Текст книги "Падший ангел"

– Джекоб! Я собираюсь убить тебя из твоего же пистолета.

Она обнаружила его уже сидящим за обеденным столом с лукавой улыбкой на губах.

– Какие проблемы, Тори? – насмешливо поинтересовался он.

Ее так трясло от злости, что она едва могла говорить. А когда смогла, то закричала в голос:

– Верни мне рясу, Джекоб, и сейчас же!

– Монашеское одеяние для визжащей сварливой девчонки? Нет, не думаю, что оно тебе подойдет. Я вижу, добрым сестрам не слишком удалось укротить тебя.

– Ты чудовище! Ты меня раздевал вчера!

Сумев небрежно пожать плечами, он ответил просто:

– Ну и что? Не в первый и не в последний раз. Я всего лишь старался, чтобы тебе было удобно спать.

– И заодно устроил себе зрелище! Неужели у тебя нет ко мне ни капли уважения, Джекоб? У тебя что, совсем нет стыда?

– Очень мало, – ответил он, посмеиваясь над ее негодованием.

– Как ты посмел сделать такое? – возмущалась она.

– Почему ты придаешь этому такое значение, Тори? Я в свое время менял тебе пеленки. Вообще, я не первый раз вижу голую женщину, еще несколько лет назад у тебя была привычка сбрасывать с себя всю одежду перед тем, как окунуться в реку. Если помнишь, отец много раз шлепал тебя за то.

– Тогда все было иначе. Я была ребенком, а теперь я женщина.

– Я это заметил, – криво усмехнулся он.

– Низкий ты человек! Мне надо бы глаза тебе выцарапать!

– Можешь попробовать, малышка. Можешь попробовать, но вряд ли это тебе удастся.

Прижав к бокам сжатые в кулаки руки, она буквально тряслась от бессильной ярости. Будь проклято его спокойствие! И еще смотрит свысока! Оба они знали, что своей угрозы ей не выполнить. Рядом с Джекобом Тори выглядела истощенной сироткой. Ростом она доходила ему до подбородка и была на семьдесят пять фунтов легче. За годы, пока они вместе росли, Тори потеряла счет своим молитвам, испрашивавшим у Бога такой же рост и размер, чтобы избить его до полусмерти! Сейчас снова настал один из таких моментов!

Делая глубокие вдохи, Тори пыталась вернуть себе хладнокровие. Немного успокоившись, она вдруг поразилась, до чего же легко она потеряла самообладание. Что сказали бы сестры в монастыре, если бы могли видеть ее сейчас? Как была бы поражена и расстроена мать-настоятельница! Какой позор! Тори скривилась при мысли о предстоящей исповеди и о том, какую епитимью наложат на нее за один этот день. Если она не научится укрощать свой язык и характер, ей придется до конца дней своих оставаться простой послушницей!

Заставив себя говорить тихо, она кротко сказала:

– Я сожалею, что раскричалась на тебя, Джекоб, но согласись – нехорошо было с твоей стороны меня раздевать. Ты никогда больше не должен этого делать, даже из самых лучших побуждений, – тут она поймала на себе его пристальный, жесткий взгляд, весьма ее озадачивший. – Соблаговоли вернуть мне мою рясу, я хотела бы сейчас одеться как положено.

– Ты прекрасно выглядишь в том, что на тебе сейчас, – ответил он. – Несколько бесцветно, но лучше, чем было.

– Где моя ряса? – упрямо повторила она.

– Я от нее избавился, – спокойно сообщил он, кладя себе на тарелку мясо с блюда.

– Что ты сделал? – взвизгнула она.

– Не заводись так из-за старой тряпки. Боже мой, Тори, я видал старые седельные одеяла, которые выглядели лучше! Обойдись пока тем, что у тебя есть в шкафу, пока мы не достанем тебе обновки. У тебя там найдутся вполне приличные и приятные платья, так что не устраивай скандала.

– Джекоб, ты не можешь так поступать, – простонала она. – Это дурно! Ты представляешь, скольких часов поста и молитв будет мне стоить твоя выходка?

– В этом доме, Тори, никаких постов не будет, – успокоил он ее и указал на свободный стул. – Садись и поешь, пока все не остыло. А потом посмотрим, что можно сделать с тем беспорядком, который у тебя на голове, где раньше были волосы. Чем они их остригли? Тупым мачете? Твои волосы выглядят, как южный конец направляющегося на север козла!

Ее руки невольно взлетели к покрывающей голову шали, и она, покраснев до корней своих стриженных волос, набожно пробормотала:

– Тщеславие – это грех, Джекоб.

– Какого черта? При чем здесь тщеславие, Тори? Твои волосы были чудом красоты. С каких пор красота стала злом? Разве вечерняя заря – грех? А новорожденный жеребенок? А что сказать о совершенстве летней розы или переливающихся красках радуги?

– Это другое, – пробормотала она, растерянно наморщив лоб.

– Почему другое? Чем твои волосы были грешней? Когда они темными волнами спадали тебе на плечи, или сияющим атласным водопадом стекали по спине, или развевались, когда ты скакала верхом, смотреть на них было одно удовольствие. А это ощущение, когда они скользили сквозь мои пальцы, как шелк! – Его глаза, сверкающие расплавленным золотом, впились в нее. – Ты помнишь, как я любил расчесывать их, когда ты была маленькой? – Голос его звучал мягко и обольстительно, от него у Тори мурашки побежали по ко же. – Я хочу снова расчесывать их тебе. Я хочу пропускать их сквозь пальцы и любоваться сверкающим полночным водопадом, смотреть, как тихо струятся они по твоей груди.

Не в силах вымолвить ни слова, Тори только смотрела на него, широко раскрыв растерянные зеленые глаза. Что с ней происходит? Почему она так реагирует на одни только звуки его голоса? Как это случилось, что глаза его захватили в плен ее глаза, и один лишь взгляд их заставляет все трепетать у нее внутри? Почему вся кожа ее горит, а сердце стучит, как в скачке?

Почувствовав ее смущение, Джейк скрыл улыбку. Прекрасно. Тори начинает реагировать на него как на мужчину, хотя он подозревал, что она сама еще не понимает причину своего смятения, а когда поймет, то, вероятнее всего, расстроится. Наверняка она сначала станет бороться со своим чувством, считая его греховным и запретным. По крайней мере, начало положено, есть первые признаки того, что она неравнодушна к его мужскому обаянию, пока достаточно и этого. Осторожными усилиями, тщательно выбирая подходящие ситуации, он сможет изменить их отношения.

Тори вышла из ванны и стояла, давая воде стекать на полотенце. Было удивительно приятно ощущать, как высыхает кожа в прохладе ночного воздуха, струящегося из окна спальни. День был жарким и утомительным, несмотря на то, что она выспалась. Долгие часы просидела она у материнской постели в ожидании тех редких мгновений, когда Кармен просыпалась в сознании. Тори молилась за нее и болела душой, когда мать вскрикивала от боли.

Снова приезжал доктор и, хотя он все еще остерегался внушать им чрезмерные надежды, казалось, был доволен тем, как протекает болезнь Кармен. Он оставил еще мазей и обезболивающих лекарств и дал несколько дополнительных советов о том, как кормить больную и ухаживать за ней. Теперь Кармен чаще бодрствовала и больше могла пить жидкость, так необходимую людям, пострадавшим от ожогов.

Кармен до сих пор не рассказывали о смерти Роя, но с каждым часом становилось все труднее скрывать от нее это. Скоро они должны будут открыть ей все и Тори молилась только о том, чтобы у матери хватило сил перенести это сокрушительное известие. Положение облегчалось тем, что дома были и она, и Джейк: Кармен в их присутствии успокаивалась и охотнее боролась за жизнь, зная, что они рядом.

Даже теперь, все зная, Тори с трудом верила, что сестры и матери-настоятельницы скрыли от нее состояние матери. Если бы не Джейк, не его властная настойчивость, она до сих пор оставалась бы в монастыре, пребывая в блаженном неведении о трагедии, разразившейся у Бэннеров, и мать до сих пор бы звала ее, не понимая, почему единственная дочь не спешит к ней на помощь. Сотни раз на дню Тори благодарила Бога за упрямство Джейка, Ни за что на свете не согласилась бы она допустить, чтобы мать так страдала, а ее не было бы рядом для утешения и поддержки.

Хотя она старалась примириться со строгими правилами, запрещавшими передачу любых сообщений из внешнего мира к ней в монастырь, но не сделать этого в таких ужасных обстоятельствах, когда ее мать лежала при смерти, казалось просто бесчувственной жестокостью. Как решились они это сделать? Кармен могла умереть, тщетно призывая свою дочь, не зная, что дочь не бросилась к ее постели просто потому, что ничего не знала ни о пожаре, ни об ее увечьях.

Она считала бы, что Тори не любит ее, раз не захотела приехать, и тяжело переживала бы черствость своего единственного ребенка. И Рой умер и был похоронен задолго до того, как Тори узнала о несчастье.

Все это было так нечестно, несправедливо, что каждый раз при мысли об этом Тори не удавалось сдержать поднимавшийся гнев. Она не могла не возмущаться и ежедневно молилась, чтобы Бог дал ей силы простить, чтобы она могла вернуться в монастырь без чувства обиды на сестер. Нельзя было возвращаться с таким негодованием в сердце, а Тори, несмотря на все угрозы Джейка, все еще собиралась туда вернуться, когда мать поправится.

За последние два года монастырь стал ее домом, и она испытывала глубокую нежность к сестрам-монахиням. Она любила тихие часы, безмятежную атмосферу, доброе участие. Покой, который обретала ее душа в молитве, с лихвой возмещал ей часы, проведенные на коленях. Боль в спине и коленках забывалась, когда душу ее наполнял мир. А улыбка девочки-сиротки, одной из тех, кого она помогала учить, стоила всех епитимий и тяжелой работы. Именно это пыталась она объяснить Джейку прошлым летом, но не сумела его убедить. Возможно, теперь, когда они оба дома вместе, она сможет добиться, чтобы он ее понял, но он, казалось, был решительно настроен не пускать ее обратно.

Потянувшись за ночной рубашкой, Тори мельком увидела себя в длинных зеркалах, украшавших передние дверцы гардероба. Было странно наблюдать свое отражение в разных рассеянных по дому зеркалах, потому что в монастыре зеркал не было вовсе. И теперь ей показалось удивительным отражение не только собственного лица, но и всего тела, обнаженного, гладкого, поблескивающего от воды.

Она понимала, что ей надо отвести глаза, но почему-то не могла заставить себя сделать это. Ее даже потянуло поближе. Несколько коротких шажков, и вот она у зеркала, зачарованно вглядывается в него. Улыбка тронула ее губы, когда она посмотрела на свои волосы и вспомнила старания Джейка с ножницами несколько часов назад. Он не разрешил Розе и Анне ему помочь и взялся за дело сам, бурча и чертыхаясь себе под нос. Результат получился совсем неплохой. По крайней мере теперь ее волосы были подстрижены ровно, а не торчали зубцами в разные стороны… Но Боже, какие же они короткие!

Сейчас, вымытые и почти высохшие, они мягкими кудряшками вились вокруг ее головки. Не примятые тяжелой вуалью, они курчавились легкой пушистой массой, как шерстка у толстенького щенка, который был у нее в детстве. Кудри обрамляли нежный овал ее личика, заставляя глаза казаться еще больше и ярче.

Глаза ее невольно скользнули ниже по обнаженному телу, и Тори порозовела от смущения. Прошло много месяцев с тех пор, когда последний раз она разглядывала себя так, как сейчас, и так же, как в тот раз, она почувствовала неловкость и странное возбуждение. Так вот что увидел Джейк, когда раздел ее прошлой ночью. Что подумал он о ее теле теперь, когда она была уже не ребенком, а взрослой женщиной? Не показалась ли ее грудь ему маленькой по сравнению с грудью других женщин, которых он видел? Не были ли ее ноги слишком короткими, а колени слишком грубыми? Не счел ли он некрасивыми ее ступни и толстыми ее щиколотки? Понравилось ли ему вообще, как выглядит ее тело?

О своем теле трудно судить самой, но она попыталась поглядеть на него критически. Она сдвинула брови, увидев, какое оно бледное и худое. Исчез легкий золотистый загар, всегда его покрывавший, ведь столько месяцев прошло с тех пор, когда она последний раз ощущала на нем теплые поцелуи солнца. Хотя бедра ее еще оставались слегка округлыми, а талия такой же тонкой, как раньше, грудь казалась меньше. Она потеряла в весе, ноги и руки стали слишком худыми, а ребра делали верхнюю часть тела просто костистой. Даже лицо жутко осунулось, а темные провалы под скулами и под глазами напоминали череп. Кожа на локтях и коленях огрубела, кисти рук, прежде мягкие и гладкие, стали красными и стертыми.

Руки, двигаясь как будто независимо от ее воли, погладили длинную шею, спустились на грудь и замерли. Словно бы она стояла вне своего тела, снаружи, и смотрела на незнакомку в зеркале, видела, как напряглись у этой женщины темно-розовые соски, когда тонкие пальцы коснулись их. Но не другая женщина, а она сама ощутила, как что-то пробуждается в ней. Интересно, каково это – почувствовать на своем теле руки мужчины. Руки Джекоба, касающиеся ее.

Как во сне, ее руки скользнули по слегка выступающему животу, по округлостям зада и перешли к внутренней мягкой плоти бедер. Она уже вся дрожала, как в лихорадке, представляя себе большие, темные от загара руки Джейка на своей бледной коже. Понравится ли ему бархатистость ее мягкой теплой кожи? Получит ли он удовольствие, прикасаясь к ней? Будет ли ему…

И тут Тори опомнилась. Что это с ней? О чем она думает? Как позволила таким мыслям прийти к ней в голову? Руки ее прижались к щекам, огорченно запылавшим от стыда за свое поведение. Стыд затопил ее отвращением к себе.

В порыве негодования она заставила себя снова поглядеть в зеркало, стараясь более реалистично увидеть все недостатки и пытаясь удостовериться, что ни один мужчина, и особенно Джекоб, не найдет ничего приятного в ее внешности и что это ее ничуть не огорчает.

– Наверное, вот отчего в монастыре не было зеркал, – сурово пробормотала Тори, – чтобы мы не сталкивались лицом к лицу со своим уродством и недостатками. Мы не будем знать, какими бледными и худыми мы стали, а значит, нас это не станет волновать. И вуали должны, наверное, спрятать от других эти ужасные стрижки, чтобы мы не пугались друг друга, встречаясь в коридорах монастыря или случайно замечая безобразное свое отражение в блестящем донышке кастрюли.

– Ты совсем не безобразна, малышка. Звучный знакомый голос, казалось, отразился от стен комнаты, и Тори, круто обернувшись, увидела в дверях своего сводного брата. Испуганно вскрикнув от унижения, она схватила ночную рубашку, загородилась ею, пряча свое тело от его горящих золотых глаз. Джекоб толчком закрыл за собой дверь, и комната вдруг съежилась от его присутствия, стала мала для них двоих.

– У тебя красивое тело, Тори, а прелести лица могут позавидовать ангелы.

Снова обретя дар речи, Тори ахнула:

– Джекоб! Сколько времени ты здесь стоишь? Его жаркий взгляд пробежал по всему ее телу, и лишь после этого он ответил, лениво растягивая слова:

– Достаточно долго.

– Что… чего ты хочешь? – заикаясь, проговорила она, совершенно растерянная от его оценивающего взгляда и ласкающих интонаций голоса.

– Тебя, – прямо ответил он. – Я хочу тебя, Тори, но не раньше, чем ты тоже меня захочешь. И так же сильно.

– Что ты говоришь, Джекоб, не смей, – ахнула она. Ее начала бить дрожь, пальцы тряслись так сильно, что она едва могла удержать рубашку, которой загораживала свое трепещущее тело от его взгляда. – Пожалуйста! Это грех! Ты об этом не должен даже думать!

Темная бровь поднялась, и он мягко ответил:

– Ангел, почему же не должен? Ты же думала. Я смотрел, как ты касалась себя, думая при этом обо мне. Ты думала о том, что почувствуешь, когда мои руки тронут твое тело.

– Нет! – вскрикнула она. – Нет!

– Да, моя маленькая лгунья. На твоем лице было выражение женщины, мечтающей о прикосновении возлюбленного.

– Ты ошибаешься! Как могу я так думать о тебе? Ты же мой брат, Джекоб! Даже случайная такая мысль – страшный грех.

– Но я не брат тебе, Тори. Так что в этом нет ничего плохого. Между нами нет кровного родства. Нет беды и греха в том, что ты меня хочешь или что я хочу тебя. Нас за это молния не поразит насмерть. И души наши не будут приговорены к адским мукам из-за того, что нас влечет друг к другу.

– Но ты же мой брат, – неуверенно проговорила она. – Я всегда думала о тебе как о своем брате! И всегда буду думать только так.

Он медленно покачал головой.

– Напрасно, любовь моя. Отрицай, сколько хочешь, но мы оба знаем, что это не так, и чем скорее ты признаешь это, тем счастливее будешь. Не ешь себя поедом, дорогая, по поводу такого доброго и естественного чувства, как желание мужчины, особенно если этот мужчина – я. Неожиданно он ухмыльнулся:

– И ради всего святого, не приписывай себе воображаемых грехов. Ты и так за последние пять минут наврала столько, что мать-настоятельница переломала бы себе все руки.

Закрыв глаза, она взмолилась:

– Джекоб, пожалуйста! Ты не прав. Сжалься надо мной. Это безумие, я не хочу это обсуждать дальше. Просто оставь меня в покое.

– Ладно, – легко согласился он. Так легко, что она удивленно открыла глаза. Мы поговорим об этом позднее.

– Нет, не поговорим. Я отказываюсь слушать от тебя еще хоть одно подобное слово.

– Мы поговорим позже, – повторил он. – А пока ложись спать, Тори, и пусть тебе приснится сладкий сон обо мне. – Он положил было руку на ручку двери, но вдруг усмехнулся снова и кивнул в сторону зеркала. – Между прочим, может, ты и прикрыла перед, но передо мной все время было восхитительное зрелище со спины. Очень захватывающее, малышка, и очень отвлекающее от раз говоров!

У Тори даже дыхание перехватило. От его прощальных слов ее обожгло острым стыдом. Сердито вскрикнув, она схватила ближайший предмет – им оказалось лежавшее на туалетном столике ручное зеркало – и швырнула в его темноволосую голову. Зеркало разбилось на мелкие осколки с утешительным грохотом, но, увы, попав не в цель, а в торопливо закрывшуюся дверь. До нее донесся издевательский смех, проскрежетавший как терка по ее взвинченным нервам.

Униженная и разъяренная, Тори в бессильном бешенстве смотрела на кучу острых осколков у двери. Горячие слезы бежали по щекам.

– Будь ты проклят, Джекоб Бэннер! – отчаянно воскликнула она. – Погляди, что ты заставил меня наделать! Как будто у меня и так мало проблем. Теперь у меня будет семь лет невезения!

ГЛАВА 4

Тори намеренно игнорировала его. Джейк знал об этом, и какое-то время ситуация его забавляла. Верный признак того, что она им растревожена. Однако по прошествии двух дней веселья у него поубавилось.

Если бы Джейк знал, до какой степени он смутил ее ум и душу, наверняка он чувствовал бы себя гораздо счастливее. Тори совершенно запуталась, и ей не с кем было поделиться, не к кому обратиться за помощью, чтобы разобраться в сумбуре мыслей и чувств. Мать была слишком больна, чтобы обременять ее такими вещами, да и вряд ли Тори сумела бы с ней пооткровенничать.

Она решила на какое-то время выкинуть Джекоба из головы, а это означало по возможности держаться от него подальше. В течение дня, а часто и вечерами, она сидела с матерью, почти не видя его, встречаясь лишь за трапезой. Тогда она только отвечала, если к ней обращались, и отчаянно старалась не поднимать глаз от тарелки. Казалось, каждый раз, когда она осмеливалась на него взглянуть, золотые его глаза отвечали ей понимающим мужским смехом. Большей частью ей удавалось не обращать внимания на его подначки и уколы и побыстрее уединяться в своей комнате или у матери.

Но все-таки они жили в одном доме, и иной раз приходилось на него натыкаться. При этом сердце ее подскакивало к горлу, а пульс начинал стучать, как военный барабан. Первым чувством, охватившим ее тогда, был гнев, и он очень помог ей встретиться с Джекобом на следующее утро, но вскоре отступил перед переполнившими ее более сложными чувствами.

Джекоб хотел ее. Он сказал это без обиняков, ошибки тут быть не могло. Он хотел ее как женщину. Но это было лишь частью ее проблем. Из-за их противостояния Тори, воспринимавшая Джекоба как брата, начала все больше и больше думать о нем как о мужчине. Она вдруг посмотрела на него новыми глазами, вовсе не будучи уверенной, что ей этого хочется. Насколько проще было относиться к нему как к старшему брату, брату, который перевязывал ей маленькой коленки, который учил ее лазать по деревьям и ездить верхом, посадил на первого пони. Даже свои первые шаги она сделала именно к брату.

Думать о нем теперь как о мужчине, встречать его пылающие желанием глаза было невыносимо, в ее голове воцарилась невероятная сумятица. Она этого не хочет! Не хочет – и все! Снова и снова она повторяла себе, что, если не будет обращать на него внимания, все рассеется как дым, пройдет как плохой сон. У нее есть своя жизнь в монастыре. Она довольна ею. Зачем понадобилось Джекобу вернуться домой и все разрушить? Почему, когда он оказывается рядом, у нее перехватывает горло и начинают трястись руки?

Почему всему надо было поменяться? Пожар, смерть, болезнь… и внезапно маленький защищенный мирок Тори вывернулся наизнанку, и она больше ни в чем не уверена. Если бы она могла перевести стрелки часов назад, хотя бы на несколько коротких недель! Если бы Джекоб не превратился прямо у нее на глазах в незнакомца! Ей нужно время, чтобы все обдумать, привести мысли в порядок. Больше всего ей хочется, чтобы к ней вернулся ее брат… ее советчик и учитель… Он и сейчас не прочь учить ее, но совершенно другому. А Тори вовсе не уверена, что хочет о чем-нибудь таком знать.

– Ищешь чего-то, любовь моя? Голова Тори мотнулась вверх и больно ударилась о крышку тяжелого сундука, в котором она старательно шарила. Его звучный низкий смешок так и резанул ей по нервам.

– Ох! Ну тебя, Джекоб! Обязательно нужно подкрадываться?

– По-моему, это ты сама прокралась, Тори. Ты же роешься в моем сундуке и в моей комнате, – добавил он, окинув взглядом полуоткрытые ящики комода и вытащенные из-под кровати коробки. – Нашла что-нибудь интересное, кроме моих кальсон?

Ее лицо заалело, как летняя роза.

– Меня твоя одежда совершенно не интересует. Я ищу свою рясу.

– А-а, жаль-жаль, – поддразнил он ее, криво усмехнувшись. – А я уж было решил, что ты пытаешься выяснить, сплю ли я в ночной рубашке.

– Ты вроде бы собирался чем-то заняться вне дома? – проворчала она, потирая вскочившую на затылке шишку.

– Да вот решил сделать перерыв и на минутку заглянуть к Кармен. Знал бы, что поймаю тебя в своей комнате, пришел бы пораньше.

– Что ж, можешь уйти снова. Вместо ответа он игриво подмигнул ей.

– Ничего, милочка моя, не смущайся. Любопытство – дело естественное. Спросила бы напрямик, и я бы тебе ответил, что сплю нагишом. Тебе совсем не надо было трудиться и перебирать мои вещи. Имеются еще вопросы?

– Да! – прошипела она сквозь зубы, щеки и шея ее пылали огнем. Она стояла перед ним лицом к лицу, со сжатыми кулаками. – Когда ты успел стать такой мерзкой змеей? И, пропади ты пропадом, что ты сделал с моей рясой?

Покачав головой, он снова издевательски ухмыльнулся, и на загорелом до черноты лице его белой молнией сверкнули зубы.

– Тебе ее никогда не найти, любимая. Но за небольшой выкуп я дам тебе вот это. – Он вытащил из кармана рубашки ее четки и стал покачивать у нее перед носом.

Тори потянулась за ними, но он отвел руку в сторону.

– Не-а, сладкая моя. Сначала ты должна заплатить за них.

Подозрение омрачило ее лицо, и она яростно пронзила его взглядом.

– Чем заплатить?

– Поцелуем.

– Поцелуем? – тупо повторила она, сердце ее заколотилось, как бешеное.

– Ага, – фыркнул он, весело глядя на нее. – Только не говори мне, что ты забыла, что такое поцелуй. Сначала надо слегка вытянуть губы, по том…

– Я знаю, что такое поцелуй, Джекоб, – сердито прервала она.

Он просиял с преувеличенным вздохом облегчения.

– Ф-у-у! От души отлегло! А то я уже беспокоился, что они в монастыре своими святыми поучениями совсем тебе голову задурили.

– Ты кощунственное чудовище! – возмутилась она.

– Если я Чудовище, то ты Красавица. Помнишь эту сказку? Kaк там все происходит? Красавица поцеловала Чудовище, как ты поцелуешь меня, если хочешь получить назад свои четки.

Тори старалась не терять самообладания, хотя ноги у нее готовы были подогнуться как ватные. Наконец, поняв, что торговаться он не будет, она кротко проговорила:

– Ты выиграл, Джекоб. Поцелуй – так поцелуй. Один.

Чтобы окончательно не растерять свою и без того шаткую решимость, она быстро потянулась к нему, чтобы по-сестрински чмокнуть в щеку. Но Джейк угадал ее намерение и тут же перехватил инициативу. Прежде чем ее вытянутые губки успели коснуться его щеки, он повернул голову и быстро поймал своими губами ее рот. Его руки обхватили ее и прижали к себе так, что она не могла вырваться.

Ошеломленный крик замер у нее в горле. Какое-то мгновенье Тори пыталась освободиться, но его сильные пальцы сжали ее голову так, что даже не удалось отвернуться. Колени ее превратились в горячее желе, когда его теплый рот стал ласкать ее губы. Ласкать, уговаривать, дразнить, соблазнять так, как она и вообразить себе не могла. Черты его лица расплылись, закружились перед глазами, ресницы тяжело опустились, зато в остальном все ее естество прямо разбушевалось. В желудке как будто акробаты кувыркались, не хватало воздуха, в ушах звенело и стучало. Она смутно поняла, что это отчаянно бьется ее сердце.

Давление его губ раздвинуло ей губы, чуть-чуть, но достаточно, чтобы язык Джекоба скользнул мимо зубов в рот. Его язык прикоснулся к ее языку, и огненная волна прокатилась у нее по телу, пожаром вспыхнула в животе. Она издала слабый стон, дрожь пробежала по спине, когда его зубы стали слегка покусывать ей нижнюю губку, а потом снова завладели губами. Желание вцепилось в нее яростной хваткой, грешное, чудесное желание, которого она никогда не знала, о котором даже не мечтала.

Все плыло у Тори перед глазами. Она отдалась на волю охвативших ее новых странных ощущений. Ноги у нее подломились, дав возможность Джейку притянуть ее к себе еще ближе, и Тори ощутила, как словно растворяется в нем. Даже сквозь все слои их одежды жар его тела опалял ее, раздувая пламя томления.

Джейк чувствовал, как она проникала в него, отдавалась ему, когда он вел ее через испытание первым настоящим поцелуем. Слабые жалобные звуки, которые она издавала, когда его губы притрагивались, играя, к ее губам, чуть не свели его с ума от желания. Первое робкое прикосновение ее языка, первые неловкие движения ее неумелых губ погнали в его жилах кровь со скоростью пожара в сухом лесу. В жизни у него было много женщин, и большинство из них весьма преуспели в искусстве доставлять удовольствие мужчинам. И тем не менее невинные губы Тори давали ему сейчас столько радости и пробудили такое пронзительное желание, какого он никогда раньше не испытывал.

Его захлестнула волна радости, радости обладания ею, и он бережно прижал ее к себе. Она принадлежала ему. Она была его частью, так же, как рассвет принадлежит утру. Иного он не хотел. Она была нужна ему так сильно… вся: сердце, тело, ум.

Очень медленно и осторожно (о, как осторожно!), собрав остатки самообладания, Джейк отвел свои губы, прервав поцелуй со всей возможной нежностью. Как ни хотел он ее, со страстью, поражающей его самого своим накалом, он понимал, что для Тори это все слишком ново. Больше всего, больше своей алчной страсти, он боялся ее испугать и не осмеливался торопить и нажимать. Она была такой юной, такой невинной и настороженной, как необъезженный жеребенок. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть к мысли, что она его хочет, помечтать о нем как о возлюбленном. Ей нужно было время, чтобы начать думать о себе как о женщине, а не монахине. И, как бы больно ему ни было, он постарается дать ей время свыкнуться и смириться со своими пробуждающимися желаниями.

Когда губы Джейка ее покинули и он слегка отодвинулся от нее, Тори возвратилась в реальный мир. Судорожно хватая ртом воздух, заполняя напрягшиеся без него*1 легкие, она ошеломленно уставилась на Джейка, слишком потрясенная, чтобы решить, что именно она чувствует: злость, неудовлетворенность или разочарование (это, пожалуй, больше всего) – или смесь того, и другого, и третьего в сочетании со всевозрастающим ощущением вины.

Это был чудесный поцелуй, похожий на полет падающей звезды в небесах, но теперь, когда он кончился, Тори была растеряна еще больше, чем раньше. Она злилась, что Джекоб обвел ее вокруг пальца, что он осмелился позволить себе такую вольность, вольность, которую она никогда бы ему не разрешила сама. Но со злостью переплелось желание и чувство утраты. Она хотела, чтобы этот изумительный поцелуй длился и длился, чтобы никогда не разжимались твердые руки Джейка, обнимающие ее и его теплые губы на ее губах…

Но теперь, при мысли о том, как охотно откликнулась она на его поцелуй, с какой готовностью подчинилась его воле, Тори возненавидела себя. Как могла она так поступить? Как могла так легко поддаться страсти, этому земному зову его плоти? Неужели все материнские наставления и поучения монахинь можно так легко отбросить? Это дурно, это грех. Ей оставалось всего несколько месяцев до принятия первых обетов, связывающих ее как сестру благодати, и вот как доказала она свою веру, она – будущая невеста Христова.

С отвращением думая о своем и его поведении, Тори отвела свой полный боли взгляд от Джейка.

– Джекоб, ты не должен был так поступать, – проговорила она дрожащим голосом.

Огрубевшие от работы пальцы взяли ее за подбородок и снова повернули ее лицом к лицу.

– Почему же нет, Тори? – спросил он. – Мы оба получили удовольствие. Ты солжешь, если скажешь мне, что это не так.

– Это было неправильно, – сказала она; слезы мучительного раскаяния навернулись ей на глаза и замерцали, как светлячки теплой ночью.

– Потому что ты все еще думаешь обо мне как о своем большом брате?

– Нет, Джекоб. Потому что я собираюсь стать монахиней. Я должна прийти к моим обетам с чистым сердцем, чистая душой и телом.

Боль и гнев сверкнули в его глазах, подбородок окаменел, и он насмешливо поинтересовался:

– А каждое мое прикосновение тебя оскверняет? Не так ли, Виктория? Мои руки и мои губы пачкают тебя?

Одно то, что он назвал ее Викторией, показывало, насколько Джекоб на нее рассердился. Так он называл ее тогда, когда был страшно на нее зол. Она растерянно покачала головой.

– Ты переиначиваешь мои слова, Джекоб. Я со всем не так считаю. Просто для меня это неправильно. Я не должна так поступать.

– Как? Целоваться? Обниматься? – напряженно осведомился он и увидел, как она в подтверждение кивнула.

Он протянул к ней руки и, схватив ее за плечи, затряс так сильно, что у нее зубы застучали.

– Ты – женщина, Виктория. Красивая, желанная женщина из плоти и крови! Будь проклято все! Неужели ты не можешь признаться в этом себе самой? Возможно, лицо у тебя ангельское, но Бог дал тебе тело женщины. Ему предназначено оживать от прикосновения мужчины. Тебе полагается ощущать желание и томление. В этом нет ничего неправильного, так положил Господь Бог. Желание – не грех. Испытывать его хорошо и правильно. Твои груди предназначены вскармливать детей, твои руки – качать их. Твое тело сделано таким образом, чтобы принять мужское, укрыть в себе его семя и носить его детей, а не коптеть в каком-нибудь старом монастыре, пока красота твоя не увянет, а душа не высохнет.