуть!

– Злые слова ведут к злу, но правда есть правда.

– Чума на твои пророчества.

– Дурно и вредно.

– Оставь меня.

Граги спрыгнул с камня и подошел еще ближе.

– Только не я.