Текст книги "Сотня. День 21. Возвращение домой (сборник)"

Глава 24. Гласс

Гласс шла по крытому мосту, и на ее сердце тяжелым камнем лежало страшное осознание того, что мама права. Она не может рисковать, не может позволить себе ни единого опрометчивого шага: не ради себя – ради Люка. Что, если Канцлер очнется, отменит ее помилование, а Люк сглупит и расскажет всю правду о ее беременности? История снова повторялась, и она знала, что сделает тот же выбор. Ее выбор всегда останется неизменным – она будет защищать парня, которого любит.

Она избегала Люка несколько дней, но не была уверена, заметил ли он это, – в последнее время его постоянно вызывали из-за каких-то чрезвычайных происшествий. Наконец они договорились о встрече у него на квартире. Мысль о том, что Люк встретит ее с улыбкой, заставляла сердце Гласс сжиматься. В конце концов, на этот раз не будет ни лжи, ни мистификаций – она просто скажет ему всю правду, как бы трудно это ни было. Может быть, он снова сумеет утешиться с Камиллой, и все вернется на круги своя. Эта мысль поразила ее, как нож в сердце, но Гласс продолжала идти, не обращая внимания на боль.

Она приблизились к дальнему концу крытого перехода, и ее взгляд остановился на кучке людей у контрольно-пропускного пункта. Несколько охранников беседовали, стоя тесным кружком; рядом перешептывались люди в штатском, указывая на что-то в длинном панорамном окне, ограничивающем коридор с одной стороны. Гласс вдруг узнала кое-кого из охраны – это были ребята из команды Люка, члены элитарного инженерного корпуса. Бека, женщина с седеющими волосами, шевелила пальцами в воздухе перед лицом, манипулируя голодиаграммой. Рядом с ней стоял Али, темнокожий парень с ярко-зелеными глазами, устремленными на изображение, с которым работала Бека.

– Гласс! – тепло окликнул ее Али, когда она приблизилась. Он сделал несколько шагов ей навстречу и взял ее руку в свои. – Как здорово с тобой встретиться! Как ты?

– Я… все хорошо, – в замешательстве пробормотала она.

Что они о ней знают? Они приветствуют ее как бывшую подружку Люка? Или считают, что она – чванливая соплюха с Феникса, разбившая сердце их товарищу? Или думают, что встретили беглянку из Тюрьмы? В любом случае, Али был к ней добрее, чем она того заслуживала.

Бека коротко улыбнулась Гласс и вернулась к своим диаграммам, хмурясь на какой-то сложный трехмерный чертеж.

– А где Люк? – спросила, оглядевшись по сторонам, Гласс.

Если они все еще на дежурстве, Люка тоже дома нет.

Али с усмешкой указал на окно:

– Люк снаружи.

Гласс медленно повернулась: каждая клеточка ее тела, казалось, превратилась в лед. Она уже знала, что сейчас увидит. Два человека в скафандрах парили за окном, и к ним от корабля тянулся тонкий трос. За спиной у каждого был инструментальный ящик, а на руках – специальные перчатки, при помощи которых они перемещались снаружи вдоль крытого моста.

Словно в трансе, Гласс медленно двинулась вперед и прижалась лицом к окну. Она с ужасом наблюдала, как люди в скафандрах кивнули друг другу и ушли ниже уровня окна. Подразделение Люка отвечало за ремонтные работы, но, когда они начали встречаться, Люк был всего лишь младшим членом команды. Гласс знала, что его повысили, но понятия не имела, что он теперь участвует в работах за пределами Колонии.

У нее закружилась голова при мысли о том, что Люк находится снаружи, а между ним и космосом – лишь до смешного тонкий трос да герметичный скафандр. Чтобы не упасть, она ухватилась за перила и вознесла к звездам беззвучную мольбу сохранить его невредимым.

Она две недели не выходила из дому. Бесформенная широкая одежда уже не могла замаскировать ее, с пугающей скоростью меняющуюся, фигуру и выпирающий живот. Гласс не знала, как долго еще мать сможет ее выгораживать. Она перестала отвечать на сообщения друзей, и те в конце концов прекратили их слать. Все, кроме Уэллса, – он связывался с ней каждый день.

Гласс достала свой мессенджер, чтобы перечесть записочку, которую он прислал сегодня утром.

«Я понимаю, у тебя что-то случилось, и надеюсь, что ты знаешь – я всегда готов помочь, если надо. Даже если ты не хочешь (или не можешь) отвечать мне, я буду писать тебе бредовые письма, ведь что бы там у тебя ни стряслось, ты всегда останешься моим лучшим другом. И я никогда не перестану по тебе скучать».

Дальше шел рассказ о том, что Уэллс разочаровался в офицерских курсах, а в конце были какие-то загадочные намеки на таинственные неприятности с Кларк. Гласс надеялась, что там все не слишком плохо – Кларк должна понимать, как ей повезло, ведь на всем Фениксе не сыскать парня круче и милее Уэллса. Но самым крутым и милым парнем Колонии все равно оставался Люк. Люк, которого не было больше в ее жизни.

Гласс все еще оставалась в здравом уме только благодаря новой жизни, что росла внутри нее. Положив руку на живот, она снова и снова шептала ребенку – сыну, она была уверена, что это сын, – как сильно любит его.

В дверь внезапно постучали, и Гласс поспешно встала в надежде успеть запереться в спальне, но три охранника уже ворвались в дом.

– Гласс Соренсон, – рявкнул один из них, глядя на ее откровенно выпирающий живот, – вы арестованы за нарушение Доктрины Геи.

– Пожалуйста, позвольте мне объяснить, – волна паники накрыла ее, и она задохнулась.

Комната закружилась перед глазами, все слова перепутались, и Гласс уже не понимала, какие из них она произнесла вслух, а какие лишь кружились в ее воспаленном сознании.

Тем временем один из охранников с быстротой молнии скрутил ей руки за спиной, а второй надел наручники.

– Нет, – всхлипнула Гласс. – Пожалуйста. Это вышло случайно. – Она изо всех сил уперлась ногами в пол, но толку с этого не было, и охранники потащили ее к выходу.

Тогда в ней взыграли какие-то дикие, архаичные инстинкты. В безумной попытке освободиться она врезала одному из охранников ногой по голени и добавила локтем в горло. Но тот лишь сильнее сжал ее плечо и потащил по коридору к лестничной площадке.

Осознание того, что она никогда больше не увидит Люка, вдруг ударило Гласс с силой кузнечного молота, и из ее груди вырвалось рыдание. Ноги внезапно подкосились, она попыталась сохранить равновесие, поскользнулась, и державший ее охран ник шарахнулся в сторону.

«Я смогу», – подумала Гласс и, воспользовавшись его замешательством, отчаянно рванулась вперед. В этот короткий, безумный, яркий миг в ней, перекрывая панику, вспыхнула надежда.

Это ее шанс. Она должна сбежать.

Но тут охранник схватил ее сзади, она ударилась плечом, оступилась и покатилась вниз по узкой, тускло освещенной лестнице с твердыми ступенями.

А потом пришла темнота…

Когда Гласс вновь открыла глаза, все ее тело болело. Колени, плечи, живот…

Живот! Гласс попыталась дотронуться до него, но руки оказались связаны. Нет, не связаны – скованы наручниками, с растущим ужасом поняла она. Конечно, ведь она – преступница.

– О, лапушка, ты проснулась, – приветствовал ее чей-то ласковый голос.

Зрение плыло, и Гласс удалось рассмотреть лишь очертания приближающейся к кровати фигуры. Это сиделка, поняла она и прохрипела:

– Пожалуйста, скажите, с ним все нормально? Можно его подержать?

Женщина помолчала; прежде чем она начала говорить, Гласс уже знала, каким будет ответ. Его подсказала ужасная, болезненная пустота внутри ее тела.

– Мне очень жаль, – тихо сказала сиделка. Гласс едва могла видеть ее рот, поэтому у нее создалось впечатление, будто голос исходит из какого-то другого места, – но мы не смогли его спасти.

Гласс отвернулась, и холодный металл наручников врезался в кожу, но ей было наплевать. Это не шло ни в какое сравнение с той душевной болью, которая теперь останется с ней до конца жизни.

Тем временем две фигуры в скафандрах наконец снова появились в панорамном окне. Гласс провела рукой по стеклу и шумно перевела дыхание. Сколько же времени она не дышала?

– Ты в порядке? – раздался чей-то голос, и на один ужасный миг ей показалось, что она снова в больничной палате, и сиделка спрашивает у нее о самочувствии. Но голос принадлежал Беке, сотруднице Люка, которая с беспокойством смотрела на нее.

У меня мокрое лицо, поняла Гласс. Оказывается, она плакала. Ее облегчение от того, что Люк вернулся невредимым, было так велико, что она совсем не стыдилась своих слез. Ей было все равно, что о ней подумают.

– Спасибо, – сказала Гласс, взяла протянутый Бекой носовой платок и вытерла лицо.

Снаружи Люк, перебирая руками в перчатках, все ближе подтягивался по тросу к шлюзовой камере.

Зрители вокруг аплодировали, кто-то кричал: «Дай пять», – лишь Гласс по-прежнему стояла у окна, а ее взгляд был прикован к тому месту, где она в последний раз видела Люка. Неужели она только что собиралась расстаться с ним навсегда? Теперь это намерение казалось далеким, словно полузабытый сон. Гласс не может разорвать нить, которая связывает их души, как неспособна перерезать трос, соединяющий Люка с кораблем. Жизнь без Люка пуста и холодна, как жизнь в безвоздушном пространстве.

– Эй, – раздался за спиной любимый голос, она развернулась и очутилась в объятиях Люка.

Его терморубашка промокла от пота, а волосы спутались, но Гласс было все равно.

– Я беспокоилась о тебе, – проговорила она в его рубашку.

Люк засмеялся, крепче прижал ее к себе и поцеловал в макушку:

– Какой приятный сюрприз.

Гласс подняла к нему лицо, не заботясь о том, что ее глаза опухли, а из носа течет.

– Со мной все в порядке, – сказал Люк, перемигнувшись с Али и снова переводя взгляд на Гласс. – Это просто часть моей работы.

Ее сердце колотилось так, что ей трудно было говорить, поэтому она просто кивнула и смущенно улыбнулась Беке, Али и остальным охранникам.

– Идем, – сказал Люк, взял Гласс за руку и повел по переходу.

Дыхание Гласс выровнялось, только когда они дошли до Уолдена.

– Не могу поверить, что ты этим занимаешься, – тихо сказала она. – Неужели ты не боишься?

– Конечно, там страшно… и в то же время здорово. Там, снаружи, все такое… грандиозное. Я знаю, что это звучит по-идиотски.

Люк замолчал, но Гласс только покачала головой. Они оба знали о том, что в закрытом помещении люди порой чувствуют себя пойманными в ловушку, пусть даже это помещение такое огромное, как космический корабль.

– Я просто рада, что все прошло нормально, – сказала Гласс.

– Да, это так. Ну в основном, – Люк выпустил ее руку, и в его голосе зазвучала некоторая напряженность. – Там было что-то странное со шлюзом. Наверное, какие-то клапаны ослабли и стали подтравливать.

– Но ведь вы, ребята, это исправили, правда же?

– Конечно. Не зря же нас этому учили.

Неожиданно Гласс резко затормозила, повернулась к Люку, встала на цыпочки и поцеловала его прямо посреди людного коридора. Ей не было дела до того, сколько человек это увидит, она просто отчаянно нуждалась в его поцелуе. Не важно, что уготовано им в будущем, думала Гласс, они никогда больше не разлучатся. Она этого не допустит.

Глава 25. Беллами

Беллами смотрел в мерцающее пламя костра. Гул голосов вокруг мешался с треском поленьев. С момента их разговора с Октавией прошло уже несколько часов, но сестра до сих пор никак не проявилась. Он надеялся, что она вот-вот вернет лекарства. Он не мог заставить ее это сделать, поскольку знал, что в таком случае их отношения уже никогда не восстановятся. Значит, нужно демонстрировать ей свое доверие и ждать. Она не может не поступить правильно.

Дождь перестал, но земля еще не просохла. Лежавшие вокруг костра камни неожиданно превратились в VIP-места, за которые приходилось драться. Впрочем, большинство ребят предпочло усесться поближе к жаркому огню, пусть даже и на мокрой траве. А некоторые девушки пошли по третьему пути и теперь сидели на коленях у раздувшихся от самодовольства парней.

Беллами оглядывал лица сидевших у огня молодых людей, выискивая Кларк. Сегодня костер дымил сильнее, чем обычно, возможно, потому, что дрова были сырыми, и Беллами потребовалось время, чтобы отыскать рыжевато-золотистую голову. Украдкой покосившись в ту сторону, он, к своему несказанному изумлению, обнаружил, что Кларк сидит подле Уэллса. Они не касались друг дружки и даже не разговаривали, но что-то между ними ощутимо изменилось. Напряженность, с которой обычно держалась Кларк, когда Уэллс появлялся где-то поблизости, исчезла без следа. Сам же Уэллс больше не бросал на Кларк исподтишка косых страдающих взглядов, дождавшись, пока она отвернется, а спокойно смотрел в огонь, и лицо его было безмятежно.

В сердце Беллами зашевелился червячок обиды. Ему следовало бы знать, что возвращение Кларк к Уэллсу – всего лишь вопрос времени. Беллами не следовало целовать ее тогда, в лесу. Раньше он заботился только об одной девчонке, и из этого тоже ничего хорошего не вышло.

Небо затянули такие плотные облака, что звезд почти не было видно, но Беллами все равно запрокинул голову и задумался: интересно, смогут ли они понять, что к Земле направляется следующий челнок? Может быть, их предупредят об этом какие-нибудь вспышки в небе?

Но тут его взгляд упал на миниатюрную девичью фигурку с высоко поднятой головой, которая шла из темноты к костру. Беллами поднялся на ноги, когда Октавия ступила в круг света, отбрасываемого танцующим пламенем. Сидящие в кругу зашептались.

– О, бога ради, – услышал Беллами недовольное ворчание Грэхема, – кто, черт возьми, должен ее сегодня караулить?

Уэллс переглянулся с Кларк и встал, повернувшись лицом к Грэхему.

– Да нормально все, – сказал он, – пусть она с нами посидит.

Октавия приостановилась, переводя глаза с Уэллса на Грэхема, в то время как эти парни сверлили друг друга недовольными взглядами. Прежде чем кто-то из них успел заговорить, она набрала полную грудь воздуха и шагнула вперед.

– Я должна кое-что сказать, – Октавия вся дрожала, но ее голос звучал твердо.

Невнятное бормотание и возбужденные шепотки стихли, и почти сотня голов повернулась в сторону Октавии. В неверном свете костра Беллами разглядел, как на лице сестры появилось паническое выражение, и ему внезапно захотелось подбежать к ней и взять ее за руку. Но он не двинулся с места. В его сознании Октавия слишком долго оставалась маленькой девочкой, и он до самого последнего времени опекал ее. Пора было познакомиться с человеком, в которого выросла эта девочка. И прямо сейчас она должна кое-что сделать без его помощи. Сама.

– Это я взяла лекарства, – начала Октавия.

Она подождала, пока до всех дойдут ее слова, потом глубоко вздохнула и стала говорить дальше, не обращая внимания на реплики вроде «Я так и знала» или «А я что тебе говорил». Октавия рассказала все, что уже знал Беллами: как туго ей приходилось в детском центре, как она начала принимать таблетки и как у нее развилась наркотическая зависимость.

Голос Октавии задрожал, и все разом замолчали.

– Дома, в Колонии, я никогда не думала, что могу кому-то навредить. Кража казалась мне просто способом заполучить то, что я хочу. Я считала, что у каждого есть право спать по ночам. И не просыпаться от кошмаров, которые как будто царапают голову изнутри.

Октавия опять глубоко вздохнула и закрыла глаза. Когда они распахнулись, Беллами заметил, что в них закипают слезы.

– Я думала только о себе, и мне было очень страшно. Но я никогда не хотела ничего плохого ни Талии… вообще никому, – Она повернулась к Кларк и проглотила всхлип, который, казалось, вот-вот должен был сорваться с ее губ. – Мне очень жаль. Я знаю, что не заслуживаю прощения, но прошу дать мне шанс начать все сначала. – Она вздернула подбородок, огляделась и, заметив Беллами, слегка улыбнулась ему. – Наверно, все здесь хотят начать сначала. Я знаю, многие из нас делали такое, чем нельзя гордиться, но у нас есть возможность измениться. Я понимаю, что многие из вас считают меня конченой, но я хочу попробовать стать другой. И постараться сделать Землю миром, где нам всем захочется жить.

Сердце Беллами преисполнилось гордости. Перед глазами все поплыло от навернувшихся слез, хотя, если бы кто-нибудь это заметил, он сослался бы на дым от костра. С самого начала жизнь его сестренки была полна страданий и невзгод. Да, она совершала ошибки – оба они совершали, – но смогла остаться отважной и сильной.

Некоторое время все молчали. Не трещали даже поленья в костре, и сама Земля, казалось, затаила дыхание. Но потом тишину нарушил голос Грэхема:

– Ну и дерьмо!

В сердце Беллами вспыхнул гнев, он ощетинился, но стиснул зубы. Ясно, что Грэхем ведет себя как последняя сволочь, но остальные наверняка тронуты речью Октавии. Однако его слова не вызвали ни издевательских реплик, ни возмущенного шепота, наоборот: согласное бормотание очень быстро переросло в крики одобрения. Грэхем оглядел ребят у костра и продолжил:

– Мы тут целыми днями рвем задницы, рубим дрова, таскаем воду, напрягаемся, чтоб все были живы-здоровы, и все для чего? Чтобы эта чокнутая наркоманка вертела нами, как хочет? Это все равно, что…

– Ладно, хватит уже, – обрывая его, сказал Беллами и посмотрел на Октавию. Ее нижняя губа подрагивала, а взгляд метался по лицам. – Ты свое мнение высказал. Но тут еще девяносто четыре человека со своими взглядами, они без тебя разберутся, что им думать.

– Я согласна с Грэхемом, – раздался девичий голос. Беллами повернулся на него и увидел короткостриженую девушку с Уолдена. Она смотрела прямо на Октавию. – У всех в Колонии была дерьмовая жизнь, но что-то больше никто не ворует. – Она прищурилась. – Кто знает, что она сопрет в следующий раз…

– Давайте все успокоимся, – Это поднялась на ноги Кларк. – Она попросила прощения. Мы должны дать ей шанс.

Беллами удивленно уставился на нее, ожидая всплеска негодования – ведь именно Кларк первой заподозрила Октавию, – но не почувствовал ничего, кроме благодарности.

– Нет. – Голос Грэхема звучал жестко. Когда он обвел взглядом собравшихся, в его глазах полыхало не только отраженное пламя костра. Он повернулся к Уэллсу, который уже стоял рядом с Кларк: – Помнишь, ты говорил, что нужен какой-то порядок? И мы должны навести этот долбаный порядок любым путем.

– И что ты предлагаешь? – спросил Уэллс.

Грэхем улыбнулся. Беллами показалось, что тот опрокинул ему на голову ведро ледяной воды. Держа Грэхема в поле зрения, он поспешно подошел к Октавии, обнял ее и шепнул: «Все будет нормально».

– Очень жаль, – сказал Грэхем, поворачиваясь к Беллами и Октавии, – но у нас нет выбора. Из-за нее жизнь Талии в опасности. Мы не можем дать ей шанса. Октавия должна умереть.

– Что? – поперхнулся Беллами. – Ты чокнулся, что ли?

Его взгляд заметался по лицам. Беллами ожидал, что ребята тоже будут возмущены, но лишь некоторые из них потрясенно смотрели на Грэхема. А многие даже кивали.

Октавия дрожала, как осиновый лист, и Беллами шагнул вперед. Он скорее испепелит эту планету, чем позволит кому-нибудь приблизиться к его сестре.

– Будем голосовать? – выставив вперед подбородок, кивнул в сторону Уэллса Грэхем. – Это ж ты ратовал за то, чтоб на Земле снова была демократия. Мне кажется, это правильно.

– Я вовсе не это имел в виду, – отрезал Уэллс, с лица которого ушла сдержанность, обычно свойственная политикам. Сейчас его черты были искажены гневом. – Мы не будем устраивать голосования по поводу убийств.

– Почему нет? – вздернул брови Грэхем. – Что хорошо для твоего папочки, подойдет и для нас.

Толпа одобрительно загудела, и Беллами, услышав это, вздрогнул и закрыл глаза. В подобной ситуации он сказал бы слово в слово то же самое, что говорил сейчас Грэхем, но только для того, чтоб поддеть Уэллса. Он, Беллами, вовсе не хочет кого-то на самом деле убивать.

– Совет не казнит людей для развлечения, – в голосе Уэллса звучала ярость. – Чтобы человечество не погибло, приходится прибегать к экстраординарным мерам. Иногда они бывают жестокими, – Уэллс сделал паузу. – На Земле мы можем сделать все иначе. Лучше.

– И что? – зарычал Грэхем. – Предлагаешь нашлепать ее по попке, а потом взять со всех честное-пречестное слово не нарушать правила?

Послышалось несколько сдавленных смешков.

– Нет, – тряхнул головой Уэллс, – должны быть какие-то последствия, тут ты прав. – Он набрал в грудь побольше воздуха. – Изгоним их из лагеря.

Голос Уэллса звучал твердо, но, когда он повернулся к Беллами, в его глазах была написана странная смесь боли и облегчения.

– Изгоним? – переспросил Грэхем. – Чтобы они могли тишком пробираться сюда, когда им заблагорассудится, и тырить у нас что плохо лежит? В жизни большей хренотени не слышал.

Беллами открыл было рот, но его слова потонули во все усиливающемся гуле голосов. Наконец девушка (вроде бы она с Уолдена, подумал Беллами), поднялась и закричала, перекрывая общий шум:

– Кажется, Уэллс дело говорит. – Все замолчали и повернулись к ней. – Только пусть они пообещают никогда не возвращаться.

Беллами крепче обнял обмякшую Октавию, улыбнулся ей и кивнул:

– Мы уйдем на рассвете.

Странно, он же с самого начала собирался уйти. Почему же теперь испытывает не облегчение, а тревогу?

Огонь догорел, и ночь накрыла лагерь, словно плотным одеялом, приглушая шаги и голоса. Под этим покровом темные тени, держа в охапке одеяла, разбредались по поляне кто куда. Другие смутные фигуры пробирались к палаткам.

Беллами устроил для Октавии временное лежбище на короткой стороне поляны, возле обломков челнока. По молчаливому согласию, они решили не проводить эту ночь в палатке. Октавия свернулась калачиком на своем одеяле и закрыла глаза, хотя ясно было, что она не спит. Оба они недавно ходили с Кларк в лес за лекарствами, и эта экспедиция вышла очень уж напряженной. Никто не сказал ни слова, но Беллами все время чувствовал на своей спине пристальный, сверлящий взгляд Кларк.

А теперь он сидел возле Октавии, прислонившись спиной к дереву, смотрел в темноту и пытался осознать тот факт, что завтра они навсегда покинут лагерь. Это было непросто.

Из темноты возникла фигура и направилась к ним. Уэллс. На плече у него висел лук Беллами.

– Привет, – тихо сказал Уэллс, когда Беллами поднялся ему навстречу. – Мне жаль, что все так вышло. Я понимаю, что изгнание – это жесткая мера, но я просто не знал, как еще поступить. – Он вздохнул. – Я уверен, Грэхем на самом деле собирался убедить их в том, что… – Тут его взгляд упал на Октавию, и он замолчал. – Не то чтобы я не стал этому мешать, но нас только двое, а их много.

На ум Беллами моментально пришел резкий ответ, но он счел за лучшее оставить его при себе. В сложившейся ситуации Уэллс сделал все, что мог. Он нашел наилучший выход из положения, и Беллами сказал:

– Спасибо тебе.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, а потом Беллами откашлялся и начал:

– Слушай, я, наверно, должен… – Он помолчал. – Мне жаль, что так вышло с твоим отцом, – Беллами глубоко вздохнул и заставил себя посмотреть Уэллсу прямо в глаза. – Я надеюсь, что с ним все будет в порядке.

– Спасибо, – тихо сказал Уэллс. – Я тоже на это надеюсь. – На миг он замолчал, а когда заговорил снова, его голос был тверд: – Я знаю, что ты просто стараешься защитить сестру. И я чем-то таким же занимаюсь. – Он улыбнулся. – Ну мне так кажется. – Уэллс протянул руку. – Надеюсь, с вами обоими все будет хорошо.

Беллами принял его руку, встряхнул и кисло улыбнулся.

– Не могу даже вообразить, что на свете есть гады хуже Грэхема. Не своди с этого парня глаз.

– Будь уверен, – кивнул Уэллс, развернулся и растворился в темноте.

Беллами снова опустился на одеяло и стал смотреть на поляну. Отсюда он мог разглядеть контур палатки-лазарета. Наверно, Кларк обихаживает там сейчас Талию, используя те самые пресловутые медикаменты. Его замутило, когда он мысленно вернулся к сцене у костра, вернее, к той минуте, когда он увидел в свете пламени решительное лицо Кларк. Он никогда раньше не встречал девушки, которая была бы одновременно такой прекрасной и такой живой.

Он со вздохом откинулся на одеяло и закрыл глаза, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем он перестанет, засыпая, думать о Кларк.