Текст книги "Двор чудес"

Стараюсь подавить в себе нарастающее горькое разочарование. Я-то думала, что человек, который так властно правит гильдией Воров, может помочь мне спасти Азельму.

Я начинаю дрожать. Пытаюсь побороть дрожь, сжимаю кулаки, напрягаю все мышцы, но это сильнее меня, мое тело не в состоянии больше сдерживать все, что накопилось внутри.

Томасис хватает меня за руку и притягивает к себе. Его голос становится мягче и тише, так что теперь только мы с Феми слышим, что он говорит:

– Не бойся, малышка. Ты чадо этой гильдии, Каплан тебя не тронет. Гнев Тенардье тоже не достанет тебя здесь. Я знаю, каким жестоким он может быть под действием вина. Посмотри на меня: он тебе больше не родня, ты – моя дочь. Если он поднимет на тебя руку, это будет то же самое, как если бы он ударил меня. А даже он никогда не напивался настолько, чтобы осмелиться на это.

– Я боюсь не за себя, – говорю я, и при каждом слове мои зубы неистово стучат друг об друга. Смотрю Томасису прямо в глаза и вижу где-то в глубине жалость.

Если выясню, что задумал Тигр или куда увел мою сестру, тогда я, конечно, смогу что-нибудь предпринять…

– Вы сказали, что сделаете мне подарок, и вот о чем я прошу: скажите мне правду, – произношу я тихим голосом. – Он собирается ее убить?

Томасис медленно качает головой и отворачивается.

– Эта правда не будет считаться моим подарком, потому что ее знают все. Смерть была бы для нее большой милостью, – тихо говорит он.

Томасис улыбается мне, но его улыбка подернута печалью, и в эту минуту он выглядит точно как Феми.

– А подарок, который я тебе обещал, прибереги на потом. Знай, что однажды ты сможешь о чем-то меня попросить, и я сделаю это для тебя.

Теперь он смотрит строго.

– Не пытайся ее разыскать, все равно не найдешь. Не старайся помочь ей, потому что никому не под силу ослабить хватку Тигра, если он вонзил в кого-то свои когти. Не делай Каплана своим врагом, ты не будешь петь охотничью песнь с его именем на устах. Поклянись, что все так и будет.

Азельма могла попытаться сбежать, но пожертвовала собой, чтобы отправить меня сюда и дать хоть маленькую частицу безопасности в виде татуировки, которая до сих пор саднит у меня за ухом. Феми не побоялся навлечь на себя гнев собственного брата, чтобы спасти меня, и теперь барон Воров обязался защищать меня от Тигра и Тенардье. Я должна внимательно отнестись к их словам, должна уважать их жертву. Я должна забыть свою сестру. Глупо было бы поступить иначе.

Я киваю.

– Клянусь, монсеньор.

Чувствую горечь лжи у себя на языке.

4. Та, что спит

Чтобы пробраться куда-то под покровом ночи, в сущности нужно только одно – найти подходящий вход. Неплотно прикрытое окно, дверь с замком, который так и просит, чтобы его открыли. Иногда, чтобы подобраться к слабому месту в доме, нужно влезть куда-то по веревке или вскарабкаться по стене. Иногда приходится прыгать по крышам и спускаться в остывшие каминные трубы. Но все это гораздо сложнее осуществить при свете дня, когда тебя легко может заметить множество людей: торговцы и рабочие; прачки, загружающие белье на лодки на берегу Сены; музыканты, попрошайки или ремесленники; весь городской люд, не принадлежащий к Двору чудес. Днем в городе кипит жизнь, как в мышином гнезде, обитатели которого снуют туда-сюда и каждый спешит по своим делам.

Я нетерпеливо прохаживаюсь, ожидая захода солнца, а город поет свою безумную песнь. Мне еще не время тут быть; каждая частичка меня хочет куда-нибудь спрятаться до тех пор, пока дневной свет полностью не померкнет. Собаки из гильдии Воров трудятся днем, и мы, Кошки, их за это презираем. Кошки скользят по крышам при свете луны, подобно танцорам, а Собаки шляются по многолюдным районам города и суют ловкие руки в карманы богатых людей. Кошки никогда не опускаются до такой мелочной работы.

Но сегодня я и не Кошка. Сегодня я цветочница. Украла платье, передник и аккуратные туфельки у девушки, которая мылась в купальне на реке. Бедняжка, ей, наверное, пришлось идти домой полуголой. Корзину с цветами я взяла у рассеянной женщины, которая завтракала, ни на что не обращая внимания. Завтрак – это роскошь для большинства Отверженных, которую я почти никогда не могу себе его позволить.

Передо мной неясно вырисовывается дом из желтого кирпича с узкими окнами. Я смотрю на него с тех пор, как взошло солнце, и весь день там было тихо.

Сердце бешено колотится в груди, волоски на шее встают дыбом. Я знаю, насколько опасно то, что я собираюсь сделать, и мне страшно.

Всем бывает страшно.

Слова Азельмы будто доносятся до меня с холодным ветром. И я делаю то, что делаю всегда, когда меня сковывает страх: вспоминаю, что она шептала мне при свете свечи. Вооружаюсь ее словами как щитом и двигаюсь вперед.

Прошло три месяца с тех пор, как Феми привел меня в гильдию Воров. Три месяца я относила свою добычу барону Томасису и при этом тайно карабкалась по стенам каждого Дома плоти, который только могла найти в городе. Три месяца я смотрела, ждала, разузнавала все о Домах плоти, которые оживают только после того, как садится солнце. Три месяца у меня судорогой сводило конечности, когда я под дождем пыталась удержаться на скользких карнизах, рассматривая через окна головы сотен девушек в поисках той, которая была бы похожа на нее. Я вскарабкалась на сотни стен, проскользнула в сотни окон и наконец нашла ее.

Сделав глубокий вдох, я приближаюсь к дому сбоку, избегая парадной двери, выкрашенной ярко-синим, рядом с которой на страже сидит невообразимо толстый человек. За те недели, что наблюдала за домом, я сумела убедиться: когда он трезв, он силен как бык и жесток как медведь в клетке. Но сегодня он весь день погружен в глубочайший пьяный сон. Вчерашняя ночка выдалась у него веселой. Он сильно перебрал с вином, притом очень хорошим. Уж я-то знаю. Я сама украла его из погребов маркиза де Лори, ярого коллекционера, да к тому же добавила туда маковой настойки, купленной в гильдии Мечтателей, – дабы удостовериться, что он будет крепко спать. Но хотя стражник и храпит, я все же не хочу рисковать и пробираюсь к боковому входу, с которого внутрь попадают все торговцы, привозящие товар на кухню. Толкаю дверь и вижу, что кухня в этот час совершенно пуста, как я и ожидала.

Осторожно выглядываю в коридор. В дальнем конце – дверь в спальню мадам, которая заведует этим заведением. Дверь приоткрыта, из комнаты слышится похрапывание. Хорошо. В ее вино тоже добавили маковой настойки; я заплатила одному моряку, направлявшемуся сюда, чтобы он передал ей это вино лично в руки. Он с радостью согласился. Благодарная мадам, конечно, разрешила ему провести с девушками больше времени.

Нужно уходить. Я всегда ухожу в этот момент, оставаться здесь слишком опасно. Но сегодня все иначе. Сегодня я собираюсь вытащить ее.

Смотрю на лестницу, ведущую на второй этаж.

«Не пытайся ее разыскать», – сказал Томасис.

Я должна его слушаться, но не могу.

Как зачарованная, я подхожу к лестнице, кладу руку на перила и начинаю тихо подниматься. Стены обклеены пестрыми, местами ободранными обоями с экзотическими сценами из китайской жизни.

С верхней площадки виден ряд дверей, приглашающе приоткрытых. Но меня зовет только одна: последняя слева. Я решительно направляюсь к ней, толкаю и чувствую, как что-то сжимается в груди.

Она лежит на кровати, свернувшись клубочком, как будто стараясь от кого-то защититься. Комната выглядит жалко: открытый шкаф с несколькими выцветшими нарядами, туалетный столик с треснувшим зеркалом, на котором в беспорядке валяются разноцветные пузырьки с разбавленными водой духами, дешевая пудра и румяна, тонкая визитная карточка кого-то из посетителей и два пустых использованных шприца.

При взгляде на нее мое сердце сжимается. Косметика размазана у нее по лицу. Волосы закручены в неестественные локоны. За последние несколько месяцев она стала совсем худой, щеки впали. Платье разорвано в нескольких местах, подол подшит кривыми стежками. Раньше она шила так быстро и аккуратно, а теперь способна только на кривые стежки, потому что руки у нее дрожат от лекарств или битья. На руке у нее черные точки от уколов с желто-лиловыми синяками вокруг. По коже бегут мурашки от холода, но она слишком измождена и не может даже натянуть на себя потрепанную простыню.

Я протягиваю руку и осторожно провожу пальцем по метке ее гильдии. Тигр не наносит своим чадам метки чернилами. У него свой способ помечать их. Его метка – это полоса, проходящая прямо по глазу, от щеки до лба, свежий уродливый шрам на гладкой коже.

От моего прикосновения ее ресницы сонно подергиваются, а когда она открывает глаза, я вижу ее взгляд – мутный и рассредоточенный из-за морфия, который они ей вводят. Она снова смыкает веки. Я знаю, что она меня не узнает. А может, думает, что я сон, воспоминание из былых времен, когда она была совсем другой. В это же время в других постелях по всему дому и в других подобных домах по всему городу сотни девушек, ее сестер, так же спят беспокойным сном.

Дела не всегда обстояли так. Когда гильдией Сестер правила баронесса Камелия, в городе было пять тысяч жриц ночи. Но ее правление было временем роскоши и соблазнов, и все ее дочери процветали под покровительством Закона. Говорят, что с тех пор, как Тигр получил власть над гильдией, у него в рабстве находится двадцать тысяч вечно погруженных в сон девушек.

– Зелли! Зелли! – ласково шепчу я ей в ухо, но она не двигается. Я трясу ее – тоже без толку. Тогда беру кувшин с прикроватного столика и выплескиваю ей в лицо ледяную воду.

Она вздрагивает, открывает глаза, хватает ртом воздух. Один глаз у нее темно-карий, другой – слепой, подернутый пленкой от удара плетью, которая оставила эту метку принадлежности к гильдии Плоти.

Она пытается сесть, но слишком слаба, и я пытаюсь ей помочь. Она дрожит и пробует оттолкнуть меня, поднимает руки, чтобы защититься: она боится, что я пришла побить ее.

– Зелли, это я, Нина.

Здоровый глаз, глядящий сквозь пальцы, наконец фокусируется у меня на лице, и она шумно вдыхает.

– Нет, нет, нет!

Теперь она дрожит крупной дрожью, она промокла и ей холодно, а я все пытаюсь поставить ее на ноги.

– Зелли, пожалуйста, нам нужно уйти, пока они не проснулись. Пойдем скорее!

– Нет! – Она выворачивается, отталкивает меня и прижимается к стене. – Я не пойду, не пойду, не пойду! Они сломали ему руки. Они сломали его…

Она замолкает, ее взгляд становится суровым.

– Зелли, – спокойно говорю я. Медленно подхожу к ней, как человек, пытающийся приручить испуганное животное.

Я слышу, как внизу скрипит, открываясь, дверь, как кого-то начинают громко бранить. Тихо чертыхаюсь. Пришли Хищники и, должно быть, поняли: здесь что-то не так. Голоса становятся громче. У меня почти не осталось времени.

– Зелли, это я, Нина, – повторяю я.

– Нина? Нет, только не Нина, только не она! – У нее сиплый голос, язык заплетается. – Тебе нужно уходить, пока они не пришли… Они сломали его… Сломали…

– Тсс, – говорю я, потому что на лестнице в это время слышатся шаги. Через несколько мгновений они начнут проверять девушек и найдут меня здесь, у Азельмы.

Ее взгляд останавливается на моем лице, и мне кажется, она впервые по-настоящему видит меня с тех пор, как я вошла в эту комнату.

По коридору стучат сапоги. Хлопают двери. Голоса кричат друг другу, что все девушки спят. Взгляд Азельмы скользит к окну, на ее лице написан страх.

– Тебе нужно уходить, – взволнованно говорит она.

– Я не уйду без тебя. – Я протягиваю к ней руку. – Пойдем со мной.

Она смотрит на мою руку и берет ее. Затем бросается к окну, я распахиваю его, вылезаю на карниз и поворачиваюсь к ней.

И тут вижу, как ясность проникает в ее спутанное сознание и решимость побеждает страх. Она смотрит мне прямо в глаза. Моя сестра так близко, что я чувствую ее дыхание у себя на щеке.

– Беги, – говорит она и толкает меня вниз, а за ее спиной в этот самый момент распахивается дверь. Мне кажется, что я падаю очень медленно и вижу лицо сестры в окне, а потом вдруг оно исчезает, и какой-то мужчина перегибается через подоконник, кричит и указывает на меня.

Я сильно ударяюсь о землю. Боль пронизывает бок. Кажется, из меня вышибло дух, я беспомощно открываю и закрываю рот, пытаюсь заставить тело двигаться, но понимаю, что конечности меня почти не слушаются. Я успеваю только подняться на ноги, а несколько мужчин уже выбегают из дома. Они просто великаны, как истинные чада Тигра, отобранные на эту службу за силу, полное отсутствие морали и невыразимое стремление причинять людям боль. Они окружают меня, словно акулы. Они не задают вопросов; они не хотят знать, кто я такая или почему я здесь. Достаточно уже того, что я тут оказалась.

Солнце быстро садится. Я успею только один раз позвать на помощь, а потому издаю свист, громкий и резкий, призыв Воров, но знаю, что даже если кто-нибудь его сейчас услышит, все равно наверняка уже слишком поздно.

5. Когти Ястреба

Я слышу голос, и он произносит такие странные слова, что я невольно смеюсь, даже напуганная до полусмерти.

– Сдается мне, это очень подло: шесть взрослых мужчин на одного ребенка.

Голос молодой, удивленный. Его владелец, очевидно, не понимает, что обращается к самым опасным людям в городе.

– Если мы хоть однажды вернемся домой, не ввязавшись в историю, я буду тебе очень признателен, – вступает второй голос, гораздо более уставший.

– Но у них тут ребенок, Сен-Жюст. Ты только посмотри!

– Святые небеса, ты прав!

За этим восклицанием следует строгий приказ:

– Сейчас же уберите руки от этого ребенка, или пожалеете!

Голос, кажется, принадлежащий Сен-Жюсту, – хорошо поставленный, натренированный. Так говорит человек, который привык, что окружающие его слушают.

Но Хищники не слушают никого, кроме Тигра, поэтому они не обращают на Сен-Жюста никакого внимания и набрасываются на меня. Двое хватают меня сзади за руки и швыряют на землю. Начинают бить меня ногами, а я кричу и защищаюсь, достав нож из голенища сапога.

Раздается выстрел, и Хищники замирают: люди, не привыкшие к тому, что кто-то дает им отпор, обычно не носят с собой оружия.

– Я пристрелю вас, если вы не отпустите это бедное дитя. Но что еще хуже: Грантер тоже будет стрелять в вас, а он вряд ли сумеет убить одним выстрелом.

– Протестую! – говорит второй мужчина. – Я прекрасно стреляю дома по чашкам, просто прекрасно! Смотри.

Еще выстрел. Один из Хищников вскрикивает и хватается рукой за ухо.

– Видишь? Его-то я и собирался ранить!

Хищники переглядываются. Члены этой гильдии обычно не отличаются умом. Тигр берет себе только самых жестокий чад, тех, кто станет подчиняться, не задавая вопросов. Разобраться с такой сложной проблемой, как сейчас, они не в состоянии.

Мужчина стреляет еще раз, и теперь другой Хищник с проклятиями хватается за ногу, чуть не свалившись на землю. Я слышу громкие шаги убегающих Хищников; уверена, скоро они вернутся с оружием. Но я успеваю поблагодарить судьбу за то, что пока еще жива.

– Знаешь, Грантер, это было отлично! А скажи, ты так и целился ему выше колена?

Кто-то переворачивает меня, и перед глазами появляется приятная картина: надо мной склонились два озабоченных лица. Один из мужчин – с копной черных волос, в зеленом жилете и хитрой улыбкой.

– Как хорошо! Оно живо, – говорит он.

Другое лицо глядит на меня хмуро, будто расстроившись от того, что я жива. Даже отсюда мне прекрасно видны изящные черты этого юного божества: лицо будто высечено из мрамора и полно решимости, обрамлено очень светлыми волосами, собранными сзади в хвост. Мужчина красив и страшен одновременно в своем темно-красном фраке с картинно распущенным на шее галстуком. У него в руке маленький пистолет с золотой филигранью; он затыкает оружие за пояс, чтобы ухватить меня и поставить на ноги.

– Ты можешь подняться? – с беспокойством спрашивает темноволосый. Вдруг он начинает пошатываться и валится на землю. Светловолосый театрально закатывает глаза и пытается ему помочь. Темноволосый пьян. Пожалуй, они оба пьяны.

– Все в порядке, – говорю я и сжимаю челюсти из-за острой боли в боку.

– Кажется, тебе попалась очень дурная компания, – говорит темноволосый, все еще сидя на земле и отмахиваясь от попыток блондина поставить его на ноги. – Если хочется меня потрогать, Сен-Жюст, сперва попроси моей руки.

– Никому не придет в голову лапать тебя, Грантер, когда ты настолько пьян.

– Это ты виноват в силе моего опьянения, Сен-Жюст. Встречи с тобой доводят меня до слез и заставляют тянуться к бутылке.

Светловолосый оставляет попытки и поворачивается ко мне; этот взгляд невозможно забыть. Кажется, он видит меня насквозь, он живо осматривает меня и подмечает все: мешковатую одежду, кровь на щеке, на руках и ногах.

– Мы должны представиться нашему новому другу, – говорит темный. – Что-то подсказывает мне, что этот пострел обязан нам жизнью.

Я недоуменно моргаю. Мысль о том, что чадо Двора чудес может быть связано долгом с Теми-кто-ходит-днем, просто невообразима.

– Я у вас в долгу, господа, – признаю я, но эти слова будто царапают мне горло.

– Как тебя зовут, мальчик? – спрашивает темный.

Светлый прищуривается.

– Девочка, – говорит он.

Я стараюсь не выдать удивления. Почти никто не может узнать во мне девочку.

– Девочка? Где девочка? – Грантер изумленно оглядывается по сторонам и, не увидев никого другого, начинает моргать, всматриваясь в мое лицо, а потом еще без всякой нужды тычет в меня пальцем.

– Это девочка?

Я решительно вздергиваю подбородок.

– Меня называют Черной Кошкой, – говорю я вместо ответа.

– Как хорошо, – произносит темный. – А можно мне тоже звериное имя? Я тоже хочу! Может быть, Пьяный Хорек? А ты, Сен-Жюст… можешь быть… Карающим Орлом Правосудия!

– Можете называть меня Нина, – говорю я, стараясь сдержать улыбку.

– Ну что ж, мадемуазель Нина, я Грантер, – бодро заявляет пьянчужка, к которому неожиданно вернулись изящество и хорошие манеры. – А этот светоч человечества – Анжольрас Сен-Жюст.

Теперь моя очередь смотреть с изумлением. Сен-Жюст прекрасен. Сен-Жюст – Ангел Смерти, его голова – одна из тех шести, что нанизаны на прутья у ворот в Тюильри. Одна из шести мышей, революционеров, которые разожгли пожар в городе и чуть не свергли короля с королевой всего одно поколение тому назад. За все их труды знать пожаловала им гильотину, а кроме того, объявила охоту на всю их родню, перевешав ее на ужасной виселице Монфокон.

– Вы открыто называетесь этим именем? – спрашиваю я его.

– Ну все, пиши пропало. Сейчас он начнет рассуждать о своей родословной, – говорит Грантер и делает большой глоток из фляжки, которая откуда ни возьмись появилась у него в руке.

– Я не стыжусь своей родни, – говорит Сен-Жюст. – Я был еще в утробе матери, когда дядя пытался изменить мир. Я вырос под материнской фамилией, под ней раньше и жил, но что это за жизнь, когда целая свора бандитов набрасывается на ребенка? Когда юные девицы так напуганы, что им приходится скрывать свою натуру под грудой бесформенной одежды?

Я смотрю на него во все глаза.

– Вы сошли с ума, – наконец произношу я.

– Может быть, потому что только сумасшедший в силах смотреть на бесконечную тьму, на великое зло, главенствующее над всеми нами, и пытаться воспротивиться им.

– Но они же убьют вас.

– Вероятно, – отвечает Сен-Жюст с легкой улыбкой. – Но, тысяча чертей, тогда я подожгу город и заберу с собой как можно больше этих тварей!

В его глазах сейчас сверкает такая страсть, какой я раньше никогда не видела. Она и пугает, и завораживает. Передо мной юноша, идущий навстречу собственной смерти и радостно приветствующий ее.

– Его, без сомнения, повесят на Монфоконе, и нас вместе с ним, – говорит Грантер так трагично, что все обаяние слов Сен-Жюста проходит в один миг. – Но мы все должны служить ему, потому что его слова справедливы. Этот город – гиблое место, весь мир устроен несправедливо, и мы не можем просто сидеть и смотреть на все это.

– Кутить в кабаках не значит «что-то делать», – резко возражает Сен-Жюст.

В ответ Грантер улыбается.

– Я пью за тебя, дитя Сопротивления, Карающий Орел Правосудия!

Он поднимает фляжку и, взмахнув ею в воздухе, пьет.

Сделав глоток, он икает, и тут в ночи слышится резкий крик. Это крик Ястреба – Феми.

– Что это? – спрашивает Грантер.

– Похоже на крик хищной птицы, – предполагает Сен-Жюст.

– Что за чертова птица может кричать в такой час?

Слышится звук битого стекла, и одинокий уличный фонарь, вспыхнув, гаснет. В темноте я невольно улыбаюсь.

– Господа, я должна вас покинуть. Я не забуду о своем долге перед вами. Хорошо было бы вам уйти до того, как вернутся Хищники. На этот раз они, без сомнения, будут вооружены.

Во внезапной темноте они почти ослепли, а потому даже не видят, как я проскальзываю мимо них и взбираюсь по стене соседнего здания.

– Подожди! – кричит Грантер, но я не обращаю внимания. Я не боюсь, что они будут стрелять, потому что, в отличие от меня, они не привыкли к темноте. А еще я украла их пистолеты.

– Ну, уж это совсем грубо. Мы все-таки спасли ей жизнь, – доносится до меня голос Грантера, но я карабкаюсь все выше и выше, не обращая внимания на боль в боку.

– Но вообще-то, – продолжает он, – я не могу винить ее за то, что она сбежала. Наверное, ты напугал ее своими пламенными речами о справедливости.

– Если ты не заткнешься, Грантер, тебе придется самому искать дорогу до дома, – звучит в темноте голос Сен-Жюста.

– Подожи-ка, где мое оружие?

Ветер уносит мой смех, он летит к ним, касаясь их кожи, словно поцелуй, а потом я исчезаю.

* * *

Посланник ждет меня, примостившись на самом краю двускатной крыши; он так неподвижен, что напоминает одну из потрепанных горгулий, населяющих наш город.

– Феми…

– Скажи на милость, чем ты занималась?! – Его голос похож на рык.

Его гнев так и рвется наружу, он чуть не сбивает меня с ног своей мощью, и я делаю шаг назад.

– Ты не слишком торопился, – резко отвечаю я.

– Да уж… И если б в дело не вмешались эти два осла, я бы успел только пропеть последнюю песнь над твоим телом!

Феми поворачивается, и я вздрагиваю: он стоит как-то уж очень странно.

– Ты поклялась, что не будешь ее выслеживать, что не будешь пытаться спасти. Если бы Хищники поняли, что ты девочка, самое милосердное, что они могли с тобой сделать – это забить ногами до смерти! Тигр не боится никого и ничего. Ему и Закон не закон, он мог бы забрать тебя себе, чтобы просто посмотреть, что будут делать остальные бароны. Он опоил бы тебя маковой настойкой и превратил в…

Я бледнею, услышав это.

– Нина, ты поклялась, что не будешь этого делать, – повторяет Феми. – Ей не помочь. Так ей не помочь.

Я знаю, что он прав, но все равно во мне поднимается волна ярости.

– Как ты можешь говорить о клятвах, пока она там? Ведь ты клялся в том, что она тебе дорога!

От этих слов он дернулся, как от пощечины. Феми замирает, нависнув надо мной, и дрожит от гнева, лицо становится суровым, будто каменным.

– Именно потому, что она так дорога мне, я обещал ей защищать тебя. Понимаешь, Нина? Это было последним, о чем она меня попросила! Единственным, о чем она вообще просила. Если бы она попросила меня бежать с ней, я бы тут же бежал. Если бы молила о Вечной Смерти, я бы дал ей кинжал.

Тяжело сглотнув, он опускает глаза и глубже прячет руки под плащом.

– Неужели ты думаешь, что я не пытался ее найти, хоть она меня об этом и не просила? Ведь я вижу и слышу все, что происходит в гильдиях. Думаешь, я не потребовал бы у всех должников отдать мне долги и не заплатил бы все до последней монеты, не отдал бы все драгоценности, которыми владел, чтобы только попытаться спасти ее? Думаешь, я сам бы не пришел сюда за ней?

Меня, как стрелой, пронзает воспоминание, испуганный голос Азельмы: «Они сломали ему руки».

В страхе я смотрю на его руки. Он замирает, когда я тянусь к нему и откидываю назад длинные полы его плаща. Вижу клубок изуродованных пальцев, похожих теперь на крючковатые когти; они все в синяках, переломаны, загнуты под неестественными углами.

– Я Птица, Ястреб, Посланник девяти гильдий Двора чудес, – говорит Феми дрожащим голосом. – Таков Закон. И только потому, что мне все доверяют, только потому, что я брат Томасиса по крови и он просил за меня, только из-за этого меня помиловали.

Кажется, ужас просачивается в каждую клеточку моего тела. Ужас, страх и дурнота при виде того, что они сделали с ним.

– Я поклялся защищать тебя, – продолжает Феми тихим голосом. – Я ей обещал. Кем я стану, если подведу ее и в этом?

В ушах начинает звенеть, и я отворачиваюсь от него. Закрываю глаза и пытаюсь привести мысли в порядок.

– Феми, я не могу ее забыть.

– И спасти ее ты тоже не можешь. Это невозможно сделать. Так это сделать невозможно.

Я несколько раз прокручиваю в голове его слова, пока наконец не осознаю их смысл. Широко распахиваю глаза.

– Думаешь, по-другому можно?

Феми выпрямляется и снова прячет изуродованные руки под плащ. Удивительно, как он сумел забраться сюда с переломанными пальцами.

– Ее нельзя украсть, но можно попытаться купить, – говорит он осторожно и взвешенно.

Во мне зарождается надежда.

– Сколько нужно денег? Больше двенадцати золотых монет?

Я могу раздобыть эту невообразимую сумму. Кражи – это единственное, в чем я действительно хороша.

Феми качает головой.

– Тигр богат сверх всякой меры, – отвечает он. – Золото для него почти ничего не значит. Этот человек привык получать все что пожелает. Ты должна найти то, что ему нужно, но чего у него нет. Он должен страстно этого желать, так, чтобы заплатить любую цену. Если повезет, ты сможешь сама назначить плату: свободу твоей сестры.

Просто гениальная мысль. Я хмурюсь, задумавшись.

– Но что нужно Тигру? – Поднимаю глаза и вижу, что Феми с ухмылкой смотрит прямо на меня.

– Чего он всегда хочет? – спрашивает Феми.

Его вопрос, оставшись без ответа, повисает между нами. Но я уже знаю. Я видела сестру, и правда о том, во что она превратилась, так ужасна, что мне не хватает сил произнести это вслух.

«Иногда приходится платить ужасную цену, чтобы защитить то, что любишь».

Есть ли такая цена, которую я не готова заплатить, чтобы спасти сестру?

Нет.