Текст книги "Сладкая месть"

Глава 2

Рейн наблюдал, как девушка поднимается по лестнице: ее осанка была правильной, движения – грациозными, и, если не считать временами проскальзывавшей склонности к некоторой развязности, ее походка была не менее элегантной, чем у любой известной ему благовоспитанной леди.

Ее одежда была рваной и мятой, но ее блестящие волосы, немного вьющиеся, коротко остриженные спереди и по бокам и более длинные сзади, смотрелись бы модно в самых изысканных лондонских гостиных.

Он не мог отрицать, что она оказалась самым загадочным существом, которое он встречал за последние годы. По сути дела, на его взгляд, ситуация была просто фантастичной. В конце концов, эта леди пыталась его убить. А теперь она проведет ночь в его доме, и с ней будут обращаться как с гостьей!

Если бы это не так раздражало его, он бы рассмеялся. Что, черт возьми, он натворил такого, что заслужило ее гнев? Каким бы бабником он ни был, он точно знал, что она не согревала его постель. Он бы не забыл хорошенького лица с такими тонкими чертами. Не забыл бы этих ясных голубых глаз и густых черных ресниц.

Он усмехнулся, глядя, как она поднимается по лестнице в своих облегающих коричневых штанах. Он бы не забыл эту бойкую попочку.

Она была привлекательна, хотя и не по обычным меркам. Она не принадлежала к классическому типу округлых сластолюбивых женщин. Напротив, она была сильной, крепкой и грациозной как кошка. Смогла бы она убить его? Он был армейским полковником. Он знал разных мужчин – и женщин. Женевьева Мортон могла бы нажать на курок, но он не думал, что эта девушка способна на такое. Он обратил внимание на то, как дрожали ее пальцы, как она старалась взять себя в руки, чтобы совершить свое деяние.

Но нельзя быть уверенным в этом.

Он наблюдал, как Фарвингтон провел ее через холл и вверх по следующему лестничному пролету к комнатам для гостей на четвертом этаже. Это достаточно высоко, чтобы прыгать из окна, к тому же ему будет слышно, как она двигается в своей комнате.

Рейн дождался, когда девушка благополучно вошла в комнату, потом поднялся по лестнице и прошел в спальню сестры в противоположном конце западного крыла. Александра гостила в загородном имении своих друзей, но вскоре должна была вернуться домой. Оставалось лишь надеяться, что к тому времени сегодняшняя загадка будет решена, и его нынешний вагон забот будет разгружен и выведен из поля ее зрения.

Рейн подошел к огромному бело-золотому гардеробу сестры, распахнул его и стал шарить среди многочисленных платьев: муслиновых, батистовых, бомбазиновых, бархатных, шелковых и атласных. К счастью, у той девушки наверху и у его сестры почти одинаковые фигуры, хотя у Алекс бюст побольше.

Желтый муслин подойдет, решил он, представив себе, как он будет сочетаться с блестящими черными волосами, голубыми глазами и густыми черными ресницами. Он достал платье из шкафа, бросил его на постель, потом вытащил несколько ящиков комода и стал перебирать их содержимое, пока не извлек тонкую батистовую рубашку, пару белых шелковых чулок и две изысканных атласных подвязки.

Он хитро ухмыльнулся, подумав, что интимное знание дамского будуара частенько оказывалось весьма кстати, подхватил пару туфелек из ягнячьей кожи и направился к двери. По дороге он бросил взгляд на столик у зеркала и заметил желтую ленту того же оттенка, что и платье.

Было глупостью, чистым безумием поддаваться воздействию печальных обстоятельств, в которых оказалась эта молодая женщина, но, тем не менее, он схватил ленту и сунул ее в общую кучу.

Шагая через две ступеньки, он поднялся наверх и, не позаботившись постучать, распахнул дверь и вошел в комнату. Он услышал, как девушка вскрикнула, обернулся на звук и увидел, что она пытается как можно глубже погрузиться в пену в маленькой ванне.

– Вы могли бы потрудиться постучать, – проговорила она без тени уличного говора.

– Зачем? Неужели ты думаешь, что я никогда прежде не видел женщину в ванне?

Она густо покраснела. Хотя кожа у нее на лице несколько потемнела от загара, ее плечи были цвета слоновой кости, а из воды выступал изгиб ее груди. Рейн про себя причмокнул. Хотя у Алекс грудь была больше, этот бюст обещал немало. Его чресла напряглись при этой мысли.

– При вашей репутации, – сказала она, – я уверена, что вы видели немало раздетых женщин. Но я не принадлежу – и не желаю принадлежать к их числу.

Он бросил одежду на кровать.

– Подозреваю, что ты хочешь есть. Когда закончишь, можешь надеть вот это и присоединиться ко мне в столовой.

Джо ничего не ответила, лишь попыталась еще глубже погрузиться в ванну.

– Приятного купанья.

Подумав, что был бы не прочь разделить это удовольствие с ней, Рейн направился к двери.

Когда он снова оказался внизу, он налил себе бренди и залпом опрокинул его, за ним еще один. Некоторое время мерял кабинет шагами, потом взглянул на часы. Господи, эта девчонка уже давно должна быть здесь.

– Простите, милорд.

Это была горничная с верхнего этажа – молоденькая блондинка лет двадцати.

– Да, Элайза, в чем дело?

– Мисс Смит, милорд. Она подняла шум насчет одежды. Говорит, что не наденет того, что вы ей дали.

Рейн несколько резче, чем хотел бы, опустил бокал.

– Спасибо, Элайза. Я позабочусь о гостье.

Он рванул вверх по лестнице и через холл. Распахивая дверь, он был почти готов увидеть, что очаровательное платье его сестры изорвано, а нижнее белье выкинуто в окошко.

Вместо этого он увидел темноволосую девушку, завернутую в полотенце, стоявшую перед высоким зеркалом псише и держащую перед собой желтое муслиновое платье с такой тоской в лице, что у него в груди что-то оборвалось.

Но едва она его увидела, как приняла настороженный вид и отбросила платье.

– Где, черт побери, мои шмотки?

Она бессознательно потянулась руками к тому месту, где полотенце легло складками между ее грудей. Он заметил несколько старых синяков и задумался, где она могла их получить.

– Я приказал их сжечь.

– Что!

– Надевай платье.

– Я ничего от тебя не хочу.

– Я кажется сказал: надевай платье.

– Чье оно?

– Раз уж ты так много обо мне знаешь, то стоило бы заставить тебя догадываться самой, но я тебя пощажу и сообщу, что оно принадлежит моей сестре Александре.

– У тебя есть сестра?

– Совершенно верно. А теперь надевай платье. Джо не шелохнулась.

– Ты очаровательно смотришься в этом полотенце, мисс… Смит. Но даже несмотря на это, я с удовольствием сниму его с тебя и помогу одеться, – он заметил, что она замерла. – Так что выбирай сама.

Мгновение она лишь смотрела на него. Потом усмехнулась.

– Как прикажете, милорд,

Рейн заметил огонь в этих льдисто-голубых глазах. И выходя из комнаты, он посмеивался про себя.

Чертов ублюдок, думала Джо, подбирая платье, брошенное на высокую кровать с балдахином, но ее пальцы непроизвольно гладили ткань, которая была такой тонкой, что, казалось, ласкала кожу. Минуту спустя она уже надела изысканную белую батистовую рубашку, натянула тонкие шелковые чулки и закрепила их очаровательными атласными подвязками. Туфельки без задника были чуть великоваты, так что она пошарила на письменном столе и засунула в носки мятую бумагу.

– Простите, мисс, но его милость прислал меня помочь вам застегнуть платье, – маленькая светловолосая горничная, приносившая ванну, стояла в дверях и колебалась, прежде чем войти.

– Мне придется не забыть поблагодарить его, – горько произнесла Джо, уверенная, что служанка знает, что виконт был у нее в комнате и что он заставил ее повиноваться после того, как горничная потерпела неудачу.

– Меня звать Элайза, – сказала девушка, подходя к Джоселин, чтобы застегнуть пуговицы.

– Мое имя Джо.

Странно было снова говорить мягким изысканным тоном. Среди своих уличных друзей она старательно уничтожала лоск, который многие годы прививал ей отец. А теперь она обнаружила, что приятно играть роль леди – пусть всего один вечер.

Но, странное дело, это было сложнее, чем она ожидала. После того, как она много месяцев говорила лишь на уличном арго, этот акцент прорывался в самые неожиданные моменты, особенно если она сердилась или волновалась.

Джоселин посмотрела на прелестное желтое платье. Скроенное по последней моде, с завышенной талией, с глубоким декольте и маленькими рукавчиками-фонариками, платье подчеркивало ее гибкую фигуру и изящные изгибы ее тела.

Оно оказалось почти впору, обнаружила Джо, когда горничная застегнула последнюю пуговицу.

– Пойдите-ка, посмотрите на себя, – сказала Элайза.

Джоселин подошла к зеркалу, намереваясь посмотреть на себя, хотя и знала, что не следует этого делать, но тут заметила длинную желтую атласную ленту, все еще лежавшую на кровати. Она взяла ее, почувствовав мягкую и такую женственную ткань, что у нее задрожали руки.

Это заставило ее вспомнить те времена, когда такие безделицы были для нее в порядке вещей. Ей стало неуютно при мысли, что Стоунли был столь заботлив, что принес даже ленту.

– Позвольте, я повяжу ленту вам на голову, – предложила Элайза.

Джоселин колебалась только мгновение.

– Хорошо, – согласилась она, подошла к сиденью возле мраморного туалетного столика, взяла серебряную щетку, чтобы расчесать только что вымытые волосы, а потом позволила Элайзе пропустить между локонами ленту и завязать ее на макушке.

– Все, мисс?

– Да, спасибо, Элайза.

Когда горничная оставила ее одну, Джо подошла к зеркалу. Она выглядела прелестно. Очаровательно до боли. Конечно, она просто не может быть той молодой леди в зеркале. Но тем не менее ото так, и, впервые за многие месяцы, у нее в горле встал комок.

Как давно она не надевала женского платья? Два долгих мучительных года. Два года, которые она провела в сточных канавах, страдая от холода и голода. Два года в потертых обносках, купленных у старьевщика за гроши, вытащенные у пьяницы из кармана.

Даже живя дома она не носила столь дорогих вещей, хоть и одевалась вполне мило. Она сама шила свои платья, помогая в занятиях некоторым ученикам отца, чтобы заработать на ткань. И ее отцу это всегда нравилось, «У тебя нет хорошего приданого, дитя мое. Мы не достаточно богаты, чтобы ты могла выйти замуж так, как того заслуживаешь, но у тебя благородное воспитание и врожденная красота и грация. А твоему лицу и фигуре может позавидовать половина высокородных лондонских леди».

Она, казалось, видит его дорогое, милое лицо, слышит мягкие слова поддержки и любви. Одна лишь мысль о нем заставила боль у нее в горле стать еще сильнее, а воспоминания о потерях сделала острее.

Решимость Джоселин возросла. Стоунли привел их к этому плачевному концу. Стоунли в ответе за всю эту боль, за все ужасные несчастья, которые обрушились на нее после смерти отца.

И какую бы незначительную толику достойного поведения не обнаружила она в виконте, положения вещей это не меняло. И сегодня, если Бог поддержит правый суд, Джоселин заставит его заплатить за все.

– Добрый вечер, ваше сиятельство.

Рейн позволил себе медленно рассматривать ее, обращая внимание на мягкие линии груди и на изящество походки. Он медленно улыбнулся.

– А что случилось с сорвиголовой, которую я оставил наверху?

– Можете быть уверены, что она здесь, но пока отдыхает.

– Кошка убрала когти?

– Что-то вроде этого.

– Не желаете ли стаканчик шерри, или лучше наливку?

– Я предпочла бы флип, но, полагаю, мне следует остановиться на шерри.

Рейн усмехнулся.

– Флип? Эль, бренди и сахар. Питье для матроса.

Он налил шерри из графина, стоявшего на резном столике из розового дерева, и протянул ей хрустальный бокал на высокой ножке.

– С вами явно не соскучишься, мисс Смит.

– Мое имя Джоселин. Раз уж сегодня вечером я играю роль леди, я предпочла бы, чтобы вы называли меня так.

– Хорошо… Джоселин. – Он всмотрелся в ее лицо. – Если это действительно ваше имя, то оно может быть своего рода намеком на то, что происходит.

– Сомневаюсь, чтобы вы вспомнили.

– Ты хочешь сказать, что мы знакомы? Но тогда бы я вспомнил.

– Нет, мы не знакомы.

– Ну раз уж мы в такой сердечной обстановке, почему бы тебе не звать меня Рейном?

Она отпила глоток шерри.

– Почему бы и нет? Насколько я помню, я давала тебе и худшие имена.

При этих словах он рассмеялся, вспомнив их драку в экипаже.

– И правда. – Он взболтал бренди в своем бокале. – Хочешь есть? У кухарки было мало времени, но, полагаю, стол будет получше того, к чему ты привыкла.

Она на мгновение погрустнела.

– Я уверена, что это так.

Рейн проводил ее к диванчику перед мраморным камином, и они оба сели.

– Ты очаровательно выглядишь сегодня вечером. Это платье подходит тебе даже лучше, чем я воображал.

Ее изящные пальцы погладили ткань. Рейн заметил, что ее ногти коротко подстрижены и под ними нет грязи.

– Благодарю. Платье очень красиво.

– Раньше, когда я заговорил о трапезе, которую нам предстоит разделить, о чем ты задумалась?

– Я не понимаю, о чем ты, – она прикрыла глаза густыми ресницами.

– Думаю, ты все поняла, – он никогда не видел таких ярких голубых глаз.

– Я подумала о моих друзьях и о тех людях, с которыми я жила на улице, – она взяла в руки дорогую вазу клуазонне, стоявшую на чиппендейловском столике рядом с софой. – Я подумала об этом доме и о дорогих вещах, хранящихся в нем. О том, что этот кусок стекла смог бы прокормить многих из них в течение нескольких лет.

Он взболтнул темную жидкость в своем бокале, потом отпил вина.

– Странно беспокоиться о чьих-то условиях жизни, если за несколько часов перед этим пытаешься отнять у человека жизнь.

Она подняла на него холодные голубые глаза.

– Тебе должно быть ясно, что я считаю тебя не принадлежащим к остальному человечеству.

Его лицо напряглось. Он насмешливо отдал честь бокалом и отпил бренди. Бокал громко звякнул, когда он поставил его на столик перед собой.

– Из того, что ты говоришь, я понял, что роль, которую ты играешь, маска лишь отчасти.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хочу сказать, что ты безусловно леди, получившая определенное воспитание, хоть ты и хочешь заставить меня поверить, что живешь вместе с теми двумя бродягами, которые сопровождали тебя сегодня.

– Это моя семья. Благодаря тебе, другой у меня не осталось.

шил.

Рейн стукнул по подлокотнику.

– Черт возьми, что же, по-твоему, я сделал?

– Какая вам разница, ваше сиятельство? Или ваши преступления столь многочисленны, что вы не можете их все упомнить?

– Насколько я знаю, я не совершал никаких преступлений. Разве что вы имеете в виду преступления, совершенные во время войны.

Джоселин удивилась.

– Вы были на войне?

– Да, я был армейским полковником.

– Человек выполняет свой долг, защищая родину.

Тогда расскажи мне, что, по-твоему, я совершил.

Джо опустила бокал на столик и встала.

– Раз мне не удалось тебя убить и теперь я твоя пленница, я бы хотела последовать твоему совету и что-нибудь съесть.

Рейн тоже встал. Когда она пошла к двери, он схватил ее за руку.

– Ты, очевидно, разумная женщина, Джоселин. Так почему бы тебе не сказать мне, в чем дело?

– Я так и сделаю… когда придет время. Рейн выпятил челюсть, готовый сорваться.

– Если ты не хочешь, чтобы с тобой что-нибудь случилось, лучше скажи сейчас.

Ее глаза вспыхнули голубым пламенем, руки сжались в кулаки.

– Катись к черту, ваше сиятельство. Рейн еще крепче сжал ее руку.

– Там слуги. Я советую тебе следить за своим злым языком. Я хозяин в этом доме. Расплата за дурное поведение будет быстрой и тяжелой, и как бы я ни поступил, меня никто не осудит. Ты поняла?

Спина Джоселин стала еще прямее, но внутри у нее все дрожало, и, впервые с тех пор как они приехали в этот дом, ей стало страшно. В дрожащем свете свечей мускулистый виконт выглядел темным и опасным. Каждый мускул его тела давал ощущение жесткой силы и могучего здоровья.

Голосом, похожим на смесь меда с песком, он проговорил: «Идем обедать, Джоселин?» – и протянул сильную руку.

Она заставила себя улыбнуться.

– Почту за честь, милорд.

Стараясь не обращать внимания на испуганную дрожь, она оперлась рукой на рукав его тончайшего фрака и позволила проводить себя в столовую.

Когда они вошли, виконт пододвинул ей стул с высокой спинкой рядом с главой стола. В роскошной комнате был высокий потолок, украшенные золотом стены и теплые восточные ковры на полу. Свечи в серебряном подсвечнике освещали серебряную вазу с розами посреди стола. Джо привыкла довольствоваться скудной пищей, но аппетитные запахи, доносившиеся с кухни, заставили ее живот заурчать.

Виконт нахмурился. Когда он сел рядом с ней, свечи осветили его красивое загорелое лицо, скользнули красноватым отблеском по его густым, темно-каштановым волосам. У него были большие и сильные руки, но двигались они с небрежной грацией, которой она не ожидала от такого мощного человека. Джоселин поняла, что, глядя на него, вспоминает, как он несколько раз держал ее с неодолимой силой, но не причинил боли, почти нежно.

У него были широкие плечи, он выглядел очень мускулистым. Еще раньше она заметила, что у него более тонкая, чем казалось на первый взгляд, талия. У него были темные брови красивой формы и карие глаза с золотистым краем.

Ее взгляд остановился на его губах, все еще сердито напряженных, но полных и чувственно изогнутых.

Y Джоселин подумала о других, не таких полных губах, принадлежавших Мартину Сэри, сыну викария. Ей было всего пятнадцать, когда Мартин ее поцеловал, и это был единственный поцелуй в ее жизни. Она была уверена, что влюблена в стройного мальчика, умевшего говорить нежные слова, и что в один прекрасный день он предложит ей стать его женой.

Может быть, так бы оно и случилось. Но вместо этого через год умер ее отец, их очаровательный коттедж на Мичем-лейн сгорел дотла, а ей пришлось собираться и отправляться к кузине. И она никогда больше не видела Мартина. Еще одно обстоятельство, за которое придется заплатить виконту.

В животе у Джоселин снова заурчало, и виконт дико выругался.

– Почему ты не сказала мне, что умираешь с голоду? Когда ты ела последний раз?

– Вчера утром.

Ей нужно было осторожнее пить шерри. Выпитый на голодный желудок алкоголь ударил в голову.

– Вчера утром? – повторил он недоверчиво. – Черт побери! Амброз! – крикнул он слуге. – Мы будем обедать немедленно.

Они поужинали холодной олениной, жареной дичью, пирогом с барашком, тушеной морковью с артишоками и кусочком глостерширского сыра. В то мгновение, когда фарфоровая тарелка с серебряной каемкой была поставлена перед ней, Джоселин оторвала ножку от маленького жареного перепела и впилась в нее зубами, со смаком обрывая мясо с косточки и облизывая сок с пальцев. За несколько секунд она съела всю восхитительную пищу до последней крошки и выпила все вино до последней капли.

Ей пришла в голову несколько запоздалая мысль о том, что это было тестом на то, как далеко простираются ее хорошие манеры, и ей стало не по себе.

Она оглянулась на виконта, увидела, что он едва притронулся к еде и смотрит на нее со смесью жалости и презрения.

Джоселин выпрямилась.

– Я… прошу прощения, полагаю, что я была голоднее, чем думала.

– Все в порядке, – мягко успокоил он. – Я был бы не менее голоден на твоем месте.

В его голосе больше не было слышно раздражения, он звучал бархатно. Когда он смотрел на нее так, как сейчас, это странно действовало на нее.

– Хочешь еще?

Ей бы следовало отказаться, сохранив остатки гордости. Она провела языком по губам.

– Если это не доставит особых хлопот.

Он лишь слегка кивнул, и ее пустая тарелка была немедленно убрана, и на ее месте появилась полная. Слуга вновь наполнил ее бокал и поставил на середину стола блюдо засахаренных фруктов. Она съела и вторую порцию, на сей раз больше соблюдая приличия, и закончила одновременно с виконтом.

– Тебе лучше?

Теперь, когда голод прошел, она почувствовала себя глупо. Смешно было показывать ему часть ее мира, которую ему не стоило видеть.

– Я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы уйти, но подозреваю, что у тебя иные намерения.

– Вряд ли.

Так как она не ответила, он отодвинул стул и встал, возвышаясь над ней. Впервые в жизни она порадовалась, что на несколько сантиметров выше большинства женщин.

– Уже поздно, – сказал он, отодвигая ее стул. – Пойдем. Я провожу тебя наверх.

Джо колебалась.

– А что будет завтра?

Она надеялась, что это не имеет значения. Если дела пойдут так, как она планировала, то Стоунли умрет, а она будет далеко и в безопасности.

– Мы начнем там, где остановились. Я по-прежнему буду скрывать тебя от властей, пока не выясню, что ты против меня имеешь. Однако, сладкая моя, должен предупредить – я не отличаюсь терпением. Если в ближайшее время ты не расскажешь мне, в чем дело, мне придется сдать тебя констеблю. Если ты плохо представляешь себе лондонскую тюрьму…

Из горла Джоселин вырвался стон, виконт остановился.

– Я вижу, что этот образ пугает тебя, и не зря. Так что подумай, не сказать ли мне правду?

Она отодвигала свой стул до тех пор, пока он не соскользнул с ковра и не заскрипел по мраморному полу.

– Я уже сказала тебе, что собираюсь это сделать.

– Когда нажмешь на курок.

Джоселин промолчала. Стоунли обошел вокруг стола, взял ее за руку и весьма ласково проводил вверх по лестнице. У себя в комнате Джо увидела Элайзу, готовую помочь ей раздеться. На постели лежала вышитая ночная рубашка. В таком одеянии плохо спасаться бегством, но у нее не было выбора.

– Благодарю, Элайза, – сказала Джоселин, когда девушка закончила собирать платье. – Почему бы тебе не оставить одежду здесь? Ее можно повесить в углу. – Она указала на шкаф розового дерева в надежде, что девушка оставит платье в комнате, но горничная покачала головой.

– Простите, мисс, но его сиятельство приказал, чтобы я принесла вещи к нему.

Черт бы его побрал! Он явно не дурак.

– Ну, тогда ты вряд ли захочешь его разочаровать.

– Да, мисс.

Элайза ушла, а Джоселин стала мерять комнату шагами, коротая время и молясь, чтобы виконт крепко уснул. Было уже очень поздно, дольше ждать она не могла. Подойдя к бюро, она открыла средний ящик и достала длинный серебряный нож для открывания писем, замеченный ею раньше. Он был тонким и острым, с массивной и удобной ручкой. Он мог послужить прекрасным оружием.

Она посмотрела, как нож лег в ее ладонь, и ей стало дурно. Одно дело застрелить человека, другое – зарезать. Она подумала о крови, о том, как нож будет скользить по мышцам и костям к человеческому сердцу.

Боже правый, я не могу этого сделать! Она глотнула, рука ее задрожала.

– Не могу, не могу.

Ты должна это сделать! – произнес ее внутренний голос. – Ты должна это сделать ради отца, ради себя! Она подумала о сэре Генри, о том мгновении, когда он снова устремился в рокочущее пламя. Она подумала о том, до чего его довела жестокость Стоунли, о его ужасных криках, когда горящая крыша погребла его под собой.

Она вспомнила их аккуратный маленький коттедж с соломенной крышей на Мичем-лейн, изгородь из белого штакетника, цветущие лютики перед домом.

А потом она увидела тот же дом, превращенный в пепел, жалкие остатки сказочной жизни. Она вспомнила похороны отца, всепоглощающую печаль, вспомнила путешествие к кузине. Вспомнила, какой ужасный год провела у нее, непристойные замечания и похотливые взгляды кузена, потные руки, которыми он пытался ее обнять.

Она вспомнила ночи, проведенные на дороге после побега, голод и холод. Вспомнила, как спала в сточных канавах, попрошайничала, воровала, об ударах, которые ей приходилось терпеть, когда ее ловили. Она подумала о Броуни, дорогом, сварливом Броуни, спасшем ее от голодной смерти и научившем выживать на лондонском дне.

– Стоунли, – сказала она вслух и крепче сжала холодную серебряную рукоять. Свет маленькой масляной лампы, зажженной на бюро, отражался от длинного тонкого лезвия.

– Ты можешь это сделать, – решительно сказала она себе. – Ты поклялась на папиной могиле, что отомстишь, и ты это сделаешь.

Взвесив нож на руке, она спрятала его в складки ночной рубашки и подошла к двери.