Текст книги "Небеса любви"

Лили судорожно сглотнула.

– Коффи, все еще хуже, чем ты думаешь. Аббат придет сюда, ко мне… Он знает папу, конечно же. Я совершила ужасную ошибку. Сказала, кто я такая, не подумав о последствиях…

Шотландка прикрыла глаза ладонью и скороговоркой прочла молитву Пресвятой Деве, моля заступницу о помощи.

– Папе наверняка обо всем сообщат? – продолжала Лили. – Мне остается только придумать, как смягчить удар.

Коффи хмуро смотрела на свою подопечную.

– Но ты же не станешь усугублять свой грех, вводя в заблуждение самого аббата? Ведь не станете, миледи?

– Коффи, пожалуйста, не зови меня «миледи». Когда ты меня так называешь, я точно знаю, что ты на меня сердишься. Нет, я не собираюсь лгать аббату, но, с другой стороны, ему ведь необязательно знать о Жан-Жаке и его проблемах, верно? И поэтому… В общем, надо придумать какое-то объяснение. Что-нибудь безобидное…

– Ты лишь создашь себе еще больше проблем, если не скажешь правду, – проворчала Коффи. – И тебе это еще аукнется, потому что…

– Глупости! – перебила Лили. – Но знаешь, я вообще ничего не смогу придумать, пока не съем чего-нибудь. Ты не могла бы попросить хозяина гостиницы, чтобы нам сюда прислали ужин и еще немного горячей воды, чтобы я могла помыться? Я ведь не могу принимать аббата замарашкой…

Коффи с удивительным проворством – хотя и пользовалась тростью при ходьбе – шмыгнула за дверь. А Лили, с облегчением вздохнув, принялась снимать с себя одежду. С грустью взглянув на порванный чулок, она утешилась мыслью о том, что погублен был всего лишь ее чулок, а не девичья честь.

– Но отчего же мне все время не везет? – простонала Лили, бросившись на кровать. Ведь она хотела от жизни только одного – простоты. А простоты в ее жизни, увы, не было.

Глава 2

Лили помылась, переоделась и даже успела как следует подкрепиться до приезда в гостиницу Дома Бенетарда; и теперь она, чистая и сытая, почувствовала себя гораздо лучше. На отсутствие аппетита Лили никогда не жаловалась, и поэтому ей приходилось туго, когда ее в качестве наказания сажали на хлеб и воду, – а такое, увы, случалось довольно часто. Согласно представлениям падре Меллита, голодание плоти питало душу, но падре Меллит никогда не производил впечатления человека, которому хоть что-то в жизни нравилось.

Для встречи с аббатом Лили сняла отдельный кабинет, и на хозяина гостиницы произвел немалое впечатление тот факт, что его постоялица принимала самого Дома Бенетарда; судя по всему, жители городка относились к аббату с благоговейным почтением и даже отчасти страхом. Однако Лили, в отличие от местных жителей, не испытывала к аббату какого-то особенного уважения: для нее Дом Бенетард являлся самым обычным священником, – а она по собственному горькому опыту знала, каково иметь дело с такими людьми. И, разумеется, она прекрасно знала: все, что от нее требовалось, – это держать глаза скромно потупленными, соглашаться со всем, что бы священник ни сказал, и изображать раскаяние. А поступать при этом можно так, как тебе нравится.

Усевшись в кресло перед камином, Лили одернула платье, чтобы подол надежно прикрыл лодыжки, и, сложив руки на коленях и опустив глаза, стала ждать аббата; она очень надеялась, что всем своим видом олицетворяла чистоту и невинность. Коффи долго расчесывала ее волосы, после чего собрала их в тугой узел на макушке – именно так, по представлениям няни, приличествовало выглядеть юной леди. Лили же очень хотелось верить, что огненно-рыжий цвет ее волос, который падре Меллит называл «меткой дьявола», не отвратит от нее аббата – для нее было крайне важно произвести на него самое лучшее впечатление. План по спасению Жан-Жака уже дал трещину, и теперь ее задача состояла в том, чтобы не нанести ему – да и самой себе – еще большего вреда.

По окончанию беседы с аббатом у Лили осталось ощущение, что не она принимала у себя Дома Бенетарда, – а наоборот.

Аббат, прибывший все в том же простом черном одеянии, вежливо отказался от предложенных ему фруктов и вина и сел напротив Лили, устремив на нее ясный умиротворяющий взгляд. И ей сразу же стало ясно: этот человек – совсем не падре Меллит. Лили уставилась на деревянный крест на груди аббата, но тут же взгляд ее скользнул к его лицу. Судя по всему, Дому Бенетарду было лет сорок с небольшим – то есть он был довольно молод для священника столь высокого ранга. И все же во взгляде этого человека чувствовалась не только мудрость священника, но и самая обычная – то есть житейская – мудрость.

Лили, осознав это, внезапно поймала себя на том, что ей ужасно захотелось выложить этому человеку всю правду. И это при том, что она прекрасно знала: главная ее задача – защищать и оберегать Жан-Жака.

– Скажи мне, дитя мое, – проговорил аббат своим чрезвычайно приятным и мелодичным голосом, – как ты оказалась в стенах монастыря? Все было так, как сказал месье Ламартин? Ты действительно упала?

Лили кивнула и приготовилась изложить версию, которую придумала, готовясь к аудиенции (при этом ей было ужасно стыдно).

– Да, я упала. Конечно, мне не следовало находиться там, но я не смогла удержаться. Мой отец очень часто говорит о своей любви к аббатству святого Кристофа, так что я не сумела сдержать свое любопытство.

– Любопытство?… – переспросил аббат.

– Ну да, – кивнула Лили. – Я хотела собственными глазами увидеть красоту этого места, но мне, как женщине, такая возможность никогда бы не представилась. – Сказав это, Лили улыбнулась, надеясь, что улыбка у нее вышла вполне ангельская.

– Продолжайте, дитя мое, – кивнул аббат.

– Собственно, мы с компаньонкой проезжали через Монтебон, и я подумала, что не будет особого вреда, если я украдкой посмотрю на монастырь. Поэтому я и забралась на то дерево, что растет сразу за монастырской стеной.

– Понимаю, – сказал Дом Бенетард, сложив ладони «домиком».

– А потом, когда я забралась на стену… В общем, я не удержалась и упала. – Лили умолкла, несколько обескураженная полным отсутствием у Дома Бенетарда какой-либо реакции. Тихонько вздохнув, она продолжала: – Когда же я упала, ваш садовник воспользовался ситуацией. Но если вы готовы забыть этот инцидент, то я тоже о нем забуду. Я уверена, что вы хотели бы избежать скандала. И вам необязательно сажать его в вашу тюрьму, хотя мне думается, что таким людям, как ваш садовник, не место в монастыре. Слишком уж он подвержен искушениям плоти…

Дом Бенетард весело улыбнулся, чем привел Лили в крайнее недоумение, и тихо проговорил:

– Дитя мое, честно вам скажу, что мне бы и в голову не пришло посадить в карцер добрейшего месье Ламартина. И в том, что он подвержен искушению плоти, я сильно сомневаюсь. Однако же… – Улыбка на лице аббата разом поблекла, и он со вздохом добавил: – Однако же факты – вещь упрямая, и они создают проблему.

– Но ведь этому делу необязательно давать ход, – заметила Лили. – Поверьте, я готова обо всем забыть. И, конечно же, я глубоко сожалею о том, что забралась на стену монастыря.

– Разумеется, вам не следовало разглядывать аббатство со стены – тут и обсуждать нечего. Полагаю, вы уже попросили у Господа прощения за этот свой поступок. Однако меня сейчас заботит другое… Ведь я несу за вас ответственность перед вашим отцом, поэтому…

– Я снимаю с вас всякую ответственность! – перебила Лили. – И я не скажу никому ни слова. Поверьте, все будет так, словно вы и не знали, что я побывала на той стене.

– Я понял вас, дитя мое. Но ваше заявление о том, что Паскаль Ламартин напал на вас, не может быть оставлено без внимания.

Лили глубоко пожалела о том, что вообще открыла тогда рот. Выходит, прежние ошибки так ничему ее и не научили…

– Не понимаю, почему нельзя замять это дело, – тихо сказала она.

– Элизабет, вы выдвинули серьезное обвинение против месье Ламартина. Необходимо известить об этом вашего отца, а месье Ламартину – предоставить возможность отстоять свое доброе имя. Кто тут прав, а кто виноват, – о том будет судить ваш отец, это его право. Не вижу иного способа решить подобный вопрос.

– Но разве не вы должны поддерживать в монастыре дисциплину? Ну… наказывать тех, кого надо, а также воспитывать… – пробормотала Лили, хватаясь за соломинку. – А мой отец… Он ведь к монастырским делам отношения не имеет, не так ли?

– Верно, таких полномочий у него нет. Он лишь жертвует средства на монастырские нужды. Но вы должны понимать следующее: хотя месье Ламартин с нами уже два года, я не уполномочен вершить светский суд, а он в монахи не постригался. Вы меня понимаете?

Лили судорожно сглотнула.

– Да, понимаю.

– Вот и хорошо. Тогда вы понимаете, почему решение остается за вашим отцом. И, наверное, будет правильно, если я отправлю одного из наших братьев сопровождать вас вместе с месье Ламартином в Сазерби-Парк.

– Вы… Вы отправляете меня домой в обществе того самого мужчины, который пытался лишить меня девственности?! – изумилась Лили.

– Но ведь с вами поедет один из наших братьев, – напомнил аббат. – Брат Жульен предложил свои услуги. Я вручу ему письмо, в котором изложу происходившие сегодня события.

В камине громко треснуло полено, и из трещины вырвался сноп искр. Лили вздрогнула и уставилась на огонь, с ужасом думая обо всех кошмарных последствиях ее поступка. Тяжко вздохнув, она вновь повернулась к Дому Бенетарду и пробормотала:

– А тот мужчина, месье Ламартин, он ведь… Он ведь наверняка не согласится ехать, потому что мой отец…

– Месье Ламартин уже согласился, – перебил аббат. – А ваш отец, тщательно во всем разобравшись, примет окончательное решение, и всем нам придется подчиниться его воле.

– О каком решении вы говорите? – спросила Лили; она все сильнее нервничала.

– Не мне сообщать вам об этом, дитя мое, – со вздохом ответил аббат. – А вы лучше оставайтесь здесь, пока я не дам вам знать, каким образом будет организовано ваше возвращение в Англию.

Аббат встал, произнес благословение над склоненной головой Лили и тихо вышел, оставив ее в состоянии шока.

Паскаль провел всю ночь в церкви – в молитве и размышлениях, – но его последние часы в аббатстве Святого Кристофа в Монтебоне прошли отнюдь не спокойно. Конечно, для него не стал сюрпризом результат разговора с аббатом; он нервничал скорее из-за того, что не мог понять, отчего Господь послал ему такое испытание и выставил в столь неприглядном свете (это было весьма странное завершение духовных поисков, водивших его по всему свету и, наконец, заставивших осесть в монастыре Святого Кристофа).

Паскаль поднялся, зябко ежась от предрассветного холода, и последний раз он обвел взглядом церковь с высокими сводчатыми потолками, придававшими ей такой нарядный и величественный вид. Каменные лица святых были как живые, а сладковатый запах благовоний, еще витавший в воздухе после всенощной, настраивал на мистический лад.

Невольно вздохнув, Паскаль развернулся и вышел из церкви – вышел из полумрака на свет и уныло поплелся в свою келью, где провел последние два года. Собирать ему было почти нечего – кое-что из одежды, несколько книг и небольшую искусно написанную картину. Этому семейному портрету было уже пять лет; Николас и Джорджия, скорее всего, почти не изменились с тех пор, как он покинул дом, а вот детей – он очень скучал по ним – уже, наверное, не узнать… Чарли, которому недавно исполнилось восемнадцать, наверняка превратился в настоящего мужчину, а Жислен в свои шестнадцать вот-вот сменит косички на замысловатые прически барышни на выданье. Что же касается Уильяма и Кейт, – то они все такие же неугомонные сорванцы… Так что если и было что-то хорошее в том, что его отправляли в Англию, – так это возможность вновь увидеть их всех.

Паскаль бережно завернул портрет в холст и убрал в заплечный мешок, в который уже успел уложить все прочие пожитки. С кожаными ремнями застежки пришлось повозиться, так как они сделались заскорузлыми от того, что ими долго не пользовались.

«Вот и все, – сказал себе Паскаль. – Осталось лишь зайти к Дому Бенетарду…»

Паскаль опустился перед аббатом на колени, и тот благословил его, после чего тихо сказал:

– Все не так уж плохо, сын мой. – Аббат положил руку ему на плечо. – Ты приобрел познания, а наши сады преобразились благодаря твоим трудам. Да и людям нашим ты принес много добра. Но что же тебя мучит?

Паскаль со вздохом пожал плечами. Он никак не мог понять, что заставляло Дома Бенетарда с таким спокойствием отправлять его в неизвестность, не сулившую ему, Паскалю, ничего хорошего.

– Видите ли, падре… – в смущении пробормотал Паскаль. – Даже не знаю, что сказать… Ну почему Господь сбросил со стены к моим ногам безумную женщину?

– Пути Господни неисповедимы, – с едва заметной улыбкой ответил аббат. – Но раз уж мы говорим о Его путях, то имей в виду: брак – не такая уж плохая вещь. Очень многим брак полезен и приятен, а в глазах Господа те, кто состоит в браке, – люди уважаемые и достойные.

– Но я даже не знаком с этой женщиной! Все это кажется бессмыслицей! – Паскаль боролся с подступающим гневом, но держать себя в руках было непросто.

– Может, тебе сейчас кое-что и кажется бессмыслицей, но на все воля Божья. Ты долго молил Его о том, чтобы Он тебя направил, и вот, возможно, именно это и случилось.

– То, о чем я просил, не имеет ничего общего с браком, – сквозь зубы процедил Паскаль. – Как вам известно, я вообще не думал вступать в брак. Ведь у меня нет ничего из того, что мужчина может предложить жене.

Дом Бенетард долго молчал, поглаживая свой крест. Наконец вновь заговорил:

– Я думаю, что должен сообщить тебе следующее, сын мой… Так вот, Монкрифф кое-что говорил мне о своей дочери, но он отнюдь не хвалил ее.

– Что ж, ничего удивительного, – пробурчал Паскаль.

– Герцог Монкрифф – человек настойчивый и властный, – продолжал аббат, – а Элизабет всегда восставала против его воли. Между ними никогда не было мира, хотя я не уверен, что герцог избрал верную тактику, воспитывая свою дочь. Как бы то ни было, герцог прекрасно знает, что его дочери свойственны импульсивные необдуманные поступки. Не думаю, что он осудит тебя, И, вероятно, он должен принять во внимание твой дар целителя, о котором я упомянул в письме.

Паскаль с тревогой взглянул на аббата.

– Но Падре, ведь я…

Дом Бенетард вскинул руку, призывая собеседника помолчать.

– Сын мой, нет ничего предосудительного в том, что человек с медицинской подготовкой стал осматривать упавшую со стены женщину.

Паскаль с облегчением выдохнул, а Дом Бенетард между тем продолжил:

– Конечно, необходимо принять во внимание и иные факторы, однако же… Что бы ни решил Монкрифф, я знаю, что могу тебе доверять. Ты поступишь в соответствии с его желаниями.

Паскаль смиренно опустил голову, хотя внутри у него все кипело. Ох, с какой бы радостью он запустил бы сейчас чем-нибудь тяжелым в стену!

– Я покоряюсь вашей воле, падре. Я бы никогда не простил себе, если бы по моей вине пострадала ваша репутация или репутация аббатства Святого Кристофа.

– Я знаю, что ты никогда бы не нанес вреда репутации аббатства, сын мой, но, как я уже говорил тебе вчера вечером, дело скорее не в боязни запятнать нашу репутацию, а в том, чтобы помочь тебе найти свой путь в жизни. Тебе уже почти тридцать. Пора тебе узнать, что приготовил для тебя Господь.

– О падре!.. – в отчаянии воскликнул Паскаль, окончательно утратив контроль над собой. – Падре, если бы я раньше знал, где Господь уготовил для меня место, то давно бы уже пришел сюда! Что ж, по крайней мере, здесь я обрел душевный покой… – добавил он со вздохом.

– Это хорошо, – кивнул аббат. – Но для тебя было бы ошибкой остаться у нас навсегда, если монашество и аскеза не являются твоим истинным призванием. Иди, сын мой, и найди тот путь, что уготован для тебя нашим Создателем. Иди туда, где твое истинное место.

Спустя несколько минут, борясь с горечью и гневом, Паскаль в сопровождении Жульена вышел из арочных ворот монастыря. Сердце его заныло, и он, опустив заплечный мешок на землю, остановился, чтобы в последний раз взглянуть на возведенное из золотистого камня аббатство, залитое мягким утренним светом. Жульен терпеливо ждал, понимая, что его спутнику необходимо запомнить эту картину во всех подробностях, чтобы этот дорогой его сердцу образ согревал ему душу на протяжении всех тех лет, что он проведет вдали от этих мест.

«Иди туда, где твое истинное место», – сказал аббат. Однако такого места на земле могло и не оказаться. До сих пор он жил неприкаянным, и у него было ужасное чувство, что так ему на роду написано. Но каким бы растерянным и потерянным ни чувствовал себя Паскаль, одно он твердо знал: его место в жизни – вовсе не рядом с леди Элизабет Боуз.

Подхватив свой заплечный мешок, Паскаль молча кивнул Жульену в знак того, что готов продолжить путь, – и пошел прочь от монастыря.

Глава 3

– Отправляемся с утренним отливом, – сообщил Паскаль, стоявший в дверях гостиничного номера, в одной из комнат которого Лили ужинала в одиночестве (она принимала пищу исключительно в одиночестве на протяжении двух невероятно долгих дней пути из Монтебона в Кале).

Брат Жульен стоял за спиной Паскаля. Капюшон его, как всегда, был опущен, а кисти рук таились в длинных рукавах монашеского одеяния. Выглядел он, по мнению Лили, так, словно ждал, что в любой момент из угла ее номера на него прыгнет сам дьявол. Брат Жульен следовал за Паскалем словно тень, и тот ни шагу не мог ступить без него; они и ели вместе, и гуляли вместе, и даже спали в одной комнате. Зачем Жульена отправили их сопровождать – это для Лили оставалось загадкой. Как щуплый монах мог защитить девушку от Паскаля Ламартина, если до смерти ее боялся?

Брат Жульен никогда не смотрел ей в глаза. И никогда с ней не заговаривал. То есть вел себя так, словно вообще ее не видел. Паскаль Ламартин вел себя примерно так же – говорил с ней только в случае крайней необходимости, – и поэтому путешествие проходило в тягостном молчании, отчего казалось еще более утомительным и долгим. Конечно, Лили не очень-то хотела общаться со своими спутниками, но ей не нравилось, что ее демонстративно игнорировали, и она была необычайно раздосадована таким к себе отношением.

– Вы меня слышали, леди Элизабет? Повторяю, мы отплываем ранним утром, – проговорил Паскаль.

Лили подождала немного, затем наконец подняла глаза и пробурчала:

– Я прекрасно вас слышала. Мы отплываем с первым отливом. Однако же… Если вам нравится разыгрывать из себя немого, то почему бы мне не притвориться глухой?

Ламартин не счел нужным отвечать, однако смотрел на нее так, словно видел насквозь, и этот его взгляд заставлял ее испытывать страх и стыд. Лили начинала думать, что в ее теле живет некое незнакомое ей существо, причем – весьма неприятное.

Но она и не хотела ему нравиться! Она хотела, чтобы Паскаль ее презирал, хотела, чтобы он исчез из ее жизни. И Лили знала, как играть в эту игру, она успешно играла в нее, распугивая всех жалких ухажеров, которых подсовывал ей папаша вот уже несколько лет.

– Что-нибудь еще? – с холодной надменностью поинтересовалась Лили.

– Нет. Но будьте готовы к отплытию ранним утром. И подготовьте себя к тому, что мы будем плыть до самого Сазерби-Парк, не сходя на берег. Останавливаться нигде не будем. Нам необходимо все решить как можно скорее – этого требует аббат.

– И мне тоже хочется, чтобы все решилось как можно скорее! Я уверена, мой отец вышвырнет вас вон! И мне больше никогда не придется на вас смотреть!

Темные глаза Паскаля на миг вспыхнули гневом, и Лили испытала глубокое удовлетворение – она все-таки смогла вывести из себя этого невозмутимого человека.

– Верно, вам не придется на меня смотреть, – ответил он. – Потому что ваш отец немедленно поместит вас в сумасшедший дом, когда узнает, что вы полезли на стену, чтобы подглядывать за монахами.

– А я думаю, что он упечет вас в тюрьму!

– Тюремная камера или келья – какая разница? – Паскаль пожал плечами. – Я привык к уединению.

– Вот и хорошо. И вообще, оставьте меня в покое! Я вполне могу добраться до дома самостоятельно, – заявила Лили.

Он окинул ее взглядом и проговорил:

– Поверьте, если бы я мог это сделать, то не медлил бы ни минуты. Но я дал слово Дому Бенетарду и его доверие не предам.

– То есть вы хотите сказать, что поступаете как порядочный и достойный человек? А вы хоть понимаете, что такое честь и достоинство? Ведь вы жалкий беспринципный лягушатник! Любитель девственниц! Лицемер и ханжа!

При этих словах брат Жульен тихо вскрикнул, но Паскаль и бровью не повел.

– Об этом не вам судить, леди Элизабет, – ответил он. – Давать оценку мне и моим поступкам будете не вы, а ваш отец.

– И суд его будет строгим, – заявила Лили. – Вам до конца дней придется сожалеть о том, что вы сделали.

Паскаль кивнул и с невозмутимым видом проговорил:

– Я могу лишь молиться о том, чтобы этого не случилось. Спокойной ночи, леди Элизабет. – Резко развернувшись, Ламартин стремительно удалился. Следом за ним затрусил брат Жульен.

Лили тяжело вздохнула. Она вдруг почувствовала, что ужасно устала. И ей следовало хорошенько отдохнуть, чтобы не наделать завтра глупостей. Аппетит у Лили пропал, и она, отодвинув тарелку с утиной грудкой, поднялась из-за стола и направилась в спальню.

Паскаль со вздохом обхватил руками голову. Минуту спустя устремил взгляд на бесконечное волнующееся море – словно созерцание стихии могло как-то успокоить его. Ветер насквозь продувал плащ, но он не чувствовал холода – холод иного рода сделал его совершенно бесчувственным.

Уже три дня все его силы уходили на то, чтобы сохранять самообладание. Всякий раз при взгляде на Элизабет Боуз ему хотелось схватить ее за горло и душить до тех пор, пока ее пухлые розовые губы не посинеют, а серовато-зеленые глаза не вылезут из орбит. Вообще-то Паскалю прежде крайне редко приходили в голову подобные мысли, и он отдавал себе отчет в том, что так думать дурно, но сейчас ему было на все наплевать, и он нисколько не стыдился своих дум. И вообще, в последнее время он был сам на себя не похож. К тому же его постоянно преследовало ощущение, что он – не более чем пешка в чьей-то игре…

Паскаль вдруг вспомнил о книге – одной из тех, что лежали в его вещевом мешке. Это был трактат древнегреческого врача, фармаколога и натуралиста Педания Диоскорида под названием «О лекарственных веществах». Отец ботаники и фармакологии, живший более двух тысяч лет назад, оставил для потомков подробнейший список рецептов – как лекарств растительного происхождения, так и смертельных ядов.

Взять, к примеру, болиголов… Но, увы, болиголова в его распоряжении не было. Имелись и смертельно ядовитые грибы, отыскать которые не так уж трудно. Вот только для грибов еще не пришла пора…

– Аконит, белена, золотой дождь, – тихо шептал Паскаль названия ядовитых растений. – И еще – молочай, наперстянка, шпорник…

Он вдруг умолк и тяжко вздохнул. Размышления о том, каким образом можно уморить девушку, нисколько не успокаивали. И уж скорее она его уморит, а не он ее. У нее уже почти получилось: она загубила его доброе имя, его репутацию. А теперь она собиралась отдать его на растерзание волкам, одним из которых являлся ее отец, а другим – духовник герцога. И можно не сомневаться – они обглодают все его кости. Вот так Господь решил отплатить Паскалю Ламартину за многолетнюю службу Его делу.

В очередной раз вздохнув, Паскаль посмотрел на руки. Эти руки казались ему самыми обычными – были из плоти и крови, как и у всех прочих. И все же люди смотрели на них, как на что-то необыкновенное, словно они не являлись руками простого смертного. Казалось, к нему относились так, словно вокруг него была какая-то невидимая ограда, отделявшая его от всех остальных людей.

Но он, Паскаль, не просил такого дара. Временами он даже мечтал о том, чтобы у него отняли этот дар. Все было бы проще, если бы он у него и не появлялся никогда! Но что толку мечтать? У Господа были на него иные планы, когда Он послал за ним Николаса, который и вытащил его из бурлящего моря уже бездыханного, а потом отправил в помощь к Николасу Джорджию, вдохнувшую в него жизнь.

Паскаль снова вздохнул. Кто он такой, чтобы оспаривать Божью волю? Его Небесный отец всегда поступал с ним так, как Ему было угодно, и Его никогда не интересовали пожелания Паскаля. А сейчас Господь отсылал его обратно в Англию с самой эгоистичной, самой зловредной и заносчивой женщиной из всех, которых он имел несчастье встретить в жизни. И как это следовало понимать?

Пальцы Паскаля сжались вокруг камня, острые края которого впились в ладонь. Но он едва почувствовал это, так как приучил себя к почти полному бесчувствию. Он просто не мог позволить себе эмоции, поскольку знал, что из этого получится. Крепко сжав камень, Паскаль швырнул его как можно дальше в море. И увидел, как волна поглотила камень.

– Со мной будет так же, – прошептал он. – Точно так же…

– Лили! Элизабет! Давай-ка, дитя мое, просыпайся. Хоть раз в жизни сделай то, о чем тебя просят!

Лили почувствовала, что ее трясли за плечо, и с трудом разлепила веки. Она почти не спала этой ночью, все ворочалась, не находя себе места, а задремала, казалось, всего несколько минут назад. В окна сочился сероватый свет, которого не хватало даже для того, чтобы разглядеть лицо склонившейся над ней Коффи.

– Который час? – спросила Лили и села в кровати, ежась от холода.

– Половина пятого.

– Половина пятого? Коффи, как ты можешь будить меня в такую рань? – Лили плюхнулась на подушки. – До отплытия еще, должно быть, часа три, не меньше.

– Монах и месье Ламартин уже встали и даже поели, детка.

– Это они по привычке, – пояснила Лили. – Что они, что падре Меллит – всегда встают так рано. Впрочем, падре Меллит, пожалуй, вообще никогда не спит.

– Корабль ждет в порту, и они уже понесли туда твой сундук, – сообщила Коффи. – Я знаю, что ты не привыкла так рано вставать, но сейчас все же придется.

– Ладно, хорошо, – пробурчала Лили, протирая глаза. – Но я знаю, что он специально организовал отплытие в такую рань. Решил мне досадить.

Лили откинула одеяло, опустила ноги на пол и подошла к окну, чтобы собственными глазами увидеть то, о чем говорила Коффи. И правда, судно стояло у причала, а высокие мачты подпирали серое небо, которое, казалось, вот-вот прольется дождем. На пристани же она заметила две знакомые фигуры – брата Жульена, безошибочно узнаваемого из-за своего хрупкого телосложения и монашеского облачения, и прохвоста Ламартина, которого тоже было легко узнать по высокому росту и непокрытой темноволосой голове. Испытав приступ ненависти к ним обоим, Лили резко отвернулась от окна и пробормотала:

– Как было бы хорошо, если бы пристань сейчас под ними провалилась и их обоих затянула бы океанская пучина.

Через несколько минут Коффи помогла ей одеться, после чего Лили уселась за завтрак, но сумела съесть лишь кусочек хлеба – она совершенно потеряла аппетит при мысли о том, что вскоре ей придется предстать перед отцом. Единственным утешением являлась лишь ее твердая уверенность в том, что наказания не избежать и негодяю Ламартину; причем наказание это будет скорым и беспощадным! Однако и ей грозило наказание… Ведь и отец, и падре Меллит сочтут ее поступок непростительным, и суд их будет столь же скорым, сколь и суровым.

Лили намеренно медленно жевала хлеб, стараясь оттянуть неизбежное, а также пытаясь досадить негодяю Ламартину, который, конечно же, уже терял терпение, ожидая ее.

Дышать морским воздухом на палубе Лили не пожелала, поэтому все время просидела в каюте. Причем особой разницы между сидением в карете и сидением в каюте она не увидела – разве что в каюте она была, к счастью, избавлена от общества негодяя, поскольку тот вместе со своей «тенью» постоянно находился на палубе.

– А сейчас, детка, – сказала Коффи, посмотрев в иллюминатор, – нам надо немного поболтать.

Лили вымучила улыбку.

– Поболтать? О, дорогая Коффи, что-то мне подсказывает, что ты собираешься отчитывать меня.

– Нет-нет, детка, всего несколько советов. Когда мы приедем в Сазерби-Парк, наверняка поднимется шум и…

– А как же иначе? – перебила Лили. – Этот негодяй вполне заслужил то, что его ждет.

– Я в этом не сомневаюсь. Но сейчас меня беспокоит вовсе не месье Ламартин. Хочу напомнить тебе, что ты сама во всем виновата, поэтому…

– Я и не рассчитываю выйти сухой из воды, – снова перебила Лили. – Меня, конечно, накажут, но, слава богу, я уже слишком взрослая для того, чтобы падре меня порол. Я думаю, что меня просто отругают… и этим все закончится. – Она улыбнулась и добавила: – Еще, возможно, меня посадят на хлеб и воду на неделю или на две. И, наверное, придется прочесть множество покаянных канонов. А что еще они могут со мной сделать? Тебе же самой не о чем волноваться, Коффи. Я ясно дам им понять, что ты тут ни при чем, что я сама решила посетить монастырь и даже потребовала, чтобы ты осталась дома, когда я пойду на прогулку.

– После этого твой отец может запретить тебе вообще куда-либо выезжать из поместья, а о поездке в Сен-Симон и говорить нечего, – язвительно заметила старая няня. – И кто будет в этом виноват? Подумай, сколько времени пришлось потратить на то, чтобы убедить его светлость разрешить тебе навестить сводного брата. И что ты сделала?… При первой же возможности бросилась осуществлять одну из своих безумных затей…

Лили придала своему лицу выражение глубокого раскаяния.

– Наверное, я и впрямь не очень-то хорошо все обдумала. Но папа никогда не станет связывать мой визит в аббатство с Жан-Жаком. С чего бы?

Коффи сокрушенно покачала головой, и гроздь вишен на ее шляпе замоталась из стороны в сторону.

– Ох, напрасно я позволила тебе эту авантюру… Мне надо было проявить настойчивость. Жили бы себе в Сен-Симоне и никуда бы не выезжали. И тогда ничего подобного не случилось бы. Но я поддалась на уговоры, и мы среди ночи, словно воровки, уехали невесть куда, чтобы искать невесть кого…

– Но я же все сообщила Жан-Жаку! – возмутилась Лили. – Я оставила ему записку, в которой все подробно объяснила.

– Что ты ему объяснила? Что отправилась искать волшебное средство, способное вернуть его земли к жизни? Разве это можно считать объяснением? Скажу тебе больше: я не думаю, что такая разумная и хорошо воспитанная девушка с такой хорошей родословной должна слушать всякие сказки о волшебных дарах. Тебе ведь не десять лет, а двадцать два года!

– Я и не слушала всякие сказки, – пробурчала Лили. – Я искала ботаника. А вся та чепуха, о которой ты говорила, сидит не у меня в голове, а в голове отца Шабо.

– Как бы там ни было, тебе давно пора замуж. Жила бы с мужем, детишками, заботилась бы о них… А ты вместо этого влезаешь в такие дела, с которыми едва ли сможешь справиться. А теперь и вовсе чуть себя не погубила. Только с тобой, детка, могло такое приключиться. Никогда не слышала, чтобы кто-то в монастыре попытался обесчестить девушку!