Текст книги "Лепестки на воде"

Кэтлин Вудивисс
Лепестки на воде

Глава 1

Ньюпорт-Ньюс, Виргиния 25 апреля 1747 года

«Гордость Лондона» терлась о причал, медленно раскачиваясь на канатах под налетающими порывами норд-оста. Над самыми верхушками мачт сгущались беспорядочные нагромождения зловещих туч, предвещая шторм. Чайки сновали среди корабельных снастей; их пронзительные крики смешались со звоном цепей, когда две вереницы истощенных, оборванных каторжников, пошатываясь, выбрались из люка и в унисон зашаркали по вытертому настилу палубы. Мужчин, с трудом передвигающихся в ножных кандалах и связанных друг с другом цепями длиной не более фута, выстроили в шеренгу, чтобы показать боцману. Женщин, закованных в кандалы по отдельности, отогнали к рубке и велели ждать.

Матрос на корме прекратил работу, бросил осторожный взгляд в сторону шканцев и, убедившись в отсутствии капитана Фитча и его безобразной жены, поспешно убрал ведро и швабру и вперевалку зашагал по палубе. Одетые в лохмотья женщины встретили его плотоядную усмешку и нахальные манеры озлобленными, горькими взглядами. Единственным исключением стала темноглазая распутница с волосами цвета воронова крыла, угодившая на каторгу за изымание кошельков у мужчин, с которыми спала, и нанесение им при этом серьезных ранений. Только она ответила моряку многообещающей улыбкой.

– Вот уже неделю не видывала поблизости ирландцев, мистер Поттс, – хрипло проговорила она, торжествующе взглянув на своих хмурых товарок. – Неужто эту соплячку бросили в трюм? И поделом – незачем было бить меня по носу!

Тощая молодая женщина с жидким пучком каштановых волос протолкалась сквозь толпу и обратилась к блуднице с резкой отповедью:

– Можешь болтать своим лживым языком что угодно, Морриса Хэтчер, – все мы знаем – ты получила от миледи не больше, чем заслужила. За то, как ты пихнула ее локтем в бок, едва она отвернулась, тебя следовало бы приковать к общей цепи! Если бы твой ухажер, – она с пренебрежением и отвращением указала на Поттса, – не вступился за тебя перед миссис Фитч, миледи расквиталась бы с тобой.

Уперев мясистые руки в бока, Поттс уставился на исхудалую, неказистую каторжницу.

– А ты, Энни Карвер, не молола бы языком попусту, а надувала бы паруса. Тогда мы бы запросто удрали от этого шторма!

Донесшееся из люка лязганье цепей отвлекло матроса. Его поросячьи глазки злорадно блеснули.

– Чтоб мне провалиться! К нам пожаловала сама миледи! – Ухмыльнувшись, он враскачку направился к люку и присел, вглядываясь в темное отверстие. – Эй, болотная жаба! Неужто выползла на свет Божий?

Шимейн О'Хирн вскинула блестящие зеленые глаза, оглядывая массивную фигуру, заслонившую выход. За дерзкую попытку защититься от портовой шлюхи она поплатилась четырехдневным заключением в промозглом карцере в глубине трюма на носу корабля. Ей пришлось бороться с крысами и тараканами за каждую корку хлеба, которую ей швыряли. Если бы ее силы не иссякли, она взлетела бы по трапу и впилась бы в гнусную рожу матроса обломанными ногтями, но сейчас ее единственной защитой оставалась едкая ирония:

– Какой еще несчастной, кроме меня, вы устроили бы столь пышную встречу, мистер Поттс? Уверена, это вы убедили миссис Фитч приберечь для меня покои в трюме.

Поттс испустил преувеличенно недовольный вздох:

– Опять оскорбляешь меня, Шимейн.

Коренастый мужчина подошел сзади и с силой ущипнул Шимейн за руку – уже во второй раз с тех пор, как развязал ее. Злобой он не уступал Поттсу и не нуждался в приглашении, чтобы выместить ее на беззащитной жертве.

– Помни о манерах, гордячка!

– Непременно, Фредди, – процедила Шимейн сквозь зубы, отдергивая руку от его толстых пальцев, – начну помнить с того же дня, как ты узнаешь, что такое манеры.

Грубый голос Поттса эхом отдался в люке:

– Вылезай-ка наверх, Шимейн, да поживее, а не то еще разок проучу тебя!

Девушка усмехнулась, увидев, как быстро улетучилось самообладание матроса.

– Если капитан Фитч намерен сегодня продать меня, он будет недоволен твоим рукоприкладством.

– Капитан может говорить что угодно, – возразил Поттс, с самодовольной ухмылкой наблюдая, как девушка пытается выбраться из люка с тяжелыми железными кандалами и цепями, – на всем известно, что последнее слово останется за его половиной.

С тех пор как закованную в цепи Шимейн доставили на борт судна, она пребывала в твердом убеждении: на земле не сыщешь места, более напоминающего преисподнюю, чем английская галера, плавучая тюрьма, направляющаяся в одну из колоний. И, разумеется, этому убеждению никто не способствовал так, как Гертруда Тернбулл Фитч, супруга капитана судна и единственный отпрыск Хораса Тернбулла, полноправного владельца «Гордости Лондона» и небольшого флота торговых судов.

Вспомнив о Гертруде Фитч, Шимейн остановилась, чтобы поправить самодельную косынку на голове. Во время нескольких появлений Шимейн на палубе ее огненно-рыжие пряди неизменно распаляли гнев Гертруды: мегера принималась поносить всех ирландцев без разбору, считая их непроходимыми тупицами, а саму Шимейн презрительно именовать грязной жабой – кличкой, которой многие англичане без стеснения награждали ирландцев.

– Ну, чего ты там копаешься? – рявкнул Поттс. Его поросячьи глазки вновь заблестели, выдавая склонность к жестокости, которую он с усердием выказывал, как только появлялся малейший повод.

– Иду, иду, – пробормотала Шимейн, выбираясь из люка. Все несправедливости, которые ей пришлось вытерпеть за три месяца плавания, пронеслись в ее голове горьким воспоминанием, вновь воспламенив раздражение – Шимейн с трудом поборола желание плюнуть в одутловатое лицо обидчика. Но с тех пор как ее арестовали в Лондоне, она познала на собственном горьком опыте: хладнокровие и послушание – единственные качества, благодаря которым заключенный может надеяться выжить в английской тюрьме, наземной или плавучей.

Не желая показывать, что ее силы иссякают, Шимейн ухитрялась с достоинством переставлять обремененные кандалами конечности. Порыв промозглого ветра налетел на нее, и она слегка расставила босые ноги, чтобы сохранить равновесие, и с упрямой решимостью выпрямила спину. В последнее время свежий воздух стал для нее непозволительной роскошью, и потому она подняла голову, медленно впитывая солоноватый запах прибрежных вод.

Поттс прищурился, заметив позу девушки: он счел ее чересчур вызывающей.

– Опять задираешь нос? Точно какая-нибудь высокородная шлюха при дворе. – Указав пальцем на изорванную одежду Шимейн, он загоготал: – При дворе нищих у монастыря кармелитов!

Шимейн знала, как плачевно она выглядит в перепачканных обносках и железных браслетах. Некогда ее зеленая бархатная амазонка вызывала завистливые взгляды избалованных дочерей богатых аристократов (тех самых, что безутешно оплакивали ее помолвку с самым привлекательным богатым холостяком Лондона). Ее нынешний вид стал бы причиной злорадного смеха тех же девиц.

Шимейн горестно вздохнула. Знакомая до ареста только с беззаботной, легкой жизнью, она растерялась, безо всяких причин брошенная в грязную тюрьму, где отверженные встречали ненависть, насилие и безысходность.

– Благородной леди и вправду весьма неудобно пускаться в плавание без горничных и портних. – В ее тоне сквозила ирония. – Слугам, с которыми я имела дело в последнее время, недоставало представления об истинной преданности и долге.

Так и не сумев определить, где в словах Шимейн скрыто оскорбление, Поттс тем не менее исполнился подозрений. Правильная, вежливая речь Шимейн вызывала у матроса смутное чувство неловкости за собственный язык, особенно потому, что он еще в ранней юности сбежал из дома, где мать-вдова всеми силами оберегала его от пагубного влияния уличных беспризорников.

Стиснув массивным кулаком цепь, свисающую между закованными в браслеты запястьями Шимейн, Поттс резко рванул ее к себе. Широкое, заросшее щетиной лицо мучителя и красный, циклопический глаз оказались совсем рядом. Но даже после стольких мытарств девушка наотрез отказалась дать матросу то, о чем он мечтал, – неоспоримое чувство превосходства.

– Слушай, ты, ирландская сука! – прохрипел он, дергая цепь. – Думаешь, ты выше и лучше меня, да? Думаешь, тебе есть чем гордиться? Ошибаешься, жаба! Ты недостойна даже слизывать плевки с моих башмаков!

Шимейн чуть не задохнулась от зловонного дыхания матроса и невольно поморщилась, когда железные браслеты впились в запястья. Впервые увидев Джейкоба Поттса, она тут же испытала непреодолимое отвращение к этому человеку. По приказу капитана женское помещение оставалось запретным для всех, кроме избранных членов экипажа, но Поттс пренебрег этим приказом и с надменностью султана в собственном гареме, расхаживал возле их камеры, соблазняя самых миловидных краденой едой, свежей дождевой водой и другими необходимыми вещами – до тех пор, пока в отчаянии некоторые не соглашались уступить его домогательствам. Их позор и унижение разделяли соседки по камере – все до единой понимали, к чему мерзавец принуждает своих жертв. А тем, кто в омерзении отворачивался, Поттс громко и доходчиво объяснял свои требования, не стесняясь в выборе выражений и заставляя краснеть самых невинных.

Вскоре нелегальные визиты Поттса узницы стали встречать гробовым молчанием и поочередно отвергли его – все, кроме Моррисы Хэтчер, которая неизменно соглашалась на его гнусные предложения. Но, исполняя желания матроса, эта блудница преследовала свои корыстные цели, опутывая его словно паутиной до тех пор, пока они не поменялись ролями. Внезапно оказалось, что это Поттс исполняет приказы Моррисы и спешит удовлетворить каждую ее прихоть.

Отбросив осторожность, Шимейн рискнула нанести коварный удар:

– Если бы только миссис Фитч узнала, что ты получаешь в награду за ложь обо мне!

Поттс вскипел: девчонка угрожает ему!

– Ты не посмеешь ей сказать, гадина! Иначе тебе не поздоровится!

Взмахнув бурой от загара рукой, Поттс поймал Шимейн за плечо, она неуклюже пошатнулась в кандалах. Ему никак не удавалось отомстить ей. Он жаждал увидеть, как эта девчонка съежится перед ним в беспредельном ужасе. Со злорадной гримасой он наступил на цепь, соединяющую кандалы на ногах Шимейн, и сбил ее с ног.

Вопль негодования и боли сорвался с губ Шимейн, навзничь опрокинувшейся на доски палубы. Пришвартованный корабль лишь слабо покачивался у причала, но ошеломленной и измученной Шимейн казалось, что поскрипывающие доски разъезжаются в стороны под порывами ветра, а от пробегающих под днищем корабля волн палуба словно оживает. Бросив опасливый взгляд вверх, туда, где на головокружительной высоте на фоне зловещих предштормовых туч покачивались мачты, Шимейн передернулась, чувствуя, как ее вот-вот стошнит. Она перевернулась на живот и прижалась влажным лбом к сгибу руки, ожидая, когда утихнет дурнота.

Боцман заканчивал осмотр каторжников-мужчин и стал свидетелем этого происшествия. Схватив трость, он с сердитой гримасой подошел к Шимейн.

– А ну оставь девчонку в покое, Поттс!

– Что такого я сделал, мистер Харпер? – запротестовал Поттс. – Я лишь защищался, иначе эта мегера вцепилась бы мне в горло!

Джеймс Харпер громко и презрительно фыркнул:

– Еще что выдумаешь, Поттс? Скажи еще, что солнце восходит на западе!

– У меня есть свидетели! – стремясь заручиться поддержкой, Поттс оглянулся на Моррису.

– Хватит! Больше не желаю слушать вранье ни от тебя, ни от твоих подхалимов! – прервал Харпер, подчеркнув свои слова угрожающим взмахом трости. Эту трость, символ своей власти, он не раз пускал в ход, чтобы проучить болванов и лентяев. – И запомни раз и навсегда, палубная швабра: твои выходки мне осточертели! Если сегодня капитану не удастся выгодно продать девчонку, ты у меня отведаешь палки. А теперь помоги ей встать, черт бы тебя побрал, да поосторожнее, а не то поплатишься собственной шкурой.

Широкие ладони скользнули по телу Шимейн, сдавив ее упругую грудь прежде, чем она успела прийти в себя. С негодующим возгласом, совершенно неподобающим леди, она перекатилась по палубе и резко дернула босой ногой: нанесенный вслепую удар пришелся точно по мужскому достоинству Поттса. Он заорал от боли и тяжело свалился на палубу. Шимейн вскочила и с удовлетворением наблюдала, как ее враг корчится в агонии.

Благоразумие подсказало Шимейн поскорее скрыться из виду, оказаться вне досягаемости этого мужлана, и она не упустила шанс, заметив, как женщины торопливо машут руками, зовя ее к себе. Проворно проскользнув в середину толпы, она устроилась на крышке люка, а пленницы сомкнули вокруг нее ряды, пряча беглянку. Подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, Шимейн попыталась сделаться как можно незаметнее.

Шатаясь, Поттс поднялся и дико озирался, поглощенный мстительным желанием найти обидчицу и излить на нее гнев. Подобно раненому быку, готовому ринуться в атаку, он мотал головой и вращал глазами. Между потрепанными подолами юбок он разглядел длинную рыжую прядь волос, трепещущую на ветру, как флаг. Ухмыльнувшись и обнажив гнилые черные зубы, Поттс издал звериный рык и рванулся к Шимейн.

– Поттс! – во всю мочь легких рявкнул Джеймс Харпер и сделал несколько шагов по палубе, всерьез вознамерившись привести в исполнение угрозу и проучить безмозглого олуха. – Попробуй только пальцем ее тронуть, и я разукрашу тебя так, что на твоей спине живого места не останется! Это я тебе твердо обещаю!

Крик боцмана стал приветствием капитану Фитчу, который поднимался на шканцы следом за своей супругой. Пока юнга дул в свисток, подавая сигнал «Капитан на палубе!», Эверетт Фитч помедлил у перил, наблюдая за неудачной атакой Поттса. Затем капитан поискал глазами существо, вызвавшее ярость матроса, и заметил юную красавицу, однажды упрекнувшую его в том, что и она, и другие узницы вынуждены терпеть домогательства одного из матросов. Ей с успехом удалось в тот день привлечь внимание Фитча, но в пылу борьбы за свои человеческие права она невольно воспламенила в нем похоть. С тех пор капитана сжигало нестерпимое желание изведать все прелести, которые Шимейн О'Хирн могла предложить мужчине. Если бы не выносливость Гертруды и не ее луженый желудок, неизменно выдерживающий щедрые дозы настойки опиума, которые Фитч тайком подмешивал в ее вино, эта девчонка наверняка дорого поплатилась бы за вызванную в нем страсть. Неудачи только распалили капитана, и он пообещал себе по прибытии в порт наконец-то завладеть предметом своего вожделения, укрывшись где-нибудь подальше от властной супруги. Боясь разоблачения, капитан не препятствовал наказаниям, которые налагала на Шимейн его жена, и протестовал, только когда они угрожали жизни его избранницы. Сейчас после вмешательства Харпера Фитч счел своим долгом лично припугнуть непокорного матроса.

– А если мерзавец не послушается, в кандалы его! – громогласно приказал Фитч и тут же понизил голос до зловещего шепота: – Если же это ничтожество попортило шкуру девчонке, он поплатится за каждую ее царапину.

Суровое предупреждение дошло до матроса, проникнув под непрошибаемый череп, и Поттс застыл на месте. Злобно глядя на Шимейн, готовую дать ему отпор, он прошипел:

– Помяни мое слово, болотная жаба: пусть пройдет месяц или год, я отплачу тебе сполна за все унижения, вот увидишь!

Шимейн сохраняла на лице невозмутимое и терпеливое выражение, уверенная, что малейшего подобия гримасы хватит, чтобы лишить ее противника самообладания. На этот раз она спаслась чудом, но понимала: когда она покинет корабль, этот мерзавец с легкостью найдет ее – конечно, если новый хозяин не пожелает ее защитить.

– Поттс! – гаркнул Джеймс Харпер.

Поттс повернулся к боцману, даже не пытаясь изобразить почтительность.

– Ну чего вам еще, мистер Харпер?

Ворчливый тон матроса мгновенно воспламенил гнев Харпера.

– Будь моя воля, повесил бы тебя на рее! – Харпер взмахнул тростью. – Ступай вниз, никчемный пьянчуга! Можешь считать, что добился своего: три дня будешь драить цепи!

– Как же так, мистер Харпер? – мгновенно присмирел Поттс, укоризненно качая головой. – Мы в порту, мне положен отпуск, и в штанах у меня так зудит, что я не прочь поскорее отыскать парочку девчонок, чтобы как следует почесаться!

– Следующие пять дней ты не сойдешь с корабля и не отойдешь от цепей! – перебил Харпер, с трудом сдерживая ярость. – Ну что, Поттс, может, еще пожалуешься?

Поросячьи глазки враждебно прищурились, но матрос понял, что выбора нет: оставалось либо подчиниться приказу, либо вытерпеть еще несколько дней ареста.

– Нет-нет, что вы, мистер Харпер!

– Вот и хорошо! Тогда ступай к цепям. – Мрачно ухмыляясь, Джеймс Харпер некоторое время смотрел вслед здоровяку матросу, а затем подал другому знак запереть Поттса в носовом отсеке трюма. Тут же позабыв о случившемся, Харпер подозвал помощника и занялся неотложными делами.

– Все каторжники пересчитаны, сэр. – Молодой помощник подал боцману список и добавил так, что его услышал один Харпер: – За вычетом тридцати умерших в пути.

– Таких потерь у «Гордости Лондона» еще не бывало, мистер Блейк, – пробормотал Харпер.

– Да, сэр. Я-то помню, как вы упрашивали капитана запретить его жене урезать порции заключенным во время плавания и что из этого вышло. Эти бедняги не выдержали бы даже еще одной недели плавания, а вырученных за них денег вряд ли хватит даже на то, чтобы расплатиться с командой, не говоря уж о прибыли.

Харпер сжал зубы, вспоминая, сколько раз ему приходилось выбрасывать за борт трупы умерших каторжников – а все потому, что Хорас Тернбулл остался недоволен прибылью предыдущих плаваний «Гордости» и настоял, чтобы его дочь сопровождала капитана Фитча, своего мужа, и следила за тем, как ведутся дела на корабле. Предоставив Гертруде полное право изучать корабельные гроссбухи, старый судовладелец разрешил ей и сокращать все расходы, которые она сочтет излишними, – последнее решение возымело страшные последствия.

– Предоставляя дочери свободу действий, мистер Тернбулл и помыслить не мог, что потеряет в этом плавании больше, чем за все пять лет, пока мы возим каторжников в колонии. В стремлении сберечь для отца несколько шиллингов миссис Фитч ухитрилась уничтожить не меньше четверти заключенных. При этом барыш старика сократится на несколько сотен фунтов.

– Если мистер Тернбулл подозревал, что среди нас есть вор, – угрюмо пробормотал Роджер Блейк, – то после этого плавания он утвердится в своих подозрениях.

– И, несомненно, отправит свою драгоценную дочь в очередное плавание – присматривать за нами. – Харпер нахмурился, предвидя столь мрачную перспективу.

– Значит, мистер Тернбулл прав, сэр? Среди нас и впрямь есть вор?

Джеймс Харпер испустил тяжкий вздох.

– Как бы там ни было, мистер Блейк, я предпочитаю держать подозрения при себе. – Пожав плечами, он добавил: – Но если бы я разоблачил виновного, ни за что не выдал бы его миссис Фитч. Она не скрывает, что подозревает в воровстве каждого из нас.

– Да, это уж точно, сэр, – с жаром подтвердил Роджер Блейк.

Миссис Фитч обладала талантом унижать и подозревать даже самых честных матросов. Ее критики не удавалось избежать даже капитану. Эта особа охотно выслушивала нашептывания мерзавца Джейкоба Поттса, несмотря на то что его презирала вся небольшая компания офицеров и добрая половина товарищей по команде.

Бросив быстрый взгляд в сторону мостика, Роджер Блейк подумал, что застанет супружескую пару в разгар очередной перепалки, и невесело улыбнулся, убедившись, что это так. Судя по всему, миссис Фитч не собиралась уступать, пока не добьется своего. Благодаря судьбу за то, что сам не обременен зубастой морской косаткой в качестве жены, Роджер вернулся к своим обязанностям.

Услышав, что Поттс будет наказан, Шимейн вздохнула с облегчением, но ее радость длилась недолго – вскоре ее слуха достигли шепотки женщин. Их испуганные замечания и страшные догадки о тяготах, ждущих их у новых хозяев, усиливали тоскливое предчувствие Шимейн. Несмотря на все напасти, которые она вынесла с тех пор, как покинула Англию, Шимейн подбадривала себя призрачной надеждой на то, что каким-то чудом ее родители или даже жених узнают о ее печальной участи, разыщут и спасут ее. Но время шло, спасители не появлялись, а теперь всего несколько минут отделяло девушку от унизительного события – продажи в рабство.

Шимейн просунула тонкие пальцы под железный браслет, охватывающий ее запястье, в тщетном усилии хоть ненадолго избавиться от постоянного трения. Она оказалась на корабле по жестокой иронии судьбы и, полной мерой хлебнув английского правосудия, уверовав в то, что она не единственная узница на борту «Гордости», которой несправедливо вынесли приговор. Ее товарищей по несчастью наказали столь же сурово за такие «вопиющие» преступления, как похищение булки или открытое высказывание своих политических взглядов, к чему были особенно склонны молодые горячие ирландцы. Несмотря на несерьезность их преступлений и явную нелепость приговоров, вывозом этих «отбросов общества» за пределы Англии руководили напыщенные мировые судьи в париках, которые вместе с надзирателями объявляли королевское помилование каждому преступнику, который соглашался на изнурительные работы в одной из колоний. По сравнению с другим предложенным выходом этот казался небывало великодушным. Вместо рабства вдали от берегов Англии приговоренным предлагали выбирать между двумя крайними мерами: повешением за более серьезные преступления или в случае незначительных провинностей – возможное изнасилование, убийство или увечье в смрадных подвалах Ньюгейтской тюрьмы, места, где не предпринималось абсолютно никаких попыток разделить узников по их полу, возрасту или виду совершенных преступлений.

Шимейн до сих пор не могла забыть потрясения, которое испытала, когда ее похитил из родительского дома и, как отпетую преступницу, предал суду гнуснейший из мерзавцев, назвавшийся Недом, ловцом воров. За время краткого пребывания в Ньюгейте Шимейн усвоила, как тщетны слезные мольбы и отчаянные обещания щедрой награды любому, кто отправится в Шотландию, к ее отцу, и передаст родителям весть об ее аресте. Нелепо было надеяться, что кто-нибудь поверит в ее обещания там, где ее окружали только закоренелые преступники, ожесточенные тюремщики и их беспомощные жертвы.

Позднее, оказавшись на борту «Гордости Лондона» и воочию убедившись, как страдают другие узники, Шимейн утратила последнюю надежду найти человека, который посочувствует и поможет ей. Она видела, как младенцев отрывали от груди рыдающих матерей – так случилось с Энни Карвер, которая не предвидела, что ее ребенка выхватят у нее из рук и продадут прохожему незнакомцу. Детей постарше с голодными глазами и дорожками от неудержимо льющихся слез на исхудалых грязных личиках просто оставляли на причале, где они смотрели, как их единственных близких, закованных в цепи, уводят по трапу на корабль. Подростков, уличенных в самых незначительных преступлениях, заковывали в цепи вмести с матерыми сутенерами и ворами. Из двоих ребят, оказавшихся на борту «Гордости», не выжил ни один.

Все эти зрелища невыносимо ранили Шимейн, прежде окруженную любовью и заботой. Она даже не подозревала о существовании подобной жестокости до того, как столкнулась с ней лицом к лицу. К заключенным относились, как к назойливым насекомым, существам, вызывающим отвращение, которых следует увезти подальше от Англии, чтобы сделать страну более пригодной для жизни знатных граждан – несомненно, тех самых аристократов, которые наняли сыщика, чтобы схватить Шимейн. По сфабрикованному обвинению ее приговорили к семи годам тюрьмы, чтобы ирландская кровь Шимейн не подпортила безупречную родословную и голубую кровь ее жениха.

В последнее время воспоминания Шимейн о былом блаженстве потускнели и отдалились, словно ей только снилось, как благородный Морис дю Мерсер попросил ее руки. В конце концов, аристократ Морис имел возможность выбирать из множества невест самых знатных кровей, а Шимейн не могла похвастаться безупречным происхождением, будучи единственным отпрыском своенравного ирландского торговца и снисходительной английской леди.

«Дерзкая деревенщина», – шептали графини вслед Шимейн, когда Морис сопровождал ее на прогулках. Однако богатство отца Шимейн удерживало от более язвительных выпадов надменных аристократов, которые с готовностью похвалялись своими высокими титулами, но предпочитали умалчивать о содержимом тощих кошельков. С другой стороны, Морис был не только наследником обширных поместий, огромного состояния и титула своего покойного отца, маркиза Мерлонриджа, Филиппа дю Мерсера, но и внуком Эдит дю Мерсер, дамы внушительного вида, покровительницы рода, знатность которого подкреплялась безупречной репутацией. Однако, с горечью размышляла Шимейн, если подкуп, предложенный ей старухой аристократкой, не был порожден фанатизмом, почему же она оказалась на борту этой плавучей тюрьмы, почему испытала все унижения преступницы, отказавшись расстаться с Морисом и навсегда покинуть Англию? Стоило ей согласиться на условия великосветской дамы, и она наверняка избежала бы столь печального конца.

Слезы затуманили глаза Шимейн, она словно тонула в море горя и отчаяния. Если Эдит дю Мерсер действительно желала, чтобы Шимейн покинула Англию, мечта знатной дамы сбылась. Теперь от дома и родных девушку отделял не только океан: ей предстояло попасть в рабство и вести жизнь, к которой она была не готова. Если она не умрет от отчаяния, то, по всей вероятности, станет жертвой какой-нибудь страшной болезни, которые свирепствуют в колониях, или же, если Поттс разыщет ее, поплатится красотой.

Тонкая рука легла на плечо Шимейн, отвлекая ее от горестных дум. Вздрогнув от неожиданности, она обнаружила, что в лицо ей внимательно смотрит Энни Карвер.

– Разве Поттс не получил по заслугам, миледи? – спросила Энни с робкой улыбкой, пытаясь выяснить причину слез подруги. – Ручаюсь, теперь до того, как мы покинем корабль, ни он, ни Морриса не успеют отомстить нам.

Но Шимейн сомневалась, что сегодня видит Поттса в последний раз.

– Знаешь, Энни, мне было бы гораздо спокойнее, если бы мистер Харпер продержал этого мерзавца под замком до самого возвращения «Гордости» в Англию, – мрачно призналась она. – Морриса знает, как настроить своего дружка против меня, и не успокоится, пока не отплатит мне за все.

Энни согласилась. Прежде чем встретиться лицом к лицу с Шимейн на борту корабля, Морриса успешно вынуждала соседок по камере отдавать ей лучшую и большую долю тех крох, что перепадали несчастным женщинам. Она не сомневалась, что подчинит себе и Шимейн, поскольку наметанным глазом определила: эта девушка привыкла к мирной, беззаботной жизни, такой далекой от существования самой Моррисы. Однако, несмотря на угрозы блудницы, Шимейн твердо стояла на своем, давая Моррисе отпор при каждой попытке унизить себя. В конце концов Шимейн убедила остальных женщин взбунтоваться против выскочки, чем вызвала у той смертельную ненависть.

– Да, ты здорово утерла Моррисе нос. Давненько ей так не доставалось.

– Морриса спит и видит, как бы вонзить нож мне в спину, а еще лучше – поручить эту грязную работу Поттсу. Похоже, ей нравится приказывать, но вину она предпочитает сваливать на других, – убежденно сказала Шимейн.

Энни перевела взгляд за спину Шимейн и поежилась.

– Легка на помине…

Шимейн проследила за взглядом Энни и удрученно вздохнула, увидев, как Морриса направляется к ней, покачивая бедрами.

– Да, вот уж о ком не стоило вспоминать!

Темноглазая блудница самодовольно и жеманно усмехнулась, останавливаясь перед Шимейн.

– Ну что, понравилось тебе сидеть среди канатов, милочка? Сама виновата! Кроме тебя, никто не заслуживает таких покоев.

– А я знаю еще кое-кого. – Энни впилась злобным взглядом в распутницу.

Приподняв губу в циничной ухмылке, Морриса облила тощую женщину щедрой порцией презрения.

– Мне тоже известна одна мегера, которая вечно пресмыкается перед ее светлостью, точно надеется на подачку. Послушай, дорогая, ты напрасно тратишь время на эту болотную жабу. Шимейн нечем делиться.

– Я знаю своих друзей, – невозмутимо отозвалась Энни, – и врагов тоже, и тебя среди моих друзей нет. Сказать по правде, скорее я соглашусь гнить в могиле с болотной жабой, чем увиваться вокруг шлюхи.

Карие глаза Моррисы злобно вспыхнули, она замахнулась, но вдруг настороженно застыла. В нередких потасовках она уже выяснила, что Энни Карвер способна дать отпор любой женщине, даже вдвое превосходящей размерами ее саму, а распухшая губа или синяк под глазом заставят любого покупателя отказаться от рабыни, которая может оказаться неуправляемой. Хотя желание ударить обидчицу было велико, Морриса сдержалась. Раздраженно опустив руку, она пожала плечами, отчего ее едва прикрытые тонкой тканью груди всколыхнулись. Судя по богатству форм, которые Морриса выставляла напоказ, лишения долгого плавания ее почти не коснулись.

– Жаль, что боцман отправил Поттса под арест. Этому ублюдку не по вкусу, когда меня оскорбляют.

Шимейн притворно вздохнула:

– Бедняга Поттс! Если бы он только знал, как ты ненавидишь его, он раздавил бы тебя, как назойливую мошку.

– Он все равно не поверил бы тебе, милочка, – ухмыльнулась Морриса. – Видишь ли, Шимейн, я умею справляться с Поттсом. И потом он еще может пригодиться мне в колонии. Этот болван даже уверял, что не поплывет в Англию, а останется со мной! Ну что, славный подарок я вам припасла?

При этих словах Шимейн передернулась. Смерть будто дохнула ей в лицо. Несмотря на пробегающие по спине мурашки, она сделала вид, что тщательно обдумывает ответ.

– Тогда, пожалуй, мне следует предупредить того, кто купит тебя, что ты или твой приятель способны перерезать ему глотку. Уверена, после этого твой хозяин будет держать тебя в ежовых рукавицах – кому нужны лишние хлопоты? А потом, когда Поттс надоест тебе, ты найдешь себе другого мальчика на побегушках. Похоже, ты хранишь верность одному мужчине до тех пор, пока с него есть что взять.

Надменная ухмылка Моррисы сменилась гримасой бешенства.

– Да когда же ты наконец уймешься, Шимейн? Любая на твоем месте давно бы прикусила язык! Нет, я все-таки вобью в твою тупую башку, кто здесь главный!

Морриса метнулась к Шимейн, скрючив пальцы, как когти, с явным намерением выцарапать ненавистные зеленые глаза, но тут палубу вновь огласил крик боцмана.

– Попробуйте только сцепиться, леди, – пригрозил Джеймс Харпер, – и я велю протащить вас обеих под килем, чтобы охладить ваш пыл!

Глаза Моррисы выдавали неукротимую ярость, но боцман был человеком слова, и угроза с его стороны заставила женщину присмиреть. Разжав пальцы, Морриса гордо встряхнула вороной гривой и удалилась, волоча за собой цепи.