Текст книги "Охота на Джека-потрошителя"

– Ну, если кто-нибудь из наших слуг знает интимные подробности жизни отца до смерти матери, то это мистер Торнли, – сказала я.

Камердинер одевал моего отца для каждого выхода и знал, когда и где тот находится в любое время. Вероятно, он знал отца так же хорошо – если не лучше, – как его знала мама. Если бы он не стал слишком старым, чтобы выполнять свои обязанности, то, я уверена, он по-прежнему находился бы рядом с отцом.

– Все будет хорошо, Уодсворт. Мы или получим ответы на наши вопросы, или нет. Но по крайней мере мы съездили и попытались.

Вспышка молнии осветила темное небо, будто титаны сотрясали небеса. Вслед за ней прогремел гром, напоминая мне о родителях. Когда я была маленькой и боялась гроз, налетавших на Лондон, я сворачивалась клубочком на коленях у мамы, а отец рассказывал мне, что гром – это шум, который издают ангелы, когда играют в кегли. Мама вызывала кухарку, и та приносила нам карри и лаваш, напоминающие о родине бабушки, а потом рассказывала мне истории о героинях из дальних мест. С тех пор я почти полюбила грозу.

Вскоре, слава богу, наше путешествие в карете закончилось. Мы съежились под зонтом у двери маленького каменного домика, стиснутого со всех сторон такими же домиками, похожими на коровники. Томас постучал, потом отступил на шаг, позволяя мне первой встретиться с бывшим слугой.

Дверь со скрипом открылась – ее петли очень нуждались в хорошей смазке, – и из дома лениво поплыл неприятный запах вареных овощей. Я ожидала увидеть знакомые морщинки вокруг добрых глаз и снежно-белую голову.

Я не ожидала увидеть молодую женщину с ребенком, привязанным у бедра, которая вовсе не обрадовалась неожиданной помехе в делах в послеполуденное время. Ее рыжие волосы были заплетены в косу, уложенную в узел на затылке, одежда была сильно поношенной, с заплатками на локтях. Выбившиеся прядки волос обрамляли лицо, и она безуспешно пыталась сдуть их, чтобы они не падали на глаза.

Томас тихо кашлянул, подталкивая меня к действию.

– Я… простите меня. Я… я ищу одного человека, – заикаясь, выговорила я, бросив взгляд на номер 23 на двери, – по-видимому, у меня неправильный адрес.

Было нечто пугающее в том, как она стояла и в упор смотрела на меня, но мы проделали весь этот путь, и я не собиралась отступать перед неприязненным к себе отношением. Она медленно окинула взглядом Томаса. Дважды.

Она мне напоминала человека, которого соблазняет сочный на вид стейк, и мне это совсем не понравилось.

Я откашлялась, и тут небо прорезала еще одна вспышка молнии.

– Вы случайно не знаете, где я могу найти мистера Торнли?

Младенец выбрал этот момент, чтобы поднять вой, и молодая женщина бросила на меня гневный взгляд, будто это я выпустила сидящего в нем дьявола, а не удар грома. Успокаивая орущего демона, она нежно похлопала его по спинке.

– Он умер.

Если бы Томас не схватил меня за руку, чтобы поддержать, я могла бы упасть назад.

– Он… но… когда?

– Ну, он пока не совсем умер, – призналась она. – Но ему уже недолго осталось пребывать в этом мире. Если он проживет эту ночь, это будет чудо, – она покачала головой. – Бедняга стал совсем не похож на себя. Лучше сохраните прежнюю память о нем, иначе вас потом долгие годы будут мучить кошмары.

Та часть меня, которая была полной теплого сочувствия, хотела бы произнести слова сожаления по поводу предстоящей кончины нашего бывшего слуги, но это был наш единственный шанс узнать о местонахождении отца во время убийств и о его возможной связи с мисс Эммой Элизабет Смит.

Я выпрямилась, воображая, будто вены в моем теле – всего лишь стальная проволока, холодная и бесчувственная. Теперь настал момент найти тот научный переключатель, о котором говорил Томас.

– Мне совершенно необходимо повидать его. Это очень важно. Вы ведь не откажете мне в возможности попрощаться с дорогим другом, особенно если он на смертном одре, не так ли?

Молодая женщина с открытым ртом смотрела на меня, потом закрыла его. Свободным бедром она толкнула дверь, распахнула ее и нетерпеливым взмахом руки пригласила нас войти. Потом выпятила подбородок в сторону вешалки в углу.

– Поставьте там зонтик и проходите, раз так, – произнесла она. – Он наверху, первая дверь направо.

– Благодарю вас, – я пересекла крохотную прихожую и поспешно направилась к истертой лестнице. Томас шел за мной по пятам. Запах вареной капусты преследовал нас, пока мы поднимались наверх, усиливая неприятные ощущения в моем желудке.

Когда я добралась до последней ступеньки, женщина насмешливым тоном крикнула.

– Сегодня ночью вас будут преследовать кошмары. И лучшие простыни на свете вам не помогут. Не говорите, что я вас не предупреждала, миледи.

На этот раз, услышав удар грома, я содрогнулась.

Глава 9
Послание из могилы

Жилище Торнли, Рединг

11 сентября 1888 г.

Марлевые занавески – которые, наверное, когда-то были белыми – парусом рванулись навстречу нам, словно две разлагающиеся руки, отчаянно молящие об избавлении от страданий.

Если бы меня заставили долго пробыть в этой напоминающей могилу комнате, я уверена, я бы пришла в такое же отчаяние. Капли дождя стучали по подоконнику, но я не посмела закрыть окно.

На маленькой железной кровати с полосатым матрасом лежало тело, похожее на скелет; оно выглядело почти неживым. Бедняга Торнли съежился и превратился в хрупкий остов, туго обтянутый серой кожей. Из открытых болячек на его торсе и руках текла смесь крови и гноя, издающая запах гнилого мяса, который мы ощутили еще у двери. Трудно сказать точно, но он, по-видимому, болел какой-то формой проказы.

Я закрыла нос тыльной стороной ладони и уголком глаза заметила, что так же поступил Томас. Этот запах можно было назвать самое меньшее ошеломляющим, а картина перед нами была самой ужасной, какую я когда-либо видела.

Это о многом говорит, так как я видела разложившиеся внутренности покойников бесчисленное число раз во время вскрытий у дяди.

Я зажмурилась, но эту страшную картину будто выжгли на внутренней поверхности моих век.

Я могла бы счесть его давно умершим, если бы его слабо поднимающаяся и опускающаяся грудь не подтверждала то, что видели глаза. Если бы я была суеверной, я бы поверила, что он – один из тех оживших мертвецов, которые бродят по болотам Англии и похищают души людей.

Или поедают людей.

Всю жизнь меня интересовали биологические аномалии, например слоновая болезнь, гигантизм, сросшиеся близнецы и врожденное отсутствие пальцев, но это деяние Господа казалось слишком жестоким.

Молодая женщина была права. Это место способно порождать ночные кошмары.

Занавески делали мокрый вдох, потом выдох, влага заставляла их прилипать к дереву, а потом освобождаться при следующем порыве грозового ветра.

Я сделала вдох через рот. Нам нужно было или бежать снова вниз – и предпочтительно до самой железнодорожной станции, крича от ужаса, – или следовало немедленно заговорить с этим беднягой.

Я бы выбрала первое, даже если это означало бег под дождем в ботинках на высоких каблуках с риском сломать шею, но именно второе нам предстояло сделать.

Томас ободряюще кивнул, потом вошел в комнату, оставив меня стоять, прислонившись к дверной притолоке, и искать опору только в собственном рассудке. Если он в силах это сделать, то и я смогу.

Если бы только мое тело поспевало за смелостью мыслей.

Он придвинул к кровати два стула – их ножки протестующе заскрипели, – потом жестом пригласил меня сесть. Ноги перенесли меня через комнату по собственной воле, а сердце пустилось в галоп. Я спрятала руки в складках юбки, когда села. Мне не хотелось, чтобы бедный Торнли увидел, как сильно они трясутся; ему и так приходится достаточно страдать.

Жестокий кашель сотрясал его тело, вены на шее надулись, напоминая корни деревьев, выдернутые из земли. Я налила стакан воды из кувшина, стоящего рядом с кроватью, и осторожно поднесла к его губам.

– Выпейте, мистер Торнли, – ласково сказала я. – Это успокоит ваше горло.

Старик медленно отпил из стакана. Вода залила ему весь подбородок, и я вытерла ее носовым платком, чтобы он не простудился вдобавок к остальным болезням. Когда он напился, его мутные глаза обратились ко мне. Я подумала, что он, возможно, ослеп, но все равно улыбнулась ему. Через несколько мгновений на его лице появились признаки узнавания.

– Мисс Уодсворт, – он снова закашлялся, на этот раз не так сильно, как раньше. – Вы такая же красивая, как ваша мать. Она была бы рада, что вы выросли такой прекрасной, упокой, Господи, ее душу.

Хоть я и слышала эти слова всю жизнь, мои глаза все равно обожгли слезы. Протянув руку, я убрала с его лба редеющие волосы, стараясь не задеть открытых болячек. Я не думала, что он заразен, но не стала рисковать – не сняла перчаток. Он закрыл глаза, его грудная клетка замерла.

Сначала я ужаснулась, подумав, что он ушел из этой жизни в иной мир, но потом его веки задрожали и приоткрылись. Я выдохнула. Нам нужно получить ответы сейчас же. Я ненавидела себя за то, что приступаю прямо к делу, но боялась, что он быстро потеряет силы и не сможет долго разговаривать.

Я произнесла про себя молитву, чтобы мой обратный билет гарантировал мне прямую дорогу домой, в Лондон, чтобы дорога не свернула в ад.

Томас смотрел только на камердинера, не обращая внимания ни на что другое. Меня обдало холодом, когда я увидела, что на него совсем не влияет наше нынешнее положение и что он действительно умеет отключать свои эмоции по желанию. Каким бы ни было полезным это умение, оно было неестественным и напомнило мне о том, как мало я знаю о его жизни за пределами лаборатории дяди.

Словно почувствовав мое недовольство, Томас прервал свой процесс дедукции на несколько секунд, встретил мой встревоженный взгляд и кивнул. Это рывком вернуло меня из задумчивости к действительности. Я нагнулась ниже над кроватью, связав свои нервы в узел.

– Я понимаю, что вы больны, мистер Торнли, но я надеялась расспросить вас о моем отце, – я набрала в грудь побольше воздуха. – Мне бы также хотелось узнать, кем была мисс Эмма Элизабет Смит.

Он уставился на меня, потом его глаза – и мелькающие в них воспоминания – закрылись. Он переключил свое внимание на Томаса.

– Вы помолвлены с моей дорогой девочкой?

Томас так и залился краской, его броня дала трещину. Он ответил, заикаясь, глядя куда угодно, только не на меня:

– Я… ммм… ну… мы… она…

– Мы коллеги, – подсказала я, не в силах удержаться от радости, что он так всполошился. Несмотря на цель нашего визита и его странное поведение, я была очень довольна, что его хоть что-то выбило из колеи. Тем более что это произошло из-за меня. Он закатил глаза, когда я улыбнулась ему. – То есть мы оба учимся под руководством дяди.

Торнли закрыл глаза, но я успела уловить в них неодобрение. Даже на пороге смерти его возмутили мои занятия с дядей и мое участие в его неправедных исследованиях. Очевидно, то, что я не уделяю времени поискам мужа, было еще одним моим прегрешением. Мне стало бы стыдно, если бы у меня не было более важной причины находиться здесь. «Пусть люди думают что хотят», – сердито решила я, но тут же съежилась от стыда.

Этот человек умирает. Мне нечего тревожиться по поводу его мнения или сердиться на него.

Я села прямо и заговорила добрым, но более твердым голосом.

– Мне нужно, чтобы вы рассказали мне, откуда отец знал мисс Эмму Элизабет Смит.

Бывший камердинер отца смотрел через мое плечо в окно, по которому лились струи дождя, как слезы. Трудно было сказать: то ли он не обращает внимания на мои вопросы, то ли теряет сознание. Я бросила взгляд на Томаса – на его лице было такое же растерянное выражение, как и на моем, его тоже раздирали противоречивые чувства. Ужасно наседать на умирающего, и если Томас Кресуэлл начинал догадываться об истинных причинах нашей поездки сюда, то я действительно отклонилась от правильного пути.

Возможно, я и правда такая достойная порицания личность, какой меня считает общество. Могу представить себе, что бы сказала тетушка Амелия и сколько раз она бы перекрестилась, приказывая мне молиться о прощении грехов. Она была фанатично религиозна.

Решив, что я достаточно мучила умирающего, я встала.

– Я должна перед вами извиниться, мистер Торнли. Я вижу, что расстроила вас, а это не входило в мои намерения. – Отпустив юбки, я сжала руками его холодные ладони. – Вы были замечательным другом нашей семьи. Не могу выразить, как мы вам благодарны за вашу отличную службу.

– Ты бы рассказал им все, дедушка.

Молодая женщина, которая открыла нам дверь, теперь стояла, скрестив на груди руки, у спинки его кровати, и голос ее звучал мягче, чем я от нее могла ожидать.

– Очисти свою совесть перед этим последним путешествием, – сказала она. – Что плохого может случиться, если ты расскажешь ей о том, что она хочет знать?

Теперь я увидела большое фамильное сходство. У обоих были одинаковые густые брови, очаровательно большие глаза и идеальные высокие скулы. Рыжий оттенок волос намекал на ирландские корни, а россыпь веснушек на носу делала ее более юной на вид, чем я сначала подумала.

Теперь, когда ее фигура не была перекошенной под тяжестью младенца, я бы сказала, что она ненамного старше меня. Некоторые ее слова всплыли в моей памяти.

– Вы что-то об этом знаете? – спросила я. Она смотрела на меня непонимающим взглядом, будто я говорила на другом языке. – О том, почему он должен очистить свою совесть?

Она покачала головой, не сводя глаз с беспокойно дергающегося тела дедушки.

– Он не сказал ничего такого определенного. Просто мечется по ночам, вот и все. Иногда, когда спит, что-то бормочет. Я никогда не могла ничего понять.

Торнли так яростно чесал свои руки, что я опасалась, как бы он не порвал кожу. Это объяснило некоторые его болячки: у него образовывались струпья, потому что он расчесывал их и вносил инфекцию. Значит, это не проказа. Это просто похоже на нее. Я подавила тошноту одним болезненным глотком. Невозможно даже представить себе, как ему больно.

Схватив банку с мазью с тумбочки, его внучка поспешно подошла к нему и стала наносить ее на его руки.

– У него отказывают органы, и он ужасно чешется. По крайней мере, так сказал врач, – она еще раз щедро помазала его руки мазью, и он затих. – Мазь помогает, только ненадолго. Постарайся не чесать так сильно, дедушка. Ты рвешь себе кожу в клочки.

Томас поерзал на стуле – явный признак того, что ему не терпится высказать свое мнение. Я бросила на него угрожающий взгляд, который, как я надеялась, предупредит его о том, как ему будет больно, если он посмеет вести себя в свойственной ему очаровательной манере в доме Торнли.

Он не обратил внимания на меня и на мой взгляд.

– Насколько я помню свои уроки, это всё признаки процесса умирания, – он продолжил, загибая пальцы при упоминании каждого симптома: – Ты перестаешь есть, больше спишь, дыхание становится затрудненным. Потом начинает чесаться тело, и…

– Этого достаточно, – перебила я его, бросив сочувственный взгляд на Торнли и его внучку. Они знают, что конец неминуем. И незачем им выслушивать подробности того, что будет дальше.

– Я только хотел помочь, – прошептал он. – В моих услугах явно не нуждаются. – Томас дернул плечом, потом снова принялся молчаливо осматривать комнату.

В будущем нам надо будет поработать над его умением «помочь». Я снова повернулась к камердинеру отца.

– Все, что вы сможете мне рассказать о том периоде времени, мне очень поможет. Нет никого другого, к кому я могла бы обратиться с вопросами. Недавно произошли… кое-какие события, и это меня бы успокоило.

Глаза Торнли наполнились слезами. Он рукой подозвал внучку к себе.

– Джун, милая моя. Ты не сделаешь нам чаю?

Джун прищурилась.

– Ты ведь не пытаешься сейчас избавиться от меня, а? Ты уже много дней не просил чаю, – ее тон был скорее игривым, чем обвиняющим, и ее дедушка слегка улыбнулся. – Очень хорошо. Я пойду и принесу чаю. Веди себя хорошо, пока я не вернусь. Мама повесит меня, если решит, что я плохо с тобой обращалась.

Когда Джун вышла из комнаты, Торнли несколько раз с трудом вздохнул, потом посмотрел на меня более ясным взглядом, чем за несколько секунд до этого.

– Мисс Эмма Элизабет Смит была близкой подругой вашей матери, мисс Одри Роуз. Но, вероятно, вы ее не помните. Она перестала приходить, когда вы были еще совсем малюткой, – он закашлялся, но отрицательно покачал головой, когда я предложила ему еще воды. – Она также знала вашего дядю и отца. Они все четверо были близкими друзьями в молодые годы. Собственно говоря, ваш дядя когда-то был с ней помолвлен.

Сомнение тисками сжало мой мозг. Судя по записям дяди, могло показаться, что он совсем с ней не знаком. Я бы никогда не догадалась, что она – его знакомая, не говоря уже о том, что они чуть не поженились. Томас удивленно поднял брови – даже он явно не ожидал этого.

Я снова повернулась к Торнли.

– Вы что-нибудь знаете о том, почему отец мог за ней следить?

Над нами прогремел гром, будто предостережение свыше. Торнли сглотнул, его взгляд заметался по комнате, словно он боялся чего-то ужасного, что может достать его и в могиле. Его грудь поднялась, и он зашелся в еще одном приступе кашля. Если он будет и дальше так кашлять, то совсем потеряет способность беседовать, я была в этом уверена.

Его голос напоминал хруст гравия под копытами коней, когда ему удалось опять заговорить.

– Ваш отец – очень могущественный и богатый человек, мисс Одри Роуз. Я не настолько самонадеян, чтобы утверждать, будто мне известно о его личных делах. Я знал только две вещи о мисс Смит. Она была помолвлена с вашим дядей, и… – его глаза так широко раскрылись, что видны были почти одни белки. Силясь сесть на постели, он дергал ногами и кашлял до посинения.

Томас вскочил и попытался уложить старика, чтобы тот не поранился во время конвульсий. Торнли яростно затряс головой, кровь выступила в уголках его губ.

– Я… только что… вспомнил. Он знает! Он знает темные тайны, скрытые в стене.

– Кто знает? – умоляющим тоном спросила я, стараясь понять, являются ли эти слова частью сложной галлюцинации, или его болтовня имеет какое-то значение для нашего расследования. – В какой стене?

Торнли закрыл глаза, из его рта вырывались гортанные стоны:

– Он знает, что случилось! Он был там в ту ночь!

– Все в порядке, – произнес Томас ласковым голосом; никогда раньше я не слышала, чтобы он так с кем-либо разговаривал. – Все в порядке, сэр. Сделайте вдох, ради меня. Вот так. Хорошо.

Я смотрела, как Томас крепко держит старика, надежно, но мягко.

– Лучше? А теперь попытайтесь еще раз сказать это нам. На этот раз – медленнее.

– Да, д-да, – просипел он, – но я не могу его в-винить, – Торнли задыхался, пытаясь вытолкнуть из себя слова, а я поглаживала его спину, пытаясь в отчаянии его утешить. – Н-нет, нет. Не могу, не могу его винить, – сказал он и опять закашлялся. – Не уверен, что поступил бы иначе при т-таких обстоятельствах.

– Кого винить? – спросила я, не зная, как его успокоить настолько, чтобы он заговорил связно. – О ком вы говорите, мистер Торнли? О моем отце? О дяде Джонатане?

Он так засипел, что его глаза закатились под лоб. Я пришла в ужас, подумав, что все кончено, что я стала свидетельницей смерти человека, но он заметался и сел прямо, ухватившись за простыни по обеим сторонам своего истощенного тела. – А-Алистер знает.

Я была совсем сбита с толку. Имени «Алистер» я не знала и даже не была уверена, что Торнли все еще понимает, что говорит. Я ласково погладила его по руке, а Томас с ужасом смотрел на нас.

– Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш. Все в порядке, мистер Торнли. Вы оказали нам огромную…

– Это… из-за… того… проклятого…

Его тело сотрясла такая дрожь, словно он летел на металлическом воздушном змее сквозь грозу с молнией, бушующую снаружи. Он бился в судорогах, пока струйка крови не потекла у него из уголков рта и из ноздрей.

Я отскочила назад и закричала, я звала внучку вернуться и помочь нам, но было уже поздно. Мистер Торнли умер.

Глава 10
«Мэри Си»

Серпантин, Гайд-парк

13 сентября 1888 г.

– Разумеется, я помню одного Алистера, которого знал отец. Не могу поверить, что ты его не помнишь, – сказал Натаниэль, вопросительно глядя на меня. Он ждал объяснений, которые я была не готова ему дать. – Откуда это внезапное любопытство?

– Без особой причины, правда, – избегая его взгляда, я наблюдала за стаей гусей, летящей над гладкой, как стекло, поверхностью озера по направлению к дому приемов Королевского гуманитарного общества. Их клин был идеальным, как и холодная осенняя погода. Несомненно, гуси летели на юг, в поисках более мягкого климата.

Мне очень хотелось понять природный механизм, предупреждающий гусей о наступлении зимних месяцев. Если бы только женщины, бродящие по холодным улицам Уайтчепела, могли так же почувствовать опасность и спастись бегством!

Я сорвала несколько желтеющих травинок и вертела их между указательным и большим пальцами.

– Трудно поверить, что через несколько недель зима погубит эту траву.

На лице Натаниэля появилось раздражение.

– Да, но, до следующей весны, когда она упорно проложит себе путь из ледяной могилы, ведь надежда на жизнь вечна.

– Если бы только нашелся способ излечить самое фатальное заболевание на свете, – пробормотала я себе под нос.

– И какое именно?

Я бросила взгляд на брата, потом пожала плечами и отвернулась.

– Смерть.

Тогда я смогла бы оживить Торнли и задать ему все вопросы, на которые он мне не ответил. У меня даже была бы мать, если бы мертвые возвращались обратно, подобно многолетним растениям.

Натаниэль с тревогой смотрел мне в глаза. Вероятно, он думал, что эксцентричность дяди пагубно влияет на меня.

– Если бы ты могла, ты бы… попыталась предпринять такую попытку с помощью науки? И тогда смерть ушла бы в прошлое?

Границы между добром и злом становятся такими нечеткими, когда речь идет о любимых людях. Жизнь стала бы совсем другой, если бы мама еще жила, но было бы это существо настоящим? Я содрогнулась, подумав о том, что могло произойти.

– Нет, – медленно произнесла я. – Думаю, я бы не стала этого делать.

Крохотная певчая птичка защебетала на ветке, висящей над нашими головами. Отломив кусочек медового печенья, я подбросила его в воздух. Две более крупные птички подхватили его, сражаясь за крошки. Наглядная демонстрация теории Дарвина – выживает сильнейший – продолжалась до тех пор, пока Натаниэль не раскрошил все свое печенье и не подбросил сотню крошек вверх, чтоб досталось всем ссорящимся птичкам. Теперь каждая получила столько еды, что даже не знала, что с ней делать.

– Ты безнадежен, – я покачала головой. Из него вышел бы ужасный натуралист, постоянно меняющий научные данные из-за своей доброты. Он вытер пальцы в перчатках вышитой вручную салфеткой, потом снова откинулся назад, следя за тем, как птички скачут и хватают крошки. На его лице застыла довольная улыбка.

Я продолжала смотреть на салфетку.

– Признаюсь, меня пугает приезд тетушки Амелии.

Натаниэль проследил за моим взглядом и помахал салфеткой в воздухе.

– Это будет замечательно, я уверен. Меньше всего ей понравится твоя вышивка. Ей вовсе не нужно знать, что ты практикуешься на покойниках.

Тетушка Амелия, кроме ежедневных уроков по правильному ведению домашнего хозяйства и поискам приличного супруга, питала необъяснимое пристрастие к вышиванию монограмм на любом кусочке материи, какой только могла найти. Понятия не имею, как мне удастся вышивать множество бесполезных салфеток и одновременно практиковаться у дяди.

Учитывая все это (и еще ее постоянные приступы религиозного рвения), я была уверена, что следующие несколько недель будут более утомительными, чем я сначала думала.

– Куда это ты сбежала недавно? – спросил Натаниэль, прервав мои размышления о вышивании и других потрясающе интересных занятиях. Он не собирался так легко отказываться от своего собственного расследования. – Если честно, я не понимаю, почему ты мне не доверяешь. Я оскорблен, сестра.

– Прекрасно, – я вздохнула, понимая, что мне придется посвятить его в одну тайну, чтобы не выдать более важных вещей. – Недавно я пробралась в кабинет отца, ночью, и наткнулась на это имя. Вот и все. Правда.

Натаниэль нахмурился, подергал свои перчатки из мягкой кожи, но не снял их.

– Что ты делала в кабинете отца? Я не могу защитить тебя от твоей собственной глупости, сестра. От этого пока нет медицинского средства, к моему великому огорчению.

Я не обратила внимания на его выпад и взяла виноградину из нашей корзинки для пикника, которую Натаниэль заказал в универмаге «Фортнум энд Мейсон»[3]3
  Дорогой универмаг на Пикадилли, славящийся своими экзотическими продовольственными товарами.


[Закрыть]. Она была битком набита деликатесами, от которых слюнки текли, – от импортных сыров до оранжерейных фруктов.

Чтобы не выдать своего горячего интереса к информации, я медленно достала хлеб и сыр и поставила тарелку на одеяло перед нами.

– Значит, он был слугой?

– Алистер Данлоп был старым кучером, он правил экипажем отца, – сообщил Натаниэль. – Теперь ты его вспомнила? Он был добрым, но очень эксцентричным.

Я наморщила лоб.

– Имя кажется мне смутно знакомым, но отец меняет слуг так часто, что трудно всех хорошо помнить.

Я намазала на тост бри и консервированный инжир и протянула бутерброд Натаниэлю, потом сделала то же самое для себя. Каждый раз, когда я была уверена, что выяснила нечто полезное, я убеждалась, что все совсем не так, как казалось раньше.

Я хотела найти одну чертову подсказку, которая указала бы мне нужное направление. Было бы еще лучше, если бы убийцы, психопаты и злодеи просто держали в руках табличку, которую легко заметить пытливым исследователям. Меня тревожило то, что такой злодей может бродить среди нас.

Натаниэль помахал рукой перед моим лицом.

– Ты слышала хоть что-то из того, что я сказал?

– Прошу прощения, – я заморгала, словно очнулась от сна наяву – сна, в котором не было убийств и умирающих стариков. Брат еще раз вздохнул.

– Я сказал, что отец уволил его вскоре после маминой… – ему не хотелось произносить слово «смерть». Никто из нас не любил произносить его вслух, раны были еще слишком свежие, хотя прошло уже пять лет. Я сжала его руку, давая понять, что понимаю. – Во всяком случае, его уволили внезапно. Я так и не узнал почему, – сказал Натаниэль, пожимая плечами. – Ты знаешь, каким отец иногда бывает. Мистер Данлоп учил меня играть в шахматы, когда его услуги никому не требовались.

Брат улыбнулся, приятное воспоминание подняло ему настроение.

– По правде говоря, я поддерживал с ним связь. Он не мог продолжать работать кучером после того, как отец уволил его без должной рекомендации. Я несколько раз встречался с ним, чтобы поиграть в шахматы на деньги, и я нарочно проигрывал, чтобы ему кое-что досталось. Условия его жизни сильно ухудшились, и я невольно чувствую себя за это ответственным. Сейчас он моет палубу на «Мэри Си».

– Еще одна жизнь, обреченная на нищету благодаря лорду Эдмунду Уодсворту и его эксцентричности, – сказала я. Интересно, что мог натворить кучер, чтобы скатиться до жалкой должности палубного матроса? Вероятно, его единственным преступлением было слишком доброе отношение к брату.

По-видимому, когда отец выгонял слуг, их жизнь уже никогда не была прежней, она становилась намного хуже. По крайней мере, Алистер Данлоп все еще дышит. Мисс Николс больше никогда не вдохнет нездоровый воздух Темзы.

Неверно истолковав мое молчание, Натаниэль обнял меня рукой за плечи и притянул к себе, желая утешить.

– Я уверен, что он вполне счастлив, сестричка. Некоторые люди живут ради той свободы, которую дает мытье палубы большого корабля и перетаскивание ящиков с грузом. Никакой ответственности. Нет необходимости беспокоиться насчет чаепитий и курительных комнат, надеть белый галстук или черный, насчет всей этой чепухи высшего света. Ветер треплет их волосы, – он грустно улыбнулся. – Это благородная жизнь.

– Ты говоришь так, будто тебе хочется отказаться от своего доброго имени и самому идти драить палубы.

Из Натаниэля вышел бы ужасно плохой моряк, и мы оба это знали. Он может лелеять мысль о том, чтобы бросить все жизненные блага ради свободы, но он чересчур любит свое импортное бренди и французское вино. Променять это все на дешевый эль в сырых пабах ему совсем не понравилось бы. Я улыбнулась, просто представив себе, как он входит в бар и заказывает нечто тривиальное, вроде пинты пива, и волосы у него в полном беспорядке.

Не успел он ответить мне такой же шуткой, как подошел наш кучер, наклонился и шепнул что-то на ухо брату. Натаниэль кивнул, потом встал, отряхивая свой сшитый у хорошего портного костюм.

– Боюсь, нам придется закончить наш ланч. Мне сообщили, что тетушка Амелия и кузина Лиза прибыли. Полагаю, ты не спешишь приступить к своим обязанностям «приличной леди». Не возражаешь, если я оставлю тебя здесь заканчивать ланч?

– Вряд ли я нуждаюсь в няньке, – ответила я. – Но ты прав. С удовольствием еще на некоторое время останусь наслаждаться свободой.

Я улыбнулась, хорошо понимая, что если бы Натаниэлю дали волю, то кроме моей горничной и лакея, уже присутствующих здесь, он бы ставил телохранителя, гувернантку, няньку и всех остальных слуг, которых только смог бы нанять, чтобы присматривать за мной.

– Поезжай, – сказала я, махнув рукой. Он стоял и похлопывал себя по бокам в нерешительности. – Со мной все будет в порядке. Я собираюсь некоторое время наслаждаться свежим воздухом, потом поеду домой, – я перекрестилась. – Уверяю тебя, я не сяду пить чай с каким-нибудь жестоким убийцей в оставшийся до ужина промежуток времени, так что перестань выглядеть таким встревоженным.

На его лице боролись улыбка и желание нахмуриться, но улыбка в конце концов победила. Его губы дрогнули.

– Твои уверения почему-то меня совсем не успокаивают, – он прикоснулся к полям шляпы. – До вечера. О! – он помолчал, осматривая мою одежду. – Возможно, ты захочешь переодеться во что-нибудь более… соответствующее вкусам тетушки Амелии.

Я помахала ему на прощание и разъединила скрещенные за спиной пальцы, когда он исчез из виду. Я, несомненно, отправлюсь домой и переоденусь, сменю костюм для верховой езды на новое платье. Я это сделаю после того, как заеду в доки, поговорю с таинственным Алистером Данлопом и узнаю тайны, которые он, возможно, хранит на борту «Мэри Си».

– Честное слово, я не понимаю, зачем вы настояли на том, чтобы с нами пошел этот несчастный зверь, – пожаловалась я Томасу, когда в третий раз чуть не упала, зацепившись ногой за поводок. – И так трудно маневрировать на этих проклятых каблуках, а тут ноги каждые пять секунд обматывает своим поводком этот близорукий пес.

Томас неодобрительно посмотрел на ряд серебряных пуговиц, украшавших грудь моего черного костюма для верховой езды, и я нахмурилась. Его взгляд хотел сказать, что выбранный мною наряд – включая пару подходящих по цвету бриджей – должен был облегчать мне ходьбу по улицам.