Текст книги "Я смогла все рассказать"

Глава шестая

Как-то раз, когда мне было десять лет и я заболела азиатским гриппом, мама пошла гулять со старшими сестрами, а меня оставила дома одну. Она не посчитала нужным сказать мне, куда они идут и в какое время вернутся, зато заперла за собой дверь, так что по крайней мере я могла не опасаться внезапного визита дяди Билла.

Вернувшись домой, мама поднялась в мою комнату, сжимая в руках маленький черный комочек.

– У меня для тебя подарок, – сказала она.

Сначала я, конечно, не поверила. Наверное, очередная злая шутка. С чего вдруг ей покупать мне подарок? Однако, присмотревшись, поняла, что это крошечный черный щенок. Высунув розовый язычок, он преданно смотрел на меня. Я потянулась к нему:

– Можно его погладить?

– Нет, сперва ты должна научиться ухаживать за ним.

Это был щеночек пуделя, маленькой декоративной породы; такие собаки и в старости похожи на щенков. Мама назвала его Бобби. Он был самым очаровательным псом на свете, и я очень быстро к нему привязалась. Довольно скоро я поняла, почему мама сказала, что Бобби – моя собака: она хотела, чтобы я его выгуливала, кормила, приучала к туалету, то есть взяла на себя всю ответственность по уходу за ним. Саму ее больше привлекала другая, необременительная сторона обладания собакой. Ей нравилось, когда Бобби сидит у нее на коленях, нравилось гладить его, и, когда была в настроении, она даже скармливала ему за столом лакомые кусочки. Бобби менял «хозяина» по пять раз на дню. Когда нужно было за ним убирать, он моментально становился «моей собакой».

Меня это ничуть не смущало. При первой же возможности я выводила его на прогулку, и иногда мы с Бобби доходили до самого моря, хотя до него было почти четыре мили пути. Мы весело играли на побережье: я кидала палку, а Бобби находил ее и приносил обратно, или мы вместе барахтались в волнах прилива. Когда у меня были деньги, я покупала мороженое, делила пополам, и мы съедали его. Обратно мы ехали на автобусе без крыши. Мне нравилось ехать на переднем сиденье, Бобби сидел у меня на коленях, и ветер трепал его уши.

Для того чтобы немного заработать на карманные расходы, я помогала Тому разносить газеты. Он был тяжел на подъем и почти всегда просил меня сбегать за ними в киоск и начать упаковывать их, пока он встает и собирается. Я каждый раз соглашалась и бежала раскладывать каждую газету в отдельный целлофановый пакет. Когда Том наконец приходил, все было уже готово.

Потом мы шли разносить эти газеты; Том, не слезая с велосипеда, сворачивал каждую из них и указывал, в какой дом ее нужно доставить. Я бежала исполнять его указания, а Бобби бежал рядом со мной. Доставив одну газету, я возвращалась за следующей. В конце недели Тому платили шестнадцать пенсов. Шесть он отдавал мне. Совсем немного, но я была рада и этому. Я нисколько не обижалась, потому что любила Тома, хоть мама его и избаловала.

Теперь, когда у меня был Бобби, появился отличный предлог сбегать из дома, если мамина ругань становилась невыносимой: нужно выгулять собаку. Бобби был ласковым и преданным псом, я очень его полюбила. Он дожидался меня из школы, прибегал встречать, едва я ступала на порог, и всюду ходил за мной, пока я делала работу по дому. Когда после маминых разносов или очередной прогулки с дядей Биллом меня охватывала тоска, Бобби приходил и смотрел на меня понимающими глазами, которые говорили: «Все будет хорошо. Я тебя люблю».

Мне было хорошо с Бобби, мы весело проводили время, но в моей жизни веселого было мало. Все складывалось ужасно. Дядя Билл начал каждый день подвозить меня домой из школы.

– Как это мило с его стороны, правда, Кэсси? – говорила мама. – Не забудь сказать спасибо.

Он всегда вез меня домой окольными путями, останавливался в какой-нибудь рощице и заставлял делать гадкие вещи на заднем сиденье. Его «игры» стали еще отвратительнее. Как-то раз, когда я «нашла» спрятанную в штанах «игрушку», он приказал мне взять эту мерзость в рот и облизать. Я сопротивлялась, но он схватил меня за шею и силой запихал это мне в рот. Я забилась в истерике, мне казалось, я задохнусь. Напуганный, он вынужден был остановиться, сердито пообещав, что поиграет так со мной в другой раз. Сама мысль об этом приводила меня в ужас. Как люди могут это делать? Как они при этом дышат? Неужели их не тошнит?

Я изобретала всевозможные отговорки, чтобы только не садиться в машину Билла: слишком много уроков, много работы по дому, – говорила, что нужно идти на заседание «Юношеской бригады» или выгуливать собаку. Еще один предлог появился у меня после того, как мама заставила меня петь в церковном хоре. Там как раз требовались новые певчие. Мама хотела произвести хорошее впечатление на викария и записала меня в хор, так что теперь я должна была дважды петь во время воскресной службы и ходить на репетиции по средам. Иногда по субботам приходилось петь на свадьбах. Меня это более чем устраивало! Четыре раза в неделю я могла быть уверена, что Билл не сможет заставить меня играть в ненавистные «игры»! Четыре раза в неделю я находилась вдалеке от мамы и ее вечных криков. Хор стал для меня настоящим убежищем, где я могла быть собой, а не объектом ее ругани и насмешек. В церкви я чувствовала себя защищенной. Дядя Билл, ставший для меня воплощением зла, не мог меня там достать.

Когда я была младше, мне нравилось ходить в воскресную школу, и уже тогда я верила в Бога. Я надеялась, что теперь, когда я пою в церковном хоре, Бог услышит мои молитвы и станет охранять меня от зла. Только бы он защитил меня от дяди Билла! Вот чего я желала сильнее всего.

В церкви во время репетиций мне нравилось буквально все: красивая музыка, другие участники хора, которые были очень милы со мной, сама атмосфера. Прошло совсем немного времени после моего вступления в хор, а наш викарий, который был раньше миссионером в Африке, уже предложил мне посещать школу для конфирмантов, в которой детей готовили к конфирмации, и стать полноправным членом церковной общины. Я согласилась не раздумывая, в надежде на то, что, став еще ближе к Богу, смогу рассчитывать на его покровительство. К тому же посещение классов означало, что как минимум еще один вечер в неделю я буду недоступна для Билла с его «играми».

Никто, кроме Бога, не мог меня защитить. Я рассказала матери, что ее друг сделал со мной, как он трогал меня между ног и причинил мне боль, но все равно она с легкой душой отпускала меня, когда Билл предлагал меня покатать.

– Ступай, дочка, – говорила она, – и хорошенько повеселись.

Мать никогда не ругала меня при Билле. Всякий раз, как он приходил, она сияла от счастья и была сама доброта, но я все равно знала: стоит лишь слово поперек сказать, и мне не поздоровится. Однажды я уже пыталась и потом несколько месяцев жила в настоящем кошмаре.

Когда я начинала сопротивляться приставаниям дяди Билла и отталкивала его, он говорил, что имеет полное право делать со мной, что пожелает. Меня это ставило в тупик. Кто дал ему такое право? Неужели всякий мужчина может по собственной прихоти заставить любую понравившуюся ему девочку «поиграть» с его гениталиями или засунуть руку ей в трусики?

– Тебе же самой нравится, – говорил он, ухмыляясь. – Я точно знаю. Мужчины это чувствуют.

Как он ошибался! Я люто ненавидела его игры. В моей жизни не было ничего хуже этого, но он все заставлял меня, и это продолжалось неделю за неделей, круглый год. Единственное, что я могла придумать, это занять себя по максимуму, чтобы не осталось ни одной минуты свободного времени, которой дядя Билл мог бы воспользоваться и затащить меня к себе в машину.

Мне исполнилось одиннадцать лет, пришла пора сдавать экзамены; они должны были показать, хватит ли у меня ума и способностей учиться в классической школе[7]7
  Классическая школа – в Англии школа для детей старше 11 лет, отобранных по результатам экзаменов. Выпускники получают право поступления в высшее учебное заведение, программа предусматривает изучение классических языков.


[Закрыть] или же придется переходить в среднюю современную школу[8]8
  Средняя современная школа – в Англии школа для детей от 11 до 16 лет, государственное учебное заведение. Имеет практическую направленность, программа не предусматривает изучения классических языков.


[Закрыть].

Мать рассчитывала, что я смогу пройти конкурс в классическую школу, хотя ее не волновало мое будущее, она просто хотела похвастаться потом перед соседками. Как-никак, а успехи детей – это всегда заслуга родителей. Том провалился на экзаменах, потому что плохо занимался в школе, но мама не могла долго сердиться на своего любимца. Оставалась я. Я была просто обязана добиться выдающихся результатов в учебе.

Моя успеваемость резко ухудшилась, что неудивительно, если учесть, насколько я была травмирована всем происходящим. Я не могла расслабиться. Не могла никому доверять. Надо было готовиться к экзаменам, но я просто не могла сконцентрироваться, в любую минуту мог прозвенеть звонок, возвещавший о том, что дядя Билл снова хочет «поиграть» со мной; к тому же я всегда боялась, что мать начнет орать на меня из-за любого пустяка.

Первую часть экзаменов я высидела, но перед второй простудилась и очень ослабла. Горло болело, кашель никак не проходил, по ночам я не могла уснуть, не могла заставить себя поесть. Во второй день испытаний я кое-как доплелась до школы, уселась на свое место и уставилась в листок с заданием, голова кружилась все сильнее и сильнее. Тут у меня начался сильный приступ кашля, который я никак не могла унять. Кто-то из учителей решил вывести меня из класса и дать воды, но едва я привстала из-за парты, как в глазах потемнело, и я рухнула на пол.

Классная руководительница отвела меня домой; вызвали врача, который, выслушав мои легкие, сказал, что у меня пневмония. Он прописал антибиотики и постельный режим, я должна была провести дома несколько недель, чтобы силы восстановились. Врач также сказал, что при малейших признаках ухудшения меня положат в больницу.

Узнав о моей болезни, мама пришла в ярость. При враче она пыталась изображать взволнованную мать, но стоило ему ступить за порог дома, как она начала меня ругать:

– Как ты мне надоела! Теперь еще придется тебя выхаживать! Как будто у меня дел других нет!

Потом ее осенило.

– Я так понимаю, экзамены ты провалила и ни о какой классической школе теперь уже и речи быть не может, – с ненавистью проговорила она. – Ты специально все это подстроила, чтобы мне навредить. Гадкая девчонка, только о себе и думаешь.

Мне было тяжело понять, как можно «подстроить» воспаление легких и в чем меня опять обвиняют. Вряд ли я добровольно согласилась бы провести несколько недель в четырех стенах один на один со злой матерью. Тем более что не могла улизнуть ни под каким предлогом: на время болезни мне запретили гулять с собакой, ходить на репетиции хора и в школу для детей, готовящихся к конфирмации. Днями напролет мне придется выслушивать оскорбления, во время болезни это будет особенно невыносимо. Сильные приступы сухого кашля совсем меня истощили. Все давалось с трудом, даже дышать было тяжело.

Казалось, хуже быть не может, но тут пришел дядя Билл.

– Иди развейся, Кэт, – сказал он матери. – Тебе нужно памятник поставить за то, как ты за ней ухаживаешь. Если вдруг захочешь по магазинам пробежаться или в парикмахерскую сходить, то я всегда могу с ней посидеть… Мне будет даже приятно, – прибавил он, подмигнув мне.

– Пожалуйста, не уходи! – тихо упрашивала я маму.

Она с иронией сказала:

– Умница, так любит маму! – Посмотрела на Билла, потом на меня и добавила: – Не волнуйся, глупышка. Дядя за тобой присмотрит. Все будет хорошо.

И удалилась, постукивая высокими каблуками по асфальтовой дорожке.

Билл присел на край кровати, его глаза блестели. Он потрогал рукой мой пылающий лоб: у меня был жар.

– Теперь можно и повеселиться, – проговорил Билл. – Я скучал по тебе, малышка Кэсси.

Он сунул руки под одеяло и стал стягивать с меня ночную рубашку. Я попыталась отодвинуться, но бежать было некуда. Он навалился на меня, я начала хрипеть и задыхаться.

– Пожалуйста, не надо! – еле выдавила я. – Мне нечем дышать!

Я подумала, Билл отступился от своих намерений, и вздохнула с облегчением, когда он наконец слез с меня.

– Хорошо, – сказал Билл, – попробуем по-другому.

Он был весь красный от нетерпения и еле сдерживался. Расстегнув штаны, он стащил меня с кровати и поставил перед собой на колени. Я не удержалась и упала.

– Возьми его в рот, черт побери, – произнес он приказным тоном.

Нет, только не это. Господи, нет.

– Я не могу, – запротестовала я, мотая головой из стороны в сторону. – Пожалуйста, я правда не могу.

Он силой раскрыл мой рот и сунул туда свою мерзость. Я не могла дышать – нос был заложен из-за насморка. Мне казалось, рот вот-вот порвется, такой большой орган был у Билла. У меня начались рвотные позывы, но он все не останавливался; в горле першило, но кашлять я не могла; казалось, я сейчас задохнусь. Билл больно сжимал мою шею. Это было ужасно, отвратительно, омерзительно, гадко.

Он на мгновение вынул «игрушку» из моего рта, и меня тут же стошнило на простыни.

– Что за черт, – сказал он, скривившись, – теперь придется убирать за тобой. Но сперва ты доведешь дело до конца.

Мне пришлось обхватить его мерзость руками и двигать ими вверх-вниз до тех пор, пока из него не выстрелила струя белой вязкой жидкости. Все как обычно. Я была целиком во власти дяди Билла. Я не могла ничего с этим поделать. Я лежала обессиленная, пытаясь восстановить дыхание, слишком слабая, чтобы попытаться оттолкнуть своего насильника.

– Ну вот. Это ведь было здорово, да? – сказал он, когда все закончилось.

Я с ужасом посмотрела на него. Он искренне верил, что сотворенное им – это здорово? Как он может так думать? Меня всю передернуло. Здорово?!

С тех пор дядя Билл регулярно приходил меня «проведать», чтобы мама могла «отвлечься от домашних дел». Он так и говорил. На самом же деле он приходил, чтобы среди бела дня делать со мной все, что ему вздумается. Я была пленницей собственной болезни, собственной кровати. Некуда бежать. Негде спрятаться.

Билл по-прежнему приносил гостинцы, мои любимые шоколадные сигареты, только теперь я не могла их есть. Они вызывали у меня отвращение, потому что «он» к ним прикасался. При всех он хвалил меня, называл «отважной маленькой девочкой», но, оставшись со мной наедине, всегда добивался своего, как бы плохо мне ни было. Я молилась о том, чтобы он не приходил, снова и снова упрашивала Бога защитить меня от этого низкого, подлого человека. Я пыталась обмануть маму, притвориться, что мне лучше, чтобы она разрешила мне побыть дома одной, или умоляла ее остаться, не оставлять меня одну с Биллом. Ничего не помогало. Жизнь превратилась в пытку, я была глубоко несчастна и все время всего боялась.

Каково же было мое облегчение, когда доктор сказал, что я здорова и снова могу ходить в школу, на репетиции и в школу для конфирмантов, у меня снова не будет свободного времени, и дядя Билл оставит меня в покое. Я смогу вырваться из-под гнета этого гадкого, мерзкого типа.

Глава седьмая

Занятия в школе для конфирмантов проходили во вторник вечером в доме викария. Мне нравилось их посещать, но было одно неудобство. Других детей после занятий встречали родители, но мой папа по вторникам проводил собрания местного отделения «Юношеской бригады для мальчиков», а мама не хотела себя утруждать и тащиться куда-то морозным вечером, ради того чтобы забрать меня. Родители решили, что я вполне взрослая и могу возвращаться домой одна.

Когда викарий узнал об этом, на лице его отразилась озабоченность. Ему не понравилось, что одиннадцатилетняя девочка, едва оправившаяся от пневмонии, идет вечером совсем одна по темным холодным улицам. Он решил проводить меня. Так он, по крайней мере, мог быть спокоен, что меня никто не тронет. Он дошел со мной до самого крыльца; дядя Билл как раз уходил от нас. Викарий поздоровался со всеми и сказал о своей обеспокоенности тем, что мне приходится возвращаться домой самостоятельно.

– Спасибо за то, что проводили Кэсси, викарий, – сказал дядя Билл. – Впредь я сам буду за ней приезжать. Я каждый вторник бываю у них, мне это не составит труда. Со мной Кэсси будет в безопасности.

У меня началась паника. Я посмотрела на маму, мне хотелось, чтобы она сказала: нет, не нужно. Но ее вполне устраивало такое предложение: никаких усилий с ее стороны не требовалось. Она с легкостью разрешила Биллу забирать меня из школы для конфирмантов по вторникам. «Отличное решение», – сказала она.

Всю неделю я с ужасом ожидала следующего вторника, но, когда Билл подъехал к дому викария, чтобы забрать меня, села в машину. К моему удивлению, он просто отвез меня домой. Потом они с мамой пили кофе в кухне, и все было спокойно. Я вздохнула с облегчением и стала убеждать себя, что все самое худшее позади. Я надеялась, что дядя Билл оставит меня в покое. Надежды и мечты – мой конек.

Спустя еще неделю я уже не так боялась, когда забиралась на переднее сиденье «остина» дяди Билла. Он сказал, что нужно заправиться, развернул машину, и мы поехали не к моему дому, а в противоположном направлении, на заправку. По дороге Билл расспрашивал меня про занятия. Залив полный бак бензина, он повернул обратно. Было уже темно. Я не очень хорошо ориентируюсь на местности, поэтому далеко не сразу поняла, что едем мы совсем не домой.

– Где мы? – спросила я тихо.

Билл не ответил, а спустя несколько секунд съехал с дороги в поле. Вокруг было так темно, что хоть глаз выколи, и мне стало очень страшно. Я отодвинулась на самый край сиденья, прижалась к дверце.

– Кэсси, ты для меня важнее всех в мире, – сказал Билл и придвинулся ко мне. В те времена водитель и пассажир располагались на одном длинном кожаном сиденье, ручного тормоза и рычага переключения скоростей еще не было.

Сердце бешено колотилось у меня в груди, но из-за испуга я не могла произнести ни слова.

– Я так люблю тебя, Кэсси, – продолжал Билл. – Ты ведь знаешь об этом?

Теперь я уже знала, что у него за «любовь», не нужна она мне!

– Я просто хочу доказать тебе свои чувства, – сказал он, сжал меня в объятиях и стал покрывать мое лицо слюнявыми поцелуями. От него пахло виски. Мама наливала ему стаканчик почти каждый раз, когда он заходил к нам. Я навсегда возненавидела этот запах.

Тут я, снова обретя дар речи, проговорила:

– Мне надо домой. Мама будет волноваться.

Но сама в это не верила. Матери и в голову не придет беспокоиться: она знает, что я с Биллом, и уверена, будто он любит меня.

Дядя Билл не обратил на мои слова никакого внимания. Он весь горел, струи пота катились по его телу. Он повалил меня на кожаное сиденье и начал рвать мои трусики.

Я хотела закричать, но крик застрял в горле. Да и кто услышал бы меня поздно вечером в чистом поле?

Потом Билл схватил мою руку и сунул себе между ног.

– Ну же, потрогай меня, – сказал он нетерпеливо сиплым голосом. – Тебе ведь нравится, я знаю. Давай сделай дяде приятно.

Потом расстегнул штаны и взгромоздился на меня. Его мерзкая «любовная игрушка» коснулась моего тела: я чувствовала, как она подрагивает. Мною овладело отвращение.

В отчаянии я стала из всех сил сопротивляться, но он придавил меня своей массой.

– Я хочу домой. Пожалуйста, отвези меня домой, – плакала я, но Билл не слушал.

Он тяжело задышал, щупая меня между ног, и стал пихать мне туда свою гадкую плоть. Мои слезы его ничуть не трогали. Внезапно я почувствовала жгучую, нестерпимую боль в низу живота. Я не могла понять, что происходит. Страшно рыча, Билл начать двигать тазом взад-вперед, загоняя свой половой орган мне между ног, я чувствовала его внутри себя.

Я не могла сдержать криков. Было ужасно больно. Я думала, что умру. Никогда раньше я не испытывала ничего подобного и была готова умереть, лишь бы только не чувствовать больше эту невыносимую боль. Прошла вечность, прежде чем дядя Билл издал последний стон и рухнул на меня.

Я лежала под ним, неестественно вывернув шею. Между ног очень болело. Я не знала, как называется то, что только что произошло. Неужели все взрослые этим занимаются? Это и есть их «любовь»?

Спустя некоторое время дядя Билл встал и застегнул штаны. Я не могла смотреть на него. Я была морально и физически истощена. Болел живот, между ног все горело. То, что он со мной сделал, – это не любовь. А если и любовь, то мне такой любви не надо. В церкви нас учили ненавидеть грех, но я всей душой ненавидела человека, который так со мной поступил, а он, как ни в чем не бывало, причесывался, глядя в зеркало заднего вида, и напевал что-то себе под нос.

Билл завел машину и повез меня домой, продолжая напевать. Ему все произошедшее доставило большое удовольствие. Я же, как в тумане, кое-как привела себя в порядок и уткнулась в окно. Мы проезжали мимо уютных домиков с горящими окнами. Как мне хотелось жить в одном из них! Где угодно, лишь бы подальше от матери, которая меня ненавидит и с легкой душой доверяет этому подлецу.

Подъехав к дому, дядя Билл повернулся ко мне, своей маленькой жертве, и улыбнулся. Вскоре я возненавидела эту лживую улыбку, но не перестала ее бояться.

– Нельзя никому рассказывать о том, что произошло, – сказал он, – потому что тебе все равно никто не поверит. – Он погладил меня по колену. – Мы с твоей мамой старые друзья. Она не поверила тебе в первый раз, не поверит и сейчас. Ты ведь помнишь, как она тогда рассердилась… – Он сделал паузу, чтобы я как следует осознала угрозу; он отлично знал, что мать не поверит ни единому моему слову. – Так что пусть это останется нашей маленькой тайной. Договорились? А теперь беги домой. Спокойной ночи, Кэсси.

Выйдя из машины, я заметила, что мама наблюдает за нами из окна. Билл весело помахал ей, прежде чем уехать. Я зашла в дом, дрожащим голосом сказала маме, что устала и хочу спать, и побежала на второй этаж в ванную комнату. Когда я закрыла за собой дверь, силы покинули меня, и я как подкошенная рухнула на пол. Меня всю трясло.

Полежав так немного, я включила воду и стала раздеваться. Между ног по-прежнему болело. Я сняла трусики и с ужасом обнаружила, что они все в крови. Что же все-таки произошло? Мне хотелось скорее смыть с себя всю грязь этого кошмара. Я с остервенением терла истерзанное тело и тихо плакала. В чем моя вина? За что я так наказана? Почему Бог не защищает меня?

Вымывшись и отстирав кровь с белья, я побежала в свою комнату и сразу легла в кровать. Закутавшись в одеяло, постаралась уснуть, но тревожные мысли гнали сон прочь. Едва закрывала глаза, как вновь чувствовала горячее дыхание на лице и потное тело, навалившееся на меня. Мне хотелось кричать, но я сдерживалась; хотелось побежать к кому-то, кто обнял бы меня и упокоил я, но не могла. Я затряслась в рыданиях и почувствовала себя еще более одинокой. Старших сестер, с которыми я делила комнату, в тот вечер не было дома. У Элен появился парень, и она часто ходила на свидания, а Роузи работала в вечернюю смену. Но даже если бы они были рядом, я все равно не смогла бы им ничего рассказать. Я никому не могла ничего рассказать, из страха, что мне не поверят.

Только верный пес Бобби почувствовал, как мне плохо, подбежал и лизнул мне руку. Я помогла ему забраться ко мне в постель и обняла его. Я молила Бога, чтобы он помог мне уснуть, чтобы картины ужасного вечера перестали преследовать меня. Я хотела забыться, а наутро обнаружить, что пережитое прошлым вечером было просто страшным сном, – я молила Бога об этом. В конце концов, изможденная, я уснула.

На следующее утро, едва открыв глаза, я уже знала, что это был не сон. Живот болел еще сильнее, чем накануне вечером, а между ног, там, куда Билл пихал свою «игрушку», появилось странное ощущение.

Папа заглянул в комнату и сказал:

– Вставай, Кэсси, в школу пора.

Он подошел к кровати взглянуть на меня, и на секунду я испугалась: «Неужели и он тоже?» В душе я знала, что папочка меня не обидит, но была слишком травмирована вчерашними событиями. Моя вера в мужчин пошатнулась, теперь я знала, что они могут со мной сделать, поэтому на секунду засомневалась в родном отце.

– Что-то ты неважно выглядишь, – проговорил он сочувственно. – Простудилась, наверное. Ты лежи, я скажу маме, что в школу ты сегодня пойдешь.

И, с нежностью подоткнув под меня края одеяла, поспешил вниз по лестнице.

Отзвуков родительской ссоры, доносившихся с первого этажа, лучше мне не стало. Только скандала мне не хватало. Я плотнее укуталась в одеяло, пытаясь отгородиться от мира. Затем послышались мамины шаги, и она ворвалась ко мне в комнату.

– Быстро вставай и марш в школу! – приказала она. – Тебе прекрасно известно, что сегодня я встречаюсь с подругами, а ты думаешь только о себе и хочешь мне все испортить. И не надейся, что я отменю свою встречу из-за твоих прихотей! – Она пристально посмотрела на меня. – Ты абсолютно здорова. Я не папа, меня ты не проведешь. – Потом присмотрелась внимательнее и прибавила: – Хотя… выглядишь ты, конечно, неважно.

Что это, внезапный приступ материнской любви? Сейчас мама, наверное, обнимет меня, успокоит и станет за мной ухаживать. Как бы не так. Она рассердилась:

– Ну вот! Теперь из-за тебя придется отменить все планы!

Я, как никогда, нуждалась в материнской заботе, была в отчаянии и хотела, чтобы кто-нибудь меня успокоил. Неужели она не видит, в каком я ужасном состоянии? Неужели ее материнский инстинкт на меня не распространяется? Похоже на то.

– Я прекрасно справлюсь одна, – сказала я тихо. – Просто полежу в кровати, и скоро мне станет лучше.

Она даже не пыталась скрыть облегчение. А я, наоборот, постаралась замаскировать свое разочарование. Снова мне приходится терпеть и притворяться, что все хорошо.

Я пыталась вообразить, что сделала бы нормальная мать, например мама Клэр, увидев, что дочь лежит в кровати, явно не в себе, и страдает от боли. Наверное, она быстро поняла бы, что ей плохо, и попыталась помочь. Мама моей подруги все время спрашивала, как у нее дела, внимательно выслушивала и изо всех сил старалась помочь и утешить, если случалась какая-нибудь неприятность. Мне было совершенно ясно, что мама Клэр близко не подпустила бы к своей дочери человека вроде дяди Билла. Она полностью поверила бы своей дочери, расскажи та ей о надругательстве и унижении. Она уберегла бы Клэр от тех ужасов, какие мне пришлось пережить.

Но моя мать не заметила или предпочла не заметить мою боль и спокойно отправилась на встречу с друзьями. Я заперла все двери и пошла в ванную. Мне было одиннадцать лет, многого я еще не могла понять, только чувствовала себя оскверненной, грязной после вчерашнего кошмара. Кровотечение между ног прекратилось, но все там распухло и болело. Я лежала в горячей воде, закрыв глаза. Мне хотелось лежать так долго-долго, а потом открыть глаза и обнаружить, что боль и страх навсегда ушли из моей жизни и никто меня больше не обидит.

Как мне избежать повторения этого ужаса? Как мне отказаться от поездок с мерзавцем, который уверял меня в любви, а сам причинил мне столько страданий. Если бросить школу для конфирмантов, нужно будет оправдываться перед викарием. Что я ему скажу? Если уж родная мать мне не поверила, то остальные и подавно не поверят. Весь день я искала выход из западни. Я умоляла Бога защитить меня. Но он был глух к моим мольбам, как и все прошлые разы.

В четыре часа ко мне пришла одноклассница Венди узнать, почему меня не было в школе. Я сказала, что живот разболелся и что завтра уже приду, хотя сама не была уверена, найду ли силы когда-нибудь выйти из дома.

– Занятий не будет до следующей недели, – сказала Венди. – Начались каникулы.

Я совсем забыла.

Пока мы разговаривали, я смотрела на Венди и думала, заметит ли она перемену во мне. Сама я ощущала себя совсем иначе, нежели двенадцать часов назад. Что-то навсегда во мне изменилось.

Однако Венди легко поверила в историю с животом и ничего не заподозрила. Она болтала о том о сем, о школьных новостях, о наших общих знакомых.

Я обрадовалась, что начались каникулы. Мне нравилось в школе, но я была в таком состоянии, что не смогла бы ходить на занятия и общаться с друзьями.

Прежде чем уйти, Венди спросила, не хочу ли я поехать на пикник воскресной школы в субботу, если поправлюсь. Я сказала, что хочу. Все что угодно, лишь бы не оставаться в этом доме, где я была легкой добычей для мучителя. На пикник нужно было выезжать рано утром, поэтому мы с Венди договорились, что в пятницу я заночую у нее.

Несколько следующих дней дались мне с трудом. Я не могла прийти в себя. Тело болела, но душевная боль была в сто раз сильней. Что он сделал со мной? Как мне впредь противостоять ему?

Субботний пикник помог мне развеяться. Учителя, которые поехали с нами, прекрасно меня знали. Они слышали, что я болела – впрочем, это и так было видно, – поэтому постарались быть со мной добрее и заботливее, чем обычно. Это помогло, и мне стало немного легче.

Я с ужасом ждала следующего вторника. От мысли о том, что Билл, мой мучитель, снова встретит меня вечером возле дома викария, посадит в машину и надругается надо мной, становилось дурно. Потом я вспомнила, что Венди тоже посещает по вторникам школу для конфирмантов, и у меня появилась идея. Я спросила маму, может ли Венди остаться у нас ночевать; мама не смогла сразу придумать причину для отказа и разрешила.

Я вздохнула с облегчением, когда Венди согласилась остаться у меня на ночь. У меня камень свалился с души. Теперь я была в безопасности. Все-таки Бог услышал мои молитвы.

Когда дядя Билл заехал за мной и увидел двух девочек вместо одной, он не обрадовался. Однако он не мог просто взять, развернуться и уехать на глазах у викария. Так что мы с Венди забрались на заднее сиденье, и Билл повез нас домой.

Вскоре после этого наступила весна. Дни стали длиннее, темнело позже, и мне снова разрешили ходить домой одной. Занятия в школе для конфирмантов закончились, предстоял обряд конфирмации. Мы с Венди с нетерпением ждали церемонии. В этот торжественный день мы должны были одеться во все белое; я знала, что белый цвет особенный – цвет чистоты и невинности, не зря ведь все невесты идут под венец в белом платье. Родители Венди пообещали купить ей платье специально для церемонии. Я тоже стала выпрашивать у мамы новое платье, но она и слышать об этом не хотела. Тогда «бабушка номер один» сказала, что сошьет его для меня: она здорово шила. Платье получилось просто загляденье – я и правда почувствовала себя в нем невестой!

Мама проигнорировала обряд конфирмации, зато папа с бабушкой пришли. Папа с гордостью наблюдал, как я прохожу церемонию, и мне стало жалко, что мать не пришла: вдруг она тоже гордилась бы мной? Хотя я понимала, что такого быть не могло.

Во время службы я молила Господа, чтобы он очистил меня от скверны ужасных событий, пережитых мной в последние годы. Теперь, когда я была полноправным членом церковной общины, я верила, что Бог защитит меня. Наконец-то он услышит мои молитвы. Конечно услышит.