Текст книги "Бессмертный"

– Видишь, они неживые, – объяснила Баба Яга. – Ну не совсем живые. Не так, как лягушка или моя машина. Это все потому, что Вий опять может провернуть старый трюк, покромсав наших людей как ненормальный, будто ему с головы платят, а потом оборотить их и поставить в собственный строй. А этих бедных ублюдков когда заколешь, они просто рассыпаются. Неплохо придумано, да? Скажи, что мой братец не умница.

– Товарищ Яга…

Баба Яга крутанулась к ней так, что полы шубы захлестнуло.

– Не смей называть меня товарищем, девчонка. Я тебе не ровня и не подруга. Председатель Яга. Эта чушь с товарищами – просто крючок, на который низкородные ловят высокородных. И что в результате получается? Все барахтаются в одном и том же дерьме, как свиньи.

Марья постаралась, чтобы ее голос прозвучал сильно и звонко:

– Председатель Яга. Зачем вы меня сюда привели?

Баба Яга осклабилась, показав все зубы. Внезапно Марья заметила три головы, пришитые к ее черной шубе, – три норки со щелочками глаз, с мордами, застывшими в тройном оскале.

– Чтобы показать тебе твое будущее, товарищ Моревна! Кощей, мой ненасытный братец, похитил всех этих девушек – из Москвы, из Петербурга, из Новгорода, из Минска. Выманил их из уютных домишек, прокатил по снегу, указывая им, что есть, как целоваться, когда говорить, купал их, когда они болели, чтобы они любили его и жить не могли без него, – о-о-о, мой братец любит быть нужным! Да и самому ему много чего надо. А потом – ну что потом случается со всеми мужьями и женами? Некоторые ему наскучили, некоторые предали, украв его смерть или сбежав с пресловутыми богатырями, у которых шеи что свиной окорок. Ты подумай – они крадут его смерть. Ну что за мегеры! Совсем стыд потеряли. Да неважно все это. Мой братец все равно помирает в конце. Сколько мне похорон пришлось посетить! А цветы, подарки каждой из них! Я на его пристрастии к театральности почти разорилась. Хотя толку никакого. Вот что значит бессмертный. Умирает-то только его смерть. А Кощею хоть бы что. Никто из этих девиц с молочно-белыми попками не в силах этого понять, хотя он чуть ли не на грудь себе приколачивает протокол о намерениях. Они крадут его смерть, вскрывают ее, топчут, как шавки, – да такие они и есть, что с этим поделаешь? Собака всегда собака. Знает только как кусать да жрать. Но большинство из них, Марья, – ах же, какое имечко у тебя мягкое да черное! Я б в нем целый день валялась, – большинство из них не могут мимо меня проскочить. Семья – это злое, колючее дело, и Кощей не может жениться, пока я не разрешу. Эти телки недостойны пол у меня мести! Они даже не могут попасть стрелой в игольное ушко! Что толку от жены, которая и того не умеет, спрашиваю я тебя? Я ему тысячу раз делала одолжение.

Баба Яга полезла в шубу и достала сигарку. Она откусила конец и сплюнула его, перекатывая сигарку между зубами.

– Вот так они и сидят, даже не стареют. Старые-то совсем плохо работают, мне ли не знать. Мне и самой никогда не нравилось работать вполсилы, когда можно совсем не работать. И они не умирают. Вон та Елена – с родинкой на шее, – она тут со времен князя Олега. Леночка! – позвала председатель Яга и послала ткачихе воздушный поцелуй, весь в дыму. Девушка не подняла глаз от винтовки, которую ткала. – Я уверена, что где-то здесь найдется местечко и для тебя, Марья. Какая бы я была бабушка, если бы оставила хотя бы одну из своих малюток на холоде!

В глазах Марьи стояли слезы, голова кружилась. Еще один шаг – и она опрокинется через край балкона. Вот эти все? Все они любили Кощея и спали в его избушках? Обнимались с берданкой? Привыкали к холоду?

– Он сказал, что других не было, никогда. Он сказал, что я неправильно поняла Волчью Ягоду, что я – его единственная любовь. – Но еще больше, чем ложь, которой ее накормили, сердце Марьи не могло постигнуть коварства своего любовника, который держал этих девушек в плену год за годом, как накопленное сокровище.

– Мужья лгут, Маша. Мне ли не знать, я свой пуд соли съела. Это урок номер один. Урок номер два: муж вероятней всего будет лгать, когда речь зайдет о таких вещах, как деньги, выпивка, черные глаза, политические союзы и женщины, которые сидели у него на коленях до и после тебя, сладкой.

Марья закрыла лицо руками. Она не могла смотреть на этих Елен и Василис. Думать о том, как им ставили горчичники, как они открывали рот навстречу краюхе хлеба с икрой. И что еще хуже, не могли вернуться домой с работы, которая никогда не заканчивалась.

– Елки-моталки, девочка моя, ты что, никогда не слышала ни одной истории про Кощея? Они все одинаковые. Акт первый, сцена первая: симпатичная девушка. Акт первый, сцена вторая: симпатичная девушка пропала!

– Я не думала, что это что-то значит. – Я думала, что эти сказки обо мне, каким-то образом обо мне. Что это я героиня. Для меня это было как волшебство. – Они здесь даже не знают, кто такие писатели!

Баба Яга смягчилась, насколько вообще бабы-яги могут смягчаться. Ее заплетенные брови умильно съежились.

– Это не значит, что мы не понимаем, что такое истории. Не значит, что мы не разгуливаем в этих историях поминутно. Мы, черти: демоны и бесы, маленькие и большие, – такие увлекающиеся. Мы одержимы. Это наша природа. Мы заводим пластинку снова и снова, мы всегда маршируем в ногу, мы разыгрываем одни и те же истории, выполняем одни и те же движения, пока время наматывается, как пряжа на веретено. Мы делаем все по образцу. Очень удобно. Иногда бывают небольшие изменения – автомобиль вместо лошади, девушку зовут не Елена. Но разницы на самом деле никакой. Никогда! – Баба Яга прижала тыльную сторону увядшей ладони к Марьиной щеке: – Вот так ты становишься бессмертной, волчица. Проходишь одну и ту же сказку снова и снова, пока не натопчешь тропинку в этом мире, до тех пор пока, даже если ты исчезнешь, сказка будет продолжаться, будет играть, как граммофон, и ты снова должна подниматься, даже если глаз пробило пулей, чтобы играть свою роль, подавать свои реплики.

Слезы Марьи текли по щекам и капали сквозь решетку чугунного балкона. Одна из них упала на волосы рыжей Василисы. Та не шелохнулась ни на йоту. О, я знаю, что сделаю, я знаю, подумала Марья в приступе ярости. Когда я стану Царицей, я поломаю все эти станки и освобожу их всех.

– Если вы приехали, чтобы решить, можно ли ему на мне жениться, почему вы так долго ждали? Я здесь уже год без малого. Целый год я ему верила.

Баба Яга убрала руку. Затушила сигарку о перила балкона и выпрямила спину.

– Ленин умер, – коротко ответила она. – Это у него лучше получается, чем у моего брата. Его смерть прилипла к нему. Что мне было делать? Я сплясала на крышке его гроба. Такую малость он заслужил. Никто меня не видел, конечно. После всех этих лет я наловчилась ступать легче ветра. Трубы трубили, лица выплакивали, а я танцевала на его отвратительном стеклянном гробе – как Белоснежка, черт подери! Я вот думаю, если бы я его поцеловала, он бы проснулся?

* * *

– Я могу оформить приказ, если хочешь, – сказала председатель Яга, шагая по Скороходной дороге на своих двоих.

Она внезапно остановилась, втягивая воздух длинными всхрапами, как гончая, и шмыгнула за угол темной безлюдной винокурни.

– Ага! Думала спрятаться от меня, да? – прокричала она, пнув увесистую бочку самогона с железными обручами, покрытыми коркой снега.

Она ласково ее похлопала.

– У меня есть симпатичная бронзовая печать для приказов, достаточно большая, чтобы размозжить голову. Но мне кажется, все это более или менее стандартно. Выполнишь в срок три задания – и можешь примерять белое платье и заливаться румянцем себе на радость. Я, конечно, сомневаюсь, что он позволит тебе надеть белое, но идею ты поняла. А если не справишься, я перемелю твои зеленые косточки своими зубками – хрусть-хрусть!

– Я думала, что вы наказывали девушек, отправляя на эту фабрику.

Баба Яга постукивала по бочке с водкой как опытный медвежатник.

– Это привилегия любой Елены. Ты, я – мы хотим есть. В семье принято делиться, знаешь ли. Мой брат отведал тебя. А мне почему не предложили? Ты ела, как царевна, целый год! Посмотри на эти ягодицы, на эти мускулистые руки! Тобой можно разговеться после Великого поста, и еще останется достаточно, чтобы запечь на Новый год.

Марья Моревна стояла на морозе, засунув руки глубоко в вязаные карманы. Ветер трепал ее меховую шапку.

– А разве это не жених должен добыть перо жар-птицы и достать кольцо со дна морского, чтобы доказать невесте, на что он годен?

Баба Яга склонила голову набок, будто обдумывая, какой ответ будет самым забавным.

– Женщины должны сбросить оковы угнетения и добиться равноправия, поросеночек мой молочный. Ну и потом, такой подход работает только в том случае, если ты не допускаешь жениха до своего лона за год до свадьбы. А коли допустила, то не сможешь заставить жениха даже печку вычистить, не то что там с жар-птицей возиться. Отвратительные создания, если хочешь знать мое мнение. Пугливые мешки с горящим дерьмом – ты видела когда-нибудь, чтобы они ели? Никакого толку от них, кроме ожогов да мордобоя. Это касается и жар-птиц, и мужей, кстати.

Марья позволила себе самодовольную улыбку. Ее жар-птица даже не оцарапала ни разу.

– Но Елены, – прошептала она, – я не могу перестать думать о них. Это, должно быть, какая-то ошибка. Я должна поговорить с ним. Я просто обязана… – Может, это все ничего не значит, а старая ведьма лжет, чтобы огорчить ее, и утром они с Кощеем вместе посмеются над этим.

– Что, представляешь, как он оправдывается, пав ниц? Я понимаю, ты хочешь, чтобы он ползал перед тобой. Уверена, что ты перед ним вволю наползалась, а чем ты заслужила взаимность? Тем, что у тебя красивая грудь, и тем, что выучила несколько стишков? Послушай, девочка, баба знает. Просто сочини историю, какая тебе нравится, и притворись, что это он ее тебе рассказал. Это убережет тебя от толики бед.

– Я думала, ты не хочешь, чтобы он женился.

– Да мне до сиськи тараканьей, женится он или нет. Но я не допущу в семью избалованных полоротых недоумков.

Председатель Яга поскребла скрюченным пальцем дубовый чан. Ее длинный загнутый ноготь заискрился и прорезал аккуратную дырочку в боку бочки, после чего она наклонилась и хлебнула водки, вытекающей через дырочку. Струйка омыла ее сухой язык, а она все лакала и прихлебывала. Наконец, старая карга вытерла рот рукавом и повела пальцем в другую сторону, запечатывая дырочку.

– И ты должна признать, что у меня есть такая скверная привычка – оказываться правой. Кто из этих негодниц не набрасывался на первого попавшегося дурня, разъевшегося на картошке? Кто не плел заговоров против Кощея? Как часто моему брату делали больно! Я хочу для него только самого лучшего. Скажи это сама себе, если это поможет тебе улыбнуться, когда он тебя целует. И не забывай улыбаться. Я была замужем семнадцать раз, Марья Моревна. Ты хоть представляешь, сколько мне известно о мужчинах? И о женщинах! Не делай такой удивленный вид – вечность-другую побудешь женой, захочешь жену и для себя. Жены – это такие удобные дружелюбные существа. Лучше, чем коровы. Они будут любить тебя, когда ты их лупцуешь, и работать до самой смерти.

– Я не такая.

– Посмотрим. В любом случае, тем, что я знаю о замужестве, можно украсить небо в беззвездную ночь. Я раздаю задания не потому, что подмазала правильного комиссара. Я даю их, потому что знаю. Жена должна устрашать, рука у нее должна быть крепче, чем у боярина, и она должна знать, как править. Это единственное, что важно, в конечном итоге. Кому водить. А если не можешь, ша! Не про тебя то колечко.

Марья задрала подбородок:

– А что, если я не хочу этого колечка?

– Еще утром хотела. Что изменилось? Узнала, что у него была толпа девок до тебя? Ты же не думала, что бессмертный значит бесполый. Они приятные девушки! Припасать девственность – это такое же преступление, как припасать еду. Кроме того, не забудь про ту часть, когда я буду глодать твои косточки после того, как ты провалишься. Лучше уж выйти замуж, чем превратиться в бульон из девы и девственные котлетки к нему.

Глава 10. Разрыв-трава

– Как она выглядит? – спросила Наганя, полируя длинные ореховые ноги густым маслом. Она лила золотистое вещество на кожу и хихикала от щекотки, когда оно затекало в металлические части под коленями. Она поправила костяной прицел в правом глазу.

– Мне откуда знать? Я об этом не слыхала.

Марья безутешно упала в плюшевое креслице, примостившееся у косметического столика. Солнце стучалось в окна, воспламеняя красные шторы. Она никогда не пользовалась косметикой, хотя Лебедева вечно уговаривала ее постигнуть тайные ритуалы пудры и румян. Тем не менее они все так и хранились в черных баночках, как смертельное зелье, нетронутое, но наготове.

Наганя пожала плечами:

– Ну я же слышала об этом. Какая-то замшелая травка, что отмыкает все замки, по-видимому. Но это еще не самое смешное. Трудность в том, что найти разрыв-траву можно, только если заковать какую-нибудь старушку в ножные кандалы и заставит ее брести по полю при свете луны. Как только ее цепи спадут – пуфф! Разрыв-трава. Никогда, правда, не видела такого. Сохранить ее свежей – это мучение, лилии дольше живут в вазе с пылью.

– Я должна принести это председателю Яге до вечера, или она меня в горшок с супом бросит. Уже листает тетрадку с рецептами.

Председатель Яга позаботилась о том, чтобы она не встречалась с Кощеем, заняла его делами и не выпускала, чтобы у Марьи не было другого выхода, кроме как подчиниться злобным прихотям старухи-ведьмы.

– Может, Лебедеву привлечь к этому делу? Она уже не так молода.

Берданка засмеялась, щелкая смазанной металлической челюстью, подобно нагану, стреляющему холостыми.

– Я ей скажу, что ты про нее говорила, когда она в следующий раз возьмется щипать меня за щечки и трепать за волосы. Но все равно не годится – это должна быть человечья старуха. Нехватка распаляет желание, знаешь ли. У нас нормальных бабушек не бывало с морковкина заговенья.

– Что же мне тогда делать? Я не хочу быть супом. – А если не получу корону, не смогу освободить Елен.

– А еще ты хочешь оказаться достойной выйти за Кощея…

Марья Моревна нахмурилась, уткнув подбородок в грудь:

– Мне следует порвать его собак и зашвырнуть его смерть с утеса – вот что мне надо сделать. Наша, ты не видела этих женщин! Это он должен из кожи лезть, доказывая, что достоин меня.

Наганя поежилась. В ее темных глазах притаилась тревога:

– Да видела я их, видела. Когда они жили в этой комнате. Когда они встречались с председателем Ягой. И мужчин этих тоже встречала.

– Каких мужчин?

– Ива́нов. Где Елена или Василиса, там и Иван. Бабушка должна была тебе рассказать про богатырей. Они обычно не очень смышленые, но будь я проклята, если они не красавчики. Они всегда младшие из троих сыновей. Честные, туповатые, как ногти на ногах, но в портках хозяйство богатое. А Елены вечно влюбляются и сбегают. Я помню, один Иван заявился с волком, огромной серой зверюгой. Всю работу сделал волк, запутал Кощея, чтобы тот рассказал, где его смерть, а Ивану подсказывал, что говорить, чтобы Елена Прекрасная потеряла от него голову, хотя он и был младшим сыном без наследства и с грязью под ногтями. Так они вдвоем и уехали на волке верхом, когда все, что положено, было сказано и сделано. Оставил Кощея истекать кровью на снегу. Когда они благополучно удалились, он сам поднялся и кровь смыл. Долго стоял, глядел на дорогу, будто думал, может, еще вернется. Да что тут поделаешь – ушла так ушла. Он тогда из Черносвята сколько недель не выезжал. Председатель Яга даже не произносит больше имени Иван – так она их ненавидит. Если встретит одного на улице, сразу – хрусть, хрясть! Лопает их прямо на месте, а потом отрыгивает, как уполномоченный по зерну, так чтобы каждый знал, что ей нисколько не стыдно.

– Ты их знала? Ты спала, свернувшись клубочком, с ними, и ты знала, где они? И ты не пытаешься их спасти?

Наганя нахмурилась:

– Чертям не положено спасать. Если съешь тухлую рыбу – наверняка заболеешь. Если ты неверная негодная девка – окажешься на фабрике. Это же просто здравый смысл. К тому же для человека быть несчастным естественно. Как для чертей естественно наслаждаться их несчастьем. В системе это работает чертовски хорошо.

Марья поковырялась в ногтях. Она знала ответ, прежде чем задала вопрос:

– И если я там окажусь, ты за мной тоже не придешь?

Берданка Наганя посмотрела в сторону, при этом масляные волосы закрыли ее лицо.

– Ну что ж, – тихо молвила Марья. – Если я когда-либо встречу человека по имени Иван, я вырву его сердце и съем прежде, чем он успеет пожелать мне доброго утра.

Наша ухмыльнулась, желая плавно объехать деликатную тему.

– Вот оно и видно, что ты одна из нас, Машенька! От печенки-селезенки до мозга костей. Нам еще разрыв-траву копать, а времени – в обрез.

– Если нам еще надо человеческую старушку добыть, как успеть вернуться в город скорей чем за пару недель? Волчья Ягода не поможет.

– Есть такие места на границе. Места, где березы тоньше бумаги и можно прорваться. Это те места, где Царь Жизни и Царь Смерти бились так сильно, что их владения измельчились, перемешались и слились, как две стороны одного камешка, как вершки и корешки репы, как кошкин нос и кошкин хвост.

– Мне надо попытаться с ним увидеться прежде, чем мы уедем. Баба Яга не сможет меня удержать, если он услышит мой голос. Я уверена, что он обнимет меня и скажет…

– Маша, не надо, – забеспокоилась Наганя. – На войне сейчас все нехорошо.

– На войне всегда все нехорошо.

* * *

Марья и Наганя взяли молодого проворного и голодного коня зеленого цвета и потрусили по Скороходной дороге, залитой вечерним светом. Берданка просунулась впереди Марьи и держалась за луку седла деревянными руками. Лениво, никуда не торопясь, плыли сумерки, волоча за собой розово-фиолетовую дымку. Последние лучи солнца перемигивались между ушей их жеребца.

– От меня лошади шарахаются, – забеспокоилась Наганя. Предохранитель в ее щеке взводился и резко опускался, эхом отзываясь на дороге. – Этот обязательно встанет на дыбы и сбросит меня. А потом затопчет нас обеих.

– Я взяла молодого, который еще не слышал, что ты иногда стреляешь в людей. Все будет нормально.

Конь заржал, раздувая снег с морды.

Наганя вертелась на своем месте, пока дорога убегала позади них, а лес подступал спереди, темный и пугающий, шелестящий и ледяной. Она схватила подругу за подбородок:

– Марья, слушай лес так, будто у тебя уши без дна. На границе опасно. Здесь живут твари с очень дурной славой. Будь осторожна! Если ты пропадешь, Кощей отправит меня на переплавку. Если увидишь кого-то знакомого или кого-то с серебряной звездой на груди, нельзя с ними разговаривать, даже бранить их нельзя или спрашивать, как зовут. С лошади слезать нельзя. Если твои ступни коснутся земли, я не смогу тебя выручить. Даже камни вражеские – лютые, и те кусаются. Я за тебя и старуху найду, и через поле ее прогоню.

– Так нельзя ж мухлевать!

– Тьфу ты! Да она уверена, что ты будешь мухлевать. Маша, любимая, эти задания не для того, чтобы испытать твою силу или волю, – они испытывают твою способность жульничать, это самая настоящая бесовская мерка и есть. Задания невозможно выполнить, если играть честно. Что тебе остается? Отправиться в ничейные края и пропасть там навсегда?

– А другие так же поступали? Ты Еленам про это рассказывала?

– Да, и они отказывались слушать, потому что были невинные девы, без малейшей лжи в сердце или пятна в душе. Не будь такой невинной, Марья. Невинный значит глупый. Доверься своему другу, я – гоблин и лучше такие вещи знаю, и мы добудем эту разрыв-траву Яге на салат еще до зари.

Но если я не невинна, значит, в моем сердце ложь? Душа замарана? Может, я дьявол? Что это значит, быть одной из них? Марья решила разобраться со всем этим, когда у нее будет минутка подумать, когда горшок Бабы Яги для супа не будет нависать над ее головой. Лес сгущался. Березы, усеянные воронами, подлесок с красными глазами ежей. Над головой с неба сочилось фиолетовым, но чернота уже наползала, пока не остались только резкие колючие звезды, прорезающие тьму. Тело Нагани согрелось у Марьи на груди; она осторожно ворочала курком в горле, чтобы не замерзло масло. Наконец лес расступился широкой просекой, и снег там струился ровно и гладко, как вода. На просеке полтора десятка домов светились и дымили, как и положено деревенским домам зимней ночью. Наганя завопила, и эхом отозвались совы, будто на крик одной из них. Из самой маленькой избушки выползла старуха и направилась прямо к снегу. Как только она вышла за круг света, падающего из окон, она присела прямо в поле, и в вечерней тишине громко заурчала моча.

– Везет нам сегодня, как грибникам, Марья! Погляди на нее, какая жирная да сочная! – Наганя легко спрыгнула с коня и, не утопая в снегу, не оставляя следов, затанцевала поверх наста, как стрекоза на пруду.

– Почему тебе не опасно, как мне? – прошептала Марья Моревна.

– Потому что ты все еще девушка, – ухмыльнулась берданка. – Девушки должны следовать правилам. Чертям необязательно.

Винтовочный бес понесся по снегу. Марья тронула лошадь вперед, чтобы не выпустить подругу из виду.

– Пссст, бабуля! – прошипела Наганя. – Старая ленивая неряха! Сколько детишек нарожала от своего мужика, а? Всю жизнь провела с раздвинутыми ногами, да? Вот в эту щелочку черт и прошмыгнул.

Старуха подскочила и посмотрела вокруг – прямо на Наганю, – но ничего не увидела.

– Позор тебе, бабка! Даже и не удосужилась научиться колдовать до старости. А зачем, лежи себе, правда? Покрикивай на ублюдков от половины твоих соседей. Взбейте мне подушки! Дайте мне вишенок!

Старуха тряслась, таращась в темноту.

– Бабушка! Да сдвинь ты коленки уже наконец! Что, если Христос сегодня ночью вернется, и первое, что он увидит, будут твои обвисшие старые телеса, а первое, что услышит, это как ты ссышь в снег, будто лошадь? И сразу же с ним прямо в рай ускоренным маршем, так, что ли!

Женщина подскочила и с сухим стуком схлопнула колени. Наганя нырнула в ноги старушке и с хихиканьем защелкнула на них кандалы.

– Марья, – послышался тихий голос, но Марья напомнила себе, что нельзя ни с кем разговаривать, и смотрела строго вперед.

– Марш, товарищ Лежебока! – прокричала берданка. Она прикрыла рукой одно ухо, топнула ногой и выпустила изо рта три пули с тихим звуком глушителя: пшшшт, пшшшт, пшшт. Все выстрелы легли вокруг бабушки. Она осталась цела, только подскочила, как пуганая корова.

– Быстрее! Быстрее! Полиция! Беги! Помнишь еще, как юбки подбирать!

Женщина кричала и спотыкалась, путаясь лодыжками в оковах.

– Не падать, а то я тебя арестую за то, что растратила свою жизнь на борщи да на детей!

– Марья, – опять позвал голос.

Марья зажмурилась. Я не буду отвечать, исступленно повторяла она.

Наганя наступала старухе на пятки, плюясь заглушенными пулями и смачно шлепая по пальцам ног штыками, которые были спрятаны у нее под мышками, о чем Марья даже и не знала.

– Не реви, старая морщинистая верблюдица! Ты только подумай, каких историй ты наплетешь другим плюющимся скотам! Как черт гнал тебя по снегу! Ты будешь Верблюжьей Королевой, зассанка-медалистка!

– Марья Моревна, посмотри на меня.

Марья больше не могла сопротивляться. Она посмотрела вниз. Перед лошадью стояла прекрасная молодая женщина со светлыми волосами, собранными в элегантный узел, как у балерины. На ней была толстая шуба из белого меха. Такие обычно мужчины дарят своим любовницам. На груди ее мерцала россыпь света, будто кто-то плеснул на грудь из ведра расплавленного серебра. Оно сияло как бледная звезда.

– Светлана Тихоновна, – ахнула Маша.

– Да, это я, – сказала женщина. – Спускайся, обними меня, моя дорогая. Я была одной двенадцатой твоей матери, в конце концов.

Светлана протянула руки. Звезда на ее груди зарябила.

– Мне нельзя. – И Марья почувствовала, как глаза ее вскипают слезами. Она и не подозревала, как сильно хотела увидеть человеческое лицо, тем более материнское.

– Та Марья, что я знала, не беспокоилась о том, что можно, а что нельзя. Ты украла мою щетку для волос, вообще-то, и убежала среди ночи, как дрянная девчонка. Но я дарю тебе ее без грусти, как и положено матери.

– Как ты здесь очутилась, Светлана? Это же другой конец света. – Пальцы Марьи мучительно хотели погладить ледяную щеку женщины, спросить: Как там моя родная мать? Что с моим отцом? Слышно ли что от моих сестер? И я вовсе не дрянная девчонка.

– Верно-верно! Ну, история такая – я умерла несколько месяцев спустя после твоего ухода. Ничего нельзя было поделать, я так голодала. Когда полиция пришла, чтобы допросить моего мужа о его членстве в каком-то кружке, я плюнула им в лицо и сказала, что им должно быть стыдно за то, что они обжираются в своих огромных квартирах, когда мои детки и я не помним вкус мяса! Такие вещи нельзя говорить. Я это знала. Сейчас я думаю, что просто устала жить. Что толку в это время быть живым?

– Мне нравится, – прошептала Маша.

– Это потому, что ты живешь не в Ленинграде. Веришь ли, теперь, когда старый дракон сдох, это Ленинград. Они продолжают менять имена. Попомни мое слово, через двадцать лет они назовут его Лимонный Леденец и будут расстреливать людей, которые будут смеяться над этим именем. Жизнь хороша, когда есть огуречный суп и тени для глаз цвета зеленого лука и самовар дымится на каждом столе. Я и забыла, как это приятно, пока не попала в Царство Мертвых, где царем Вий, а наши кладовые ломятся от призраков еды, которую поедают живые. Спускайся, Маша, я дам тебе конфету.

– Я боюсь. Я не хочу возвращаться обратно. Я не хочу голодать. Я не хочу быть обыкновенной и ненужной. И я точно не хочу быть мертвой. Мой дом – Буян, в Царстве Живых.

– Твой дом – Ленинград, – прорычала Светлана Тихоновна. – Ты просто забыла его.

– Нет, не забыла! Но можно уехать из дома и найти какое-то новое место. Люди все время так делают. Почему мне нельзя?

Светлана Тихоновна пожала плечами, будто для нее это не имело никакого значения.

– Иди, расцелуй меня в щеки, девочка, и я расскажу тебе, какой прекрасной ты выросла. Разве живому бояться мертвого?

Наганя завопила с дальнего конца поля, где женщина остановилась, и кандалы ее с лязгом раскрылись. Старая бабушка припустила опрометью обратно к дому, а берданка плясала, тряся оковами, зажатыми в руке.

Марья потрясла головой. Она чувствовала, будто серебряный туман окутывает голову, как становится отупевшей и сонной.

– Света, ты же не собираешься меня целовать, правда?

Светлана Тихоновна загоготала и прыгнула на нее, хватая за ногу. Из снега по спирали заструился дымком ее народец: мужчины, женщины, дети – все с серебряной россыпью смерти на груди, все голодные и с оскаленными зубами.

– Спускайся, спускайся! – рыдали они. – Мы только хотим любить тебя, обнимать тебя. Ты такая теплая! Почему все твои поцелуи достаются нашему врагу?

Сотня холодных пальцев тянулась к Марье, тут и самый искусный всадник не смог бы удержаться в седле, вцепись в него столько рук. Она опрокинулась и упала в самую их гущу, снег и пар поднялись вокруг нее столбом. Все как один повалились на нее, продолжая рыдать. Они не кусали ее и не царапали, а только целовали снова и снова, прижимая губы к ее плоти. С каждым поцелуем ей становилось все холоднее и холоднее, она становилась тоньше и тоньше – настолько, что казалось, будто ночной ветер может унести ее с собой. Светлана Тихоновна легла рядом, ее полные ледяные губы приблизились ко рту Марьи Моревны.

– Спускайся, – шептала балерина в ее окоченевшее ухо. – Я научу тебя танцевать так хорошо, что сотни сердец будут останавливаться от каждого твоего па.

Марья застонала под грудой теней. Она пыталась думать о чем-нибудь, наполнить свое сердце жизнью, чем-то горячим, чтобы вспомнить, что она живая, и не провалиться под землю под тяжестью этих призраков.

– Чай, – слабо прошептала она. – Малиновое варенье в банке, печки, суп с укропом, рассольник.

Тени отпрянули, на их зубах отражался лунный свет, серебряный и ровный. Марья постаралась поднять голову.

– Перчики на тарелке, и пробежаться по холоду, и пельмени кипят в чугунке, и Лебедева пудрится, и ругань Земели, и гусли играют так быстро, как только пальцы могут перебирать струны! – продолжала она крепнущим голосом, басовито, почти завывая. Призраки обиженно светились, уставившись на нее.

Светлана Тихоновна скорчила гримасу.

– Ты всегда была испорченным ребенком, – сплюнула она.

– Жар-птица в моей сети! Винтовка в руке! Горчичники и березовый веник и блины шкворчат на сковородке! – вопила она, а граждане страны Вия, воздевая руки, брели обратно в лес.

Марья, трясясь, взобралась обратно на коня, который, к чести его, не испугался и не убежал, а просто жевал сорняки, добытые из-под снега, и вообще ничего не думал обо всем этом деле. Наганя стояла по другую строну от его крутого бока и щурилась, глядя на Марью.

– Не очень-то гордись собой, – сказала она. – Представь себе, ты бы могла просто меня послушать, какая бы это была новость! Впервые в анналах Буяна!

Наганя протянула руку. В кулаке она сжимала цветок с пылающими оранжевыми лепестками, толстыми, как коровий язык, покрытыми ощетинившейся белой шерстью, с острыми резными листьями, со стеблем, усыпанным злыми шипами.

– Не забудь этого, когда станешь королевой, – торжественно сказала берданка, – что я пошла в темноту ради тебя и напугала старуху до полусмерти.

* * *

Председатель Яга сидела за своим обширным столом в глубине кафе для волшебников. Стол сиял черным деревом, словно эмалевый. Она вертела разрыв-траву в руках, глядя на нее через лупу ювелира.

– Ну да, только низкорослая, – снизошла она.

– Ну ты же не просила букет, – отрезала Марья.

Вокруг ее глаз появились черные круги, пальцы стали бледными и безжизненными. Каждый сантиметр ее истощенного опустошенного тела ныл от усталости.

– Верно-верно. Я приберегу это задание для следующей девочки.

Марья ничего не ответила, глядя прямо перед собой, но щеки ее пылали.

– Что мы говорили насчет краски стыда, девочка? – Баба Яга ущипнула свой толстый нос. – Подагра с гангреной, терпеть не могу запаха твоей юности, девочка.

– Подожди немного. Это пройдет.

– О нет! Теперь мы язвим старшим, так, что ли? Послушай, без-пяти-минут-суп. В замужестве высшая добродетель – это покорность. Если ты скромная, от тебя никогда ничего не ждут.

Баба Яга шлепнула по столу, чтобы подчеркнуть свою мысль. Как бы случайно пальцы ее нащупали стакан с водкой, и она опрокинула его одним махом.