Текст книги "Темная сторона разума. Как человек превращается в чудовище"

Да, я понимала позицию Элисон. Но моя работа заключалась не в сочувствии. Эмоциональная эмпатия – не просто понимание, но чувствование чувств другого человека – вещь прекрасная, но причудливая и близорукая. Она никак не помогает профессиональному анализу судебного психолога. Она туманит разум. Ей нет места в судебной практике. Я не должна ставить себя на место другого человека, сколь бы его история ни была близка мне. Когда я работаю с клиентом, моему личному опыту и предубеждениям нет места в кабинете.

Адвокат Элисон прислал мне копии показаний соседей и знакомых семьи. Все знали, что Пол избивает жену, ее часто видели всю в синяках и ушибах. Одна и та же фраза фигурировала практически во всех записях: «Мы говорили ей: уйди от него». Вот только, похоже, никто не сказал мужу: «Уйди от нее, не трогай ее, прекрати ее бить».

Кажется, что человек от природы запрограммирован возлагать вину на жертву. Элисон все время слышала от других, что сама во всем виновата. И настал момент, когда она взялась за оружие и сама стала агрессором.

Вот типичный пример «синдрома избитой жены». Этот удручающий термин означает глубокое психологическое воздействие продолжительного насилия, наподобие того, которому подвергалась Элисон, пока жила с Полом. Мне не нравится сама формулировка. Она, на мой взгляд, звучит так, будто человек сам выбрал такой образ жизни. Но, что характерно, эту формулу нельзя использовать ни как психиатрический диагноз, ни как основание для правовой защиты.

В Великобритании используются попеременно две диагностические классификации: Диагностическое и статистическое руководство (DSM) Американской психиатрической ассоциации и Международная классификация болезней (МКБ) Всемирной организации здравоохранения, которая применяется по всей Европе. (Да, даже психиатры не могут разобраться, кто для нас важнее – Америка или Европа.) Ни в одной системе нет диагноза «синдром избитой жены».

Я бы поставила именно Элисон такой диагноз, но мне было ясно, что суд подобное заявление не учтет. Британское законодательство вообще допускает всего несколько вариантов переквалификации дела из категории «предумышленное убийство» в разряд непредумышленных. Чаще всего используется «внезапная временная утрата контроля над собой» (раньше и вовсе это называлось «провокацией» со стороны пострадавшего). Спорное основание для защиты, к тому же для женщин, подвергшихся насилию, почти бесполезное.

Сегодня суды признают, что продолжительное насилие может спровоцировать человека, вынудить его с особой жестокостью отреагировать на слова и действия, вне контекста кажущиеся безобидными. Но в этом и суть проблемы: чтобы проявить жестокость, при этом не подвергая себя еще большей опасности, нужно быть таким же сильным, как и агрессор. Женщины – жертвы насилия редко могут этим похвастаться. «Внезапная временная утрата контроля над собой» сразу же отпадает, ведь мужчины-агрессоры, как правило, крупнее, физически мощнее и сильнее своих жен.

Привыкшая к насилию женщина знает: в пылу ссоры ей придется сохранять хладнокровие, иначе ее могут убить.

По сути, если следовать букве закона, то оказывается, что гнев и действия «сгоряча» – почти исключительно мужские прерогативы – чуть ли не гарантируют освобождение из-под стражи. Закон написан для тех, кто силен и может при необходимости эту силу проявить. Очевидно, что женщины убивают своих мучителей с помощью определенных средств – ножом, ядом. Иногда прибегают к поджогу.

На проблему обратили внимание в 1989 году, после резонансного дела Сары Торнтон. Сара была родом из Уорикшира, осуждена пожизненно за убийство мужа-агрессора, который угрожал женщине, а также десятилетней дочери, что «пустит их на мясо». Довод обвинения: поскольку женщине понадобилось примерно 60 секунд на то, чтобы пройти на кухню и взять нож, чтобы потом вернуться и ударить им мужа, ее действия можно назвать спланированными. Следовательно, ни о какой «внезапной временной утрате контроля» речи не шло. Судья, вынесший приговор, заявил: если обвиняемая боялась за свою жизнь, она могла просто выйти из дома или подняться на второй этаж. Торнтон тогда невольно стала знаменем женских правозащитных групп, посчитавших, что ее дело иллюстрирует укоренившееся гендерное неравноправие в вопросе защиты обвиняемых в бытовом убийстве. «Утрата контроля над собой» была придумана мужчинами и использовалась как смягчающее обстоятельство только для мужчин.

Саре Торнтон спустя некоторое время разрешили подать апелляцию, в 1996 году ее дело переквалифицировали в непредумышленное убийство, после чего женщину освободили, потому что она уже успела отсидеть срок, полагающийся по этой статье. Вроде бы победа. Вот только адвокатам удалось добиться такого исхода, лишь когда они доказали наличие «расстройства личности» у их подзащитной. Таким образом получалось, что она была не вполне вменяема. Короче говоря, дело было «выиграно» потому, что подсудимую признали «больной».

Я встретилась с Элисон спустя пять лет после этой истории. Для меня как психолога было очевидно: в момент убийства Пола женщина была не в себе. К этому состоянию ее привели месяцы мучений. Но стоило ей услышать привычный уже приказ принести бутылку из гаража, и инстинкт самосохранения дал о себе знать. Активировалась лимбическая система – та часть мозга, что управляет самыми примитивными защитами человека, – и Элисон решила, что с нее хватит. Мозг словно дал сигнал тревоги, организовал выброс адреналина и прочих гормонов (отсюда и оцепенение, и ощущение, будто не идешь, а плывешь), подготовил тело к тому, чтобы защищаться.

Я написала подробный отчет со всеми выводами, дала «психологическое заключение». В нем был представлен краткий пересказ жизни героини этой истории, событий на нее повлиявших, взаимосвязей между ними. Ее мучения начались еще в детстве: постоянная критика со стороны матери сформировала у девочки низкую самооценку, постоянное чувство вины, что в конце концов сделало ее легкой добычей для агрессора, много лет избивавшего, насиловавшего, унижавшего свою жену. В преддверии очередной его атаки Элисон стало так страшно, что она впервые решилась дать отпор.

Вот только для суда подобное заключение было слишком расплывчатым. От меня требуется конкретная формулировка на общепринятом языке психиатрии. Я написала, что, скорее всего, Элисон в момент убийства Пола пребывала в состоянии нарушенного сознания. В частности, демонстрировала симптомы как минимум трех диагностируемых расстройств: посттравматического стрессового расстройства, обсессивно-компульсивного расстройства и депрессивного расстройства. Тогда мне подумалось (да и до сих пор я так считаю), что описывать трагедию человека формулировками из классификации болезней – все равно что пытаться нарисовать «Мону Лизу» по цифрам в детской раскраске.

На заседание суда я не пришла, но несколько недель спустя узнала из вечерних новостей, чем все закончилось. По телевизору показали Элисон, вид у нее был подавленный. Ее вел под руку какой-то мужчина – как я поняла, ее отец. Репортер у здания Суда Короны рассказал зрителям, что женщина совершила убийство, которое суд счет непредумышленным на основании ее частичной невменяемости. Судьи признали, что «обвиняемая убила своего мужа вследствие того, что страдала от трех психических заболеваний», и постановили освободить ее из-под стражи для прохождения лечения у психиатра.

Я тогда искренне удивилась, что мою клиентку не отправили в тюрьму: в конце концов, она лишила жизни человека. Конечно, убивать его не стоило, но и жить так было нельзя. Я была рада, что теперь ей наконец помогут.

Выключив телевизор, я еще долго не могла успокоиться. Пребывала ли моя клиентка действительно в «состоянии нарушенного сознания?» Разве человек не может вполне осознанно отреагировать на происходящее так, как сделала она? Это крайность, не спорю. Но ведь, живя среди ужаса и боли, вполне можно впасть в крайность. В иных обстоятельствах, если бы ее муж не умер, такую реакцию рассматривали бы как вполне нормальное стремление к самозащите.

Я тогда сказала себе, что все это лишь слова, и попыталась выкинуть из головы мысль, что из-за меня трагедия Элисон превратилась в медицинский диагноз. Легла спать, приглушила ночник и вспомнила: Пол заставил жену поверить, что ее упекут в сумасшедший дом, если кто-то узнает, что она психически нездорова. Так и вышло: все считают ее сумасшедшей и не принимают во внимание весь тот кошмар, который ей довелось пережить. Как будто все это просто вычеркнуто из ее биографии. Получается, всему виной ее собственные расстройства? А ведь это тоже своего рода обвинение жертвы. Тот же виктимблейминг, в несколько другой, но не менее ужасающей форме. Мысли о том, как все это несправедливо, не давали мне покоя, но я пока не готова была серьезно разбираться с ними.

4. Притворство

– Но я не хочу идти к сумасшедшим, – заметила Алиса.

– Ну, тут уж ничего не поделаешь, – сказал Кот, – мы все здесь сумасшедшие. Я сумасшедший. Ты сумасшедшая.

– С чего вы взяли, что я сумасшедшая? – спросила Алиса.

– Это должно быть так, – сказал Кот, – иначе ты бы сюда не попала.

Льюис Кэрролл «Алиса в Стране чудес»

Я показала Трэвису свои открытые ладони: в правой руке у меня была монетка в 50 пенсов. Пару секунд спустя сжала кулаки. Попросила закрыть глаза, сосчитать от десяти до одного, а потом открыть глаза и вспомнить, в какой руке монетка.

Он закрыл глаза, сморщил лоб, сосредоточился. «Десять, девять, пять, семь».

Я помогала ему. «Шесть, пять, четыре…»

Трэвис открыл глаза и указательным пальцем тронул мою левую руку, а потом покачал головой, когда я показала, что рука пуста. Мы сыграли с ним в эту игру десять раз, по пять на каждую руку. Восемь раз он ошибся.

Внутри себя я позволила себе усмехнуться: что Трэвис думает, будто дурачит меня, а на самом деле я его дурачила. Я сознательно придала своему лицу открытое и заинтересованное выражение. Я могу поклясться, что увидела на его лице «микровыражение» – он усмехнулся буквально на долю секунды. А потом улыбка пропала. По сути, мы оба тайно наслаждались процессом игры – это особенное удовольствие, когда слегка дурачишь ближнего.

Упражнение с монеткой представляет собой своего рода «экспресс-тест», для которого не требуется специального оборудования или предварительной подготовки. Простая и недолгая игра помогает специалисту понять, есть ли на самом деле у человека проблемы с памятью. Не справиться с задачей тут фактически невозможно. Она до смешного проста. Но поскольку психолог преподносит упражнение как нечто очень трудное, симулянт, скорее всего, всеми силами попытается показать, насколько плохо он запоминает.

Трэвис к тому времени уже ухитрился продемонстрировать рекордно низкий коэффициент интеллекта (почти всех своих пациентов я тестирую на IQ), при этом с завидной регулярностью обыгрывал персонал в нарды, а ведь эта игра требует весьма цепкого ума. Меня этот любопытный во всех отношениях человек заинтересовал, и я решила понаблюдать за ним.

Впервые мы встретились за несколько недель до этого: дело было в стационаре с усиленным наблюдением. Его тогда только что привезли из тюрьмы в специальном фургоне Leyland DAF, прикованного наручниками к конвоиру. Трэвиса задержали несколькими неделями ранее за контрабанду дешевой электроники, что, как полагало следствие, служило прикрытием куда более крупного наркотического бизнеса. Подробностей было мало: обвиняемый заявлял, что не помнит почти ничего, что было до ареста, равно как ничего о своем пребывании под стражей во время следствия.

Его отправили к нам по статье 48 Закона о психическом здоровье. Это положение дает человеку право на перевод в больницу, если тюрьма не может обеспечить медицинскую помощь, адекватную его состоянию. Трэвиса осмотрели два врача, и оба пришли к выводу, что пациент пребывает в крайне тяжелом психическом состоянии и не может больше оставаться в исправительном учреждении.

В начале 2000-х добиться такого заключения было настоящим подвигом. Должно быть, его поведение вызывало у тюремного персонала и заключенных серьезные опасения. Вообще перевестись из мест заключения куда-либо еще почти нереально, разве что в другую тюрьму. Сегодня к психическому здоровью проявляют политический интерес, а комплексная система финансирования и предоставления услуг несколько упростила задачу диагностирования и признания серьезных психических расстройств. Тем не менее стратегия и протоколы перевода осужденных с психическим расстройством в стационар со строгим наблюдением предполагают значительные бюрократические задержки. Трэвису удалось обойти очередь, в которой другие ждут годами.

Итак, его перевели в недавно построенный корпус уже существовавшей больницы. Как это обычно бывает в таких случаях, психиатрический стационар располагался в самом удаленном уголке больничного городка, подальше от людских глаз. Он представлял собой несколько малоэтажных зданий под плоской крышей, построенных из красного кирпича, с декоративными металлоконструкциями ярких цветов, а вокруг – лоскутное одеяло газона и деревьев. Со стороны заведение могло бы показаться санаторием или досуговым центром, если бы не шестиметровый забор с колючей проволокой.

Как и в любом другом психиатрическом стационаре со строгим наблюдением, многие здешние пациенты совершили тяжкие преступления, но при этом не могли содержаться в тюрьме ввиду их психического состояния. Были и те, кто вообще не сталкивался с судебной системой, но чье поведение считалось проблематичным и представляло слишком серьезную угрозу для обычной психиатрической больницы.

В этом заведении было три больших отделения по тринадцать коек, а также отдельный отсек на шесть коек для долговременного содержания пожилых пациентов. Мужчины, находившиеся в палате, где я проводила бо́льшую часть своего рабочего дня, в большинстве своем страдали от той или иной формы психоза: их преследовали голоса или галлюцинации. Один из них свято верил, что я могу читать его мысли, и регулярно извинялся передо мной за непристойности в его голове. Другой был твердо убежден, что находится в больнице по делам; каждый день носил строгий костюм, а ключ от своей палаты вешал на шнурке на шею. Выглядел он весьма внушительно, солиднее любого больничного сотрудника, и даже приветствовал посетителей своего отделения уверенным рукопожатием, представляясь директором этой клиники. Несколько раз к нам приходили ничего не подозревавшие люди, которых он каким-то образом приглашал на собеседование, пока гулял в городе – а ведь гулял он только в сопровождении как минимум двух санитаров! Третий, беженец из Хорватии, полагал, что находится в плену у какого-то вооруженного формирования, и был уверен, что его отпустят домой, если он как-то докажет свою политическую нейтральность.

Трэвис никаких подобных симптомов не проявлял, по крайней мере поначалу. Он быстро освоился и чувствовал себя как дома. Пациент явно любил вести разговоры с медсестрами и прочим персоналом женского пола. В иной ситуации он сошел бы за настоящего ловеласа. Безукоризненно ухоженный, с аккуратно подстриженной бородкой, он источал приятные ароматы, как будто только-только надушился одеколоном. Июнь тогда выдался жарким, и я часто видела, как он загорает на улице, притопывая в ритме музыки (у него был собственный магнитофон). На лице его было блаженное выражение, как у студента, который только-только сдал экзамены и готов покорить весь мир.

В этом больничном отделении я оказалась почти случайно, после того как осталась не у дел и почти без средств к существованию. После того как мое имя попало в газеты, которые все на свете переврали. В итоге больница, где я была стажером, не продлила со мной контракт. Денег на моем счете в банке с трудом хватило бы на месяц. Будущее представлялось неопределенным. Я не знала, что делать. Вариантов было немного, потому что я еще не закончила образование и не могла считаться полноценным, квалифицированным специалистом. Можно было вернуться домой, признав себя абсолютной неудачницей, но я не могла смириться с такой судьбой. Позаимствовав в больнице телефонный справочник, я набралась наглости и принялась обзванивать потенциальные места работы.

Еще в юности я усвоила один психологический прием, очень полезный для эффективного «самопродвижения». Дело было еще в католической школе Святой Винифриды. Мне было лет восемь, я пела в хоре. В 1980 году хит «В мире нет никого лучше бабушки» в нашем исполнении был признан лучшей рождественской песней года. Нам удалось даже потеснить признанного фаворита – песню «Остановите кавалерию» Ионы Льюи. На пике нашей популярности мы выступили на телевидении вместе с группой «Сестры Нолан». Под искусственным снегопадом мы вместе исполняли песню «Устройте себе счастливое Рождество». Это видео можно найти на YouTube.

Помню, во время телезаписи нам, участникам хора, было очень скучно, мы зеваем, сбиваемся с темпа. В первом ряду стою я. Плечи мои поникли, руки сцеплены перед собой – я похожа на садового гнома-рыбака, потерявшего свою удочку. Когда уже казалось, что бесконечный день подходит к концу, нам сообщили, что мы должны записать отдельный саундтрек. К этому времени многие из нас уже и говорить связно не могли, не то что петь. Мы завывали так, что все происходящее больше напоминало похороны, чем Рождество. На помощь пришла директриса школы, сестра Аквинас. Она сказала: «Девочки, может быть, нас и не покажут по телевизору, но вы должны петь так, словно это главное выступление вашей жизни. Выпрямитесь, поднимите головы, расправьте плечи и улыбайтесь! Пойте – и улыбайтесь!» Мы последовали ее совету и сумели сделать отличную, просто идеальную запись.

На самом деле мы тогда воспользовались методом, который социальный психолог Эми Кадди из Гарвардского университета позже назвала «позами силы»[36]36
  www.ted.com/talks/amy_cuddy_your_body_language_shapes_who_you_are?language=en.


[Закрыть]. В знаменитом выступлении на TED-конференции[37]37
  TED – американский некоммерческий фонд, содействующий продвижению новых социально значимых идей в различных сферах жизни. Эти идеи представляются их авторами на ежегодных форумах, называемых TED-конференциями. – Прим. ред.


[Закрыть] 2012 года она рассказала о повышении уверенности и эффективности через незначительные изменения химии и физиологии мозга, когда тот фиксирует сигналы языка телодвижений и реагирует на них. Многие считают описанный механизм псевдонаучным. Не знаю, действительно ли это биологический лайфхак или чистое плацебо, но поза силы, то есть физическая имитация подлинной уверенности, дает определенный результат. В мире шоу-бизнеса этот прием называют «расправь грудь и покажи зубы» (то есть улыбнись). Идея приема очень проста: делай вид, что чувствуешь себя уверенно, пока сам не поверишь. Сестра Аквинас, возможно, сама того не понимая до конца, в тот день преподала мне очень ценный урок на всю жизнь.

Вооружившись телефонным справочником, я начала по порядку обзванивать психиатрические больницы, обычные и тюремные. Не успела я добраться до середины алфавита, как меня уже пригласили на собеседование. У управляющего этого отделения я спросила, есть ли у них в штате судебные психологи. Он ответил, что нет. И тогда я, скрестив пальцы на удачу, предложила завести такую должность. Он спросил, являюсь ли я судебным психологом. Я пробормотала, что почти уже стала им. Он попросил не класть трубку, я услышала приглушенный разговор, и на следующей неделе я уже направлялась на встречу с ним, готовясь изо всех сил вцепиться в так необходимый мне спасательный трос.

После нескольких недель поисков и пары собеседований я получила новую работу: мне предстояло доучиться и получить квалификацию судебного психолога, что сулило приличную прибавку к зарплате. Управляющий выделил мне старый стол и еще более старый компьютер, который я могла забрать домой, чтобы завершить работу над магистерским дипломом. Я вечно буду благодарна ему за этот компьютер, Macintosh Performa 6200, потому что без него мне было бы очень трудно завершить образование. Мне даже помогли довезти компьютер до дома. Я сняла жилье как можно ближе к больнице – маленький, скромный домишко с крохотной ванной комнатой и заросшим сорняками садиком. Имущества у меня в то время было немного, а в моем новом жилище еще меньше. Почти все время я проводила на работе. Некогда было думать об удобствах и мебели, но домашнее животное я все же завела – одна из медсестер подарила мне подобранного на улице бездомного серо-белого кота. И вот я приступила к оказанию новых психологических услуг в больнице. Мой начальник, клинический психолог, оказался еще более, чем я, заинтересован в создании нового отдела. Мне удалось полностью переломить ситуацию в свою пользу. Сестра Аквинас гордилась бы мной.

В мои обязанности входила экспертиза психического состояния всех вновь прибывающих пациентов, в том числе и проведение тестов на интеллект. Это, по идее, должно было помочь уяснить, что именно происходит в голове того или иного человека. Если, конечно, заключенный не хочет подшутить над психологом.

Я пользовалась шкалой Векслера – золотым стандартом, неизменно применяемым с самого его появления в 1955 году. Это очень важный, чрезвычайно нудный и трудоемкий комплекс анкет с таймингом и кучей подсобных материалов. У слова «интеллект» много разных определений. Векслер говорит о нем как о «способности человека действовать целенаправленно, думать рационально, эффективно взаимодействовать с окружением». Чтобы понять, все ли в порядке с интеллектом и памятью «клиента», я подолгу сидела рядом с ним и задавала бесконечные вопросы. Протокол также включает несколько практических упражнений с картинками, пазлами, цветными блоками, помогающих понять способность человека к абстрактному мышлению.

На протяжении всего теста Трэвис чесал голову, поджимал губы, коротко и тяжело дышал, как будто отвечал на финальный вопрос в телеигре, цена которому миллион фунтов стерлингов. Он заверил меня, что старается изо всех сил, и всячески давал мне понять, что ему приходится тяжко. В конце концов он набрал 57 баллов; учитывая, что у среднего человека с улицы результат будет порядка 100, мой клиент показал себя умственно отсталым. Вот только низкий коэффициент интеллекта может говорить о многом.

В тесте Векслера сложность вопросов постепенно нарастает, так что в какой-то момент отвечающий может достигнуть порога своих способностей и дальше уже не справляется. Обычно человек просто с какого-то места перестает давать правильные ответы. А у Трэвиса все получилось как-то вразброс. Он неправильно решил некоторые довольно простые задания, но потом, когда я уже собиралась переходить к следующему разделу, вдруг верно отвечал на сложные. Так что даже не результат, а скорее само распределение ответов привело меня к мысли, что пациент притворяется.

Притворством в данном случае мы называем предумышленную симуляцию проблем с психикой или психофизиологией. Обычно приходится сталкиваться с таким явлением в делах о компенсации причиненного вреда здоровью, а не в стационаре со строгим наблюдением. Тем не менее притворяться могут некоторые скользкие клиенты, особенно если их обвиняют в серьезных преступлениях.

В английском праве невменяемость является смягчающим обстоятельством при любых обвинениях. При этом различаются две ситуации: когда подсудимый заявляет, что был невменяем в момент совершения проступка, и когда он утверждает о своей невменяемости на момент судебного разбирательства. Юридическое определение и понимание невменяемости менялись на протяжении веков в соответствии с представлениями человека о разуме и вообще о том, что значит быть человеком. В XVIII веке невменяемым назвали бы того, кто продемонстрировал признаки «дикого зверя или младенца». С конца XIX века суды озадачились вопросами психических болезней и их влиянием на способность человека правильно оценивать последствия своих действий.

Иные случаи симуляции хорошо (и печально) известны. Американские серийные убийцы вроде Теда Банди и Кеннета Бьянки[38]38
  Тед Банди, Кеннет Бьянки – серийные убийцы, сексуальные маньяки, орудовавшие в США в 1970-х годах. – Прим. ред.


[Закрыть] заявляли о наличии у них альтер эго. Это второе «Я», говорили они, и было маньяком, совершающим злодеяния. Обсуждение этих дел вызвало в свое время широкий общественный резонанс, чем отчасти объясняется довольно скептическое отношение широкой публики и присяжных к невменяемости как к доводу защиты. А потому добиться оправдания или смягчения приговора на таком основании удается редко. Пожалуй, самым громким примером притворства в истории Великобритании я бы назвала дело соэмского убийцы Иэна Хантли. Сразу же после исчезновения двух девочек, в убийстве которых его потом обвинят, Хантли давал вполне четкие и адекватные интервью для прессы, принимал активное участие в поисках детей. И только когда его наконец арестовали, предъявив неопровержимые улики, мужчина уставился в пространство, потек слюной, перестал реагировать на внешние раздражители. Полиция отправила его в больницу со строгим наблюдением в Рэмптоне на срочную психиатрическую экспертизу. Доктор Кристофер Кларк, консультант по вопросам судебной психиатрии, который руководил освидетельствованием, тогда заявил в суде: «Хотя мистер Хантли явно пытался притвориться невменяемым, у меня нет никаких сомнений в том, что он в настоящее время, а также на момент совершения убийств был физически и психически здоров. Значит, в случае признания его виновным можно считать, что он совершил эти убийства, полностью осознавая свои действия».

Зачем преступнику притворяться сумасшедшим? Человека, совершившего серьезное правонарушение, как в случае с Хантли, на это толкает нежелание отвечать на неудобные вопросы. Кажется очевидным, что официально признанная невменяемость позволяет избежать наказания по всей строгости закона.

Но не все так просто: с тех пор как парламент принял Закон о сумасшедших 1883 года, сумасшедших стали надолго упрятывать в особо охраняемые психиатрические учреждения. Когда-то это были сумасшедшие дома, где «лечили» побоями, ледяными ваннами, смирительными рубашками, даже лоботомией. Сегодня, конечно, люди считают, что охраняемый психиатрический стационар – меньшее из двух зол, эдакий «мягкий» вариант заключения. Не буду спорить: пытки в нынешних больницах неприемлемы, да и находиться в стационаре несколько приятней, чем в тюрьме. Тут и спальня с санузлом, да и меньше жестокости со стороны персонала и сокамерников. И все же это лишение свободы, а вовсе не курорт.

Кроме того, многие почему-то думают, что в психиатрической больнице их будут держать не так долго, как в тюрьме. Но зачастую все происходит ровным счетом наоборот, ведь чтобы выписаться из стационара, нужно убедить психиатра или Психиатрический трибунал[39]39
  Психиатрический трибунал – в Англии и Уэльсе (а также в Шотландии и в Северной Ирландии) правительственная организация, проводящая независимые психиатрические экспертизы. – Прим. ред.


[Закрыть], что ты полностью выздоровел. А это, мягко говоря, нелегко. Заключенного психически больного могут также приговорить к «особому режиму лечения» по статьям 37 и 41 Закона о психическом здоровье. Тогда человек рискует всю жизнь провести в больнице, и освободить его уполномочен только министр юстиции.

И вот сидит передо мной Трэвис с его странными результатами теста на интеллект, проваленным упражнением с монеткой для тестирования памяти и выдающимися навыками игры в нарды. Большие подозрения вызывало у меня поведение клиента перед доктором Уэббом, психиатром, полубогом нашего заведения, носившим галстук-бабочку и безукоризненно исполненную модную тогда стрижку маллет. Трэвис быстро сообразил, что я отнюдь не конечная инстанция. Как только рядом появлялся Уэбб, Трэвис чудесным образом превращался в хрестоматийного психа.

Особенно ярко это проявлялось на еженедельных обходах. Как и в любой другой психиатрической больнице, старший персонал охраняемого стационара регулярно совершает «смотр своих владений». Правда, ничего общего с обычным медицинским обходом у такого мероприятия нет. Тут речь идет о собрании за большим столом в ординаторской. Обычно встречу ведет психиатр, а участвуют в ней эрготерапевт[40]40
  Эрготерапия – раздел медицины, отвечающий за восстановление бытовых навыков, утраченных вследствие заболевания. – Прим. ред.


[Закрыть], социальный работник, старшая медсестра и, например, психолог-стажер, которым в этом случае была я.

Мы обсуждаем каждого пациента, его поведение, настроение, отношения с другими и вообще все с ним связанное. Медикаментозное и немедикаментозное лечение, возможность отпустить на прогулку в сопровождении, даже выписку из больницы, если состояние позволяет. Все вместе это называется «исполнением программы ухода». Пациентов часто приглашают присоединиться к собранию в самом конце, чтобы они могли обсудить ход и планы лечения, отпроситься домой на выходные или попросить замену лекарств.

Заходить в комнату, где только что все о тебе говорили, порой неловко, и я своим пациентам всегда сочувствовала. Многие считают само собой разумеющимся, что человек сам решает, как ему жить. Но в стационаре пациентам приходится полагаться на мнение команды профессионалов, обсуждающих, что происходит у обитателей палат в голове и что им на самом деле нужно. Зачастую пациенты на таких собраниях всеми силами стараются не показывать, насколько им сложно жить. Для многих это и вовсе единственный шанс увидеть доктора Уэбба – важнейшую шишку всего заведения, единственного дипломированного врача, а значит, и человека, ответственного за назначение лекарств.

Мне довелось поработать во многих психиатрических больницах. В этой, как и везде, коллектив представлял собой пеструю компанию, где у каждого свои тараканы в голове. Пассивно-агрессивный соцработник носил носки с надписью «Отвали» – и едва заметно приподнимал брючины, сверкая надписью, если кто-то его раздражал. Эрготерапевт был очень привередлив к гигиене: перед началом встречи он всем предлагал воспользоваться своим антибактериальным гелем и не прикасался к дверным ручкам и выключателям, не протерев их.

Своего начальника доктора Рентона я про себя звала всезнайкой. Помимо основной работы, он был главным врачом собственной медико-юридической клиники, специализировавшейся на психиатрии. И очень гордился тем, что юристы все чаще обращаются к нему за помощью в установлении серьезных расстройств у их клиентуры. Он никогда не упускал возможности похвастаться. Как-то раз даже отпросился в больнице под предлогом болезни, а сам отправился на телевидение, чтобы в утренней телепередаче обсудить одно местное преступление, взбудоражившее СМИ. Один из его пациентов тем утром зашел на наш «обход» и сказал, что видел доктора Рентона по телевизору. Доктор Уэбб тяжело и осуждающе вздохнул. Затем, глядя на пациента поверх очков, спросил: «У вас возникает когда-нибудь ощущение, будто телевизор разговаривает с вами? Или в передаче рассказывается о вас? Что на самом деле там транслируются ваши мысли?» Нам с эрготерапевтом тогда с трудом удалось убедить Уэбба, что измученный его вопросами пациент не выдумал этот факт и вообще галлюцинациями такого рода не страдает.