Текст книги "Темная сторона разума. Как человек превращается в чудовище"

Отношения Рентона и Уэбба иначе как петушиной конкуренцией за статус и признание назвать было нельзя. По правде говоря, Рентон Уэббу конкурентом и не был: последний, будучи психиатром, снимал все сливки. Он ездил на Aston Martin V8 Vantage Le Mans – спортивной машине, которая явно служила компенсацией каких-то его комплексов. Иногда, кстати, разрешал пациентам посидеть в салоне, а их родственникам – пофотографировать их в этот момент.

Да, это были не просто коллеги, а собрание странностей и причуд. Впрочем, такое можно найти в любом коллективе, даже если кажется, будто его члены вроде как вполне вменяемы и нормальны. Но что такое вообще норма? Правозащитница Пола Каплан[41]41
  Пола Каплан – американский психолог, правозащитница. Умерла в 2021 г. – Прим. ред.


[Закрыть] пришла к такому выводу: «Нормальность не представляет собой физический объект, как, например, стол… Она, выражаясь языком психологии, “конструкт”. Нет никакой четко определенной и реальной категории, по которой можно было бы ее определить»[42]42
  Caplan, P. J., They Say You’re Crazy: How the world’s most powerful psychiatrists decide who’s normal, Da Capo Press, 1995.


[Закрыть].

И вот как-то утром Трэвис, как обычно, зашел к нам в ординаторскую. Он был одет с иголочки, ухожен, благоухал одеколоном. Все как обычно. Он сел на стул для пациентов. Остальные расположились вокруг стола и принялись рыться в своих бумагах с очень серьезными лицами, как на совете джедаев. В какой-то момент Уэбб взял наконец свои заметки в руки и начался разговор.

Доктор поприветствовал Трэвиса и задал ему привычный вопрос: «Знаете ли вы кого-нибудь из присутствующих здесь?» Знает, разумеется, ведь уже шесть недель видит всех нас каждый день, но все равно отвечает: «Нет». Далее рутинная процедура: мы формально знакомимся с ним, Трэвис кивает головой, чуть-чуть ерзая на своем стуле, чего я никогда не замечала за ним в личных беседах с глазу на глаз.

Уэбб решил поинтересоваться, как пациент себя чувствует в последнее время, но не успел закончить фразу… Трэвис вдруг откинулся на стуле, закрыл лицо руками, вполне убедительно изображая отчаяние, а потом начал яростно трясти головой. В какой-то момент он повернул голову влево и вскочил со стула, как если бы его что-то напугало.

– Вас беспокоят голоса, необычные ощущения? – продолжил Уэбб. Глаза Трэвиса расширились, как будто к нему обратился сам Господь Бог. – Голоса? – Понизив немного голос, он продолжал: – Даааа… Голоса. Злые голоса.

Уэбб взял со стола свою ручку Mont Blanc[43]43
  Mont Blanc – торговая марка немецкой фирмы Montblanc, производителя очень дорогих авторучек. – Прим. пер.


[Закрыть]. Это был верный признак – что-то сейчас будет. Трэвис (да и все вокруг) немного приподнялся на стуле, словно ребенок в ожидании второй порции пудинга.

Размахивая ручкой словно волшебной палочкой, Уэбб пояснил Трэвису, что адвокат последнего запросил информацию о готовности подсудимого предстать перед судом. И стал зачитывать монотонным голосом многократно отработанный монолог, который я уже не раз слышала:

– Способность отвечать перед судом определяется Законом об уголовном процессе 1991 года, статья «Невменяемость и неспособность отвечать перед судом». Согласно закону, мы должны выяснить, понимаете ли вы суть предъявляемых вам обвинений.

Последние четыре слова Уэбб проговорил медленно и громко, на случай, если пациент вдруг еще и оглох.

Трэвис уставился в пустоту поверх моего плеча, сделав совершенно пустую, безучастную мину: идеальная актерская игра! Я мысленно сняла перед ним шляпу за столь безукоризненное представление классического сумасшедшего, но при этом отметила, что капилляры в ушах клиента порозовели. Это значит, у него поднялось давление – верный признак того, что он прекрасно понимает, о чем идет речь.

Уэбб продолжил:

– Мы также должны уточнить, понимаете ли вы последствия признания или непризнания своей вины, способны ли вы разговаривать с вашим адвокатом, анализировать улики, отстаивать свою точку зрения перед присяжными.

Все тот же пустой взгляд мимо, быстрое моргание, едва заметные кивки головой. Уэбб добавил на повышенных тонах:

– Трэвис, вы понимаете, что вам предстоит на суде?

Мяч в игре – головы медленно развернулись в сторону клиента. А тот смотрел еще пару секунд пристальным взглядом на Уэбба, взял листок бумаги со стола перед собой, положил уголком к себе в рот и начал потихоньку жевать.

Порой, возвращаясь в свой кабинет после очередного такого «обхода», я проходила мимо садика и видела в окно тот дальний его угол, где когда-то, до того как правительство озадачивалось вопросами здорового образа жизни, была курилка. Нередко туда усаживался покурить пациент, которого только что отпустили с «допроса». Как правило, те, кто страдает психическими расстройствами, могут там расслабиться. Они понимают, что за ними уже не наблюдают несколько пар глаз врачей, и потому ведут себя «естественно»: разговаривают с голосами в своей голове, жестикулируют. Лица их спокойны. А в ординаторской они, напротив, напряжены и изо всех сил пытаются изобразить нормальность.

С Трэвисом все было наоборот. Он доел бумажку, и его вывел медбрат. После этого я поделилась с коллегами мыслями о необычных результатах психометрии, о вероятной симуляции. Трэвис поведал мне о целой куче малосовместимых симптомов, это должно было вызвать подозрения у других психиатров. Но никто не обратил внимания на мои доводы. Меня вообще не услышали. Возможно, мое стремление казаться компетентным психологом тогда помешало отстоять до конца свое мнение. Сейчас, будучи уже опытным специалистом, я бы билась до конца. Но тогда я решила, что, наверное, чего-то не понимаю. Или не замечаю то, что видят более опытные «старшие коллеги».

Разобравшись до конца в поведении Трэвиса, я смогла бы по-настоящему проявить себя в новой роли. Проводя по многу часов в больнице, занимаясь по вечерам своей магистерской диссертацией, я, по сути, жила на работе. Не сомневаюсь, что окружающим я казалась строгой, «правильной» формалисткой, а на самом деле лишь пыталась компенсировать собственную тревогу.

После случая на вокзале в Шеффилде приступы сильного головокружения и тошноты повторялись. В конце концов мне поставили диагноз: болезнь Меньера, серьезное дегенеративное заболевание внутреннего уха, которое могло привести к правосторонней глухоте, одновременно необратимо нарушив способность сохранять равновесие. Я училась заранее выявлять «тревожные звоночки», предвещающие очередной приступ: звон, жужжание, шум, боль в ушах, искажение слуха, потерю координации, ощущение лопающегося воздушного шарика в голове. Мысль о том, что я, изо всех сил изображающая профессионального психолога, вдруг свалюсь в обморок, вызывала у меня ужас. Я даже не могла сказать точно, где заканчивается тревожный синдром и начинается Меньер.

Если я, находясь на работе, понимала, что вот-вот случится приступ, то тихонько уходила в свой кабинет, чтобы никто не увидел, как я мечусь в горячем поту, теряю сознание или пытаюсь с помощью дыхательных упражнений предотвратить паническую атаку. Стараясь сохранять невозмутимость, я медленно перебиралась к себе в кабинет, стараясь не свалиться по дороге. Наверное, моя походка заставляла тех, кто смотрел на меня со стороны, думать, что я очень горда и неприступна и что у меня все под контролем. А на самом деле я так пыталась скрыть ото всех свою слабость. И прикладывала огромные усилия на поддержание определенного образа. Будь я сама своей же пациенткой, то заподозрила бы неладное.

Итак, мне стало очевидно, что Трэвису поставят психиатрический диагноз. Мы часто говорим о человеке «абсолютно безумен», но редко слышим «абсолютно нормален». В диагностических руководствах такой формулировки нет, хотя диагнозов они содержат предостаточно (в одном только DSM их сейчас порядка трехсот, каждый включен в реестр решением комитета самых влиятельных психиатров мира, в большинстве своем еще и зарабатывающих на фармацевтике). Иные из моих коллег даже добавили в анамнез Трэвиса «носит наушники и солнцезащитные очки», как будто это доказывало наличие галлюцинаций. А что если человек хочет жарким солнечным днем послушать музыку? Другой коллега сообщил о «суточной изменчивости настроения» Трэвиса: тот был активен днем, рано ложился спать, не хотел общаться с персоналом во время ежечасных вечерних проверок. Мне лично все это странным не казалось, я и сама не люблю разговаривать с людьми, которые будят меня посреди ночи. Но я поняла, что любой, даже самый обычный образ действий в психиатрической палате может показаться странным. Границы между нормой и симптомами расстройства настолько размыты, что, кажется, их и вовсе невозможно провести.

Отсюда следует вполне закономерный вопрос: а насколько вообще точен тот или иной диагноз в психиатрии? Вспомним классический эксперимент, поставленный американским психологом Дэвидом Розенханом в 1973 году[44]44
  Rosenhan, D. L., On being sane in insane places, // Scheff, T. J. (ed.), Labeling Madness, Prentice-Hall, 1975.


[Закрыть]. Он собрал группу самых обычных людей, отправил их в разные психиатрические больницы, попросив пожаловаться на голоса в голове – классический признак шизофрении. Всех восьмерых госпитализировали. Никто из них не продемонстрировал аномального поведения и не упоминал повторно никаких голосов, но при этом большинство были признаны психически больными. Им прописали лекарства. Известно, что в карточке одного из псевдопациентов кто-то из персонала даже отметил: «Пишет от руки». Выходит, тот, кто пользуется ручкой по ее прямому назначению, теперь должен вызывать подозрение. К счастью для наших тайных пациентов, у всех через три недели «наступила ремиссия», после чего их выписали.

Эксперимент Розенхана обсуждал весь мир. Да, это дело давнее, но все же данный случай напоминает нам, что диагностика в какой-то мере произвольна. А также о том, что мы часто анализируем поведение других, пропуская его сквозь призму собственных ожиданий. Любой поступок человека с психическим расстройством сочтут безумием, равно как любой поступок злодея автоматически сочтут злом.

Доктор Уэбб тогда поставил Трэвису диагноз шизоаффективное расстройство – гибридная формулировка, охватывающая целый спектр психотических симптомов, в том числе галлюцинации, бред, экстремальные перепады настроения. Клиенту выписали медикаменты, да только вряд ли Трэвис их принимал: он сбежал сразу же, как психиатр вынес свой вердикт.

В любом режимном учреждении окна можно лишь приоткрыть, но не открыть полностью; это помогает предотвращать как побеги, так и самоубийства. Но когда к Трэвису зашли утром с очередной проверкой, выяснилось, что он решил вопрос радикально: снял всю раму целиком с помощью шуруповерта. Наш герой завел роман с медсестрой, работавшей тем летом в ночную смену. Она-то и снабдила его инструментом и сотовым телефоном, по которому они обсуждали план побега. Так нашлось объяснение его «изменчивому настроению» и подозрительно раннему отходу ко сну. Он переписывался с девушкой, а также оттачивал навыки работы со своим электроинструментом (нет, это не эвфемизм).

Трэвиса нашли три дня спустя в доме той самой медсестры, располагавшемся чуть дальше по той же улице. Не слишком изобретательно, но каждому свое, что тут поделать. В больницу он не вернулся: за эти три дня уголовное преследование прекратили. Такие дела вообще часто рассыпаются. Новых обвинений никто не предъявлял, а то, что Трэвис полностью в своем уме, теперь было ясно всем, так что он мог идти на все четыре стороны. Судьба помогает храбрым.

День-два все в больнице обсуждали случившееся, а потом позабыли. Но не я. Трэвис преподал мне два важных урока. Во-первых, глупо видеть в людях лишь пациентов или заключенных. Во-вторых, вменяемость – понятие растяжимое. Пока мы на обходе ломали копья, жарко спорили о том, какой диагноз поставить будущему беглецу, и изображали из себя крутых экспертов, единственным вменяемым среди нас оставался сам пациент.

И еще один важный вывод сделала я из этого случая: притворство может быть полезным, по крайней мере в краткосрочной перспективе, но по большому счету выгоднее быть честным. Я узнала всю правду о Трэвисе, все мои подозрения подтвердились, и тогда мне стало ясно, что я могу и даже обязана доверять собственному мнению. Так окончилось мое собственное притворство: я перестала изображать из себя психолога и попыталась на деле стать им.

5. Знахари и промыватели мозгов

Когда твое единственное орудие – это молоток, возникает соблазн видеть в любой проблеме гвоздь.

Абрахам Маслоу «Психология бытия»

– Я отвергаю вашу шизофрению! Я отвергаю вашу шизофрению!

Низкий, глубокий голос Маркуса раздавался из-за закрытой двери с такой силой, что могло показаться, будто там священник проводит ритуал экзорцизма[45]45
  Экзорцизм – изгнание нечистой силы. – Прим. пер.


[Закрыть]. Маркус выкрикивал свои протесты медсестре, которая пыталась уговорить его, присев на корточки у двери с другой стороны.

В этой тюремной больнице кроме меня работали еще двое психологов и четыре ассистента. Здание выглядело не лучшим образом, учитывая, что здесь должны были врачевать души. Бетонный монолит 1960-х годов, спрятанный среди зарослей, проселочных дорог и полей, был старым и «дряхлым», как и все внутри, включая сломанный держатель для бумажных полотенец в туалете персонала. Кровати и другая мебель в палатах были прочно привинчены к полу. Это не только ограничивало возможности для фэншуй, но еще и не позволяло пациентам забаррикадироваться в палатах. Но Маркус устроил баррикаду из собственного тела, улегшись поперек двери всем своим длинным, тощим телом. Я бегом бросилась на помощь медсестре. Мне стало ясно, что, удерживая дверь в закрытом состоянии, Маркус скоро выбьется из сил. Впрочем, все его старания были тщетны: в тюремных больницах двери подвешены на петлях так, что открываются в обе стороны.

Невнятные крики эхом разносились по всему коридору. А потом Маркус очень четко и разборчиво прокричал:

– Я убил своего брата! Я убил его!

Он не бредил. Маркус действительно убил своего старшего брата, Раймонда, дважды ударив его ножом в спину. Орудие преступления пробило правое легкое и вызвало смертельный пневмоторакс. Все произошло средь бела дня у ворот парка. Четырехлетняя дочь Маркуса сидела в детском сиденье в машине Раймонда и видела все происшедшее.

Подбежав к двери палаты, я остановилась, не вмешиваясь. В психиатрических больницах работают очень опытные сестры, умеющие справляться с подобными ситуациями. Обычно помощь им не нужна. Но дело было поздним вечером, персонала в такое время бывает меньше (я задержалась, чтобы закончить отчет). В общем, я решила понаблюдать.

Сестра держала в руках небольшой бумажный стаканчик, напоминающий форму для мини-кекса. В таких стаканчиках больным разносят таблетки. За ее спиной стоял санитар: одна рука свободно опущена, другая подпирает подбородок, словно у роденовского «Мыслителя». Похоже, он предчувствовал проблемы. Такая поза демонстрирует обеспокоенность и внимание. Руки располагаются так, чтобы можно было мгновенно перейти к действию – либо отразить нападение, одновременно защищая лицо и корпус, либо удержать руку или голову нападающего. Все работники психиатрических больниц умеют давать отпор агрессии. Впрочем, сегодня применение физической силы к пациенту считается самой крайней мерой, и упор делается на деэскалацию – переговоры с целью избежать насилия и конфронтации. Оруэлл гордился бы лингвистическими уловками, применяемыми для описания таких приемов. То, что раньше называлось «надзором и заключением», сегодня называется «заботой и ответственностью».

Но, как бы это ни называлось, невозможно требовать от испытывающих огромные нагрузки и получающих весьма скромные зарплаты работников психиатрических больниц, чтобы они вступали в серьезное физическое противостояние с людьми, неспособными действовать рационально или предсказуемо. Пациент, находящийся в состоянии возбуждения, не испытывает приятных чувств, когда его удерживают четверо санитаров. Подобный опыт способен напугать любого. (К счастью, мне самой пришлось применить эти приемы на практике лишь единожды. Как только я схватила пациента за руку, он рухнул на пол, прижав согнутые руки к груди, будто приготовил их для наручников. Было совершенно ясно, что он давно отработал этот прием. В больнице пациент находился более десяти лет. Позже он рассказал мне, что чужие люди прикасались к нему только для того, чтобы связать.)

Сестра, сидевшая возле двери, была мне незнакома. Она работала в ночную смену, поэтому раньше наши пути не пересекались. Выглядела она внушительно, как директриса закрытого пансиона. С Маркусом разговаривала решительно, но тон ее был неприятно покровительственным.

– Если ты не примешь таблетки, то будешь очень плохо себя чувствовать, – твердила она, пытаясь уговорить пациента выпить лекарство.

Тот отвечал набором слов и обрывков предложений:

– Не возвращайте… насилие… промывание мозгов… дети плачут… свечение над моей головой…

Чистый поток сознания или словесный винегрет. В последнее время так говорили о непоследовательных и импульсивных публичных заявлениях Дональда Трампа. В психиатрии так называют симптом, характерный для острого психоза. Словесный винегрет напоминает бессвязные предсказания древних оракулов, поскольку состоит из, казалось бы, случайных и не связанных между собой слов, словно исходящих прямо из сознания в произвольном порядке. Со стороны это может показаться бредом, но если воспринимать слова как некую своеобразную поэзию или загадку-ребус, в них обнаруживается смысл. Нужно лишь запастись временем и терпением для расшифровки кода.

Слова Маркуса были непонятны ни мне, ни другим работникам больницы, но он явно хотел сообщить нам что-то важное, выразить свое мучительное, нечеловеческое горе. Чуть позже его речь стала более связной. Хриплым, надтреснутым голосом он прорычал:

– Я не болен! Это ты больна на всю голову!

Возбуждение и стресс Маркуса нарастали на глазах.

– Я убил своего брата! Из-за тебя!

– Нет, Маркус, – ответила сестра. – Во всем виновата болезнь. Поэтому я принесла лекарства. После них тебе станет лучше.

– Убирайся из моего дома! Я отвергаю твою шизофрению!

Он твердил это все громче и настойчивее, хотя разговор по-прежнему оставался бесплодным. Собеседники говорили на одном языке, но казалось, что они с разных планет. Маркус злился, чувствуя, что его не слышат, а медсестра старой школы, несмотря на лучшие намерения, никак не могла этого понять.

Мы с санитаром переглянулись. Между нами проскочила искра взаимопонимания. Я сделала знак, что собираюсь вмешаться. Помахала сестре и опустила руку – сигнал, что ей следует уступить мне место. Но она меня не знала и не обратила внимания на мой жест. И продолжала настаивать на своем.

Я почувствовала, что напряженность нарастает и мне необходимо что-то предпринять. Сделав шаг вперед, я сказала:

– Маркус, это Керри.

– Знахарка! Знахари и промыватели мозгов!

Сестра посмотрела на меня и уже открыла было рот, чтобы что-то возразить, но я ее опередила:

– Маркус, я понимаю, что вы сильно расстроены. Расскажите мне, что случилось.

Все замолчали.

– Я убил своего брата, – сказал Маркус.

– Да, да, вы это сделали. Вы убили своего брата.

Медсестра поднялась и отступила назад, поджав губы. Я максимально тактично предложила ей дать нам немного времени, чтобы поговорить. Она может вернуться минут через пятнадцать.

Я присела рядом с Маркусом и стала его слушать. Дверь была приоткрыта, и я села напротив него. Я почти не говорила, пытаясь осмыслить его слова. Иногда достаточно просто посидеть рядом с человеком, помочь ему выразить свои чувства и не бояться его боли и горя. Маркус совершил ужасный и непоправимый поступок. Нечто такое, чего нельзя ни объяснить, ни исправить лекарствами.

Когда он немного выговорился, вернулась сестра. Она молча вручила ему таблетки и стакан воды, а потом ушла. До моего ухода я ее больше не видела. Когда я попрощалась, она не ответила.

В день, когда Маркус убил брата, ему показалось, что Раймонд одержим демонами.

Несколько недель Маркуса преследовали реалистичные видения, в которых брат его избивал. Эти кратковременные, но яркие образы были для моего подопечного мучительны. Болезнь заставила его поверить, что они нарочно внедрены в его разум – в наказание. Злобные внутренние голоса твердили, что они управляют Раймондом, терзают его и все это – вина Маркуса. В разуме несчастного царил полный хаос, в котором и зародилась единственная четкая мысль: надо убить брата.

После ареста Маркусу поставили диагноз «шизофрения». Этим термином, как часто бывает в психиатрии, называли самые разные состояния сознания. Шизофрения включает в себя все: галлюцинации (визуальные, слуховые, осязательные или обонятельные), бред (веру в необычные факты и события), путающиеся мысли, неспособность сосредоточиться, отсутствие эмоций и желаний.

Это один из самых широко и разнообразно применяемых ярлыков. Понятие о шизофрении продолжает расширяться и изменяться с течением времени. К сожалению, сегодня данный термин приобрел уничижительный и даже оскорбительный оттенок, который не оставляет места для нюансов и не позволяет увидеть индивидуальные особенности личности. Просто мрачный и тяжелый пожизненный диагноз. Врачам кажется, что они понимают природу и характер такого состояния. Более того, медицинский термин проник в поп-культуру и живет там своей жизнью. «С шизофренией ты никогда не будешь страдать от одиночества», – гласит бородатая шутка. А Билли Коннолли[46]46
  Билли Коннолли – британский комик. – Прим. пер.


[Закрыть] переделал старинный стишок: «Розы красные, фиалки синие, я шизофреник, и мое второе я тоже!»

Обычно, говоря о шизофрении, вспоминают Нормана Бейтса, доктора Джекилла и мистера Хайда или Безумного Шляпника. Сегодня «шизиком» называют того, кто быстро выходит из себя или в состоянии ярости становится совершенно другим человеком. Но это не шизофрения, а обычный гнев.

Шизофрению часто связывают с опасным или преступным поведением – в фильмах ужасов полным-полно свихнувшихся маньяков с топорами. В 2012 году было проведено исследование голливудских фильмов, затрагивающих эту тему[47]47
  Owen, P. R., Portrayals of schizophrenia by entertainment media: a content analysis of contemporary movies. // Psychiatric Services, 63(7), pp. 655–659.


[Закрыть]. В период с 1990 по 2010 год было выпущено сорок кинолент, герои которых имели такой диагноз, причем более чем в 80 % случаев они демонстрировали склонность к насилию, а примерно треть из них совершали убийства.

И это не просто вымысел кинематографистов: насильственные преступления – самая частая и повторяющаяся тема, связанная с шизофренией, в выпусках новостей.

Но стереотипы рушатся, когда вспоминаешь, что такой диагноз имеет почти 1 % населения планеты, точнее, десятки миллионов людей. Если бы все они были склонны к насилию и убийствам, то на улицах мы должны были бы постоянно спотыкаться о трупы.

В действительности же в Великобритании ежегодно от 50 до 70 убийств совершается людьми, которые, подобно Маркусу, испытывали в момент убийства серьезные психические проблемы[48]48
  50 и 70 дел… См. ‘Violence and mental health: the facts’, 2019, Time To Change, accessed at www.time-to-change.org.uk/mediacentre/responsible-reporting/violence-mental-health-problems.


[Закрыть]. Конечно, это тоже очень много, и все мы должны стараться предотвратить такие трагедии. Но бо́льшая часть из 220 тысяч англичан, которым поставлен данный диагноз, живут неприметной, мирной жизнью. Это самые обычные люди, которых можно встретить на улице, в офисе и местном пабе. Они не представляют ни малейшей угрозы для окружающих. Но истории их жизни не повысят газетные тиражи, поэтому нам с вами рассказывают исключительно ужасы.

Почему же одни шизофреники опасны для общества, а другие – нет? Исследования[49]49
  Risk distortion and risk assessment. // Sidley, G., Tales From The Madhouse, PCCS Books, 2015.


[Закрыть] показывают, что ответ на этот вопрос зависит от множества факторов, определяющих человеческое существование. Риск насилия обычно бывает связан с другими обстоятельствами и проблемами, далеко не всегда связанными с психическим здоровьем человека. К числу таких факторов относится наркомания, но не только она. Большую роль играет также отсутствие близких отношений, психологической поддержки, опыт насилия в прошлом – в качестве жертвы или преступника. Но, как бы ни старались СМИ убедить нас в обратном, уровень агрессии со стороны людей с шизофренией в анамнезе практически не превышает того же показателя среди тех, кто не имеет диагноза. Разница настолько невелика, что с уверенностью говорить об особой склонности шизофреников к насилию просто невозможно.

На рубеже тысячелетий потребность в койках в тюремных психиатрических больницах резко возросла. Достаточно взглянуть на финансовые отчеты пенитенциарной системы Великобритании того времени, чтобы понять: уровень финансирования и инвестиций в систему безопасности значительно превышал уровень расходов на раннее предотвращение кризиса в области психического здоровья. Фактически расходы на психиатрические больницы среднего и строгого режима составляли одну пятую от расходов на психиатрическую помощь взрослому населению. Деньги тратились на наказание, а не на предотвращение. Когда-то я была почти что единственным судебным психологом на целый регион, сегодня в тюремных больницах появляется все больше таких специалистов. Но многие приходят из пенитенциарной системы и несут с собой определенную философию и особый подход к взаимодействию с пациентами.

Раньше (и теперь тоже) программы работы в таких заведениях строились по строгим пошаговым руководствам. Занятия проводились в группе: составлялась группа из тех, кто совершил сексуальные преступления, группа преступников-поджигателей, группа по управлению гневом и т. п. Для каждой проводились просветительские и когнитивно-поведенческие встречи, призванные обучить участников новым отношениям, ценностям, убеждениям и моделям поведения, необходимым в нормальной жизни. Основанные на догматической методологии программы проводились не только психологами, но и другим персоналом – словом, наставником мог стать любой, кто усвоил схему работы и прошел краткий курс подготовки. Труд психолога превратился в механическую рутину: читаешь описания программы и опросники, пишешь отчеты по шаблонам, выставляешь оценки по готовым шкалам, где необходимо лишь поставить галочки в нужных клеточках. Создалось странное положение: пациенты никогда не появлялись на занятиях в смирительных рубашках, а вот психолог оказался связанным по рукам и ногам.

Я всегда была сторонницей когнитивно-поведенческой терапии и других методов, с успехом применяемых для решения разнообразных проблем, таких как фобии и перепады настроения. Но эффективность подобных приемов для предотвращения преступного рецидива все еще вызывает сомнения[50]50
  Falshaw, L. и др., Searching for “What Works”: an evaluation of cognitive skills programmes. Home Office Research, Findings 206, 2003. Критика – см. Forde, R. A., Bad Psychology: How forensic psychology left science behind, Jessica Kingsley Publishers, 2018.


[Закрыть]. Иногда в искусственной среде тюрьмы или тюремной больницы казалось, что человек действительно меняет свое отношение к жизни и готов скорректировать свое поведение. Однако невозможно было с уверенностью утверждать, что он сохранит такой настрой и в будущем, когда окажется в реальном мире. Уверенность в том, что стандартизированные групповые занятия полезны, таяла с каждым днем. Я видела, что мы просто учим пациентов говорить то, что, по их мнению, хочет услышать тюремный психолог…

Но Маркус был другим. Он постоянно твердил: «Я отвергаю вашу шизофрению». Куда бы ни шел, повторял одно и то же. И на каждом занятии он делал одни и те же заявления: громогласно обвинял нас, старший персонал, во всех грехах и обзывал «знахарями и промывателями мозгов».

Несмотря на большие дозы нейролептиков, которые он принимал очень неохотно, Маркуса по-прежнему мучили внутренние голоса. Из его палаты часто доносились ожесточенные споры, хотя он находился там в одиночестве. Все было достаточно безнадежно: «параноидальное расстройство, сопротивляется лечению, не идет на контакт» – вот что было записано в его характеристиках.

Подсознательно на нашу негативную оценку представляемой им опасности для общества мог влиять еще один факт. Он был чернокожим.

В 2002 году, незадолго до появления Маркуса в больнице, был составлен так называемый «Запрос Беннетта»[51]51
  http://image.guardian.co.uk/sys-files/Society/documents/2004/02/12/Bennett.pdf.


[Закрыть]. Поводом к этому послужила смерть в тюремной больнице среднего режима Дэвида Беннетта, темнокожего выходца из Вест-Индии. Пациент умер после того, как был связан санитарами. В ходе расследования выяснилось, что персонал психиатрических больниц считает черных подопечных «более агрессивными, доставляющими больше проблем, более опасными и хуже поддающимися лечению». Поэтому им прописывали более высокие дозы препаратов, чем белым с теми же диагнозами. Было установлено, что представители этнических меньшинств в шесть раз чаще госпитализируются принудительно, остаются в психиатрических клиниках гораздо дольше и намного чаще подвергаются электрошоковой терапии вместо психологического лечения или «разговорной терапии». Короче говоря, оказалось, что в психиатрической службе Великобритании царил дух расовой дискриминации[52]52
  Is Britain Fairer? // Equality and Human Rights Commission (EHRC), October 2018, www.equalityhumanrights.com/en/publication-download/britainfairer-2018. См. также Servicegovuk, 2019, www.ethnicity-facts-figures.service.gov.uk/health/access-to-treatment/detentions-under-the-mental-health-act/latest.


[Закрыть]. Я не раз сталкивалась с откровенным и неприкрытым расизмом в тюрьмах, но в тюремных психиатрических больницах ситуация еще страшнее в силу того, что они еще менее на виду. Недоверие Маркуса к сотрудникам больницы было вовсе не настолько иррациональным, как могло показаться.

Он вырос в Бирмингеме, куда его семья перебралась с Ямайки. Отец приехал в 60-е годы вместе с другими представителями поколения «Виндраш»[53]53
  Поколение «Виндраш» – волна эмигрантов из Вест-Индии в Великобританию в 1948–1971 гг. Первая партия переселенцев прибыла на корабле Empire Windrush. – Прим. пер.


[Закрыть]. Враждебность по отношению к темнокожим была в ту эпоху очень сильна, и общество эти настроения одобряло. Отец Маркуса нашел работу, стал таксистом, но входить в пабы, куда он привозил и откуда увозил своих клиентов, ему было нельзя. Таблички «Цветным вход воспрещен» висели повсеместно. Всего несколькими годами ранее консерватор Питер Гриффитс выиграл местные выборы в Сметике[54]54
  Сметик – город в окрестностях Бирмингема. – Прим. ред.


[Закрыть] под лозунгом: «Если хочешь иметь ниггера соседом, голосуй за лейбористов». Расизм в этом регионе был настолько силен, что в 1965 году в Сметик приехал американский политический активист Малькольм Икс[55]55
  Малкольм Икс (Эль-Хадж Малик эш-Шабазз) – афроамериканец, исламский духовный лидер, защитник прав чернокожих. – Прим. ред.


[Закрыть]. Всего через девять дней после этого визита его застрелили в Нью-Йорке. Маркус рассказывал, как его отец однажды решил пойти в бар, наплевав на все запреты. Семейная легенда гласила, что, придя туда, он снял табличку «Черным, ирландцам и собакам вход воспрещен», и с тех пор она украшала кухню в его доме.

Эта исполненная пафоса сцена была так же печальна, как вся биография Маркуса. Обожаемый папа умер, когда сыну было всего шесть. Следующие десять лет он прожил в двухкомнатной квартире с матерью и старшим братом. Периодически с ними жила еще и бабушка.

В детстве Маркус был тощим и запуганным ребенком. Он постоянно оставался в тени старшего брата Раймонда, который был крупнее и харизматичнее. Их бабушка фанатично верила в ведьм и злых духов. Внуки ее побаивались. Как-то зимой в доме протекла крыша и по стене кухни потекла вода. Старушка заявила, что это дело рук злого демона, вселившегося в Маркуса. Чтоб изгнать беса, она положила мальчика на кухонный стол и заставила Раймонда держать его, пока лупила его кожаным ремнем. В конце концов вмешалась мать, которая вообще крайне редко открыто выступала против бабушки.

После того как я узнала об этой истории, вопли Маркуса о «знахарях и промывателях мозгов» приобрели для меня иной смысл. Мы, медики, конечно, не были знахарями. Мы никогда не использовали петушиной крови, хотя наша приверженность к препаратам сомнительной эффективности и магическим формулам терапевтических руководств наводила на размышления. Но, так или иначе, внушить уважение к себе было нам не по силам.