Текст книги "Креольская честь"

Глава 2

Новый Орлеан, 1840 год

Николь Сен-Клер сидела съежившись в углу сырой, заплесневелой камеры полицейской тюрьмы второго муниципального округа на улице Барон.

Единственная свеча, горевшая на грубо сколоченном деревянном столе, мерцая, отбрасывала странные, зловещие тени на каменные стены. За дверью, в коридоре, стояли несколько тюремщиков в мундирах, но их внимание было сосредоточено на соседней камере, куда два часа тому назад привели двух женщин.

– Я просто не могу слышать их крики, – шепнула Николь, затыкая руками уши.

Эти ужасные, полные отчаяния женские вопли. И крысы – вот что было ей всего ненавистнее в этой мрачной тюрьме. И еще ей очень хотелось солнечного тепла. Две недели назад ее привели в тюрьму. И с тех пор она никак не могла согреться. Мерзло не только тело: отчаяние и страх леденили душу.

– Скоро все это кончится, – сказала Лорна Макинтош, полногрудая темноволосая девушка, ее соседка по камере.

– Какая жалость, что мы ничего не можем сделать!

Из камеры напротив послышался грубый, глумливый хохот, треск разрываемых одежд. Женщины кричали, сыпали проклятиями, но скоро под градом ударов замолчали. Отголоски этих криков разнеслись по всей тюрьме, и по спине Ники бегали мурашки. Сама того не замечая, она комкала коричневую грубую ткань своего длинного, до пят, тюремного платая.

– Все, что ты можешь сделать, – предупредила ее Лорна, – это держаться тихо и молиться, чтобы тебя не тронули.

На самой Лорне можно еще было видеть следы насилия, хотя тюремщики и старались, чтобы никаких синяков не оставалось.

До сих пор Ники везло.

– Никогда не забуду того, что ты для меня сделала, – сказала она Лорне. – Что бы со мной ни случилось.

Николь впервые встретилась с девушкой две недели назад, когда была в полном отчаянии. Лорна, беглая служанка, не отработавшая свой срок по контракту, сначала сторонилась ее, но душераздирающие рыдания Ники принудили ее действовать.

– Замолчи, – шепнула Лорна, присаживаясь на грязный соломенный тюфяк рядом с ней. – Не привлекай их внимания.

Веди себя тихонько, и, может быть, они оставят тебя в покое.

– Здесь… мне… не место, – запинаясь, пробормотала Ники. – Все это ужасная ошибка.

– В этом аду ни для кого нет места, милая. Но тебе надо взять себя в руки. Долго ты тут не пробудешь. Через две недели тебя, как и всех нас, выставят на продажу. Тогда ты выйдешь отсюда.

– А мне все равно, выйду я или нет. Какая разница – жить или умереть? Мне некуда идти. На всем белом свете нет никого, кто мог бы обо мне позаботиться.

При свете свечи Лорна внимательно осмотрела лицо Ники.

Ей сразу же бросились в глаза темно-лиловые синяки на нежных щеках девушки. Не ускользнули от ее внимания и пряди красивых медных волос, выбивавшихся из-под поношенного коричневого капора.

– Ты говоришь как образованная девушка. Стало быть, о тебе было кому заботиться. Кто-то оплачивал твою учебу в школе, ну и все такое.

Ники закрыла глаза. За три года все в ее жизни перевернулось.

– Обо мне заботились мои родители! – шепнула она.

Это, казалось, было так давно, что она с трудом вспоминала прошлое. Можно подумать, что все это случилось в другой жизни. – До того как мы разорились, у нас была плантация возле Байю-Лафурш.

– Это хорошее место. Я там была однажды.

Охваченная вдруг воспоминаниями, Ники печально улыбнулась.

– У нас был двухэтажный дом со стройными белыми колоннами на фасаде. Сложен он был из светлого камня. Видела бы ты, как красиво выглядел наш дом на закате весь лучисто-розовый!

Ники проглотила ком в горле. В детстве она никогда не плакала, зато теперь заливалась слезами по всякому поводу.

– Значит, когда наступили тяжелые времена, вы потеряли свой дом?

Ники кивнула. Для нее было большим облегчением рассказывать о том, что она так долго держала внутри себя.

– Я знала, что папа испытывает денежные затруднения.

Я помогала ему вести бухгалтерские книги… Но только после его смерти я узнала, как плохо обстоят дела. Он так беспокоился за маму и меня. Потерять Медоувуд было выше его сил.

Этого его сердце не могло выдержать. – По ее щекам опять заструились слезы, она отвернулась.

– Продолжай, – сказала Лорна. – Пока ты не выскажешься, ты не сможешь начать жизнь заново.

– А я и не собираюсь начинать жизнь заново, – огрызнулась Ники, вконец расстроенная воспоминаниями обо всем, что потеряла. – Не хочу жить. – И она вновь залилась слезами, еще более горькими, чем прежде. Лорна обняла ее за плечи, но даже не попыталась утешить. И постепенно рыдания стихли и прекратились.

Они разговаривали до позднего вечера. Лорна рассказала ей о своем доме в Шотландии, о потерянной семье.

– Я надеялась, что смогу найти в Америке то, о чем молилась, – насмешливо фыркнула она, осматривая грязную камеру. – Ну что ж, теперь нам остается одно – – как-нибудь выкручиваться.

– То же самое сказала и моя мама, когда умер папа, но у нее явно не хватило силы воли. – Николь устало вздохнула. – Я пробовала спасти нашу плантацию, но было уже слишком поздно.

Никого из прежних друзей у нас не осталось – почти все они, как и папа, потеряли и дома, и все свое состояние. И когда явились люди из банка, чтобы описать наше имущество, мама встретила их на крыльце с мушкетом в руках. Они пытались урезонить ее, но она упала и тут же умерла. Доктор сказал, что у нее был удар.

– И ты нанялась в служанки? – спросила Лорна, когда Ники вдруг замолчала.

– Я просто не могла придумать ничего другого. Не к кому было даже обратиться за помощью. Лучший друг отца, дю Вильер, в том же году умер во Франции. Семейной плантацией около Нового Орлеана управлял его младший сын Франсуа, но они с моим папой… не смогли столковаться.

– Мы все перенесли много несчастий, – сказала Лорна. – И чем дольше до этого мы жили спокойно и безмятежно, тем больнее ударяют по нам невзгоды.

– Тернеры, которые наняли меня, были людьми совсем неплохими. Предполагалось, что мой контракт закончится в мой восемнадцатый день рождения. Все было бы не так уж и плохо, если бы контракт не был перекуплен другими. – Она с дрожью вспомнила об Армане Лоране и его жестокости, затем об этой подлой твари Адриане Пэкстон, которая оговорила ее.

Именно по ее оговору Ники и посадили в тюрьму. – Я никогда не думала, что дело может так обернуться.

А оно так и обернулось, подумала Ники, возвращаясь к действительности. Стоны по ту сторону коридора стали затихать, их сменили горькие рыдания.

– Отчаиваться нельзя. Ни в коем случае. – Лорна подняла ее на ноги. – Завтра ты покинешь это проклятое место.

И где бы ты ни оказалась, хуже, чем здесь, нигде уже не будет. Через несколько лет ты выполнишь свои обязательства по контракту и сможешь делать все, что тебе захочется.

– Если уж говорить точно, то не «несколько», а семь лет, – горько сказала Ники. Трехлетний срок ее контракта превратился уже в десятилетний, а это уже целая вечность. Борясь с накатившей на нее волной отчаяния, она закрыла глаза. – Не знаю, доживу ли я до истечения срока.

– Ну, до сих пор-то ты прожила.

– Только благодаря тебе.

Две недели назад, когда тюремщики начали насиловать заключенных женщин, Лорна – она была девятью годами старше Ники, – заметив выражение ужаса на лице своей подруги, сказала:

– Ты еще никогда не спала с мужчинами?

– Нет, – шепнула Ники. Не в силах отойти от двери, она наблюдала, как тюремщик насилует женщину. Мольбы о пощаде, отчаянные взмахи рук и ног, казалось, только разжигали его.

Крепко ухватившись за плечи Ники, Лорна оттащила ее в уголок камеры, откуда она уже не могла наблюдать за этой отвратительной сценой. Ники в страхе ожидала, что тюремщики вот-вот вломятся в их дверь, но Лорна поспешила прийти ей на помощь.

– Мы спрячем тебя прямо у них под носом, – решительно сказала она.

Быстрыми уверенными движениями девушка заплела густые волосы Ники и убрала их под потрепанный коричневый капор.

– Надо спрятать твои груди, – сказала затем шотландка. Она объяснила, как это сделать. Ники отодрала от своей грязной нижней юбки длинные полосы и намотала их поверх грудей, а Лорна перетянула их так, что Ники с трудом могла дышать.

– Смотри, не поднимай головы, – предупредила ее Лорна. – С убранными волосами и плоской грудью ты выглядишь не больше чем на двенадцать-тринадцать лет. Конечно, некоторых это не остановит, но большинство предпочитают иметь дело со зрелыми женщинами.

Она оказалась права.

Когда они пришли к ним в камеру, Лорна не сопротивлялась, а Ники была так напугана, что могла только смотреть на насильников, не в силах что-либо предпринять. Через два дня они снова вернулись. К этому времени Ники успела оправиться от страха и невзирая на протесты Лорны приготовилась дать отпор. Взяв в руки деревянный табурет, она спряталась за дверью и с такой силой опустила его на голову первого тюремщика, что он свалился в беспамятстве. Второй, молодой человек, лишь недавно ставший тюремщиком, поспешил удалиться, утащив и своего товарища. В тот же вечер привели очередную группу женщин, и тюремщики занялись новенькими, оставив в покое Лорну и Николь – Может быть, на этот раз тебя купит какой-нибудь приличный человек, – сказала Лорна.

Ники должны были продать в четвертый раз за эти три года, но только в первый раз с публичного аукциона.

– Навряд ли. Теперь я не просто законтрактованная служанка, меня считают воровкой.

– Но к таким, как ты, почти детям, относятся снисходительно, Только бы они не заметили, какой возраст написан в твоих бумагах.

– Какое это имеет значение? Не могу же я ходить все время одетая под девочку Рано или поздно кто-нибудь заметит, что я женщина. Один Бог знает, что случится тогда.

Лорна ничего не могла возразить на это. Ее подруга – утонченная образованная леди, но бедственное положение кладет свою печать на всех без исключения, тут уж ничего не поделаешь. А ведь, казалось бы, Ники должна была жить безмятежной жизнью, имея достойного молодого мужа, который бы любил ее, как она того заслуживает.

Но муж у нее вряд ли будет. А вот дети могут быть, незаконнорожденные, ублюдки, неизвестно от кого. Конечно, есть законы, защищающие наемных служанок, но люди, которые перекупают контракт, обычно достаточно богаты, чтобы безнаказанно обходить их. Ники с тяготевшим над ней обвинением в краже, с ее красивым лицом и фигурой, кое-как прикрытой грязной одеждой, трудно рассчитывать на какую-то защиту. Лорна вздохнула: жизнь – штука нелегкая.

В ожидании следующего дня Ники всю ночь ворочалась на своем соломенном тюфяке, брошенном прямо на холодный каменный пол, и, лишь только настало утро, стала беспокойно расхаживать взад и вперед по камере. Не видя солнца, трудно было сказать, сколько часов им пришлось ждать, прежде чем они услышали шарканье ног за дверью. Скорее всего это была уже вторая половина дня.

– Пришла и наша очередь, – сказала Ники, услышав, как лязгнула дверь напротив, а затем послышались голоса женщин, которых конвоиры погнали по коридору. Она словно воочию видела себя стоящей на подмостках, слышала голоса людей, выкликающих цену, точно она не человек, а выставленная на продажу вещь. Впрочем, в сущности, так оно и было.

Ее охватили ужас и страх. Что бы сказал папа, если бы был здесь? Но в глубине души она знала, что он сказал бы:

«Никто не может опозорить тебя, доченька. Ты только сама можешь опозориться». Она помнила эти, как будто бы совсем недавно произнесенные слова.

– Держись поближе ко мне, – сказала Лорна. – Я знаю почти всех городских богачей. Старый козел, который купил мой контракт, был журналистом. Форсайт знал все обо всех. Когда нас выведут, я скажу, каких покупателей надо поощрять, а от каких по возможности отвязываться.

– И как я могу это сделать?

– Ты умница. Сообразишь, когда придет время Плечи Ники поникли. Да, конечно, она постарается сообразить. Вот уже три года, как ей приходится выворачиваться из всяких трудных положений. Но нельзя сказать, что это хорошо ей удается.

Скрежет ключа в замке наполнил ее сердце страхом. Подобного ужаса она еще не испытывала. Никогда не знала она и такой неопределенности, такого унижения. Хорошо еще, что она законтрактовалась под девичьей фамилией своей матери.

Никому и в голову не могло прийти, что Ники Стоктон, тщедушная замарашка с глазами загнанного животного, – Николь Сен-Клер, дочь Этьена Сен-Клера.

– Поднимите юбки, – скомандовали конвойные, намереваясь сковать ноги женщин одной цепью.

Когда холодная цепь обвила стройную лодыжку Ники, врезаясь в ее нежную кожу, она повернулась к женщине, которая сумела занять особое место в ее сердце.

– Я никогда не забуду тебя, Лорна. – Непрошеные слезы закипели в горле. – Как бы я хотела отблагодарить тебя за все, что ты сделала! Если я хоть , когда-нибудь смогу хоть что-нибудь для тебя сделать…

– Ты хорошая подруга, Ники, я буду молиться за тебя.

– Не знаю, как чувствуешь себя ты, но эта проклятая погода действует мне на нервы. Я бы с удовольствием выпил. – С этими словами Александр дю Вильер, для друзей – Алекс, хлопнул по спине своего лучшего друга Томаса Демминга.

Было не так уж холодно, но пасмурно и ветрено. Довольно необычная погода в преддверии лета. Оптимист по натуре, Алекс утешался мыслью, что зато ему не жарко в его двубортном цвета листвы сюртуке. Широкий галстук и плиссированная рубашка выглядели такими же свежими, как и утром, когда он только что их надел.

– Я слышал, в гостиницу «Сент-Луис» привезли коньяк «Наполеон», – сказал Томас. Его блестящие светлые волосы и полы сюртука из тонкого сукна трепетали на ветру.

– Это просто замечательно, – подхватил Алекс на своем почти безупречном английском языке. Вернувшись в прошлом году в Бель-Шен, Алекс старался как можно больше говорить по-английски. Родился он в Америке, но по национальности был французом. Хотя большую часть жизни он провел во Франции, учился в Сорбонне и год в Политехнической школе, своим домом считал луизианский Бель-Шен.

– Как ты думаешь, какова будет цена сахара в этом году? – спросил Томас, когда они пошли по Ройял-стрит, направляясь к гостинице.

Алекс не ответил. Его внимание привлекло скопление народа возле ротонды гостиницы.

– Что там происходит?

– Невольничий аукцион? – предположил Томас. Однако это были не негры, что опровергало его предположение.

– Законтрактованные служанки, – поправил Алекс, замедляя шаг. – Из тюрьмы. Главным образом беглянки и воровки.

Он ненавидел любые формы рабства. Слишком долго жил во Франции, где все люди считаются равными. Томас также испытывал неприязненное чувство к происходящему.

– Обойдем это сборище и зайдем в гостиницу с другой стороны.

Алекс кивнул в знак согласия. Но, увидев на платформе маленькую фигурку, снова замедлил шаг. Вместо того чтобы повернуть к гостинице, он направился прямо к подмосткам.

Томас, хотя и в некотором замешательстве, последовал за ним.

Что бы ни делал Алекс, он редко удивлялся.

– Сколько мне запросить за эту малышку? – нараспев прокричал аукционер. – Она еще совсем юна. Но не дурнушка и, когда подрастет, станет красивой женщиной.

Алекс заметил, что в отличие от остальных несчастных, которые стояли с уныло поникшими плечами:, эта держалась прямо, с гордо поднятым подбородком.

Что-то в ней задержало внимание Алекса. Но что именно?

Протискиваясь сквозь толпу, Алекс подошел ближе.

– Триста долларов, – выкрикнул какой-то высоченный здоровяк в цилиндре. Девушка посмотрела на него, затем на темноволосую женщину, стоявшую у стены. Пышногрудая женщина кивнула, и девушка улыбнулась мужчине приятной, хотя и неискренней улыбкой.

– Пятьсот долларов.

Это был Валькур Фортье, черноволосый полуиспанец, полуфранцуз, которого Алекс знал с самого детства. Фортье был одним из самых богатых горожан Нового Орлеана. При этом своем богатстве он был самым жестоким негодяем, которого когда-либо доводилось встречать Алексу.

Женщина у стены, видимо, выразила свое одобрение, энергично тряся головой. Девушка на подмостках стала еще бледнее. Под поношенным коричневым капором Алекс едва мог рассмотреть личико. Ее волосы, хотя! и давно немытые, были, очевидно, теплого цвета меди.

Она взглянула на Фортье чуть менее Гордо, и он сделал знак аукционеру. С гнусной улыбкой худой человечек поднял юбки девушки, обнажив ее стройные ноги выше колен, где виднелись тонкие белые панталончики.

– Отпусти юбки, – прокричала она, вырываясь из рук аукционера. Раздраженный ее непокорностью, торговец влепил ей звучную оплеуху, которая, однако, не смогла смирить гордячку.

– Она еще молода, ребята. Нужна мужская рука, чтобы поставить ее на место. – И, стараясь разрядить напряжение, худой человечек улыбнулся.

– Шестьсот, – выкрикнул длинный, и девушка, повернувшись к нему, вновь улыбнулась.

Только тогда наконец Алекс увидел необыкновенно живые аквамариновые глаза. И, глубоко пораженный, он понял, что именно они и привлекли его так близко к подмосткам. Да, именно эти глаза, хотя до сих пор он не осознал этого до конца.

– Одна тысяча, – решительно, как бы подводя итог торгам, произнес Фортье.

Качая головой, что-то ворча себе под нос, длинный выжидал.

– Неужели никто не понимает, какое ценное приобретение эта девушка? – спросил аукционер, надеясь расколоть Фортье еще на несколько долларов. Он поднял ее оголенную руку. – У нее крепкие, сильные руки. По контракту она должна служить еще семь, лет. Подумайте, сколько удовольствия вы можете получить… если проявите немножко терпения. – Ухмыльнувшись, он похлопал девушку по заду. Ее бледное лицо сразу пошло розовыми пятнами. На миг она закрыла глаза, стараясь собраться с духом, затем снова устремила немигающий взгляд прямо перед собой.

– Она воровка, – закричал Фортье. – Никто не даст больше меня.

– Я не воровка, – громко возмутилась девушка.

Аукционер тут же дал ей еще одну затрещину.

– Придержи свой язык, – предостерег он, с силой стискивая ее руку. – Улыбнись мистеру Фортье.

Когда он отпустил руку девушки, та гордо выпрямилась.

Пристально осмотрев нанимателя, она оценила его решимость перекупить ее во что бы то ни стало, а также энергичную поддержку подруги и отвесила поклон, одарив Фортье такой лучезарной улыбкой, что на миг показалось, будто взошло солнце.

– Мистер Фортье, – сказала она сладким голоском'. – Я польщена, что вы находите такое жалкое существо, как я, достойным своего внимания.

Алекс не мог не заметить ни безукоризненности ее речи, ни скрытого в ее словах яда. Почувствовал он и презрение к Валькуру Фортье, которое слышалось и в ее медоточивом голосе.

И только тогда он заметил ее слезы.

Она слегка тряхнула головой, и они, точно дождевые капли, блеснули на ее нежной щеке, как бы перечеркивая озарявшую лицо улыбку.

– Тысяча двести, – неожиданно для самого себя крикнул Алекс.

– Тысяча четыреста, – отозвался Фортье, метнув пренебрежительный взгляд на Алекса. Он вновь жадными глазами уставился на девушку, подтверждая опасение Алекса, что тот хочет купить ее, чтобы сделать своей любовницей . Во Французском квартале хорошо знали пристрастие Фортье к молоденьким (чем моложе, тем лучше), неопытным девушкам Эта явно пришлась ему по вкусу.

– Две тысячи, – выдохнул Алекс. В наступившей тишине слышалось лишь бренчание цепи на ногах выставленных на продажу женщин.

Фортье рассмеялся, но в его смехе чувствовалась натянутость.

– Вот уж не думал, что вы предпочитаете таких молоденьких. Если бы знал… – Он пожал плечами с наигранным безразличием, но в его темных глазах сквозило еле сдерживаемое бешенство.

– Через час приведите ее к моему экипажу, – велел Алекс аукционеру, не обращая внимания на раздраженную реплику Фортье. – Он будет стоять у дома номер двадцать один по Ройял-стрит, Аукционер кивнул, толстый охранник увел девушку.

Ее еще не успели увести с помоста, а Алекс уже раскаивался в своем необдуманном, как ему теперь казалось, поступке.

– Что это ты так разошелся? – с легкой насмешкой в голосе спросил Томас. Это еще более усугубило чувство досады на самого себя, которое испытывал Алекс.

– Понятия не имею. Иногда я сам себе удивляюсь.

Томас слишком хорошо знал своего друга, чтобы позволить и дальше развивать эту тему.

Приятели поднялись по каменным ступеням и вошли в элегантно обставленную гостиницу. «Сент-Луис» был одним из самых внушительных зданий в Новом Орлеане, его высокий купол можно было видеть за много кварталов.

– Я думаю, «нам обоим сейчас самое время выпить.

Алекс открыл дверь с панелями из кипариса, которая вела в бар, чуть с большим, чем необходимо, усилием и направился к одному из столов. Вокруг них слышались неторопливые разговоры и громкий мужской смех. Некоторые играли в карты, другие стояли у длинной резной стойки красного дерева.

Алекс почти не смотрел на них. Он и сам не понимал, что толкнуло его на такой опрометчивый поступок. И теперь он раскаивался в нем.

– Я обещал Лизетт, что свожу ее поужинать Как ты думаешь, ей понравилась бы эта история с моей новой служанкой?

– На твоем месте я не стал бы ей и рассказывать Она и без того бесится, что скоро состоится оглашение твоей помолвки.

– Для того чтобы успокоить ее, пришлось купить несколько бальных платьев и совершить с ней прогулку на «Королеве Натчеза». Немногие женщины могут устоять перед роскошью этого парохода, самого великолепного судна на Миссисипи. В это мое приобретение я вложил две тысячи долларов. Возможно, я и свалял дурака, купив служанку, но я, черт возьми, заставлю ее отработать каждый заплаченный за нее цент и еще несколько в придачу.

– Почему бы тебе не оставить ее на ночь в тюрьме?

При одной мысли об этом Алекс почувствовал, как у него сжалось сердце. Он еще не забыл, как девушку награждали оплеухами на торгах. Нетрудно было представить, с какой жестокостью с ней обращались в грязной, полной крыс камере.

– Теперь это собственность Бель-Шен. Я хочу, чтобы она была готова принять на себя свою долю общего труда Томас только усмехнулся. На словах Алекс, может быть, и крут, но со своими рабочими обращается честно и справедливо.

Каждая семья на плантации имеет свою хижину, сад, огород, живность. Все ходят в церковь, справляют христианские праздники, женятся по церковным обрядам, и здесь никогда не разлучают семейные пары. На Бель-Шен рабы получают почти столько же, сколько и арендаторы, и имеют прибавку за хорошую работу на сахарной плантации.

Такое обращение с рабами вызывало возмущение многих плантаторов. Но семья дю Вильер в течение многих лет обладала большим могуществом и влиянием, и немногие решались выражать свое возмущение вслух.

В числе немногих был и Валькур Фортье.

– Представляю себе, в каком бешенстве Фортье, – с усмешкой сказал Томас, когда они оба принялись смаковать «Наполеон».

Алекс повертел в пальцах бокал с янтарной жидкостью.

– Он не любит проигрывать.

– Как ты думаешь, почему он не стал торговаться?

Оба они знали, что Фелисиана, плантация Фортье, находится в лучшем состоянии, чем Бель-Шен, которой депрессия 1837 года и неумелое управление Франсуа нанесли большие убытки.

– Выкладывать такие деньги за воровку, как бы молода и хороша собой она ни была, с его точки зрения, вероятно, неразумно. Деньги для Валькура – самое главное. Ни одна юная девушка, тем более такая, какой нельзя доверять, не заслуживает, по его мнению, вложения сколько-нибудь крупной суммы.

Произнося эти слова, Алекс вдруг ощутил новый прилив ярости.

– А теперь, если не возражаешь, поговорим о чем-нибудь другом. Остается меньше часа до той минуты, когда мне волей-неволей придется признать свою глупость. Сегодняшний вечер не сулит мне ничего приятного.

Обхватив руками колени, Ники с несчастным видом сидела на сыром соломенном тюфяке в своей темной сырой камере.

Она ждала, когда наконец ее выведут.

Хотя было и не так холодно, ее пробирала дрожь. Очень хотелось увидеться с Лорной. Ее подругу ввели на подмостки сразу же после нее. У них не было возможности обменяться хотя бы несколькими словами. Может быть, Лорна знает человека, который выкупил ее контракт?

Ники была уверена, что верх непременно одержит высокий черноволосый мужчина с темными глазами и испанскими чертами лица, но, видя, в каком ужасе Лорна, она все же молилась, чтобы этого не произошло. От его похотливого взгляда у нее поползли мурашки по коже, но он был так уверен в своей победе, что в конце концов она поддалась искушению выказать ему свое презрение. И тут вдруг откуда ни возьмись появился другой покупатель, который, спас ее от, по всей видимости, ужасной участи, хотя, вполне возможно, ей предстоит что-нибудь еще похуже.

Этот покупатель выглядел большим, очень сильным мужчиной. Ники вздрогнула. Такой может удержать ее в руках, как бы она ни вырывалась. Он сумеет сделать с ней то же самое, что тюремщики делали С Лорной и другими женщинами, Борясь со своими страхами, Ники закрыла глаза. А ведь она всегда была так бесстрашна, так уверена в себе. Теперь она не могла не вспомнить, как за дерзкое поведение ее избивал Арман Лоран, как ее лишали ужина за то, что она вела себя гордо и надменно. Хотя и не сразу, после борьбы с собой, она научилась молча страдать, удерживать резкие ответы, которые так и рвались с языка. Кончилось тем, что, ее посадили в тюрьму по ложному обвинению.

За дверью Николь слышала тяжелые шаги тюремщиков, их грубый смех. «Куда бы я ни попала, хуже, чем здесь, мне уже нигде не будет», – твердо сказала она себе. Но когда тяжелая железная дверь открылась и ее вывели наружу, она была уже не так уверена, что может надеяться на лучшее.