Текст книги "Вновь, или Спальня моей госпожи"

– Не знаю, насколько точно мне удастся облечь свою мысль в слова, – сказал он наконец, – но я вижу его человеком, которого воспитывали женщины.

Да, Брайана воспитывала одна мать…

– Причем женщины, недолюбливающие мужчин.

Да, и это сущая правда.

– Поэтому, – продолжал Алек, – он ощущает себя пупом земли, но тем не менее знает, что так быть не должно. Что пупом земли на самом деле является другой – его отец. Похоже, он тоже был герцогом.

– Старый герцог, – прошептала Дженни. – Так мы его называем.

Отсутствие отца – не это ли подсознательно терзало Брайана?

За хромированную раму зеркала было заткнуто не менее дюжины фотокарточек. Они образовывали как бы вторую раму с одной стороны и частично даже сверху. На них был изображен темноволосый младенец в голубом одеяльце. Это был Тони Бьянчетти, сынишка Рэя. Как ни молод был Рэй, но он единственный во всем составе имел дом и семью. Он был отцом.

Алек продолжал говорить.

– Мы с братьями всегда проводили много времени в обществе отца. Представь себе ферму. Отец пинает и клянет на чем свет стоит какую-нибудь машину. А потом начинает ее чинить. Смотришь на него и представляешь, каким станешь, когда вырастешь. Для меня это всегда было очевидно.

– Да, и для меня тоже, – Рэй присел на другой стул, завязывая шнурки. – У моего дяди и отца небольшой автомагазинчик. Мы всегда околачивались там. Брат и сейчас там работает.

Герой Рэя был такой же, как он сам – очень мужественный, очень открытый. Алек такой же. Дженни хорошо помнила, какое впечатление приятели произвели на нее, когда она вошла в гримерную. Был ли Брайан похож на них? Был ли в нем душевный стержень? Уверенность в своих силах? В себе самом?

Нет.

От этого никуда не деться. Дженни не просто скопировала его отдельные манеры, одну из черт характера. Она знала Брайана четырнадцать лет. И на основе многолетних наблюдений создала Лидгейта. Вот почему ей всегда было трудно с этим персонажем. Она не желала понимать, насколько он схож с Брайаном. Лидгейт – это Брайан…

А Лидгейт был поистине ужасен.

Она избавится от Лидгейта! Просто убьет его! Он погибнет, и не будет больше ее мучить! Это вполне в ее власти. Она – главный сценарист. На телевидении такое никому не понравится, но если она будет бороться и настаивать на своем, то победит.

Или нет, Дженни изменит его, сделает симпатичным… Актеры удивятся, а журналы для телезрителей станут глумиться над нею, но она вправе так поступить. Это ее шоу. Хотя телевидение купило все права на сериал, он все равно принадлежит ей.

Не станет она ничего рушить. Ее идеи пойдут только на пользу дела. Игра Алека Камерона – как раз то, что нужно. И она сделает именно то, что ему требуется.

Рабочий день кончился. Актеры и обслуга уже расходились. Все собирались домой. А Дженни была в ужасе от одной этой мысли. Дома Брайан. А он – специалист по примирениям и сумеет сгладить все острые углы. Но что это решит?

Она тихонько вставила ключ в замочную скважину. Сразу же за входной дверью был маленький уютный холл, за внутренней дверью начинались узенькие ступеньки, ведущие в кухню. Ох уж это любимое детище Брайана, с отделкой из голубого гранита и светлого дуба… Дженни даже чувствовала легкий кисловатый запах свежей краски.

Он был опорой для нее, когда идея шоу еще лишь формировалась… Он всегда воодушевлял и ободрял ее. А как же теперь, после выкидыша, когда ей снова нужна поддержка? Брайан знал, как потешить ее честолюбие, и она имела право быть честолюбивой. Но несчастье – это ни в какие ворота не лезло. Утешать он не умел.

Брайан был на кухне, готовил. Стройный, гибкий, в опрятных джинсах. Он поднял глаза от разделочной доски.

– Привет!

Голос звучал ласково. Впрочем, как почти всегда.

– Сегодня вечером будем вегетарианцами. Сооружу что-нибудь яично-овощное, ладно?

– Давай…

– Кафель отлично смотрится, правда? – он указал ножом на новенькую стенку над раковиной. – По-моему, мы правильно выбрали цвет раствора.

– Великолепно.

Почему он не спросил ее, как прошел рабочий день? Почему он не смотрит на нее? И при чем тут цвет раствора?

Дженни присела за стол, вслушиваясь в обычные для кухни звуки – веселое журчание воды в раковине, глухой стук открываемых ящичков, резкое щелканье электрических горелок.

Лидгейт был не способен на душевную близость с кем бы то ни было. За величественной внешностью скрывалась ледяное равнодушие. Брайан не обладал благородством герцога. Вместо величия у него был поверхностный шарм рубахи-парня. В глубине же скрывалась все та же пронизывающая холодность… Придуманный ею герцог заставил Дженни узнать правду.

Она все время верила, что, как только карьера Брайана пойдет вверх, в их отношениях наступит счастливая перемена. Но этого не будет. Он никогда не станет для нее поддержкой. Не позаботится о ней. И никогда не заговорит о своих чувствах откровенно, потому что не знает, как это делается. Он никогда не будет абсолютно честен с нею, потому что часто обманывает сам себя. Он навсегда останется таким.

«СПАЛЬНЯ МОЕЙ ГОСПОЖИ»

Эпизод 96

Сюзан: Но, Амелия, дорогая моя кузина, ты не любишь Лидгейта. Прожить всю жизнь с нелюбимым…

Амелия: А что мне остается? Тетя Эмили и дядя Варлей считают, что это наилучший выход для меня. Я должна довериться им. Ведь это единственная семья, которую я знаю.

Сюзан: Я могу понять дядю Варлея, но тетя Эмили… она и лорд Кортлэнд…

Амелия (резко) : Сюзан! (это запретная тема) , У нашей тетушки самое благородное сердце во всей Англии!

Сюзан: Да, я знаю, разумеется… тем не менее, она не смогла помочь тому, кого любила.

6

Все гримуборные располагались на втором этаже. Коридор изгибался под углом, образуя две неравные части. В более короткой находились мужские уборные, в длинной – гримерная и женские гримуборные. Оба коридора выходили в холл, где напротив пожарного выхода стояла конторка охранника. Рядом, на стене, висели телефонные автоматы и ряд кабинок для почты, откуда актеры вынимали свою корреспонденцию, предназначенные для них заметки и тексты ролей. Как правило, они получали тексты за неделю до съемки эпизода.

На первой странице обычно располагались все основные данные – имена продюсеров, режиссеров, сценаристов, список действующих лиц, занятых в эпизоде, и перечень декораций. На второй странице было краткое изложение каждой сцены – их обычно разделяли рекламные вставки. Такие листки давали актеру возможность сразу схватить суть происходящего и понять, что предстоит его герою.

Однажды, через пару недель после церемонии вручения «Эмми», Алек лежал в своей гримуборной на софе, положив голову и ноги на отделанные деревом ручки. Вошел Рэй и бросил ему на грудь листки с текстом.

– Проснись, сынок. У тебя начинается интимная жизнь.

Алек на лету поймал листки, чтобы они не соскользнули на пол:

– И кто же счастливая леди? Ведь она леди, не правда ли?

– Что ты подразумеваешь под «леди»? Что это леди, а не горничная? Или не пухленький молодой лакей?

– И то, и другое.

– Ну так вот, ни то и ни другое. Ее высочество герцогиня Лидгейтская – вот кто эта счастливая пташка!

– Разумно. – Алек сел и заглянул во вторую страницу текста.

Из краткого изложения он ничего не понял. В третьей сцене первого акта Лидгейт сидит в библиотеке, работая с государственными бумагами. А в эпизоде 4В входит в спальню Амелии и занимается с нею любовью.

В верхнем левом уголке листки были сколоты обычной канцелярской скрепкой. В других шоу для таких целей использовали дорогие папки. Здесь же – просто скрепка… Алек перелистал странички и нашел эпизод 4В, последнюю сцену серии.

Эпизод 4В

(Спальня Амелии. Амелия в одиночестве сидит у туалетного столика. Она в задумчивости. Лидгейт стучится, но открывает дверь, не дождавшись приглашения.)

Лидгейт: Мадам. Потрясающе. Трудно вообразить, что автор сценария недавно удостоился «Эмми».

Амелия (встает) : Лидгейт. Чем эти люди собрались заниматься? Могут они общаться по-человечески?

(Лидгейт приближается к ней. Неловкая пауза. Начинает развязывать узел галстука.)

Это становилось любопытным. Развязать галстук было, конечно, не так сложно, как завязать, но на ощупь, в темноте? Даже девушки из костюмерной иногда с трудом справлялись с этой процедурой. Теперь же Алеку предлагалось делать это самому, да еще перед камерой!

(В камере Амелия. Отвращение – и одновременно покорность. Лидгейт приступает к любовному акту. Конец. Рекламная пауза.)

Приступает к любовному акту. Как это понимать? Алеку приходилось читать совершенно беспомощные тексты, но это было нечто! Есть миллион способов «приступить к любовному акту»! Который соизволит предпочесть Его Светлость?

Сцена занимала две страницы. И не важно, кто написал ее – никто не осмелился бы сделать подобное без одобрения мисс Дженни Коттон – но предполагалось, что Лидгейт будет «приступать» в течение времени, необходимого в нормальной ситуации для произнесения двух страниц текста!!!

Ну что ж, на туалетном столике Амелии лежит изумительной красоты серебряная щетка для волос! Гил мог бы распорядиться, чтобы эта вещица постоянно находилась в кадре, и все будут безмерно счастливы. За исключением телезрителей…

Рэй читал текст через плечо Алека.

– Я, конечно, профан, но, по-моему, это… здесь все, как говорится, «между строк».

Так оно и было.

– Ну ладно, если они хотят, буду развязывать галстук. Может, даже не один час. А потом от усталости мне будет не до супружеских обязанностей.

– Если тебе повезет, это будет один из тех узлов, когда лента трижды обернута вокруг шеи, и ты будешь размахивать руками, как ветряная мельница крыльями, чтобы выпутаться из нее. – Рэй все это наглядно продемонстрировал. – Правда, славное занятие?

– Нет, – честно признался Алек. – Особенно когда подумаешь, что в те времена люди не пользовались дезодорантами.

Это уже не было шуткой. Алек играл первых любовников почти десять лет и с самого начала постиг, что для сцен плотской любви нужна высочайшая техника. Режиссер подсказывает, куда и как целовать партнершу: правее или левее, а актер следит, чтобы волосы актрисы не влезли в кадр и не помешали съемке крупных планов. К тому же и на его теле, и на теле партнерши всегда очень много косметики, и под палящими лучами софитов запах получался довольно специфическим…

Но во всех предыдущих сериалах эротические сцены были завершающими аккордами развивающихся романов. Там были эмоции. Он отлично знал, каков в любви каждый его герой. Крис, порывистый молодой строитель с голым торсом в «День за днем», был силен, атлетически сложен и необычайно сексуален – амплитуда его движений весьма условно помещалась в рамках кадра. Роберт, врач без лицензии в «Обрести и удержать», напротив, был сама деликатность и сдержанность: его руки медленно расстегивали платье партнерши на спине…

Дерек – сколь отвратительна ни была для Алека сцена изнасилования – тоже был вполне понятен. В нем теплилось скрытое пламя, и в какой-то момент его вежливые и скупые жесты трансформировались в сексуальный порыв…

Но Лидгейт? Алек не представлял себе, как герцог целует женщину. Да полно, целовался ли он вообще?

Алек взглянул на Рэя.

– Собираясь заняться любовью с женщиной, которая тебя не интересует, ты поцелуешь ее сначала?

– Очень надо! Я занимаюсь любовью только с женой, а она меня очень даже интересует!

– Тогда ты мне не помощник. – Алек снова начал перечитывать сцену.

– Ты совсем встал в тупик? – Рэя поразила эта мысль.

– Да, по крайней мере, в данный момент…

– Ну и что будешь делать?

Алек отложил бумаги. Он понимал, что должен быть наставником для молодежи. Рэй был очень талантлив, но все же слабоват в продолжительных крупных планах, которыми обычно заканчивались сцены, а во время «повторов» он просто деревенел. Всем этим премудростям молодые актеры учились, наблюдая, как работают «зубры». Здесь собрались опытные артисты, но ни один из них не был специалистом по мыльным операм. Кроме Брайана, разумеется.

– Пойду поговорю с Карен, – сказал он Рэю. – В таких случаях лучше всего советоваться с партнером. Если работаешь в кино или в театре, иди к режиссеру. А здесь решай все вопросы с актерами. Особенно по поводу любовных сцен. Актриса должна с пониманием отнестись ко всему, что ты собираешься с нею вытворить. – Алек встал и перешагнул через кофейный столик. – Или, на худой конец, должна быть готовой тебя простить…

Похлопывая по бедру листками с текстом, он миновал конторку охранника и пошел в дамскую часть коридора. Постучал в двери гримуборной Карен и Трины.

– Вы в приличном виде?

– По-моему, вполне, – отозвалась Трина.

Они уже сняли костюмы. На Трине был только лифчик и полуспущенные плавочки, что она находила вполне пристойным. Карен была в бледно-голубом кимоно. На голове у нее по-прежнему красовалась прическа Амелии – мягкий узел в стиле эпохи Регентства, оставлявший открытой ее роскошную лебединую шею. Алек вдруг представил, как он будет целовать эту шею через неделю… и все такое прочее…

Карен – великолепная актриса. Алеку ничего не оставалось, кроме как восхищаться ее способностями и преданностью делу. Но она была несчастнейшей женщиной – нервной и чрезвычайно легко возбудимой. Ничто не радовало ее. Все героини – и даже кроткая спокойная Амелия – были плодом предельной нервной отдачи актрисы. Она обожала рискованные эскапады перед камерой, считая, что терять ей нечего. Каждый эпизод Карен играла так, будто он был последним в ее жизни.

– Ты уже получила новую порцию текста? – спросил Алек. Обе женщины кивнули. Он положил свои листочки на столик перед Карен. – Посмотри эпизод 4В.

Она проглядела краткое содержание и нашла требуемый эпизод:

– Занимаются любовью? – в ее голосе зазвучало сомнение. – Ты и я?

Алек понял, что нотка отвращения относится не к нему, а к Лидгейту.

– В сценарии это называется «приступать к любовному акту».

– Но почему вдруг? – запротестовала она. – Мы даже не нравимся друг другу. С какой стати нам вместе прыгать в кровать?

– Ну… может быть, я чувствую мучительное, болезненное возбуждение…

– Лучше займись онанизмом, – предложила Карен, – и оставь меня в покое, и не лезь… – она листала текст, читая сцену.

– Или прижми какую-нибудь служаночку. – Трина сунула нос в текст через плечо Карен. – Можешь трахнуть меня. Хорошее дело. Я живо покончу с твоим «мучительным и болезненным…»

Карен подняла глаза.

– Боюсь, это не поможет. А чего ради, собственно…

– Рейтинг! – без обиняков отрезала Трина. – Наши мальчики прекрасно помнят, что произошло с рейтингом «Страстей» после той истории с Дереком и Джинджер. Вот и хотят, чтобы Алек повторил этот фокус. Хотя берегись, Карен, – поддразнила ее Трина, – ты ведь наверняка слышала, что тогда писали бульварные газетенки. Помнишь, что из этого вышло?

Карен, казалось, не слышала ее:

– Короче! Кто режиссер сцены? – она посмотрела на первую страницу текста. – Впрочем, это неважно. Пойдем-ка поговорим с Дженни. Как ни крути, без нее тут не обошлось.

Она встала, сложила драгоценности Амелии в полиэтиленовый пакетик и пришпилила его к вешалке, на которой висело платье.

Как только за ними захлопнулась дверь гримуборной, Алек быстро огляделся – не видит ли их кто-нибудь? Пэм и Фрэнсин стояли у телефонов-автоматов, но были так поглощены разговором, что были не в состоянии что-либо замечать. Он взял Карен под руку.

Алек все еще был в костюме, а черные кожаные ботфорты на каблуках делали его выше ростом. В тонком атласном кимоно Карен казалась маленькой и беззащитной. Алек вдруг подумал, что весь секс замешан именно на этом – мужчина выше, сильнее, могущественнее… Амелия была явно умнее Лидгейта, и во всех отношениях превосходила его как личность, уступая мужу лишь в силе и размерах, притом он был официальным властелином. Потрясающий парень…

– Ты поняла, о каких слухах говорила Трина? – он был даже рад, что Трина затронула эту тему. Ее необходимо было обсудить. – Ну, обо мне и Хлое в «Страстях»? Не волнуйся. Это вранье.

– Знаю, – Карен ответила чересчур быстро. – И говорить не о чем.

Через полгода после появления на экранах сцены изнасилования Джинджер и через месяц после их официального бракосочетания с Хлоей среди телезрителей пополз слух, и в конце концов вылез на страницы бульварной прессы. Писали, что во время съемок Алек проделал все это с Хлоей на самом деле.

Сущий идиотизм. В павильоне во время съемок тьма народу. Не говоря уже о том, что на Хлое было обычное для таких случаев тончайшее трико, имитирующее наготу, извлечь ее из которого было бы нелегко. И хотя все вокруг прекрасно знали, что это ложь, слух не умирал. Примерно каждый год возня вокруг той истории возобновлялась, выводя Алека из себя.

…Все дело было в том, что сцена была ложью примерно минут десять. После съемок Алек поднялся в гримуборную Хлои, запер за собой двери и – впервые – они занялись любовью.

– Не оправдывайся, – продолжала Карен. – Я тебе верю.

Действительно, некоторые актеры наслаждаются съемками любовных сцен, – при поцелуях отвратительно глубоко засовывают язык в рот партнерше, трутся об ее тело своей возбужденной плотью. Алек никогда таким не был.

– И вообще, – Карен потуже затянула поясок кимоно, – я прекрасно знаю, что ты относишься ко мне совсем не так, как к Хлое Спенсер.

Алек зажмурился, пытаясь подавить внезапный приступ раздражения. И эта туда же! Все переводит на себя. Теперь не откажешься от сцены – это станет прямым оскорблением для Карен, поставит под сомнение ее женственность.

В такие минуты он жалел, что не остался в Канаде.

Дженни была в своем кабинете. Увидев Алека и Карен, она отодвинулась от компьютера.

– Чем могу быть полезна влюбленным пташкам?

Она явно им обрадовалась. Было ясно, что они пришли поговорить о сценарии, а это Дженни любила больше всего на свете.

– Можешь мне объяснить, – начал Алек, – с какой стати я зверем накидываюсь на сию нежнейшую леди?

– Все просто. Тебе же нужен наследник!

О, разумеется. Наследник. Сын. Алек присел. Это он понял.

…Малыши, только начинающие ходить, были слишком легкими, чтобы усидеть на складных стульях в кинотеатре. Но они гордо восседали на них, вытянув пухленькие ножонки, едва доставая до краешка сиденья. И в какой-то момент начинали проваливаться, а сиденье – складываться… Это выглядело очаровательно…

Алек женился на Хлое, не вполне осознавая, почему и зачем. Она казалась ему нежной и слабой, совсем как его сестренка Мэг. Хлоя была прелестна, элегантна – американская мечта, недостижимая для канадского паренька. И она играла Джинджер. День за днем Алек изображал любовь к ней. И в конце концов сам в это уверовал.

Он хотел иметь детей. Но никогда не рассчитывал на то, что Хлоя махнет рукой на свою карьеру и станет фермерской женой, вроде его матери. Хлоя с ним соглашалась. И говорила, что тоже хочет детей. Может быть, она и лгала ему, но гораздо больше – себе самой.

Постепенно тайное стало явным. Его жена всецело была поглощена своей красотой. Чтобы сохранить стройность фигуры, гладкость кожи, блеск волос и форму ногтей, требовались титанические усилия. Прибавка в весе, округление талии, тошнота, неизбежно связанные с беременностью, приводили ее в ужас. А подумать о родах без содрогания она просто не могла. Боль, холодный пот, спутанные волосы, хриплое дыхание… какой кошмар, как отвратительно – так потерять контроль над собой! Хлоя не могла спокойно смотреть на беременных – они казались ей жалкими и неуклюжими.

Осознав всю глубину своих страхов, Хлоя возжелала уверений Алека в том, что у нее все в порядке, что она абсолютно нормальна, что именно такие эмоции она и должна ощущать. Все должны восхищаться красотой и талантом и понимать, что все это дает ей право на страх.

Но Алек не разделял ее убеждений. Он не считал такое поведение нормальным и полагал, что Хлое нужно лечиться.

Разумеется, он не собирался отсылать ее к врачу одну. Консультация была необходима им обоим. Они должны вдвоем преодолеть все трудности так же спокойно и решительно, как когда-то его семья боролась за жизнь Мэг…

Но Хлоя отказывалась признать, что проблема существует и ей необходимо что-то менять в себе. Она была не прочь усыновить ребенка – но только в том случае, если Алек согласится с тем, что у нее все в порядке. Он ненавидел вранье, но уже обдумывал, как ей солгать, чтобы она решилась хотя бы на усыновление… но ведь не на этом семья строится, правда?

И он не смог покривить душой, а Хлоя вдруг поняла, что не может быть женой человека, не считающего ее венцом творения…

Карен и Дженни продолжали беседу. Голоса доносились откуда-то издалека. Алек сделал над собой усилие и стал вслушиваться.

– По-моему, мне это крайне противно, – говорила Карен. – И что мне делать? Закрыть глаза и думать о благе Англии? Или о сэре Перегрине? – это был нищий игрок, которого Амелия любила до замужества. – Может, действительно думать о нем?

– Нет-нет! – ответила Дженни. – Не надо. Ты настолько одинока, что тебе не о ком думать.

– Согласна, – грустно сказала Карен.

– Ты просто хочешь родить ребенка.

– И с этим согласна…

Алек слушал их. Если Карен в этом эпизоде все было ясно, то ему – нет. Он подключился к обсуждению:

– Я не могу отделаться от мысли, что интимная жизнь нашей парочки – нудная штука. Лидгейту незачем стараться и лезть из кожи вон. Он дрянной любовник. А может, он просто войдет в комнату, когда Амелия уже будет в постели, задует свечи и залезет под одеяло? Он управился бы за пару минут, а?

– Такой вариант приходил мне в голову, – сказала Дженни.

Ей приходил в голову! И куда ушел? Почему она продолжала цепляться за свою идею – супружеская любовь в спальне?

– Это на самом деле довольно правдоподобно, – продолжала она. – Но невыносимо скучно.

– Я считал, что правдоподобие и историческая достоверность – предметы нашей особой гордости.

– Знаешь, искренне хочу, чтобы все твои зубы остались при тебе…

Он вовсе не собирался ссориться с ней. Ведь их история – не более чем вымысел. Все персонажи «Спальни моей госпожи» были сытыми, отличались чудесным цветом лица и безупречной опрятностью. Дела в прошлом веке обстояли, мягко говоря, несколько иначе…

Но он не хотел грешить против истины. Лидгейт явно не большой любитель секса, в этом Алек был уверен. Бог знает, как внести в эту сцену хотя бы элемент эротики…

– А чем занимается Лидгейт все остальное время в этой серии? – Алек заглянул в текст. – Сидит в библиотеке. Что он там делает?

– Просто есть готовая декорация, – поспешила на помощь Дженни.

– Предположим, но ведь не от вида государственных бумаг он возбудился? – так могло случиться с Дереком, молодым адвокатом, но никак не с герцогом.

– А мне-то казалось, что всеми государственными делами занимаюсь я, – сказала Карен.

– Но на любом документе требуется его подпись, – объяснила Дженни.

Алек прижал пальцы ко лбу, пытаясь представить себе сцену целиком. Лидгейт за столом. Аккуратные стопки бумаг, записочки от Амелии и секретарей, указывающие, что слегка изменить и где подписать.

Что он при виде всего этого чувствует? Нетерпение. Обиду. Злость. Он отнял руки от лица.

– Возможно, я тебя просто ненавижу, – сказал он Карен, но вместо взволнованной актрисы перед глазами стояла Амелия – холодная, невозмутимая. – За то, что ты умнее. За то, что тебе нет до меня дела. Ненавижу потому, что нуждаюсь в тебе.

Кажется, Дженни сделала какое-то движение – вздрогнула, может быть, но Алек глядел не на нее. Его интересовала лишь Амелия. Теперь Карен была уже в образе.

– Вот как стыкуются эти два эпизода, – Алек понял, что, наконец, нашел то, что искал. – Я в библиотеке. Мною все сильнее овладевает мысль о том, как мучительно быть мужем такой совершенной, такой великолепной женщины. И я хочу тебя унизить, растоптать… Лучшего места, чем супружеское ложе, не найти. Ни ребенок, ни похоть тут ни при чем. Я хочу продемонстрировать силу. Власть. Знаешь, как в детстве: «Вот этого-то ты не можешь».

Алек повернулся к Дженни. Она побелела. Ее зрачки расширились, взгляд остановился.

Что случилось? Он же рассуждал лишь о своем герое. Это не имело к ней отношения.

О Боже! Ведь его герой имеет к ней самое прямое отношение, потому что прототипом Лидгейта послужил Брайан. Об этом он не подумал.

Алек вспомнил, когда его впервые озарила эта мысль. Попрощавшись с Дженни, он спускался на больничном лифте и размышлял о Брайане, сидевшем на подоконнике – как неловко тот чувствовал себя при виде страданий Дженни, как все это было не по нему. Брайан был ему несимпатичен и не вызывал уважения. И вдруг, где-то между четвертым и третьим этажами, он с удивлением обнаружил, что думает и о Лидгейте…

Вплоть до сегодняшнего дня он не был уверен, ведает ли Дженни, что творит. Сейчас все встало на свои места.

«Я ненавижу тебя за то, что ты умнее». Нелегко же ей было это слышать.

Но ведь дело обстояло именно так. Дженни талантливее, больше зарабатывала, и Брайан всецело от нее зависел. Это оскорбительно. Ни одному мужчине такое не понравится.

Почему сильные, умные, энергичные и образованные женщины влюбляются в мужчин, которые явно их недостойны?

И в девяти случаях из десяти расплачиваются за это в постели.

Но Алек не мог обсуждать Брайана, тем более при Карен. Он начал осторожно.

– Надо все время помнить о том, что Лидгейт не слишком-то сексуален.

Знала ли Дженни, что и Брайан таков? Разумеется.

– Да, как все холодные и чванливые люди. – Она пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Нет, она ни о чем не подозревала.

И не удивительно, что сцена выглядела столь расплывчато. Дженни не хотела глядеть в лицо правде о себе и о человеке, с которым, как она думала, ей предстоит прожить жизнь.

«Твоя интимная жизнь из рук вон плоха, правда? А он убедил тебя, что в этом только твоя вина».

Говорил ли ей подобное Брайан, или, по крайней мере, поддерживал ее уверенность в том, что она недостаточно соблазнительна, не очень женственна?

Неужели ей ни разу не пришло в голову обвинить его?

Брайан явно не был голубым. Алек в этом не сомневался. Когда долго работаешь в мыльных сериалах, где все строится на сексе, быстро учишься определять сексуальную ориентацию других. Но Брайана люди вообще физически не привлекали. Он был какой-то призрачный. О нем нельзя было сказать, что он сексуален, скорее наоборот. Если пользоваться языком Дженни, у него вовсе отсутствовал пол.

Вот и Дженни он заставил чувствовать ощутить себя бесполой. Но она была женщиной, и не из воздуха сотканной. Она была земная, тянула к себе как магнит, состоящий из железа, никеля и кобальта. Вокруг нее существовало мощное магнитное поле, притягивающее все и вся. Ее мысль работала быстрее молнии, а мускулы рук были гладкими, как бильярдный кий.

Алек вдруг ощутил необычайную легкость – и в мыслях, и во всем теле. Да, Дженни не какой-нибудь сорванец, залезший на дерево. Она женщина. И к этой женщине его влечет. «Позволь, я научу тебя». Это была невероятная идея, но он уже ничего не мог с собой поделать. «Твои движения станут грациозными, а походка – летящей. Ты веришь в силу своего ума, так поверь же и в силу своего тела» . Он видел пленки со страстными любовными сценами между Джорджианной и Перегрином. А ведь их написала она! Дженни способна была выдумать страсть.

Теперь ей нужно было научиться этому в жизни.

Через два дня были переписаны обе сцены – 1В и 4В. В первой сцене Амелия находилась в библиотеке вместе с Лидгейтом, и Алек мог легко воплотить свои идеи. Дженни, наконец, вполне поняла, что пишет. Лидгейта раздражали груды документов, а заодно и Амелия. Она же пребывала в расстройстве и отчаянье. Она была в западне – в браке с человеком, которого не могла уважать, и который ненавидел ее. Но в отличие от современной женщины она при всем желании не смогла бы освободиться. Он распоряжался всеми ее деньгами, а дело об их разводе рассматривалось бы в Парламенте.

Эпизод 4В стал совсем коротким и гораздо более зловещим. Амелия в ночной сорочке перед зеркалом расчесывает волосы. Видя входящего Лидгейта, она встает и стискивает в руке щетку так, будто это грозное оружие. Лидгейт протягивает руку: «Вашу щетку, мадам». Заканчивается сцена крупным планом – Амелия безмолвно кладет щетку на ладонь Лидгейта.

В течение следующих двух недель в рукопись было внесено множество изменений. Зрителям мыльных сериалов, возможно, любопытно увидеть в щетке для волос фаллический символ, но это вряд ли захватит их надолго. Тем более что из сцены с участием Амелии и леди Варлей совершенно ясно следует, сколь важна для Лидгейта необходимость иметь наследника. Леди Варлей воспитала Амелию и искренне любила ее. «Ты должна пережить это, дитя мое. Должна», – говорила она со сведенным болью лицом и влажными глазами.

Алек не старался сделать Лидгейта более приятным. Новый образ рушил все стереотипы, созданные прежними ролями Алека – всю эту дребедень с комплексами вины и неуверенностью в себе, хотя именно такие герои безумно нравились зрителю. Сейчас он был олицетворением холодной, давящей мощи. Такими, наверное, видят современные женщины в страшных снах мужчин, облеченных властью. Они позволяют женщине зайти далеко, а затем захлопывают дверцу клетки, и бедняжке нет пути ни вперед, ни назад. И никто не будет выслушивать ее жалобы, никто ей не поверит, она лишена и средств, и прав…

Это была сильная идея.

Первый эпизод прошел на экранах через две недели после того, как Алек получил текст, через неделю после того, как был отснят. В большинстве мыльных опер эпизод снимался за три недели до эфира. А у «Спальни моей госпожи» перерыв между съемкой и эфиром равнялся неделе. Алек опасался катастрофы – а вдруг какая-нибудь зараза скосит в одночасье весь состав? Но Дженни считала, что таким образом общение между съемочной группой и аудиторией становится более живым и непосредственным.

Зрителей сразу же захватила эта история. Рэйтинг шоу моментально подскочил, а почта Карен увеличилась втрое. Бедняжка Амелия попала в клетку, и надежды на счастье не было – вместо этого она должна найти прибежище в исполнении долга и спокойном достоинстве. Зрители обожали ее.

Почта Алека изумляла его – женщины описывали свои фантазии о встречах с ним.

Совершенно другие люди, нежели прежде, теперь останавливали его на улицах – странные дамы в кожаных куртках с собачьими воротниками или же в строгих деловых костюмах, напоминающих тюремную униформу. Этим женщинам необходима была ярость Лидгейта, они жаждали его холодности…

Поклонницы пугали Алека. Он даже хотел изменить стиль игры, смягчить нрав Лидгейта, но не находил этому разумных оправданий. Он восставал против изнасилования Дереком Джинджер, так как считал это противоречащим логике характера героя. Кроме того, он сильно сомневался в том, что это по душе героине. Но все действия Лидгейта были вполне в его духе, и для Амелии такое поведение должно быть неприятно.