Текст книги "Мальчик, который упал на Землю"

Глава 5
Моя семья и другие чужие

Мать Джереми оглядела наши пыльные плинтусы, задрапированные паутиной электрические патроны и небольшой селевой сход крошек вокруг тостера с высокомерным презрением маркизы, навещающей зачумленную холопью хибару. Хотя Вероника из тех поваров, кто тушит овощи примерно с месяц, стоило мне предложить ей магазинное, а не домашнее печенье, брови у нее взмыли к небу в презрительном отвращении. В присутствии моей бывшей свекрови я и всегда-то чувствовала себя Гаврошем, а теперь и подавно.

Последний раз мы с Мерлином видели ее шесть лет назад. Когда диагноз подтвердили, прапредки Мерлина по отцовской линии категорически утеряли к нему всякий интерес. Аутизм – неизбывный дефект. Бофоры – это вам не очаровательные эксцентрики, не любители копченой селедки, не открытые всем ветрам занимательные богатые франты с комическими зачесами, которые некогда навыигрывали бойскаутских шевронов по нижепоясному ориентированию. Не-не. Это непрошибаемые урожденные цари, социальные дарвинисты, поселковые джентльмены, вскормленные на густом да нажористом супе с потрошками, на пареном горохе и убоине, и собственный варикоз им – декор матери-природы, и начхать, что езда по мощеным улочкам соседней деревни с матерью Бэмби, примотанной к багажнику джипа, навсегда покалечит психику местной детворы.

Ни разу в жизни я не ела я их доме того, что они сами не вырастили, не загнали, не изловили, не подстрелили, не ощипали, не нафаршировали или не зажарили с домашними травами и потом не счистили с костей. Они выбраковывали нещадно. Избавлялись от некондиции в помете. И никаких соплей. Дерек Бофор – натура настолько же нежная и любящая, как кусок окаменелой древесины. Поэтому, когда после развода мы с Мерлином оказались ампутированы, как раковая опухоль, у меня не было никакого шока. Но сейчас моя бывшая свекровь, разглядывая десятилетнего Мерлина, учуяла, что некоторые ее гены и впрямь бормочут в его крови. В мальчике явно звучало генетическое эхо Джереми, и ее это потрясло. Хоть и блондин, Мерлин был бонсаи-копией Джереми – стройный, высокий, косматый и с теми же люминесцентно-голубыми глазами.

Мерлин заговорил первым:

– Ну не поразительно ли, что ты – моя бабушка?

И одарил ее улыбкой зубастой невинности.

Вероника (более известная в моей семье под именем «Хавроника» – за ее непроходимую тупорылость) выдавила ему сиропную улыбку:

– Здравствуй, милый.

– Ой, ну вот зачем эта вульгарная ухмылка? – Мерлин поморщился. – Пожалуйста, не улыбайся мне так! Это меня нервирует. Раболепная прямо. Фу!

Он прикрыл лицо, будто прячась от лучей смерти, выпущенных в него из научно-фантастической пушки.

Наступил Вероникин черед ужасаться. Она вся побагровела, будто ее ошпарили.

– Мерлин, может, пойдешь попишешь циферки?

Мой занятный сынок взял моду часами записывать результаты крикетных турниров. Он выучил карьерные перемещения каждого игрока, каждый выигрыш, промах и счет каждого матча, когда-либо сыгранного на планете. Он был точен, как компьютер, – но не мог определить время по часам. Моя бывшая свекровь ошалело смотрела, как я вывожу Мерлина в коридор, где он забирается в бельевой шкаф. Я закрыла за собой дверь комнаты и повернулась к ней.

– Иногда мне кажется, что Мерлин – инопланетянин, – сказала я в шутку. – Временами такое чувство, что я его не родила, а нашла под космическим кораблем и вырастила.

Вероника разместила свою тушу на краю стула и теперь нетерпеливо покачивала пухлой ножкой. Ноги у нее все были в распухших венах и узлах, как в синих гетрах рыхлой вязки. Над ступнями, которым было бы куда уютнее в галошах, но их втиснули в крошечные туфельки, нависали оплывшие щиколотки – как тесто, выпершее из квашни. Я сидела напротив, подобрав ноги под себя, чтобы вся эта процедура выглядела как бы неформальной.

– Одиночное воспитание ребенка с синдромом Аспергера, что в переводе с медицинской латыни означает «поди пойми», требует знаний и навыков акробата на трапеции, ядерного физика, Фрейда, автомеханика и зообихевиориста, – пошутила я, доливая ей чаю. (Я не пересаливаю? Ой, да ладно. Тут хоть лопатой наваливай.) И улыбнулась – в знак приглашения к дружбе и доверию, после чего предложила тарелку с печеньем.

Она откусила от «ХобНоба»[29]29
  «ХобНоб» – бренд недорогого печенья, популярный в Великобритании и Ирландии.


[Закрыть], крошки прилипли к помаде.

– Никто и не говорит, что материнство – это легко, – осторожно ответила она.

Миновав секундную неловкость, Вероника возобновила улыбку – такую же лаковую, как ее маникюр.

– Не поймите меня превратно, Мерлин – умница, – продолжала я, – но его нервная система не так закоммутирована. Я живу в постоянном ужасе от того, что он может выкинуть в любую минуту. Если на школьном празднике кто-то опрокидывает стол с соками или беседует с собакой – это Мерлин. Единственный метод выживания в таких условиях – невинно озираться и осведомляться у всех в зоне слышимости, кто этот ребенок и почему он зовет меня мамой?

И вновь мою скромную попытку обаять ее юмором встретили жеманным осуждением и вздеванием бровей к потолку. Оставив надежду завязать веселую болтовню, я глубоко вдохнула, как ныряльщик перед прыжком, и взяла тон посерьезнее.

– Ну и кроме того, у него уйма разных пунктиков. Он боится, что излучение микроволновки изувечит ему мозг. Он всегда обходит кухню по определенному маршруту, на удачу. И абсолютно все воспринимает буквально. Когда я спрашиваю, не видел ли кто мои хорошие ножницы, он думает, что ножницы бывают плохие, злые, с кровожадными наклонностями. Когда я говорю ему, что за последний кекс ему придется драться со мной, он принимает бойцовскую позу. Бук-валь-но. Когда я прошу его запирать дверь, не то воры стырят мои украшения, а потом прихожу домой и дверь открыта, он объясняет в полной растерянности, что не понимает, зачем мужчинам украшения.

Я откинулась на спинку кресла, рассчитывая на сочувствие.

Но моя экс-свекровь в совершенстве владела аристократическим искусством сохранять спокойствие перед лицом чужих невзгод.

– Какой... чудаковатый. – Это все, что она мне выдала.

– Называть моего сына чудаковатым – все равно что метеорит, несущийся к Земле, называть чуточку смертельным. «Чудаковатый» – это деликатное обозначение, Вероника. «Социально неуклюжий» – другое дело. Прочие мамы получают подарки на День матери. Я же, помимо того что рядом нет моего мужа, чтобы напомнить Мерлину, что за день на дворе...

Тут уж я от души пересолила. Я верняк представляю «Соляные копи и Ко».

– ...Я все время получаю замечания из школы – его выставляют из класса за дурное поведение. Взять эту неделю. Он перебил учителя вопросом, не беспокоит ли ее движение ледников. Разве не волнует ее вновь обретенная способность ледников везде ползать? А если какой-нибудь начнет его преследовать? По мне, так оно вполне забавно – парадоксальным образом. Но его учительница сочла это выступление срывом урока.

Моя бывшая свекровь, похоже, разделяла это мнение – судя по тому, как она раздраженно елозила чашкой по блюдцу.

– Но он бывает обаятельным до смешного, – добавила я уже на позитивной ноте. – Просто у него нет фильтров. Он всегда говорит то, что думает.

Применительно к Веронике было верно строго обратное. Она изо всех сил старалась изображать участие, но лицо у нее было кислое. Судя по виду, ей только что предложили попробовать слегка обжаренные мозги летучей мыши на чумной говядине в изысканной нитроглицериновой подливе.

– Насколько я знаю, Джереми платит алименты...

Я была вынуждена прикусить язык, чтобы не добавить от себя: «...только не до хрена как-то. Погодите, сгоняю за последним чеком, чтобы вы тоже познали, как пахнет грязная тряпка».

– Но мы не учли при разводе, что Мерлин навсегда останется зависимым от меня ребенком. Мне всю жизнь придется стричь ему ногти и лепить бутерброды, чистить ему уши и стирать рюкзак. Задача матери – родить, женить и сбыть. Верно? Но я-то буду пришита к сыну до конца своих дней – как крепостная.

– Может, перерастет? – бодро предположила Вероника. – Мальчики жутко отстают в развитии.

Мой гогот прогремел, как крышка от сковородки на терракотовом полу. Моя экс-свекровь аж подскочила на месте.

– С таким ребенком, как Мерлин, не выйдет обмануть себя, что он, кажется, начинает вести себя нормальнее. Потому что как раз вчера он увлеченно старался поджечь завучу прическу. Кстати, ему бы очень помогло, если б можно было поместить его в подходящую школу...

Последнее предложение я выпихнула в воздух, как словесный парашют. Не услышав в ответ ничего, я дернула за вытяжной трос.

– Школа, в которую сейчас ходит Мерлин, – зал ожидания ближайшей тюряги. В программу включены чтение, письмо и сделки с наркотиками. Но хоть считать научится, – улыбнулась я.

По-прежнему ноль эмоций. Скрипнула дверь, появился Мерлин – задом наперед, обеими руками держа тарелку с холодными рыбными палочками, добытыми из холодильника. С неукоснительной учтивостью он предложил угощение бабушке. Я учила его всегда предлагать гостям еду и питье, даже если сам он не голоден и пить не хочет, и для Мерлина это представляло немалую трудность – на уровне концепции. Мерлин осчастливил Веронику лоботомической улыбкой. Ее он взялся тренировать недавно. Мой храбрый мальчуган. У меня сердце зашлось от обожания.

Вероникины брови совершили очередной прыжок к линии волос.

– Думаешь, рыбные палочки – подходящая еда? Питательная? – строго призвала она меня к ответу голосом военно-полевого репортера Би-би-си. Самая запоминающаяся черта лица Вероники – ее нос. Вероятно, потому, что она его постоянно задирает.

– Мне бы очень хотелось быть идеальной матерью, Вероника, ей-богу, но как же чудовищно обременительно растить ребенка в одиночку, – ответила я многозначительно.

Мерлин глянул на бабушку одновременно вежливо и насупленно, и глаза его сияли, но прочесть в их глубине ничего не удавалось.

– Нет. Спасибо. Мерлин. – Она произнесла все слова раздельно, будто у Мерлина трудности со слухом или он только что прибыл из Гданьска, после чего снова ему улыбнулась – так, что моего сына всего скрючило.

Я препроводила Мерлина обратно на вторую полку бельевого шкафа, но он успел заглянуть мне в глаза и сказать с той проницательностью, от которой у меня по временам захватывало дух:

– Улыбка бывает уловкой, мам.

Когда я вернулась в гостиную, Вероника изучала автопортрет Мерлина в раме: малюсенькое тело, непропорционально большие руки, сверху нахлобучена гигантская голова с громадными ушами и глазами. Графическое изображение его перевозбужденного восприятия. Эксперты называли это «сенсорной дефензивностью» – глубокой чувствительностью к визуальным раздражителям, запаху, вкусу, прикосновению и звуку. Вероникино лицо, пока она исследовала неуклюжее карандашное творение, окаменело, как у болванов с острова Пасхи.

– Дорогая, – медленно заговорила она, словно успокаивая вспыльчивого домашнего зверька, – это все, конечно, тяжко. – Каждое слово произносилось с дикторской отчетливостью. – И конечно, слишком непосильная для тебя ноша.

На мгновение я утеряла бдительность и ответила искренне:

– О да. Ой, блин, да. Но вы же сами знаете, что такое материнство. Даже если вроде бы весь тюбик прилежания выдавлен вчистую, всегда наскребется еще капля.

– Серьезно, Люсинда...

Взгляд ее обежал еще один круг по дому, подмечая пыль и мусор.

– Люси, – поправила я всего в какой-то стотыщмильонный раз. Меня при рождении назвали Люси, однако она всегда представляла меня своим друзьям как Люсинду, чтобы хотя для вида привести меня в соответствие с сынком-аристократом.

– Как ты оцениваешь перспективы Мерлина?

Слово «перспективы» было пропитано всей возможной щепетильностью, доступной викторианской тетушке.

– Ну, если я смогу определить его в школу – в смысле, в ту, где его ежедневно не будут обворовывать, бить, подкатывать к нему с грязными предложениями и продавать значительные количества наркотиков класса «А», то у него есть и перспективы, и потенциал. Он оригинал и умница.

Меня накрыло волной усталости. Пора уже было предложить Бофорам стакан старой доброй вины.

– Слушайте, я понимаю – вам с Дереком не нравится признавать, что у Мерлина есть отклонения, потому что все знают, что аутизм и Аспергер наследственны. Но вы действительно разузнавали, что да как в вашем фамильном древе? Может, есть у него кривоватые ветки? Может, стоит нанять генеалога? Это такой специалист, который исследует историю семьи докуда хватит ее денег, – добавила я в тщетной попытке разрядить неловкость. – Пора, пора наконец разобраться, отчего Мерлин получился вот такой. Может, в семье Бофоров были и другие чокнутые гении? Ну вот Дерек, например. Очень умный – да, но социально неадекватный, замкнутый...

Взгляд Вероники стал как у Горгоны – чуть не обратил меня в камень.

– Нет совершенно никакой истории умственной отсталости – в нашей семье, – сказала она как отрубила, со всей очевидностью подразумевая, что подобная хромосомная катастрофа могла случиться только с нашей стороны фамильного уравнения. – А какова история умственных заболеваний у вас?

– Ну, мой отец был сексуально невоздержанным заштатным актером, в последние годы занялся тантрической йогой и умер на руках у польской проститутки, она же – друидка выходного дня. В результате моя мама растратила его страховку на путешествия по миру и разовых любовников. Если не считать всего этого, моя родня – сплошь радость дня.

– Ты уверена? – проговорила она с выбешивающим спокойствием. – Вообще-то как раз поэтому я и согласилась сюда приехать. Мне довольно огорчительно позвонил некий... социальный работник. – Она будто подносила отдельные слова к свету невидимым пинцетом.

– Образовательный психолог? Ну да. Я дала ей ваш номер – условиться о некой семейной терапии.

– Они составляли какой-то там отчет о семейном происхождении. Возмутительное вторжение в частную жизнь. Дерек – член парламента, на него все смотрят. Подобные вмешательства крайне неуместны. – Она так решительно треснула чашкой, что та опасно закачалась в блюдце.

Ах, ну да, подумала я, великий парламентарий Дерек Бофор не потерпит никакого ущерба для чести фамилии. Скрестите трактор с доберманом – получите моего бывшего свекра.

– Есть только один способ решить проблему Мерлина, – продолжала Вероника, и губы у нее сжались до тонкости бумажного пореза. – Его надо куда-нибудь услать. Я могу выписать тебе чек на сто тысяч фунтов хоть сейчас, если ты дашь мне забрать Мерлина и поместить его под соответствующий присмотр. В частный пансион.

Она возложила ридикюль крокодиловой кожи на колени, где он заизвивался, как живой. Вероника разжала ему челюсти и добыла чековую книжку.

– Начнешь новую жизнь. Джереми начал. Отчего бы и тебе не попробовать? – Улыбка у нее была колючей и приторной, как глазурь. Я глянула на нее в полном ступоре.

– Вы серьезно? – Сердце сжало от охранительной любви, сдавило горло. – Но ведь только я не дам Мерлину катиться по жизни, как валун с горы.

– Могу выписать на двести тысяч.

Ее голос звенел в безмолвной гостиной. Она распахнула чековую книжку.

– Недалеко от нас есть заведение. Мы сможем его навещать...

Какая добрая, подумала я. Эта женщина благостное млеко принимает обезжиренным[30]30
  Парафраз реплики леди Макбет из пьесы У. Шекспира «Макбет» (1603–1606), акт I, сцена 5: «Но я боюсь, что нрав твой // Чрезмерно полон благостного млека, // Чтоб взять кратчайший путь». Пер. М. Лозинского.


[Закрыть].

– Микроволновки увечат его мозг, он разговаривает с собаками, ножницы у него кровожадные, дерется с тобой за пирожные, ведет себя неуправляемо... – Избыточные Вероникины телеса колыхались, как взбитый крем. – Ясно, что мальчику нужна профессиональная помощь.

Если бы я, как диснеевские персонажи, могла выстреливать из глаз смертоносными лучами, от Вероники не осталось бы мокрого места. Ярость клокотала во мне, как то молоко, о котором шла речь выше.

– Вы что же, пытаетесь выкупить у меня сына?

– Ну, вполне очевидно, что ты не справляешься.

Крючковатый нос матери Джереми внезапно стал хищным, как у коршуна.

– Раздражение выдает тебя с головой. Ты, что ли, хочешь довести до того, что Мерлина заберут социальные службы? Представь, какой скандал будет. Сама только что сказала – сын тебе кажется инопланетянином, ты часто притворяешься, что он не твой ребенок, он тебя позорит, тебе претит перспектива оставаться рядом с ним всю жизнь, как крепостной... Это же тебе так чудовищно невыносимо, – заключила она с расчетливой жестокостью.

Я смотрела на ее рубиновое ожерелье, которым когда-то восхищалась. Сейчас оно мне казалось гроздью кровавых пузырьков на толстой шее.

– Да, растить Мерлина трудно. Но и радости в этом море. – Я изо всех сил держалась, чтобы не дать остаткам хорошей мины взорваться шрапнелью.

– А эти его психопатические срывы? Поджигание прически завучу, незапирание дверей? И эти вот цифры, которые он пишет и пишет страницами, как какой-то Человек дождя[31]31
  «Человек дождя» (Rain Man, 1988) – фильм американского режиссера Барри Левинсона (р. 1942) об аутисте Реймонде Бэббите. Картина получила четыре премии «Оскар».


[Закрыть]...

Цифры я как раз понимала. В цифры Мерлин разливал себя, как в емкости. Они придавали ему форму. Вмещали его. Но как это втолковать алебарде по имени миссис Дерек Бофор, облаченной в беж и твид? Женщине, которая досуги свои коротала, судя по ее виду, добивая тюленят?

– В соответствующем заведении ему пропишут нужные лекарства, – добавила она.

Ага, размышляла я, в полном соответствии с Албанским реестром пищевых продуктов и медикаментов. Я выдавила в голос все доступное мне высокомерие:

– Я не желаю, чтобы моего сына усмиряли химией.

– В том заведении, которое рядом с нами, работает очень прогрессивный врач. У него передовые наработки в лечении детей-аутистов. Он отучает их от поведения, опасного для них самих или окружающих, с применением электродов. Всего-навсего двухсекундный электрический разряд на коже, не больше тридцати раз в день.

Я вытаращилась на нее в полном остолбенении. Сострадательность в этой женщине нельзя было обнаружить даже в телескоп «Хаббл».

– Я не отправлю своего сына на пытки. Хотите честно? В том, что наш брак распался, виноваты вы. Если б вы в свое время выказали должную любовь к Джереми, научили его общаться, а не высылали семилетнего в интернат, куда ему даже любимого плюшевого медведя не разрешили взять, он бы никогда меня не бросил. У него попросту нет достаточно эмоциональной зрелости. Неудивительно, что он уехал в Америку. Ему нужно было убраться как можно дальше от вас.

Экс-свекровь презрительно осмотрела меня, лицо ей перекосило от ярости.

– Триста тысяч фунтов, в таком случае. – Ручка зависла над чековой книжкой. – Я предлагаю это тебе только потому, что мне тебя жалко, Люсинда.

– Не надо меня жалеть. Мне жалко вас. И, кстати, зовут меня Люси, Хавроника.

Глава 6
Шабаш

«Как по маслу», – сказала я себе, отпескоструивая последние следы губной помады моей бывшей свекрови от лучшей в доме фарфоровой чашки, и глянула на свое отражение в зеркальной дверце кухонного шкафа. Когда начинаешь походить на свою фотокарточку в паспорте – это явный признак, что пора в отпуск. Лицо у меня замерло, будто я позировала невидимому фотографу. В углах рта образовались небольшие фьорды. Если б я почаще смотрелась в зеркало последние лет пять, заметила бы, как кривятся книзу губы, как гаснет блеск в глазах.

Когда же сердце мое ожесточилось? Я и не заметила, как сильно изменилась, пока не зашла однажды в торговый центр на Оксфорд-стрит и никто, ни один болтун-промоутер не предложил мне попробовать духи. Но лишь когда я наорала на незнакомую соседку по медитации на занятии йогой (с Мерлином сидел муж Фиби, и я могла позволить себе «развеяться»), я признала, что и впрямь справляюсь хуже, чем думала.

– Люси! – Сестра дернула меня за треники, поставила на ноги и выволокла в раздевалку. – Ты чего вообще? – поинтересовалась она драматическим шепотом.

– Ну а что? Та тетка не пожелала сдвинуться ни на дюйм, потому что ей уперлось сидеть «поближе к цветку в горшке», а я, значит, должна втиснуться под дверь, без коврика, в луже чьего-то пота и исхитряться делать «собаку мордой вниз», – объяснила я, сдирая с себя лайкровый презерватив.

– И ты на нее за это наорала? – Моя изумленная сестрица повернула кран в душевой и поплескалась для проформы. – На релаксации?

Уворачиваясь от воды, чтобы не намочить волосы, сестра тянула шею вбок, от чего походила на раздраженного жирафа.

А тем же вечером нам из китайского ресторана никак не могли привезти заказ, я позвонила и спросила, не из Пекина ли они доставляют, – так вот, тем же вечером наша мать была призвана из своих странствий. Теперь, когда денег от отцовской страховки не осталось, моя предприимчивая мама участвовала в рабочих вылазках Национального треста[32]32
  Национальный трест – организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест; финансируется за счет частных пожертвований и небольших государственных ассигнований. Основана в 1895 г.


[Закрыть] – помогала реставрировать наиболее выдающиеся памятники британской архитектуры. В обмен на работу фонд предлагал сотни других развлечений – от пастьбы коз до археологии. Мама в тот момент ухаживала за регулярным садом в Норбери, Дербишир, собираясь оттуда отправиться на продуктовую ярмарку в поместье Годолфинов, Корнуолл. Она прибыла в ослепительных майских лучах, задрапированная в такое обилие тканей с животным орнаментом, что могла бы слиться с пейзажем в Серенгети.

– Прости меня, милая, что я так надолго уезжала, – сказала она, усаживаясь у шаткого столика в нашем заросшем саду. – Ну так что происходит? – Мама рассматривала меня со смесью нежности и беспокойства. – Подобные выходки тебе совершенно не к лицу, зая моя.

На часах было без пяти винадцать, Фиби открыла бутылку шардоне, а мой полупредоставленный себе сын разыгрывал шекспировские трагедии с участием пластмассовых солдатиков. Мама вздохнула.

– Люси, милая, я была прямо как ты, когда умер папа. Думала, никогда уже не буду счастлива.

Моя мама, всю жизнь привязанная фартучными тесемками к кухне, готовила, убирала, обслуживала каждый актерский каприз моего отца и почти все время содержала семью на зарплату библиотекаря; папина кончина ее уничтожила. На то, чтобы оправиться, ей потребовался год. «Жизнь двухактна, – говорила она мне в свое время. – Фокус в том, чтобы пережить антракт».

Зато какой у нее теперь второй акт, а? Ей было всего пятьдесят три, когда папы не стало. Мы с Фиби еще учились в университете, и она решила, что вместо приливов климакса пусть будут лучше приливы тропические. И кто бы ее упрекнул?

– Секрет счастья, мама, в нижайших ожиданиях, – ответила я ей.

– Любовь моя, никто же не говорит, что ты должна быть счастлива постоянно. Будь ты счастлива ежедневно, ты бы работала телесиноптиком в утренних новостях, – рассудила мама. – Но случайные-то радости время от времени не возбраняются, а?

– У меня все хорошо, – подчеркнула я.

– Ой, Лулу! Ты совершенный шизофреник, – встряла моя отчаявшаяся сестра. – Корчишь из себя такую сильную и независимую, а на самом деле маешься одиночеством.

– Эй! Может, я и шизофреник, но зато всегда вместе.

Родственники не отметили мой словесный фляк даже закатыванием глаз. Я не собиралась постоянно прятаться за бравурными комментариями, но такова теперь моя стандартная настройка – за бруствером.

– Ты закрылась от друзей, – продолжала Фиби. – Например, когда мы с мамой не рядом, кому ты станешь звонить, если проснешься однажды в гостиничном номере рядом с обдолбанным жиголо?

– Да я никогда не проснусь в гостиничном номере рядом с обдолбанным жиголо. Ты хоть чуть-чуть меня знаешь вообще? И я не одинока. Я собираюсь влиться в новую социальную сеть под названием Безлиц-бук, она для людей определенного возраста, которые уверены, что их личная жизнь – ничье собачье дело.

Я почти расслышала, как Фиби показывает язык у меня за спиной. Мама одарила ее взглядом Отчаявшейся Матери.

– Дорогая, вот тебе мой диагноз: НЕДОЛЮБ – нажитый естественный дефицит обожания и любви. Пора тебе возобновить свидания. Твоя постель, милая, – пустее холодильника фотомодели.

– Возобновить свидания? – Я заюлила. – Что я такого сделала? За что меня наказывать?

– Это не только ради тебя, родная. Ради Мерлина. Ему нужно мужское влияние.

– Отсутствие необходимости морочить себе голову мужчинами – тайное преимущество смерти, – изрекла я.

– Ага, точно. – Фиби подлила мне вина. – Куда как хорошо тебе, одной-то, – за вычетом секса, ночных постельных хиханек, выноса мусора и могучего бога любви, который накидает любому грабителю. Конечно, здорово. Рай сплошной.

– Моя обожаемая дщерь, как, по-твоему, ты встретишь Того Самого, если вообще ни с кем не встречаешься?

Я смотрела на мать с сестрой в некоторой панике. Я пессимистка по той простой причине, что мое семейство сплошь хреновы оптимисты.

– Того Самого? Мама, ты что, подалась в джули эндрюс?[33]33
  Джули Элизабет Эндрюс (р. 1935) – британская актриса, певица и писательница, известная своими ролями Мэри Поппинс и Элизы Дулиттл.


[Закрыть] Да само предположение, что где-то есть кто-то для каждого, математически невероятно. Я нашла себе Того Самого, и он оказался Тем Самым Козлом. Да и твой, – добавила я.

Мама разговаривает руками. Когда она вывихнула запястье, прыгая с парашютом (не спрашивайте), у нее будто развился дефект речи. Теперь она сложила руки на коленях и смотрела только на них – и я тут же пожалела о колючем заявлении. Да что со мной такое? Когда я успела настолько прокиснуть? Что случилось с задорной, свободной девчонкой, которой я когда-то была? Она могла стоять на руках и петь йодли – если уместно, и нагишом. Сейчас я продолжала верить только в то, что верить совершенно не во что.

Фиби ободряюще погладила маму по руке:

– Если женщину обидел мужчина, это еще не значит, что нужно замотать сердце полицейским скотчем. Верно, мам?

– Как там Джереми? – Мама выплеснула его имя с безграничной брезгливостью.

– Кто?

Меня передернуло. Насколько мне известно, Джереми все еще был в Лос-Анджелесе – упивался своим неотъемлемым правом на жизнь, свободу и ногастых бытовых богинь. Кулинарное шоу Пудри на каком-то тамошнем кабельном канале, как назло, получило на днях приз. От ее фотографий во всех таблоидах, где она прижимала статуэтку к мясному суфле грудей, деваться было некуда.

– Но, дорогая, – оживилась мама, возобновив помавание руками, – шесть лет прошло, как он тебя оставил. Ты шикарная женщина, Лулу. Красавица и умница. Да тебе только включить женское обаяние, и...

– Женское обаяние! – перебила я. – Женское обаяние – это охмурение мужчин игрой на баяне. Я не умею.

– Ну вот что я тебе говорила, мам? – вздохнула Фиби. – Она такого мужененавистничества набралась, что люди скоро начнут думать, будто она лесбиянка.

Я хрюкнула от смеха.

– Да, я терпеть не могу мужчин, но это еще не делает меня лесбиянкой. А вот реалисткой – делает.

– Дорогая, у нас счастливая семья, – одернула меня мама. – Нам не к лицу скисать.

Я взглянула на маму с любовью. Со дня безвременной кончины отца она изобрела мантру «Живи проще, смейся чаще, люби глубже». Моя же, как я вдруг осознала, была такова: «Живи сложнее, реви чаще, злись постоянно».

Фиби осенена оптимизмом под стать маме. С самого детства она подбирала раненых птичек, лягушек, ящериц, белок, потом переключилась на мужчин, и все они были безнадежны и бессчастны. Она отправляла их в колледжи, помогала с визами, находила работу. Все они рано или поздно ее покидали – как только вставали на ноги. Единственное исключение – ее муж, художник-декоратор. Дэнни был предан моей сестре настолько, что готов был строить конуру каждой ее дворняжке.

– Ты, Люси, эдакое игривое презрение к мужчинам довела до совершенства, – продолжала Фиби, не желая ставить крест на родной сестре. – Но ты подумала, как это отразится на Мерлине? «Мамочка, когда вырасту, я хочу быть таким же унылым мизантропом, как ты».

– Мизантропия и цинизм – составные части моей загадочности, – ответила я.

Мерлин сидел на траве, лицо его светилось от возбуждения.

– «Как будто мы были бездельниками по закону судьбы, дураками – по небесному велению, ворами от действия сфер», – произнес он, попугайничая за Эдмундом из «Короля Лира»[34]34
  «Король Лир», акт I, сцена 2. Пер. А. Дружинина.


[Закрыть] и совершенно не понимая смысла; а относились слова эти, по утверждению мамы-библиотекаря, к астрологии. Знак же Мерлина – «НЕ БЕСПОКОИТЬ», с Аспергером в асценденте. Я погладила златовласую голову, и он просиял в ответ. От улыбки его становилось больно – такая она была беззащитная, и я ощутила укол отвращения: вдруг и впрямь наберется от меня угрюмости.

– Понимаешь теперь, мам, что меня больше всего беспокоит? – От раздражения Фиби всплеснула руками и метнулась на кухню за алкогольным подкреплением. – Вот почему я тебя вытащила из твоего регулярного садика, – добавила она через плечо.

– Регулярный садик? Знаешь, мама, между хобби и психическим расстройством очень тонкая грань.

– Ой, милая. – Мамин голос упал на октаву. Она встала у меня за спиной и принялась расчесывать мне волосы – так же, как в детстве, хоть сейчас они и были гораздо короче. – Прости, что меня часто не было рядом. Утомительно растить ребенка в одиночку. Мерлин велит тебе прыгать – ты прыгаешь, а это вредно для спины, так что не помешало бы прилечь под бок к какому-нибудь юнцу на месяц-другой.

Я ее не видела, но услышала, как голос ее подмигивает.

– Я считаю, что воздержание – единственный достойный путь для амбициозной женщины после тридцати, – ответила я с нажимом, стараясь не захандрить от одной мысли, что моя мать в свои шестьдесят восемь куда активнее меня.

– В воздержании нет никакого достоинства, Люси, дорогая. Это сплошное отсутствие возможностей. Ты оголодала без любви, мой цветик, того и гляди начнешь домогаться самой себя.

– И что такого? – съехидничала я. – Порнуха дешевле свиданий.

– Но может ли шикарный, самый дорогой вибратор поговорить с тобой? Приласкать? Поменять колеса? – спросила моя прямолинейная мама. – Рано или поздно секс поднимет свою безобразную багровую головку, милая.

Я содрогнулась.

– Знаешь, какой лучший способ предохранения в моем возрасте? Нагота.

– Знаешь, какой лучший способ уберечься от морщин? Снять очки, – парировала мама.

– Я не как ты, мам. Я не могу раздеваться перед посторонними. Я стала ужас какая застенчивая. Даже у себя в спальне голая не хожу.

Она вздохнула.

– Иногда мне кажется, что я тебя удочерила, Люс, правда. Оргазмы – милое времяпрепровождение, которое я ставлю чуть впереди еды, питья и ежеутреннего пробуждения, – призналась моя богемная мама. – Твое влагалище превратилось в полового Хауарда Хьюза[35]35
  Хауард Р. Хьюз-мл. (1905–1976) – американский изобретатель, инвестор, авиатор, инженер, продюсер, филантроп. В поздние годы жизни страдал невротической тягой к чистоте и затворничеству.


[Закрыть]. Никаких посетителей, никаких прогулок. Немного случайного секса тебе очень бы не помешало...

– Нету ничего случайного в случайном сексе, мама. Он ужасно обременителен. Нужно прокрасить корни, эпилировать волосы на ногах... Случайный секс? Ага! И близко не он. «Случайный секс» – это секс в браке, вполсилы, при включенном телике.

– Ну, миленькая, ты просто обязана заняться сексом до того, как вся одрябнешь. У меня уже так все обвисло, что часть татуировок и прочесть-то нельзя.

Я развернулась в кресле и вытаращила на нее глаза:

– У тебя татуировки? Когда ты успела?