Текст книги "Призрак Сейди"

Глава одиннадцатая

Тогда

Поездка на машине уже стала напряженной. Мама испугалась, что ей придется сесть за руль, когда папа признался, что ему поплохело.

– Может быть, тебе не поплохело бы, не выпей ты тот коктейль со своим братом, – пробурчала мама; папа сделал вид, что не расслышал. – Ты же знаешь, что я ненавижу водить в снегопад.

– Я могу повести, – предложила я с заднего сиденья, и теперь наступил черед мамы притворяться, будто она не расслышала.

Единственное, что ей не нравилось больше вождения в снегопад, – это перспектива моего вождения в снегопад. И это служило одной из оправдательных причин, по которым она упорно откладывала покупку мне автомобиля, хотя обещала его целый год.

– Мы решили: будет лучше, если ты сама скопишь денег на машину, – добавил папа, вручив мне годом ранее, на мое шестнадцатилетие, маленькую коробочку с украшением.

Не поймите меня превратно: мне очень понравилась та цепочка с подвеской-яблочком. Но папа завел шарманку о том, насколько важно, чтобы я осознала ценность обладания тем, на что сама заработала деньги. Как будто бы разнос газет в детстве обернулся для него незабываемым, бесценным опытом, круто изменившим жизнь. Другими словами, папа хотел, чтобы я тоже подыскала себе какую-нибудь подработку. Но тогда у меня не было бы времени наслаждаться обладанием собственной, с таким трудом заработанной машиной! Мне пришлось бы проводить все уик-энды, обслуживая столики в забегаловке или вдыхая – как Дафна – выхлопные газы на местной бензоколонке. Папина логика показалась мне тогда чересчур ущербной. Вдобавок я знала: если я продолжу наседать на папу, он в конечном итоге уступит и купит мне автомобиль.

– Мне бы хотелось, чтобы Тай немного притормозил, – пробормотала мама; ее голос уже хрипел от напряжения, а костяшки пальцев, впившихся в руль, побелели.

Мы ехали на ужин в ресторан – отпраздновать переезд в усадьбу дяди Тая и его жены Кэролин. Я тогда еще не свыклась с мыслью, что дядя женился. Молодожены ехали впереди, в обтекаемом спорткаре дяди Тая, и его задние фары становились все меньше и меньше – дядя вел машину слишком быстро по такой ненастной погоде. «Наверное, в их спорткаре гораздо веселее, чем в нашей машине, – подумала я. – Надо было сесть к ним».

Словно уловив промелькнувшую в моей голове мысль, мама обратила все свое внимание на меня, но я не сразу это заметила – держала у уха мобильник.

– Я же просила тебя оставить его дома, – прищурила глаза в зеркале заднего вида мама, ее тон стал резким. – Передай его отцу. Немедленно!

– Я не могу нажать на «отбой» посреди разговора, – возразила я.

Небеспричинно, как я тогда думала. Я только-только начала общаться с Дафной и Карлой, и наша дружба была еще неокрепшей. Мне не хотелось показаться им сумасбродкой лишь потому, что мама пребывала в плохом настроении.

– Блейк, отбери у нее телефон!

– Мама, ты серьезно? Я уже не ребенок, – возразила я, но папа не отвел глаз от заснеженной лесополосы за окошком машины.

Мы только что проехали северную оконечность наших владений. Снег был густым, ночь ясной, а отражавшийся свет звезд достаточно ярким. И усадьба хорошо просматривалась между деревьями, подступавшими к самой кромке дороги. Все они – уже голые – упирались в небо, как чернильные каракули в края белого листа. Мне вдруг очень захотелось выскочить из машины, в которой я томилась, как в ловушке, с родителями, и пробежаться по белому ковру, оставив на пушистом снегу свои следы.

Больше у меня такого желания не возникнет, хотя тогда я этого еще не знала.

– Почему из-за всего приходится спо… – недовольно сетовала мама, когда папа ее перебил.

– Я вижу ее, – сказал он.

– Что? – Голос мамы зазвенел тревогой.

Я подумала, что это из-за того, что она сильно разнервничалась. Но и раздражение в нем все еще сквозило.

– Кого ты видел?

– Ее… В лесу…

Я уставилась в окно. На фоне черных контуров деревьев маячила бледная фигура.

– Она движется, словно… – Голос папы внезапно оборвался, хотя я видела по отражению в стекле, что его рот продолжал открываться и закрываться.

– Папа? Ты в порядке?

Он не ответил.

– Господи Исусе! – прошептала мама.

Я повернулась к ней как раз в тот момент, когда перед капотом взмахнула крыльями сова. Взмыв вверх над крышей автомобиля, птица зловеще ухнула. Папа, вздрогнув, потянул за ремень безопасности. Что-то было не так. Меня не взволновала ни сова, ни теперь уже прерванное общение с Дафной и Карлой. Я осознала – происходит что-то важное, что-то плохое. Мой ремень глубоко впился в тело, когда я наклонилась вперед и схватила маму за плечо – слишком крепко, наверное.

– Мама, остановись на обочине. Мне кажется, у папы приступ.

– Приступ? – нахмурилась мама.

У отца уже много лет не случалось приступов. Я почти услышала, как она это подумала.

– Блейк, дорогой! Ты…

В этот миг раздался оглушительный гудок. Салон машины озарил свет. Слишком яркий, чтобы что-то разглядеть. Тормоза пронзительно завизжали, и машину занесло на обледеневшей дороге. Мой рот открылся и закрылся – беззвучно, как у отца. Удар последовал быстро, но оказался точным, как луч лазера. Мама закричала – в нас врезался «Хаммер». Наш автомобиль вылетел с дороги и перевернулся. Пять или шесть раз. Осколки стекол разлетелись по салону. Я почувствовала боль от порезов и услышала жуткий треск своей сломанной ключицы. И потеряла сознание.

Когда я снова открыла глаза, вокруг было темно. В машине стояла тишина. Впрочем, не знаю – в ушах у меня все еще звенело. А затем послышался странный звук – кап-кап-кап…

– Папа! – Я услышала это слово, но оно прозвучало так, словно произнес его кто-то другой далеко-далеко от меня. – Мама!

Я попыталась отыскать их в темноте, но перед глазами замелькали только тени. К ушам прилила кровь. Ремень удерживал меня на месте – но перевернутой вниз головой.

Наконец я увидела маму. Она оглядывалась на меня с водительского сиденья. Передняя часть крыши (теперь низа) машины вдавилась в салон гораздо сильнее, чем задняя, и голова мамы упиралась в нее под неестественным углом. Но смотрела мама на меня. Широко раскрытыми глазами.

– Мама! – снова окликнула я.

Но тут мой ремень отстегнулся, выбросив меня на ковер из битого стекла. Я закричала. А когда подняла свои руки, они уже были покрыты глубокими порезами. Наклонный луч серебристого света искрился на длинном осколке стекла, торчавшего из моей левой ладони. Через пару секунд осколок залила кровь, и мне стоило немалых усилий нащупать и вытащить его с диким воем.

А мама все смотрела на меня. Молча, через плечо. И не шевелилась. «Наверное, у нее шок или что-то в этом роде», – подумала я. И прикоснулась к ней, оставив на ее щеке кровавое пятно. Именно в тот момент я заметила, что шея мамы была выкручена назад. Мой рот открылся, но крик получился похожим на сдавленный хрип.

– Я ее видел… – донесся с переднего пассажирского сиденья слабый и невнятный папин голос. – Я ее видел…

Медленно, уже совсем не понимая, что происходит, я повернулась лицом к отцу. И вот тогда я закричала! Лицо папы покрывала маска из крови, щеки были иссечены осколками стекла. А его глаза… Кап, кап, кап… Я даже не смогла понять, где должны были находиться его глаза – так много было крови!

– Я ее видел, – повторил папа.

Я покачала головой, хотя он не мог меня видеть. Из-за такого обилия крови я не могла ни о чем думать и тем более соображать. Господи! Кровь – это все, что я видела. Все, что слышала. Кап-как-кап…

Ко мне метнулась какая-то тень. Я вздрогнула. И обернулась слишком быстро – сломанные кости заскрежетали, дробясь. Дядя Тай заглянул в разбитое переднее окно. Его лицо было белым от шока.

– О боже! Боже!.. Черт-черт-черт… Что же делать? Что мне…

Я никогда раньше не слышала звук, который слетел с моих губ через миг, – этот ужасный, надсадный, полный муки скулеж раненого зверя. Мне показалось, что он вывел дядю Тая из оцепенения, но тут он увидел маму.

– О господи Исусе… – Потянувшись вперед, дядя Тай сжал мою руку.

Мне должно было стать больно, но я боли не почувствовала.

– Держись, Ава. Смотри на меня, хорошо? Где твой папа? Блейк! Блейк, помоги мне!

Я не могла пошевелиться. В буквальном смысле не могла. Быть может, подсознание пыталось мне внушить: пока ты не сдвинешься с места, все будет казаться тебе нереальным…

Натянув на руку рукав, дядя Тай смахнул самые опасные осколки и залез в машину, чтобы вытащить меня. Но, увидев папино лицо, он впал в ступор.

– О черт!.. Его глаза!

Дядя Тай переместился так, чтобы загородить мне вид. Но я уже увидела. Я уже знала…

Снаружи донесся жуткий скрипучий звук. Снаружи, но совсем рядом.

– Тай, они живы? – выкрикнула Кэролин. – Мне кажется, тебе надо поторопиться…

Дядя Тай наклонил голову, силясь разглядеть сквозь покоробленный салон автомобиля источник жуткого скрипа. Он повторился, а за ним последовал резкий треск.

– Выползай через окно, Ава. – Голос дяди стал пугающе глухим. – Давай!

– Но…

– Я вытащу твоего папу. Мы последуем за тобой. Сразу. Но нам надо отсюда выбраться.

– Я…

– Нам всем надо выползти, – проговорил папа так тихо, что я едва расслышала его.

Но я сделала так, как он сказал. Я начала ползти. Каждое движение болезненно отдавалось в сломанной ключице, но папины слова звучали эхом в моей голове: «Нам всем надо выползти. Нам всем надо выползти. НАМ ВСЕМ НАДО ВЫПОЛЗТИ!»

Эти слова звучали не только в моей голове – папа повторял их как мантру, только теперь все громче ревя от боли.

Я подползла к ближайшему окну, волосы зацепились за покореженный металл, осколки атаковали меня снизу. В горле запершило от острых запахов – крови и бензина. Пахло ужасно, невыносимо ужасно. Изуродованный остов машины застонал и накренился, не желая меня выпускать.

НАМ ВСЕМ НАДО ВЫПОЛЗТИ.

Я вывалилась на взрытый колесами снег. И – прости господи! – порадовалась тому, что теперь уже не слышала жуткую папину мантру. Превозмогая боль, я выползла из кювета и оказалась в объятиях Кэролин. И застыла – неподвижная, напряженная, неподатливая. Кэролин тогда еще казалась мне чужой, и меня обуяло смятение: почему эта особа меня обнимала? Мне хотелось только одного – посмотреть, как там папа и дядя Тай.

Когда я вывернулась из объятий Кэролин, она в ужасе скосила глаза на кровавые отпечатки, оставленные моими руками на ее прелестном желтом платье. Через плечо Кэролин я увидела капот нашей изуродованной машины, расплющенный о ствол дерева.

Я обвела взглядом деревья, среди которых до аварии промелькнула фигура… Я действительно ее видела? Или так играл свет, преломленный на стекле? Теперь там никого не было.

На другой стороне дороги за сплошной разделительной линией стоял боком, поперек двух полос, еще один автомобиль. Из-под его капота струился пар. И в нем вдруг проявился чей-то силуэт. Силуэт человека, отмахивавшегося от мелких брызг, как от назойливых мух. Это был Мэдок Миллер. Я узнала его моментально, хотя видела лишь пару раз с тех пор, как он с семейством переехал в Бурден-Фоллз. От Миллеров одни неприятности, всегда говаривал папа. Наша семья и их семья… это целая история.

Громкий треск заставил меня и Кэролин резко повернуться к нашей машине. Над грудой погнутого металла накренилось дерево, преградившее ей путь.

– Дядя Тай! – закричала я и рванулась вниз.

Когда я достигла дна кювета, дядя Тай уже высвободился из-под обломков. По заляпанной кровью дорожке, прорезанной моим телом в снегу, он вылез со мной на дорогу – туда, где стояла Кэролин. Она звонила в службу 911, и пятна моей крови, обагрившие ей платье, недобро поблескивали, подсвеченные экраном мобильника.

Я обернулась к кювету в ожидании: сейчас и папа вылезет.

– Где же он? – растерянно прозвучал мой голос.

Дядя Тай, все еще тяжело дыша, приобнял меня за плечи, но я нервно отстранилась от него:

– Где он?

– Слишком поздно, Ава…

Кэролин разговаривала с кем-то по телефону; ее слова сыпались быстрым, но сбивчивым потоком, а глаза буравили автомобиль на дороге.

– Мы должны вытащить папу оттуда, – пробормотала я. – Дерево…

– Он уже умер. Они оба умерли.

Слова дяди Тая заглушил ужасный металлический скрежет. Дерево падало как в замедленном кадре. А когда оно упало, это был звук наступившего конца света.

– Папа-а-а!!!

Я попыталась побежать к машине, вытащить его оттуда, спасти… Но дядя Тай держал меня крепко, хотя его самого била дрожь.

– Я ясно видела, что произошло. Это вина другого водителя. – Голос Кэролин звучал твердо и уверенно.

А потом я услышал хруст шагов, приближавшихся к нам. И затаила дыхание, подумав на одну безумную секунду, что родители все-таки выбрались из машины.

– Черт возьми, эти обледеневшие дороги уже достали меня! Все в порядке?

Я взглянула в лицо Мэдоку Миллеру. Его стальные серые глаза оценивающе осмотрели меня, дядю Тая и Кэролин. И сузились, когда он устремил взгляд в кювет.

– Похоже, нет, – молвил Миллер.

Глава двенадцатая

Я просыпаюсь, почти не дыша. Крик застыл на губах, ужас больно сдавил горло и когтями вцепился в сердце. Сейди среди деревьев, скрежет тормозов под противное уханье совы. Взрывной грохот опрокинувшегося мира и машина, перевертывающаяся раз, другой, третий…

Я часто вижу этот сон. Поначалу – когда я лежала в больнице с забинтованными руками – он снился мне каждую ночь. И иногда оживал перед моими глазами, даже когда я бодрствовала. Я сидела в классе. Медленное тиканье часов убаюкивало мой разум, но пробуждало память. Я снова переживала аварию. И всякий раз мне казалось, будто я умерла – потому что умерли мама и папа… Сегодня год, как их не стало.

Доктор Эренфельд – моя психотерапевт – пообещала, что рано или поздно кошмары пройдут. И они действительно вроде бы поутихли. По крайней мере, больше не мучают меня еженощно. Доктор Эренфельд также сказала, что мне поможет ведение дневника – что-то типа исповеди перед самой собой. Но я никогда не отличалась красноречием. И частенько с трудом подбираю слова. Поэтому, когда шрамы на руках затянулись настолько, что я смогла держать кисть, я решила прибегнуть к другому, любимому способу самовыражения. Рисованию. Я снова и снова воссоздавала ту сцену. Во всех деталях. В мельчайших подробностях. Вот чем я изрисовала стену павильона. И вот что наверняка захотели бы вставить в свои глупые видео Доминик и Фрейя Миллеры. Еще и потому, что я нарисовала там Мертвоглазую Сейди. Такой, какой я видела ее той ночью среди деревьев.

Конечно, я сознаю: в действительности Сейди там не было. Она нереальная. Я это сознаю… Я провожу рукой по лицу, словно это мне поможет стереть образы. Я уже прожила без родителей целый год…

Я опять одеваюсь во все черное, накидываю на плечи пальто, в котором хоронила родителей, и направляюсь на кухню. Кэролин уже там, и, едва я переступаю порог, она без слов обнимает меня.

– Дядя Тай собирается ехать на кладбище?

Вернувшись поздно вечером домой после своего дурацкого приключения в поместье, я не видела ни его, ни Кэролин. Но поездка на кладбище в годовщину гибели родителей была давно запланирована. Мы хотели все вместе посетить их могилу, положить живые цветы и, возможно, прогуляться до школы.

Выпустив меня из объятий, Кэролин вздыхает:

– Мне очень жаль, Ава. Тай лежит в постели…

– Опять похмелье? – фыркаю я. – Сегодня?

– Нет, – снова вздыхает Кэролин. – У него жар. Тай не спал всю ночь… бедный…

Судя по темным кругам под глазами Кэролин, дядя Тай не единственный, кому не удалось поспать. И я чувствую себя дрянью, потому что предположила худшее.

– Я хочу взять отгул – останусь дома, чтобы позаботиться о нем. Тай выглядит жутко.

– Что ж… Ладно…

– Думаю, будет лучше, если мы поедем на кладбище во второй половине дня, когда ты вернешься из школы. Надеюсь, Таю к тому времени полегчает. Что скажешь?

Не лучшая идея. Я хотела побывать на кладбище до школы, чтобы не терзаться весь день страхом. Но я не собираюсь топать ногами и требовать, чтобы Кэролин пошла и вытащила дядю Тая из постели.

– Конечно. Так и сделаем, – говорю я, и Кэролин благодарно улыбается. – Кстати… Я хотела надеть сегодня мамину подвеску-яблочко, но в шкатулке с украшениями ее не нашла. Может быть, она в сейфе?

– Нет, не думаю… если только ты ее туда не убирала…

– Я ее туда не убирала. – К горлу подступает тошнота. – Ты можешь… ты могла бы проверить? Пожалуйста!

Сейф находится в их комнате. И с моей стороны было бы некрасиво врываться туда и проверять самой.

Кэролин поднимается по лестнице. И уже через минуту возвращается с тревогой на лице.

– В сейфе ее нет, и Тай ее не видел. А ты не могла упаковать ее куда-нибудь еще перед переездом?

Я мотаю головой, во рту пересыхает. Я хранила подвеску в своей шкатулке, но мне и в голову не пришло проверить ее перед переездом. Я надеваю ее только на важные мероприятия.

– Помочь тебе поискать? – предлагает Кэролин.

– Нет, не заморачивайся. Я поищу сама, когда приду из школы.

* * *

Остановившись по дороге в школу у перекрестка возле бензоколонки, я замечаю на стоянке роскошный «Порше» Доминика Миллера.

Снег только начался – жирные, ленивые снежинки не спешат поддаваться гравитации. Похоже, снега нанесет с пару дюймов, но сильной пурги не предвидится. И слава богу! Я так рада, что весна приближается. (Знаю, знаю, я жду не дождусь, когда от меня отлипнет ярлык девушки-гота.) И скоро мне не придется думать ни о наледи на дорогах, ни о зимних ботах, ни о потрескавшихся губах.

Я подруливаю к колонке, размышляя над тем взглядом, которым накануне проводил меня из поместья Доминик. Он смотрел так, словно я его сильно обидела, даже оскорбила своей просьбой не касаться Тёрнов в эпизоде о Мертвоглазой Сейди. Неужели он настолько эгоцентричен, что не в состоянии представить себе, что чувствует другой человек, когда историю его семьи мусолят в социальных сетях? Может, мне следует объяснить ему это?

В тот момент, когда я включаю поворотник, из минимаркета выплывает Фрейя Миллер. Она пересекает парковку и садится на водительское сиденье, даже не покосившись в мою сторону. А затем с визгом трогается с места и уносится так, словно куда-то опаздывает. Но, подъехав к школе, я не вижу на стоянке «Порше». Впрочем, еще слишком рано. Должно быть, Фрейе с Домиником нужно было заехать куда-то до уроков.

Художественная студия еще заперта, школьные коридоры пустынны и откликаются на каждый шаг эхом. В библиотеке я нахожу укромный уголок, где могу провести оставшийся до занятий час в работе над своим комиксом.

Я уже поняла: в следующей панели «Почти мертвых» я должна объяснить, что делает девушка в башне. Но пока что я не придумала подходящего сюжета. И в самом деле, что может делать в башне девушка? Может, она томится там в неволе? А может, она что-то вроде кладбищенской смотрительницы? Единственное, что мне категорически не хочется менять, – это первая сцена. Где она смотрит из окна башни на могилы с покосившимися надгробиями вокруг.

Я рисую девушку в окне башни крупным планом. Вот только лица ее ясно не представляю. Нос и рот вроде бы получились. Но какими глазами ее наделить? Так и не придумав, я на время оставляю ее глазницы пустыми.

– Так и думал, что застану тебя здесь с альбомом.

Я поднимаю глаза. На меня хмуро смотрит Доминик Миллер. Как и всегда, он невозможно красив – даже с взъерошенными волосами и небольшой щетиной на своем точеном, словно высеченном из мрамора подбородке.

Он стоит довольно близко – я вынуждена вдыхать его запах. От Доминика веет дорогим одеколоном. Запах слабый, но достаточный для того, чтобы соблазнить доверчивых жертв наклониться к нему поближе. Почему ему никто не скажет, что восемнадцатилетним парням пристало пахнуть потом и поп-тартами?

Бездонные зеленые глаза Доминика (более темные, чем у Фрейи) упираются в мой альбом. Фыркнув, я кладу на него карандаш и выгибаю дугой бровь:

– Что? Твоя семейка приватизировала и школьную библиотеку?

Доминик на секунду зажмуривается. Словно молит дать ему силы.

– Я хотел с тобой поговорить… о том, что ты вчера сказала. Мне кажется, ты недопоняла, что мы делали.

– То есть вы не снимали эпизод о Мертвоглазой Сейди?

– Снимали…

– И ты не штудировал историю усадьбы, которую построили мои предки, чтобы использовать ее в вашем фильме?

Доминик поджимает губы.

– Тогда нет, не думаю, что я чего-то недопоняла.

– Послушай, Ава. Я правда не понимаю, в чем проблема. Да, я хочу рассказать в фильме об истории поместья, но мы не собираемся перечислять твою родню поименно. Я вообще не думал кого-либо упоминать. Мне действительно интересно это место, потому что только там – у водопада – обычно появляется Сейди.

Пару секунд я обмозговываю услышанное. Нет! Мне все равно это не по душе.

– А зачем вам вообще снимать эпизод о Сейди? Разве мало других призраков, которых вы можете разоблачить в своем сериале?

– Но мне очень хочется снять серию о Мертвоглазой Сейди, – наклонившись ближе, словно делясь со мной секретом, говорит Доминик. – Все эти истории о ее блуждании у водопада в поисках пропавших глаз… Она реально интересный персонаж… А кроме того, мы уже сняли пару сцен для этого эпизода. Да, одну из них ты вчера вечером видела.

Я ощетиниваюсь:

– А где еще вы проводили съемки?

– Только в саду. – В глазах Доминика вспыхивает понимание. – Если ты переживаешь за то, что мы заснимем твои… граффити, в той маленькой каменной будке в саду, расслабься. Я уже их закрасил.

– В павильоне, – тихо поправляю я Доминика. – Подожди… ты их закрасил?

– Конечно, – взмахивает рукой парень, словно отгоняет муху. Но, заметив на моем лице сомнение, продолжает: – Я видел, как ты кралась по саду в ту ночь, когда мы переехали, потом нашел банку с краской, которую ты оставила, и просек, что к чему. Впрочем, я и так не стал бы включать твои рисунки в видео. Думаешь, я захотел бы показать отцу, каким ты его изобразила? Осматривающим искореженную машину твоих родителей и смеющимся?

Доминик качает головой, как будто этот образ кажется ему абсурдным. Но его не было на месте аварии. И скорее всего, ему не хочется думать об отце как о зловредном, бессердечном негодяе. Но я-то знаю, какой на самом деле Мэдок Миллер. Я своими глазами тогда видела, что его волновали лишь царапины на «Хаммере».

Столкновение официально признали несчастным случаем. Эта версия строилась на том, что маму якобы отвлек приступ, случившийся у папы. Но все было не так. Это Мэдок Миллер спровоцировал ее. Этот гад, управлявший машиной как полный дебил и совершенно не думавший о тех, кого он мог снести с дороги своим нелепым танком-автомобилем. И снес… Однако жители Бурден-Фоллза предпочитают шептаться о проклятии Тёрнов, не требуя заслуженного наказания для преступника. Они очарованы Миллерами.

Придурки, все до единого! Впрочем… если Доминик действительно закрасил мои росписи в павильоне, чтобы их никто не увидел… возможно, он и не такой урод, как я думала. А лишь на девяносто девять процентов.

– Ну, в общем, это я и хотел тебе сказать, – завершает Доминик свою маленькую речь. – А еще у меня к тебе вопрос. Не желаешь помочь мне в исследовании? Тогда ты смогла бы накладывать вето на те факты, которые, по твоему мнению, не должны фигурировать в фильме. С обоснованием причин, конечно. И возможно, ты смогла бы восполнить детали, которые я упускаю в истории Сейди.

Я почти пропускаю мимо ушей это предложение и уж точно не вникаю в него. Потому что мое внимание отвлекает взгляд Доминика. Он так пялится на мой альбом, словно собирается вырвать его у меня. И это напрягает.

– Не думаю, что это классная идея.

Доминик не отрывает глаз от моего рисунка. Я отодвигаю его подальше. Мне еще не забылся тот день, когда они с Фрейей – вскоре после перевода в нашу школу – рассматривали мою картину.

– Что-то еще?

– Я видел это где-то в сети, – говорит Доминик.

– Видел что?

– Девушку в башне.

Поджав губы, я обдумываю ответ. Доминик мог видеть в сети «Почти мертвых». Мой портфолио выложен в открытом доступе. Но вряд ли он наткнулся на него случайно. Скорее всего, его показала брату Фрейя. Возможно, сопроводив комментарием о том, как все это примитивно.

– Это эскизы для моего выпускного арт-проекта, – вежливо поясняю я. – Я рисую комикс.

– Так это твоя? Та цифровая версия, которую я видел? – Подавшись вперед, Доминик опирается руками о стол.

В его глазах вспыхивает странный огонь… Удивление? Интерес? Восхищение?

– Невероятно! – добавляет парень.

– И тем не менее я ее не украла, если ты на это намекаешь.

– Вовсе нет, – энергично мотает головой Доминик. – Твой комикс основан на истории о Сейди, да?

– Нет.

Парень смотрит на меня с сомнением:

– Но у этой девушки тоже нет глаз.

– Пока нет, – поправляю я.

Доминик выглядит таким озадаченным, каким я никогда его раньше не видела. И похоже, интерес его искренний.

– А ты знаешь, мне ведь приснился сон, после того как я увидел эту панель. В нем девушка в башне сторожила зомби на кладбище, чтобы они не поднимались из своих могил. Но они, конечно, встали из могил. И тогда она нажала на кнопку, помеченную словами: «Только в чрезвычайной ситуации».

Доминик делает паузу – явно в ожидании моей реакции. И я сознаю, что слишком близко наклонилась к парню, пока он говорил. Как одна из сонма его доверчивых жертв.

Скрестив руки на груди, я снова сажусь:

– И что же произошло, когда она нажала на ту кнопку?

– Башня завертелась и начала штопором уходить под землю. Как какой-то крутящийся лифт в подземный мир. Пока она опускалась, зомби полезли в нее через окна, и девушке пришлось от них отбиваться. Лишь когда башня остановилась, она смогла открыть опускную дверь в погреб и выгнать зомби наружу.

Пока Доминик пересказывает свой сон, его слова в моей голове превращаются в образы. Я вижу все, что он описывает, очень явственно. И мне хочется это зарисовать. Прямо сейчас!

– Куда наружу?

Доминик пожимает плечами:

– Может быть, в подземный мир? Или в ад? Я в тот момент проснулся.

Я пытаюсь представить себе эту сцену, но мысли уносятся в другую реальность.

В погребе усадьбы тоже имеется опускная дверца. Она ведет вниз – в яму, как мы привыкли говорить. В прошлом, когда холодильников еще не изобрели, эта яма, наверное, служила холодильной камерой. И это было единственное место во всей усадьбе, где меня мороз по коже подирал. Там было до того жутко, что я невольно искала глазами привидения. Но это случалось редко – я предпочитала обходить и погреб и яму стороной. Но теперь она трансформируется в моем воображении в портал в подземный мир Доминика. Я могла бы взять этот концепт за основу…

Черт! Ну почему мне не снятся сны о моем комиксе? Я не могу воспользоваться идеей Доминика. Окажись придуманный мною сюжет хоть отдаленно похожим на рассказ Доминика – и меня обвинят в плагиате!

– А что происходит в твоем комиксе? – спрашивает Доминик, опускаясь на стул напротив меня.

Что же это получается? Я сижу в пустой библиотеке и болтаю с Домиником Миллером?

– Не знаю…

И снова его брови раздражающе хмурятся.

– Тебе же его скоро сдавать?

– Через две недели, – неохотно соглашаюсь я. – Я так и не смогла придумать сюжет…

Молчание Доминика затягивается, а я верчу между пальцами карандаш, силой моего воображения обращенный в башню, штопором ввинчивающуюся в землю.

Наконец Доминик произносит:

– Воспользуйся моей идеей, если хочешь.

Я молчу.

– Она тебе нравится?

– Я не могу использовать твою идею в своем проекте. Получать помощь извне – против правил.

– Правила касаются лишь арт-проекта, но не сюжетной истории. Разве не так?

А ведь Доминик прав. Никто больше не рассказывает в своем проекте историю. Мне даже заморачиваться не стоит на этот счет!

– Помоги мне в исследовании легенды о Сейди, и я помогу тебе придумать концовку, – говорит Доминик.

Уголки его губ задираются вверх. Если бы я плохо его знала, я бы подумала, что он сильно воодушевлен.

Но именно это допущение возвращает меня в реальность. Потому что ни один Миллер никогда не делает ничего хорошего для Тёрна. И мне негоже помогать ему копаться в истории моего рода.

– Скажу тебе «нет». Я сама придумаю сюжетную линию для своего комикса, – заявляю я, собирая рисовальные принадлежности: пора сматываться из библиотеки.

– Послушай, Тёрн, – вкрадчиво обращается ко мне Доминик. – Я видел твое портфолио. Мне кажется, вместе мы могли бы создать потрясающий комикс.

– Хочешь убедить меня в том, что действительно считаешь мой проект хорошим? – язвлю я.

И жду, что парень в ответ фыркнет: «Вот еще! Скажешь тоже!» Как в тот день, когда они с Фрейей рассматривали мою картину у входа в художественную студию. Но Доминик этого не говорит.

– Я не стал бы предлагать тебе работать на пару, если бы не считал его хорошим.

Вспыхнув от раздражения, я вскакиваю со стула:

– Почему ты вообще хочешь со мной работать? А, Миллер?

Мой резкий тон, похоже, совершенно не задевает Доминика. Уголки его губ по-прежнему подрагивают в улыбке. Черт! И почему я смотрю на его губы?

– Я всегда хотел написать графический роман, – признается парень. – Просто мне недостает для этого художественного мастерства, а нужного партнера я пока не встретил.

Я медленно моргаю:

– Почему бы тебе не написать его с Фрейей?

На долю секунды улыбка исчезает с губ Доминика.

– Это не ее…

Да, верно. Но, честно говоря, меня и признание Доминика удивило. И все же…

– Ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

– Но почему?

Он это серьезно?

– Потому что мы ненавидим друг друга.

– Может, ты меня и ненавидишь, – парирует Доминик, – но я к тебе никаких особых чувств не питаю.

– Зато Фрейя наверняка питает.

– И что? Судя по тому, что я видел, вы обе горазды…

– Послушай, ты… не лезь в мою жизнь, ладно? Вы и так почти всего нас лишили!

– Не я купил ваш дом. – Тон Доминика окрашивает скука; встав со стула, он забрасывает на плечо рюкзак. – Подумай о моем предложении. Я буду здесь после уроков, если ты решишь не заваливать свой проект. – С этими словами парень выходит из библиотеки.

Козел! Он даже не подумал пропустить меня вперед!