Текст книги "Обещай мне"

– А помнишь, как потом мы прозвали тебя Филли-фея за то, что ты порхала по дому, как мотылек или крошка эльф? – со смехом добавила Бланш.

У Филиппы защемило сердце. Однажды кто-то из сестер назвал ее так в присутствии Уорбека, и. Бог знает почему, это ему понравилось. С тех пор он редко называл ее иначе, чем Филли-фея. Он не раз говорил, что она – создание сказочное, потому что смертные не способны всегда сиять улыбкой, как маленькое солнышко. Еще он говорил, что заразился от нее радостью жизни и теперь перезаразит весь мир этим диковинным недугом, если раньше не скончается от него. А она в ответ уверяла, что никто еще не скончался от радости жизни…

Филиппа прогнала воспоминания. Какой смысл жалеть о том, что было? Она и так вынесла достаточно боли.

– А как дела у воспитательницы, которая меня заменила? – Филиппа перевела разговор в более безопасное русло.

– У воспитательниц, – поправила Беатриса. – Мы взяли на твое место сразу троих, все благодаря великодушию маркиза Сэндхерста. Его пожертвования позволяют нам оплачивать труд троих воспитательниц сразу, ты только подумай об этом! Одна преподает французский, другая – историю, а третья – математику.

– Маркиз Сэндхерст был сама щедрость, – подхватила Бланш. – У нас даже остались деньги на новые учебники, карту и глобус. А если бы ты видела, как теперь обставлена гостиная! Твой второй муж был человеком большой души.

– Это верно, – тихо произнесла Филиппа, водя кончиком пальца по краю чашки. – Сэнди был добр и великодушен, как немногие на этом свете.

Наступило молчание.

– На другой день после того, как ты… бежала из страны, нас посетила маркиза С&ндхерст, – негромко и с оттенком грусти произнесла Бланш. – Она сказала, что в твоей жизни произошла трагедия, но подробностей не рассказывала. Нам показалось, что ты нисколько не упала в ее глазах, хотя в скандале был замешан ее сын.

– Газеты печатали разного рода сплетни о Уорбеке, – вступила в разговор Беатриса, на ее лице читалось сочувствие. – Скажи, дитя мое, неужели он действительно бил тебя, принуждал к… – Она смущенно умолкла.

– Нет! – вырвалось у Филиппы, и против воли голос ее зазвенел от возмущения. – Никогда не слышала более гнусного обвинения! Как они посмели!

– Успокойся, дорогая, успокойся! – заволновалась Бланш, поглаживая ее по плечу с материнской нежностью. – Все уже позади, все в прошлом, а мы любим тебя так же, как и прежде. Тебе нужно сейчас думать не о прошлом, а о будущем.

Филиппа была потрясена. Она и представить себе не могла, какие потоки грязи обрушились на Корта. Она покинула страну еще до того, как первые сплетни про-Дсочились в прессу. Она регулярно получала письма от близких, но никто из них даже словом не намекнул, какие гнусные «новости» развлекали избранное общество в течение десяти месяцев. Что ж… неудивительно, что у Рокингемов он смотрел на нее с таким презрением. Когда-нибудь ей придется рассказать правду. Нельзя позволить жадному до сенсаций свету думать, что муж был с ней жесток или позволил себе нечто такое, что заставило ее обратиться в бегство.

Филиппа перевела разговор на другое.

– Расскажите, как жили без меня. Теперь, когда в пансионе три воспитательницы, у вас есть свободное время, что вы делаете?

– Мы не бездельничаем, дорогая, – возразила Бланш с мягким упреком. – Я по-прежнему обучаю юных леди этикету и танцам. Я еще не настолько стара, чтобы не суметь сплясать шотландский рил. Мне всего пятьдесят один, если ты помнишь.

– А вы, Беатриса? Все еще учите девочек музыке и итальянскому?

– В числе прочего, – с довольным видом подтвердила та и, заговорщицки подмигнув, постучала пальцем по книге, лежащей на чайном столике.

Филиппа взяла томик, и брови ее поднялись от изумления. Это была книга Мэри Уолстонкрафт «Права женщин».

– Само собой, никто из членов попечительского совета не знает, что в пансионе есть литература такого рода, – вставила Бланш, лукаво поблескивая глазами. – Да мы и не пытаемся воспитать из наших девочек поборниц прав женщин, просто рассказываем им кое о чем, а учим тому, чему положено учить юных леди: хорошим манерам и Закону Божьему.

Ее дорогие мисс Бланш и мисс Беатриса по-прежнему молоды душой. Что с того, что жизнь уготовила им участь старых дев?

В кабинет вошла воспитательница и сообщила, что обед готов. От приглашения разделить трапезу Филиппа мягко отказалась, сославшись на то, что не хочет нарушать принятый в пансионе порядок, и, когда добрейшие леди отправились в столовую, она поднялась на второй этаж, чтобы в одиночестве побродить по классным комнатам. Когда-то она училась здесь, а позже учила сама. В узкой, как пенал, комнате она задержалась, села за учительский стол. Тетради, ручки и чернильницы, как и прежде, содержались в безукоризненном порядке. Филиппа закрыла глаза, и ей живо вспомнился день, когда ее, восемнадцатилетнюю воспитательницу, вызвали в кабинет Бланш и Беатрисы.

К занятиям в пансионе относились очень серьезно, почти как к святыне, и Филиппа, идя по коридору, ломала голову над тем, что же случилось. Может быть, кто-то из родителей не удовлетворен уровнем знаний дочери?

– Случилось что-нибудь неприятное? —спросила она встревоженно, входя в кабинет.

– Напротив, дорогая моя, совсем даже напротив, – ответила Бланш с загадочной улыбкой. – У нас для тебя чудесные новости!

В кресле спиной к двери сидел какой-то джентльмен. Вот в чем дело, подумала Филиппа с облегчением. В пансион была зачислена еще одна воспитанница, и ее вызвали, чтобы представить отцу новенькой. Она приветливо улыбнулась, но, когда посетитель повернулся к ней, улыбка замерла на ее губах. Лорд Уорбек! Их взгляды встретились, и Филиппа поняла, что ее изумление, как, впрочем, и вся ситуация, забавляет его. Черты его лица на этот раз показались ей похожими на те безукоризненные профили, увидеть которые можно лишь на античных изображениях. Он был красивее, чем она помнила!

От смущения Филиппа вспыхнула. Прошел целый месяц со дня их знакомства, и за это время она сотни раз вспоминала поцелуй в саду и укоряла себя. Если бы она вела себя с приличествующей девушке скромностью, ему бы в голову не пришло зайти так далеко. Филиппа страшно переживала, повторяя себе, что никогда больше не увидит красивого аристократа. Как она ошибалась! Вот он, лорд Уорбек, стоит перед ней, словно некий Адонис из девических грез, чудом обретший плоть.

– Полагаю, ты знакома с этим джентльменом, – сказала Бланш, и Филиппа прочла в ее взгляде: «Я горжусь тобой, дитя мое!»

– Рада вас видеть, лорд Уорбек, – Филиппа грациозно присела в реверансе.

Увы, голос ее дрогнул. Больше всего ей хотелось сейчас провалиться сквозь землю. Флиртовать с мужчиной, у которого уже есть дочь! Почему, ну почему из всех пансионов Лондона он выбрал именно лиллибридж-ский? Впрочем, почему бы и нет? Очевидно, Белль из наилучших побуждений порекомендовала ему свою «alma mater».

– Филли, присядь, пожалуйста, – очень кстати предложила Беатриса, и Филиппа села на ближайший стул секундой раньше, чем ноги ее подкосились.

– Ты не догадываешься, почему сегодня мы имеем честь принимать здесь лорда Уорбека? – спросила Бланш, сияя от счастья.

– Д-догадываюсь, – пролепетала Филиппа. – Он решил устроить дочь в наш пансион.

Это предположение позабавило лорда Уорбека.

– Она умеет пошутить, наша Филли-фея, – обратилась Беатриса к гостю и снова повернулась к Филиппе. – Дорогая моя, лорд Уорбек просит разрешения видеться с тобой. Он намерен ухаживать за тобой по всем правилам, и мы не видим причин для отказа, тем более что он только вернулся из Суррея, куда ездил, чтобы получить согласие твоего дядюшки, и это согласие было ему дано.

У Филиппы вырвался возглас удивления. Взгляд ее метнулся к гостю. В глазах Уорбека появились искорки смеха.

– Я… я, право, не знаю, что и сказать…

– Достаточно будет слов «я согласна», – мягко подсказал Уорбек и широко улыбнулся. – Ваш опекун не нашел никаких препятствий к нашим встречам, мисс Бланш и мисс Беатриса тоже согласны.

– Это, конечно, очень лестно для меня, – начала Филиппа с твердым намерением отказать, но улыбка Уорбека гипнотизировала ее, лишала воли, и она только-только и могла бессвязно пролепетать: – Но… как бы это… видите ли…

Сердце ее рвалось навстречу этому неописуемо привлекательному мужчине, и его взволнованный стук заглушал все доводы рассудка.

– Ты ошеломлена, дорогая, и это понятно, – с едва сдерживаемым восторгом произнесла Беатриса. – Не говори ничего. Мы уже дали лорду Уорбеку согласие на визит в ближайшее воскресенье, сразу после обеденной мессы.

– Кроме того, мы договорились, что в следующее воскресенье он будет сопровождать тебя и к мессе, – добавила Бланш.

Филиппе оставалось только молча наклонить голову в знак согласия. Не могла же она вот так, с бухты-ба-рахты, заявить, что вовсе не намерена выходить замуж, потому что считает себя в слишком большом долгу перед двумя женщинами, заменившими ей мать, она просто не сможет оставить их. Господи Боже, и зачем только она кокетничала с ним!

Наступило воскресенье, и Уорбек явился в пансион с букетами фиалок для Бланш и Беатрисы и большим пакетом пряников для юных подопечных Филиппы. Холл, некогда пустой и гулкий, к воскресенью был заставлен громадными букетами, день за днем прибывавшими по адресу леди, являющейся, так сказать, предметом ухаживания. Филиппа приняла своего знатного кавалера в гостиной – разумеется, в присутствии Бланш и Беатрисы. Те старались не мешать им и углубились (или сделали вид, что углубились) каждая в свой рыцарский роман.

– Благодарю за цветы, лорд Уорбек, – после недолгого молчания сказала Филиппа смущенно. – Мы все в восторге и… и находим, что это очень мило с вашей стороны.

Усилием воли ей удалось оторвать взгляд от прекрасных кремовых роз на столе и обратить его к Уорбеку. Он источал силу, этот человек – так цветы источают аромат!

– Я рад, что угодил вам, – ответил он с бесстрастной любезностью, но в глазах и уголках губ таилась улыбка. – Поскольку мне неизвестно, какие именно цветы вы предпочитаете, я взял на себя смелость послать все, которые нашлись, в надежде, что среди них окажутся и ваши любимые.

Ему как будто нимало не досаждало, что обе старые девы прислушивались к разговору. Он вел себя так непринужденно, и Филиппе пришла в голову не самая приятная мысль: возможно, он уже не раз ухаживал за юными леди и попросту привык беседовать под бдительным оком престарелых дуэний. Зато, подумала она, он точно ни разу не ухаживал за воспитательницами приходских пансионов.

Снаружи донесся приглушенный смех и звук голосов. Двери гостиной были открыты, и с дивана, на котором сидели Филиппа и Уорбек, была видна верхняя площадка лестницы. Целая стайка девочек смотрела на них, от любопытства перевесившись через перила.

– Перед вами самые любопытные дети Лондона, – сообщила она со смехом, – и они сгорают от желания как следует вас рассмотреть. – Она махнула рукой. – А ну-ка, юные леди, спускайтесь и познакомьтесь с лордом!

Стайка девочек в возрасте от десяти до двенадцати дет вихрем слетела на первый этаж и пронеслась по холлу к гостиной. В дверях они дружно затормозили и чинно приблизились к гостю.

Уорбек церемонно протягивал руку каждой из представляемых ему девочек. Он словно не замечал их смущения и свойственной подросткам неуклюжести. Для каждой у него находилось забавное слово.

– Ну, а теперь, – сказала Бланш, подняв взгляд от книги, когда ритуал знакомства был завершен, – идите наверх и не мешайте мисс Мур спокойно беседовать с ее гостем.

– Ничего, пусть побудут Немного, – возразил Уорбек. – Поверьте, не так уж часто выпадает счастье поболтать сразу со стольким леди на выданье!

Девочки захихикали. Они были в восторге от Уорбека, а четверо самых бойких – Эвелина, Друзилла, Лилит и Мэри Энн – придвинулись поближе.

– Хорошо, пусть останутся, но всего на пару минут, – смилостивилась Беатриса и снова склонилась над книгой.

– Скажите, вы начали ухаживать за мисс Мур потому, что она хорошенькая? – Лилит лукаво улыбнулась.

– Почему же еще? – серьезно ответил Уорбек. Смущенная Филиппа укоряюще посмотрела на него, но он имел нахальство откровенно ей подмигнуть, и завороженная аудитория снова захихикала.

– Мы считаем, что наша мисс Мур – самая хорошенькая воспитательница во всем подлунном мире! – торжественно сообщила Эвелина и умолкла, гордая своим красноречием.

– Так оно и есть, – провозгласил Уорбек.

– Мисс Мур сказала, что мне не стоит переживать из-за веснушек, – призналась рыженькая Друзилла. С милой непосредственностью положив руку на локоть Уорбека, она наклонилась к нему и тихо добавила, как бы по секрету: – Мисс Мур говорит, когда она была маленькой, у нее весь нос был в веснушках.

– Да неужто! – с театральным изумлением воскликнул Уорбек и уставился на нос Филиппы.

На этот раз хохотушки буквально зашлись от смеха.

– Девочки, – решительно начала Филиппа, чтобы положить конец этим бестактностям, – почему бы вам не рассказать лорду Уорбеку, что мы изучили за этот месяц.

– Мисс Мур преподает нам историю Древнего Рима, – похвасталась Мэри Энн, окинув Уорбека взглядом, полным превосходства. – А вы, милорд, знаете древнюю историю? Можете ли вы назвать, например, всех римских императоров, начиная с Юлия Цезаря?

– Э-э… мн-мн… – Якобы потерявшись в раздумьях, Уорбек понял глаза к потолку. – А не пора ли вам, девочки, вернуться в класс и повторить основные формы латинских глаголов?

– Не знает, не знает! – засмеялась Филиппа. – Впрочем, Мэри Энн – лучшая ученица в классе, мало кто может сравниться с ней в эрудиции. Девочки, оставьте лорда Уорбека в покое, он учил древнюю историю лет десять назад.

– В следующий раз я все-таки назову вам всех императоров, – пообещала Мэри Энн, – и если я сделаю хоть одну ошибку, то десять раз проскачу на одной ножке через весь холл.

– Идет! – поспешно сказала Друзилла, очевидно, уверенная, что всем им предстоит развлечение.

– Он не заметит ошибки, – хитро прищурившись, сказала Мэри Энн подруге, понизив голос до шепота, но не слишком тихого.

Минуты шли, и Филиппа поняла, что в присутствии Беатрисы, Бланш и дюжины девочек не сможет переговорить с Уорбеком. Оставалось написать ему письмо, что она и сделала на другой день. Она заверяла, что глубоко тронута и польщена его вниманием, но считает нечестным далее его поощрять. Она давным-давно решила посвятить свою жизнь воспитанию детей и потому покор-нейше просит не наносить больше визитов в лиллибриджский пансион. Слеза не раз трепетала на кончиках ресниц, но Филиппа приняла все меры, чтобы на бумаге не осталось пятен и ее истинные чувства не были выданы.

Отправляя письмо, Филиппа никак не ожидала, что увидит своего адресата уже на следующий день. Глаза его были холодны, а лицо мрачно.

– Кто он? – лаконично осведомился лорд Уорбек и впился в Филиппу ледяным взглядом серых глаз.

– Он? – переспросила Филиппа озадаченно.

– Счастливец, сумевший завоевать ваше сердце, – пояснил Уорбек.

– Я не понимаю…– пролепетала Филиппа, окончательно сбитая с толку. – О чем вы?

– Вот о чем! – он вытащил из кармана письмо, выглядевшее так, словно оно было яростно скомкано, а потом снова расправлено. – Я получил это около часа назад!

– В письме я не упоминала ни о каком счастливце, якобы завоевавшем мое сердце! – запротестовала она.

Испытующий взгляд Уорбека так и впился в ее глаза. Должно быть, то, что он увидел, убедило его в ее искренности. Словно по волшебству выражение его лица и глаз смягчилось, пальцы разжались, и мятый листок упал на пол, забытый.

– Прошу меня извинить, – произнес он тихим, полным раскаяния голосом. – Все дело в моем болезненном самолюбии, мисс Мур. Когдая понял, что не нужен вам, то немедленно предположил, что причиной тому ваши нежные чувства к другому. Мне даже в голову не пришло, что все намного проще: я вам просто не нравлюсь.

Филиппа почувствовала, что ей не хватает воздуха. Бог свидетель, у нее и в мыслях не было обидеть его! Истина была в другом, ужасная истина: она не просто увлечена, она была влюблена в этого человека – но у этой любви нет будущего.

– Я не писала, что вы не нужны мне, – прошептала она, надеясь, что сумеет удержаться от слез. – Почему вы решили, что я отвергаю вас из-за ваших недостатков? Даже если вы сплошь состоите из них, я об этом ничего не знаю. Сказать по правде, я даже не думала, что могу встретить такого умного, такого обаятельного… такого прекрасного джентльмена!

Уорбек оказался рядом так стремительно, словно исчез в одном месте и возник в другом.

– Тогда почему же?

Филиппа поняла, что придется сказать всю правду, зажмурилась и сделала глубокий вдох.

– Дело не в вас, лорд Уорбек, – – начала она бесцветным голосом, – а во мне. Я не могу выйти замуж.

– Потому что не хотите расставаться с учительством? – спросил он с мягкой улыбкой. – Выходите за меня – и я подарю вам целый пансион.

Он взял ее лицо в ладони и слегка запрокинул, поглаживая щеки кончиками больших пальцев.

– Прошу вас выслушать меня и понять! – взмолилась она, пытаясь отнять его руки. – Есть одно обстоятельство… я должна объяснить вам все.

Уорбек уселся на край учительского стола и приготовился слушать, но что-то в его взгляде сказало Филиппе, что все объяснения напрасны, он добьется своего.

– Милорд, – начала она, – как вы, должно быть, успели понять во время своего визита в Суррей, у меня нет никого, кроме дяди. После пожара я осталась сиротой. В возрасте шести лет я была зачислена в лиллибриджский пансион и с тех пор не покидала его. – Она посмотрела на Уорбека и, увидев глубокое сострадание в его глазах, едва не зарыдала. – Вы не должны думать, что я была несчастлива, наоборот, у меня было много друзей, воспитательницы любили меня, как дочь, и учиться было интересно… – невольно улыбнувшись тому, как нелепо все это должно звучать для ее собеседника, Филиппа поспешно продолжила: – Словом, все шло хорошо до пятнадцати лет. Однажды летним вечером я зашла в кабинет мисс Бланш и мисс Беатрисы, чтобы выбрать себе книгу для чтения. Я нечаянно уронила, перебирая книги, какой-то толстый справочник. Он раскрылся, и из него выпало письмо. Оно было написано Эразмом Кроутером, моим дядей и опекуном, написано давно, когда мне еще было десять лет. Он писал, что вконец обнищал и не может больше посылать деньги на мое содержание, что ему остается только забрать меня из пансиона и определить на мануфактуру, чтобы я могла зарабатывать себе на жизнь.

– Будь проклята его черная душа! – взорвался Уорбек, соскакивая со стола и яростно сжимая кулаки. – Что за бездушная тварь, что за ублюдок! Да лучше мошенничать и воровать, чем обречь вас на столь ужасную участь! Мануфактура! Там и простолюдинки тают, как свечки!

– Даже в пятнадцать лет я понимала это, – тихо сказала Филиппа, опустив голову, чтобы скрыть слезы, слезы благодарности за сердечное участие. – Я была ошеломлена, я была в ужасе. Мне живо представилось, что было бы со мной, если бы Бланш и Беатриса последовали совету дяди. Но они не только не показали мне письмо, они ни разу не упомянули о неоплаченном долге за мое содержание. Наоборот, они обращались со мной, как с родной дочерью… – Филиппа улыбнулась, но губы ее дрожали. – Единственное, чем я могу отплатить за их великодушие, за их любовь – это учить лиллибриджских пансионерок. Теперь вы понимаете, почему я не могу покинуть моих названых матерей? Я в слишком большом долгу перед ними. Если бы не они, сейчас меня могло уже не быть в живых.

Уорбек привлек Филиппу к себе, и ей показалось, что она очутилась не в объятиях, а в уютном коконе, способном защитить от всего, от всего абсолютно. Несколько минут длилось молчание, потом он приподнял за подбородок ее лицо, бережно убрал растрепавшиеся локоны и заглянул в глаза, полные слез. Когда он заговорил, голос его звучал негромко, и в нем слышались нежность и ласковая насмешка.

– Моя дорогая, моя прекрасная Филли-фея, женщин, подходящих на роль воспитательницы даже для несравненного лиллибриджского пансиона полным-полно, а вот на роль моей жены подходит одна-единственная, «самая хорошенькая во всем подлунном мире».

С этими словами он наклонился и осторожно поцеловал ее…

В отдалении раздался звон церковного колокола, и Филиппа вздрогнула. Она была одна в пустой и сумрачной классной комнате. С печальным вздохом вернулась она к событиям далеких лет.

…Филиппа ни словом не обмолвилась Уорбеку о том, что в письме Эразма Кроутера были строки, касавшиеся обстоятельств смерти ее родителей. Стыд заставил ее молчать. Ей казалось, что надменный аристократ, почему-то удостоивший ее вниманием, резко изменит свое отношение, если узнает правду о Филиппе и Гиацинте Мур. Возможно, он даже почувствует к ней отвращение, И Филиппа дала себе слово, что будет хранить свой постыдный секрет ото всех, и уж тем более от человека, которого почти боготворила.

Уорбек категорически отказался смириться с отказом. Ничего не зная о мучительной тайне Филиппы, он с ходу заявил: если она примет его предложение, он пожертвует пансиону деньги для содержания даже не одной, а двух воспитательниц. Что ей оставалось делать?

Когда старые девы пришли к решению, что настала пора появляться с Уорбеком на людях, Филиппе открылась еще одна черта жениха: он ревновал ее, ревновал безумно и буквально к каждому. У него было множество друзей и знакомых, которые могли соперничать с ним в элегантности и остроумии (так, во всяком случае, казалось ему), и его мучили опасения, что светские повесы вскружат ей голову. Филиппа польщена, ошеломлена вниманием столь знатного и богатого человека, опасался Корт в глубине души, потому так быстро и согласилась выйти за него замуж. Отчасти это было правдой, но не всей. Главным же было то, что Филиппа действительно любила своего жениха, любила сумасшедшей, самозабвенной любовью.

Филиппа вернулась в кабинет, немного побродила среди знакомых вещей, потом, поддавшись внезапному порыву, достала с верхней полки потертый справочник. Письмо так и оставалось между страницами.

Очевидно, о нем давно забыли. Поколебавшись, Филиппа развернула пожелтевший листок.

«19 марта 1800 года,

Уважаемые мисс Бланш и мисс Беатриса!

Я вынужден взять на себя весьма неприятную обязанность и сообщить, что не имею более возможности посылать деньги на содержание моей племянницы Филиппы Мур. Дела мои таковы, что я обнищал совершенно и, вероятно, скоро окажусь в ночлежке. Потому-то, хотя сердце мое разрывается от сожаления, я даю свое согласие на помещение Филиппы в качестве работницы на мануфактурную фабрику, нанимающую детей такого возраста.

Подобный шаг может показаться жестоким, но я надеюсь оправдать себя в ваших глазах, осветив обстоятельства, доселе мной скрываемые. Вина за теперешнее положение девочки лежит полностью на ее родителях. Если бы эти эгоистичные и бесчувственные создания не были так погружены в чревоугодие и похоть и уделяли бы единственному ребенку хоть немного внимания, Филиппе не выпала бы эта жестокая участь. Нелепая случайность явилась причиной пожара, в котором погибло все достояние семьи Мур. Однажды, после долгих возлияний, отец Филиппы обвинил Гиацинту, свою жену, в неверности. В ответ она швырнула в него канделябр с горящими свечами. Дом сгорел дотла, а с ним и множество невинных людей, хотя Господь явил праведный гнев и поразил также обоих грешников.

Вот что явилось причиной того что малышка осталась сиротой. Поистине страшны человеческие пороки! Кровь леденеет в жилах при мысли о том, что ни Гиацинта Мур, женщина с каменным сердцем, ни грубый, вечно пьяный Филипп Мур не любили мою бедную племянницу, эту невинную крошку.

Уповаю на то, что вы сочтете возможным оставить в тайне мою горькую исповедь.

С тем остаюсь вашим покорным слугой

Эразм Кроутер».

Филиппа аккуратно сложила письмо, вложила его в книгу, поставила справочник на прежнее место, где ему предстояло пылиться еще Бог знает сколько лет. Горечь была уже не так сильна, как в пятнадцать лет, но даже теперь сердце болезненно ныло, и от стыда пылали щеки. Филиппа в который уже раз спросила себя: неужели это возможно – не любить собственного ребенка?

Через четыре дня после вечера у Белль открытая коляска уносила Корта в Кент, в Чиппингельм, на похороны давно усопшего маркиза Сэндхерста.

Корт правил сам. Веснушчатый грум подскакивал на запятках, как мячик, шепча побелевшими губами молитву и горько сожалея, что оказался в коляске хозяина, а не в покойной дорожной карете с камердинером и секретарем.

Когда впереди показался мирно дремлющий городок, Корт нагнал другой быстро несущийся экипаж. Грум громко задудел в жестяной рожок, требуя уступить дорогу. Однако кучер-соперник даже и не подумал свернуть к обочине. Дорога была узкой, и задние оси экипажей со скрежетом сцепились. Пассажиры кареты завопили так, словно их атаковала банда разбойников, но Корт и головы не повернул, только скривил губы в угрюмой усмешке.

Недолгое время упряжки летели голова к голове. Гнедые Корта стали обходить белую, как снег, упряжку. Разъяренный кучер-соперник, чувствуя близкое поражение, занес кнут, явно намереваясь расквитаться с нахалом. Корт схватился за свой. Казалось, мгновения растянулись до бесконечности, но наконец гнедые вырвались вперед, оставив за собой клубы пыли.

– Ух ты, ваша милость! – послышался восхищенный голос грума. – То-то вы им всыпали по первое число!

Корт не удостоил Слейни ответом. Ему было нисколько не интересно, что случилось с экипажем, запряженным четверкой белых. Он смотрел на шпиль церкви святого Адельма, возвышающийся над городом.

Корт был не в самом лучшем расположении духа. На другой день после вечера у Белль, за чаепитием, леди Августа попросила сопровождать ее в Чиппингельм, где е должно было состояться захоронение останков маркиза Сэндхерста и последующее поминовение. Расценив это как новое предательство, Корт отказался, не стесняясь в выражениях. Он даже не вышел попрощаться с леди Августой в день ее отъезда. Отдав секретарю все необходимые распоряжения, он заперся в кабинете и предался хандре. Когда Нейл Толандер явился с сообщением, что вдовствующая герцогиня благополучно отбыла, Корту послышалось неодобрение в голосе секретаря, и настроение его окончательно испортилось.

Пустота огромного дома тяготила Корта. Уезжая, леди Августа забрала с собой всех своих многочисленных слуг и служанок, и в комнатах теперь царила мертвая тишина. Первый вечер Корт скоротал в одном из клубов. Он испепелял взглядом каждого, кто поворачивался в его сторону, в надежде, что тот вызовет его на дуэль и ему удастся наконец на ком-нибудь сорвать зло. Но его слишком хорошо знали, и случая не представилось. При нем не произносилось не только «Сэндхерст», но даже и «маркиза», о какой бы ни шла речь. Следующий вечер он провел дома, валяясь в кабинете на диване и то и дело доливая стакан, пока не впал в пьяное забытье. Он спал беспокойно, со сновидениями, видел то Филиппу в платье фиалкового шелка, смотревшую на него испуганно и вызывающе, то Тобиаса, предлагавшего ничего не предпринимать, пока он не увидит ребенка.

Утром, после бутылки бордо, Корт принял решение. Что ж, если все считают этого ребенка таким важным действующим лицом, не мешает и ему посмотреть на него.

Вот так и случилось, что на следующее утро Корт с сумасшедшей скоростью несся по дороге в Чиппингельм. Только через три часа дороги он вспомнил, что в этот вечер должен был сопровождать Клер в театр. Проклятие! Ему следовало по крайней мере послать записку с извинениями. Корт нахмурился, но в душе не почувствовал раскаяния и равнодушно решил, что по возвращении пошлет Клер рубиновое колье. Еще в самом начале знакомства он понял: ничто на свете, кроме дорогой побрякушки, не способно заставить сверкать глаза его невесты.

Городок Чиппингельм, располагавшийся на северной границе земель Уорбеков, был, по существу, разросшейся деревней, возникшей еще в средние века. В те времена здесь устраивались ярмарки, на которые стекался народ со всей округи. Городок пересекала извилистая речушка в зарослях плакучих ив. Корт с детства помнил крутую каменную арку моста, обилие зелени вокруг домов, приветливый постоялый двор с резными ставнями на окнах и тяжелыми, обитыми железом дверями. Въезжая на центральную улицу Чиппингельма, Корт перевел разгоряченных гнедых на легкую рысцу. Мимо проплывали лавки, наполовину каменные, наполовину бревенчатые, дома с островерхими черепичными крышами; наконец впереди открылась церковь.

Церковь была построена в XIII веке монахами-цистерцианцами[15]15
  Цистерцианцы – члены католического монашеского ордена, основанного а 1098 г.


[Закрыть], орденом весьма могучим и амбициозным, и потому названа собором святого Адельма. Но время шло, орден распался и был практически забыт, а собор превратился в обычную приходскую церковь, и только шпиль, высоко вознесшийся над городком, напоминал проезжающим о некогда гордых норманнах.

У церкви Корт увидел множество экипажей. Злое оживление сменилось угрюмостью, когда он понял, сколь многие из числа его друзей и знакомых явились отдать последний долг Артуру Бентинку. Он выругался сквозь зубы и натянул вожжи. Слейни, неугомонная душа, спрыгнул с запяток и бросился ловить их еще до того, как упряжка остановилась. Корт выбрался из коляски и, тяжело хромая, не глядя по сторонам, пошел по дорожке, мощенной красным кирпичом, к церкви. Жесткое, неуступчивое выражение заострило его черты, рот сжался в одну линию. Это был первый раз за последние шесть лет, когда его нога ступала в церковь.

Внутри было сумрачно и прохладно, пахло сыростью и ладаном. Толстые, прочной кладки стены придела были украшены каменными изваяниями нескольких особенно щедрых представителей семейства Шелбурн. По причине, оставшейся неизвестной Корту, все они возлежали на розах, приподнявшись на локте и милостиво улыбаясь. Возможно, тем самым каменотесы пытались выразить свою признательность сиятельным господам, чьими стараниями церковь святого Адельма процветала. Здесь не было ни одного витража, ни одной скамьи, которые не были бы приобретены на деньги Шелбурнов.

Корт решительно стиснул набалдашник и медленно зашагал по проходу к алтарю. Ему казалось, что на месте сердца ворочается ледяная глыба: в этой церкви он венчался с Филиппой. Точно это было только вчера. Он помнил, как собравшиеся умилялись на невесту, обворожительно красивую в своем белоснежном наряде и сияющую от. счастья. Так же, как он сейчас, она медленно приближалась к алтарю, и так же собравшиеся смотрели во все глаза… только тогда они улыбались, а теперь – нет. .

Тихие разговоры при появлении Корта замолкли, и под сводами воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь звуком шагов и постукиванием трости. Головы поворачивались ему вслед, а глаза округлялись от изумления.