Текст книги "17"

II
Апельсиновое мороженое

Родители вернулись поздно. О том, что они вообще были дома, я узнал утром из записки, оставленной на столе мамой: «Твой отец получил повышение! Прости, что задержались. Попали в пробку на МКАДе».

Часы показывали половину одиннадцатого, а значит, Ольга Игоревна могла позвонить в любую минуту. Обычно пациентов переводят в палату не позже десяти.

Телефон загудел лишь через два часа.

– Привет! Ты не занят?

– Доброе утро! Нет. Как Аня?

– Она хочет видеть тебя. Я заеду за тобой?

– Да.

Я надел майку, серые бриджи и кеды и вышел на улицу. После дождя высокое синее небо блестело ослепительной чистотой.

Audi остановился неподалеку от парковки для жителей дома.

Ольга Игоревна слегка кивнула в ответ на моё приветствие. Макияж скрывал болезненную черноту её лица.

Она плакала.

– Что-то случилось? – робко спросил я, когда машина сорвалась с места.

– Да… Нет… Ты сам обо всём узнаешь, – сказала Ольга Игоревна, убирая ногу с педали «газа», которую опустила слишком низко.

Тонкая шпилька резала шерстяной коврик.

– Что-то с Аней?

– Всё в порядке.

Ольга Игоревна вытерла глаза рукавом блузки, размазав синюю тушь.

Мы мчались по улицам, высоко поднимая брызги дождевой воды. Ольга Игоревна вращала руль дрожащими руками. На огромной скорости машина ввинчивалась в повороты.

Нам сигналили и кричали водители.

Седан бросало из стороны в сторону.

Когда мы вылетели на встречную и остановились всего в нескольких сантиметрах от маленькой Daewoo, я понял: произошло что-то ужасное.

– Прости, – бросила Ольга Игоревна, – я не владею собой.

До больницы мы ехали уже спокойно. Анина мама старалась держать себя в руках.

– Аня в семнадцатой палате. Иди. Я сейчас, – сказала Ольга Игоревна.

Я поднялся на второй этаж поликлиники и очутился в плохо освещённом коридоре. Солнечные лучи едва проникали сквозь закрытые жалюзи, а половина подвешенных к потолку ламп уже давно перегорела. На лестничной клетке о чём-то беседовали пожилые мужчины.

Сердце учащённо билось. Перед глазами молниеносно мелькнул вчерашний день…

Что если…

Нет.

Я не буду об этом думать.

Я осторожно заглянул в палату. Аня лежала на кровати возле окна.

– Привет, – сказала она, отложив книгу, которую держала на согнутых коленях.

– Привет. Как ты?

Я сел рядом с Аней.

– Нормально. Уже гораздо лучше.

– Что с твоей мамой? Она сама не своя.

– Она сказала тебе?

– Только о том, что ты хочешь меня увидеть.

– Я попросила её заехать за тобой. Мне сделали томографию. Сегодня утром меня повезли в какой-то зал и положили внутрь большой белой штуки. Она загудела. А потом… Хм… Я никогда не забуду лица врачей. Они смотрели то на меня, то на полученные снимки, то на зелёные стены, то снова на меня… Спустя час были готовы результаты других анализов.

– И?..

– Я живой труп… Ну или мертва душа, как говорил Гоголь.

Аня усмехнулась и развела руками.

– Я ничего не понимаю.

– У меня глиобластома четвёртой стадии.

Глиобластома.

Четвертой.

Стадии.

– Что это? – спросил я, тщетно пытаясь понять значение неизвестного медицинского термина.

– Дрянь, которая живёт в моём мозгу! – закричала Аня.

– Это из-за неё у тебя болела голова?

– Да. Она убивает меня. День за днём. Врачи решили не скрывать подробностей моего диагноза. Они так мило со мной беседовали…

– Что они сказали?

– У меня нет шансов.

– Они же не оставят тебя умирать…

– Оставят. Я продержусь ещё пару месяцев. Если бы терапевт, который выписал мне те идиотские таблетки, заметил хоть что-то подозрительное и направил меня сюда, я прожила бы несколько лет… Сошла бы с ума от химиотерапии, постоянных уколов, лекарств и операций. По удалению самой опухоли. По удалению рецидива. А потом по вскрытию, конечно же.

– Но ведь тебя могли спасти… Разве жизнь не стоит того, чтобы за неё бороться? Почему ты так долго молчала? Почему делала вид, что всё хорошо? Есть же другие врачи…

– Спасти? Ты называешь жизнь на таблетках спасением? Да я бы с радостью пила их каждый день, если бы они гарантировали нормальное существование, а не просто облегчали симптомы болезни, помогая хоть как-то дожить до следующего приёма онколога.

– Но… Ты… Нет… Ты не умрёшь. Твоя мама… Она тебя вылечит… Есть куча клиник в Германии, Израиле… Где угодно.

– Теперь она может только купить мне дорогой гроб.

Моё сердце упало куда-то вниз.

– Не надо так…

– А как? – крикнула Аня, швырнув книгу на пол и закрыв лицо руками.

– Я не знаю, что сказать, – еле слышно произнёс я.

Мне хотелось только одного: не видеть этих обжигающих глаз…

– А я не знаю, как жить дальше. Скоро мы вернёмся домой, мама бросит работу, будет сидеть рядом, дежурить ночами возле моей кровати, звонить в «скорую», как только начнётся очередной приступ. Мне будут колоть обезболивающие, которые превратят меня в наркомана… Я очень тяжело больна. Я – аномалия, продолжающая жить по инерции.

– Всё будет хорошо…

– Всё будет хорошо? Ты издеваешься?! Я умираю. У-ми-ра-ю. И ты, мой единственный друг, говоришь мне такие вещи?! Всё было бы более или менее хорошо, если бы мама не знала о моём диагнозе… У меня нет никого, кто сможет меня поддержать… Не думай о себе. Я не хочу видеть тебя на моём смертном ложе.

– Я буду с тобой. Даже если ты этого не хочешь.

– Лучше позови медсестру.

Аня легла на подушку и закрыла глаза.

– Саша? – уставилась на меня Ольга Игоревна, когда я вышел в коридор.

– Я знаю… Аня просила позвать медсестру.

– Я схожу.

Ольга Игоревна прижала к лицу большой кружевной платок и быстрым шагом направилась к лестнице. Спускаясь, она сломала каблук.

Между дверями палат висели плакаты, похожие на те, что я видел вчера в приёмной. Истории больных, смешанные с рассказами родственников и врачей, вселяли уверенность в силе человеческого духа.

Не думаю, что на пациентов они действовали так же.

Ольга Игоревна привела врача. Ирина Васильевна вернулась через десять минут.

– Аня спит. Я дала ей успокоительное.

– Спасибо, – поблагодарила Ольга Игоревна.

– Вам нужно отдохнуть. Поезжайте домой. Завтра вы сможете забрать Аню. Держитесь. Вы ей очень нужны.

– Я посижу здесь. Я не устала.

Я спустился на первый этаж, миновал огромный зал приёмной и утонул в волнах принесённого западным ветром дыма. Только на улице я заметил, что забыл повесить халат на крючок. Пришлось вернуться и встретиться взглядом с рассерженной медсестрой, которая уже бросилась меня догонять.

Ясное небо затягивали тучи. Прибитая вчерашним дождём пыль кружилась по улицам и больно жалила глаза.

Я свернул в городской парк.

Цветными стёклами витражей на меня смотрело кафе около фонтана. Открытая деревянная дверь скрипела, словно хотела сорваться с петель.

Сорваться с петель.

Дурная примета.

– Вам принести меню, или выберите летний завтрак? Сегодня мы предлагаем капучино и апельсиновое мороженое, – сказал официант и улыбнулся, видимо, пытаясь выглядеть дружелюбным, что совсем не шло человеку с такой комплекцией. Огромный торс в сочетании с диковатым загорелым лицом создавал образ типичного жителя одной из колониальных стран Африки.

– Летний завтрак, – ответил я.

В ожидании заказа я разглядывал пурпурно-розовое небо.

Витражное стекло…

Иллюзия, создававшая тёплое настроение в самую плохую погоду.

В тот день она не сработала.

Я хотел видеть настоящее небо с его свинцовыми тучами, навевавшими невыносимую тоску…

«Summertime sadness»22
  «Летняя грусть». Название песни Ланы Дель Рей


[Закрыть]…

Мне не хватало именно этой песни. Я достал наушники из сумки.

«Kiss me hard before you go»… «Сильно поцелуй меня, прежде чем уйдёшь»…

Прежде чем уйдёшь…

«Summertime sadness»… «Летняя грусть»…

Прежде чем уйдёшь…

Все мои мысли превратились в одно пустое слово.

«Глиобластома».

Слово, с которым мне предстояло жить ближайшие восемь недель, каждый день видя гаснущий свет в глазах Ани и думая только о ней… Не о Ане – о глиобластоме.

Официант опустил поднос на стол. Горячий кофе расплескался.

Оранжевое мороженое напоминало летнее солнце. Я зачерпнул его ложечкой и поднёс ко рту. Солнце оказалось очень холодным.

Начался дождь. Витраж покрылся крупными каплями. Где-то далеко прозвучал раскат грома.

Я смотрел на мороженое – крохотный шарик, таявший в красивой серебристой подставке. Я знал, что, пока наслаждаюсь цитрусовым запахом, за сотню метров отсюда шарик, похожий на этот, медленно убивает моего единственного друга.

«Kiss me hard before you go»…

Дождь громко стучал в окно. Цветные отражения капель ползли по деревянному полу, исчезая в свете ламп.

На землю с треском падали крупные градины.

Я допил латте и попросил принести счёт.

Когда я вышел из кафе, на меня обрушилась волна озноба. Под ледяным дождём одежда намокла и прилипла к телу, заставляя дрожать каждый мускул.

В парке не было никого. Фонтан отключили.

Я брёл по тротуару, огибая цветочные клумбы, на которых, прибитые к земле, умирали синие фиалки и жёлтые настурции. Розовые кусты, посаженные у лавочек, разбрасывали лепестки белоснежных цветов, укрывая ими мокрую землю.

Ветер вырывал сумку из рук.

Часы встали.

Я думал, что играю роль в одном из современных фильмов, где дождь сопровождает любую неприятную сцену, а вымокший до нитки герой идёт по городу, корча из себя бесконечно несчастного человека. Прекрасный момент, чтобы зрители начали нервно промокать глаза носовым платком. Особенно проницательные полагали, что в фильме обязательно кто-нибудь умрёт.

Постепенно дождь заканчивался. Из-за туч пробивался робкий свет солнца.

День только вступал в свои права.

Я очнулся, когда вышел из парка, и машинально остановился, увидев красный сигнал светофора. У меня закружилась голова, и, чтобы не упасть прямо на дорогу, я уцепился рукой за длинный металлический столб со знаком пешеходного перехода.

В бессознательном состоянии я добрался до дома, толкнул тяжёлую дверь подъезда, поднялся на лифте, перешагнул порог квартиры и бросил ключи на столик.

Открыв глаза спустя шесть часов, я понял, что лежу на полу своей комнаты в мокрой, но уже тёплой одежде. Родители совсем скоро должны были вернуться с работы.

Пришлось подняться, наспех переодеться и отправиться на кухню, чтобы вскипятить чайник. Из зеркала, прибитого прямо над обеденным столом (мама не нашла места лучше и неделю назад перевесила его сюда из гостиной), на меня смотрел растрёпанный подросток с безумными зрачками, один из которых выглядел больше другого.

Родители приехали в половине восьмого. Мы сели за стол. Мама не сводила глаз с моего лица. Чтобы не выслушивать очередную тираду о психических расстройствах у современной молодёжи, мне пришлось рассказать об Ане.

Умное «глиобластома» я заменил на понятное «рак головного мозга». От этого приговор стал менее очевидным.

Смерть не обращает внимания на синонимы.

Последовали глубокие затяжные вздохи, советы и выдержки из учебников тайской медицины, которые мама использовала для лечения нашей семьи и соседской кошки.

– Ей осталось два месяца.

Оживившийся взгляд мамы (он всегда оживлялся, когда она говорила о тайской медицине) погас.

– Нам очень жаль, но… ты не должен страдать из-за того, что твоим одноклассникам плохо. У тебя уставшие глаза… Просто пойми, что никому из нас не дано жить вечно, – сказала мама, стараясь быть деликатной. Ей это не удалось.

– Причины моих уставших глаз не станет через восемь недель. Надеюсь, это не слишком большой срок. Я пойду к себе.

Мама хотела меня окликнуть, но решила, что это бессмысленно.

Я захлопнул дверь своей комнаты и лёг на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Вспоминая тот день сейчас, я удивляюсь точности, с которой могу пересказать неуловимые детали.

Человеческий организм никогда не забывает моменты проявления своей защитной реакции.

Естественная реакция моего организма на глиобластому Ани заключалась в неприязни ко всему окружающему миру…

Оказывается, горечь утраты – не режиссёрская и писательская выдумка, а реальная перспектива.

Я спал без снов.

III
Осколки

Утро выдалось удивительно ярким.

Я встал чуть позже девяти. Обычное для каникул время, но мне казалось, что я проспал целую вечность.

Вместе со мной оживало и ненавистное слово. Оно больно стучало в ушах; я зажал их руками, идя в ванную.

Я до конца открыл кран, и меня накрыл водопад ледяной воды.

Точь-в-точь как вчера.

От холода костлявые пальцы мгновенно посинели. И никакого прилива бодрости. Закаливание по утрам – бесполезная вещь.

На завтрак были тосты. Вместо яичницы у меня получилось запечённое месиво из белков, желтков и скорлупы, которая полетела в сковороду вместе с яйцами. «Омлет» нашёл свой последний приют в мусорной корзине.

Пиликнул телефон, забытый на кухонном столе во время вчерашнего ужина.

– Я вернулась, – сообщило выскочившее уведомление.

Мама забрала Аню из больницы.

– Хорошо, – ответил я.

Я не знал, что написать.

Я не знал, что нужно говорить, когда человека отправляют умирать домой.

– Зайдёшь ко мне? Выберем гроб.

– Ок. Но насчёт последнего сомневаюсь, – быстро набрал я и, заблокировав телефон, бросил его на одно из кресел, составлявших (как говорил папа) «мягкий уголок». Громоздкая конструкция из мебели напоминала его весьма отдалённо.

До дома Ани я шёл меньше пяти минут.

Высокое четырнадцатиэтажное здание располагалось в соседнем квартале, напротив детской площадки, которая за последние годы превратилась в превосходные декорации для киносъёмок.

Старые, проржавевшие качели скрипели, песочница, наполненная грубым речным песком, выставляла напоказ отсыревшие и кое-где сгнившие доски. Пока ещё целые прутья выломанных лавочек прикрывали куски фанеры.

В воздухе нестерпимо пахло канализацией. И как они тут живут?.. Я поморщился и позвонил в домофон.

Сорок вторая квартира находилась на седьмом этаже. Лифт не работал, поэтому пришлось искать лестницу и подниматься пешком, наталкиваясь по пути на мусор, разбросанный самими жильцами.

Меня встретила Аня.

– Привет.

– Привет.

Я переступил широкий порог квартиры.

В середине учебного года я уже был здесь. Я помню стены длинного коридора, оклеенные жёлтыми обоями, чёрную вешалку, такого же цвета гардероб и тумбу с кучей расчёсок, кремов и пузырьков, на которых красовались золотистые эмблемы Chanel.

Тогда я приходил к Ане помочь доделать плакат, посвящённый неделе географии в нашей школе.

Теперь я пришёл выбирать гроб.

С кухни доносились запахи неаполитанской лазаньи (любимого блюда семьи). Ольга Игоревна выглянула из-за полуоткрытой двери и помахала мне рукой. Я кивнул в ответ.

Работа давала Аниной маме драгоценную возможность думать о чём-то другом.

Мы проследовали в спальню, такую же, как и полгода назад: те же цветы в кашпо, те же картины, похожие на неумелые детские рисунки, те же бордовые шторы…

В отличие от хозяйки, комната не изменилась.

– Смотри, – махнула рукой Аня, садясь в кресло возле компьютерного стола, – как думаешь, этот подойдёт?

Меня поразило огромное количество вкладок на сайте похоронного агентства. «Крупная компания «Последний путь» (так было написано в самом верху окна) предлагала широкий ассортимент оград, памятников и всего, что могло понадобиться для отпевания и похорон.

В разделе «Гробы и урны» Аня выбрала лакированный гроб, обитый красным бархатом изнутри.

– Мне нравится этот! Очень удобно! – воскликнула она и засмеялась, – а этот? Как ты думаешь?

На экране появился дорогой гроб с жёлтым крестом на крышке.

– А этот?!

Аня распалялась всё больше, беспорядочно щёлкая по ссылкам.

– А этот?! А этот?! Смотри! Почему ты молчишь?! – Аня с яростью начала теребить меня за плечо, – Смотри! Я хочу, чтобы ты видел! Ты будешь кидать землю на его крышку через два месяца. Ты будешь нести к нему цветы! Смотри же!

Я отвернулся от экрана.

– Хватит, – твёрдо сказал я.

– Хватит?! – Аня стукнула кулаком по столу. Стеклянная мышь отлетела в сторону. – Хватит?! И это говорит мне человек, у которого впереди целая жизнь, зная, что мне осталось мучиться не больше восьми недель?! Хватит?! Я ненавижу вас всех, ненавижу за то, что вы переживёте меня! Маму ненавижу, тебя ненавижу, врачей ненавижу! Вы… Все вы создаёте иллюзию того, что страдаете вместе со мной, но это не так! Вы жили и будете жить, а я умру.

Аня обхватила голову руками и упала на стол.

– Обними меня, – захлёбываясь слезами, прошептала она.

Я пододвинулся ближе и прикоснулся к хрупким плечам. Аня повернулась ко мне. Всхлипывая, она зарывалась лицом в складки рубашки, медленно намокавшей от слёз.

– Прости меня.

Я не ответил. Лишь крепче сжал Аню в объятиях.

Я понял, каким идиотом был все эти пять лет, как бессмысленно дорожил своим одиночеством – самым страшным состоянием человека, обещавшим вскоре накрыть меня с новой силой.

В голове мелькали слова песни. Нет, не «Summertime sadness» – «Deathbeds»33
  «Смертное ложе для двоих». Название песни британской группы Bring Me the Horizon


[Закрыть].

«Don’t try to fight the storm. You’ll tumble overboard. Tides will bring me back to you»44
  «Не пытайся бороться со штормом: ты упадёшь за борт, а приливы принесут меня к тебе»


[Закрыть].

– Прости, – повторила Аня. – Я больше никогда не буду кричать на тебя. Только… пообещай, что не бросишь меня… Ведь ты – единственный человек, которому я доверяю.

– Обещаю.

Вместо упавшей мышки мы нашли под кроватью груду осколков.

– Лазанья готова! – прозвенел голос Ольги Игоревны. – Идите обедать.

– Мама пытается себя занять. Вчера ей сказали, что меня уже не спасти даже в иностранной клинике. Она проплакала всю ночь. Заперлась в комнате и обложилась подушками, чтобы я её не слышала. Она не знает, но я делаю так же. Я не голодна, кстати. Да и мама редко готовит сама… Лазанью нам обычно привозили из ресторана.

– Давай не будем её обижать, – попросил я, ощущая, что за утро успел проголодаться.

На застеленном белой скатертью столе стояло три прибора.

– Садитесь. Я мигом, – пригласила Ольга Игоревна и вышла из кухни.

Она вернулась в ярко-красном платье, едва прикрывавшем колени. Шею обвивало искрящееся жемчужное ожерелье.

– А у нас праздник! Сегодня седьмое июня! Я решила всегда отмечать этот день! Здорово, правда?! – засмеялась Ольга Игоревна.

– Мама, с тобой всё хорошо? – спросила Аня.

– Всё замечательно! Сегодня праздник, и всё должно быть замечательно!

– Сегодня обычный день. Ты не думала?

– Нет! Давайте веселиться! Аня, к тебе пришли гости. Это так прекрасно! Хотите вина?

Анина мама принялась открывать бутылку, но та сорвалась с края столешницы и разбилась о кафель.

– Я уберу, – пробормотала Ольга Игоревна и начала рассеянно сметать осколки.

– Мама, взгляни на меня! – воскликнула Аня. – Зачем ты всё это сделала?! Зачем ты устраиваешь праздник в день, с приходом которого я становлюсь ещё ближе к смерти?!

– О чём ты говоришь? Девочка моя, ты цветёшь! – захлопала в ладоши Ольга Игоревна.

Аня встала из-за стола и выбежала в коридор, прижимая к лицу дрожащую ладонь.

– Пойдём, – крикнула она мне. – Куда угодно. Пожалуйста.

Анина мама вытаскивая пробку из второй бутылки вина.

– Похоронное, – прокомментировала Аня своё платье, когда мы вышли на улицу.

– По-моему, ты надевала его на выпускной в прошлом году.

– Да. И с тех пор надеваю его, если мне становится грустно… Ты же помнишь, как в тот день твоя любимая Маша пожелала мне закопать себя на кладбище за то, что я танцевала с тобой.

– Пойдём в парк, – предложил я и взял Аню за руку.

Мы дошли до фонтана и сели на лавочку возле кафе, в котором я ел апельсиновое мороженое вчера. Сегодня у порога, небрежно разбросанные, лежали острые листья клёна. Дворник, нагибаясь и кряхтя, собирал их в синий мешок для мусора. Фонтан бил вверх переливающимися струями васильковой воды, играя лучами медленно выплывавшего на середину неба болезненного городского солнца.

Аня положила голову мне на плечо. Я чувствовал, что её лоб горит.

– Что случилось с моей мамой?

– Думаю, ей просто очень плохо.

– В этом наряде она праздновала день рождения. Скажи ей, чтобы оделась так же на мои похороны.

– Она твоя мама. И она пыталась тебя отвлечь…

– Себя она пыталась отвлечь. Развлечь точнее. Знает, что я скоро умру и устраивает праздник. Я не хочу ждать два месяца и медленно терять рассудок… Я уже давно…

Из колонок над нами зазвучала музыка. Кафе открылось.

«Never let you down»55
  «Никогда не подведу тебя». Название песни, исполненной Woodkid и Lykke Li


[Закрыть].

«Я никогда не подведу тебя».

Я встал со скамейки.

– Что ты делаешь?

Я осторожно обнял Аню за талию.

Её руки замерли на моих плечах.

Мы медленно закружились в танце. Я старался не наступать Ане на ноги, но я не умею танцевать…

Этот медляк оставил след на её лакированных туфлях.

Когда мы приблизились к фонтану, нас обдало брызгами, и мы отступили назад. Аня прижалась к моей груди. Мокрые волосы облепили рубашку…

Эти четыре минуты я до сих пор почти не могу вырвать из своей памяти. Словно сон, исчезающий после пробуждения.

Я помню только, что музыка закончилась.

– Выпьем кофе? – спросила Аня.

– Давай.

– Я тебя приглашаю. Вчера мама сделала мне подарок. Приехав домой из больницы, я нашла на своём столе конверт с кредитной картой. Мама сказала, что здесь хватить денег на всё, что я хочу. Если бы я хотела того же, что и мама… А мама моя не хочет ничего, кроме дорогих нарядов, сумок, украшений и техники. Смешно, но… приятно.

– Что вам нужно? – неожиданно грубо спросил официант

– Пообедать, – слегка смутившись ответила, Аня, – здесь есть свободный столик?

– Мы можем предложить приват-зону. Всё остальное занято.

– Да. Это подойдёт.

– Поверните налево в самом конце зала. Я принесу меню.

Приватная зона оказалась гораздо более привлекательной, чем само заведение. Вокруг стола располагался широкий угловой диван; с потолка свисали круглые лампы; окна закрывали бледные салатовые шторы.

Обед был готов только через сорок минут. Официант поставил на стол два больших подноса и вышел, задев мускулистой рукой полог прикрывавшего дверь тюля.

– Я хочу выпить за тебя, – сказала Аня, поднимая чашку с кофе. – За нас. Не чокаясь.

Горячий фарфор обжигал Анины пальцы. Она подула на густую пенку эспрессо и поднесла чашку к губам, но та выпрыгнула из рук и ударилась о паркет.

Аня упала на диван и заплакала.

– Что с тобой?

– Уходи… Уходи… Скорее… Я прошу тебя.

Мучительный приступ сдавил Анино горло.

В уголках рта пузырями выступила пена.

Я стоял, не понимая, что происходит. Когда я совладал с собой, Аня пыталась сесть, цепляясь за обивку посиневшими руками.

Она утиралась розовым платком.

Зал наполнял отвратительный запах.

Чуть ниже выреза Аниного платья расплывались мокрые пятна.

– Официант, – позвал я, подбежав к двери.

– Он нам не поможет, – виновато вздохнула Аня.

– Что здесь произошло? – уставился на меня ничего не понимающий молодой человек.

– Всё хорошо. Принесите счёт.

– Хорошо?! У нас важный приём сегодня. Вы хоть идти можете? – официант обратился к Ане.

– Да… Наверное.

– Давай вызовем такси? – предложил я.

– Не стоит: я справлюсь.

Мне было больно и неловко смотреть на человека, который несколько месяцев назад мог ответить пощёчиной на любое прикосновение, а теперь изо всех сил сжимал мою руку, пытаясь сделать десять шагов до двери кафе.

Мы окунулись в выжженную зелень парка.

– У меня день рождения через три дня. Придёшь? – спросила Аня.

– Завтра мы уезжаем на дачу. Папе дали недельный отпуск по случаю защиты проекта, а мама взяла отгулы. Мы ждали этой поездки очень долго.

– Твоя оригинальность не перестаёт меня удивлять. Насколько я помню, ты не был ни на одном моём дне рождения. Я даже знаю список твоих нелепых причин: три года назад ты свалился с яблони на щебёнку и месяц просидел дома, потом школьная отработка случайным образом выпала на 9 июня, а в прошлом году ты умудрился прочитать сообщение с приглашением только через час после того, как мне официально исполнилось шестнадцать. Я не обижаюсь. Просто теперь у тебя нет возможности отказаться. Я встречу чудесный день своего семнадцатилетия шестнадцатого июня, как только ты вернёшься в город. И не вздумай полезть на яблоню. Я заставлю тебя прийти даже со сломанным пальцем.

Стоит ли говорить, что этот «чудесный день» мы так и не встретили?

– Что тебе подарить?

– Подари мне себя. А лучше свой мозг, – ответила Аня и усмехнулась.

– Давай свернём на беговую дорожку? Мы дойдём быстрее.

– Не терпится от меня избавиться? Я всегда знала, что ты слабак!

– Слабак?

– Да. Не нравится с трупом ходить? Ты можешь оставить меня прямо здесь. Это благородно.

– Хватит, пожалуйста. Пойдём домой.

– Ещё одно слово – и я вообще никуда с тобой не пойду! – закричала Аня и с силой дёрнула меня за рукав.

– Всё. Я молчу.

– Вот и молчи. А если что-то не устраивает, верни мне половину за ресторан.

Я не решался возразить Ане.

Глиобластома давала ей исключительное право делать и говорить что угодно.

Мы брели по тротуару, усыпанному душистыми цветами акации и шиповника. Аня тихо напевала свою любимую песню – «We own sky»66
  «Мы владеем небом». Название песни французской группы M83


[Закрыть]. А я думал о том, что будет дальше.

Вернее старался не думать.

Возле центрального входа Аня вновь почувствовала себя плохо.

– Подожди. Я хочу сесть, – сказала она и опустилась на лавочку.

Аня зажала нос платком. На ткани выступили алые пятна. Девушка запрокинула голову.

– В твоей сумке случайно нет ваты? – спросила она.

– Нет. Только пластырь.

Аня бросила платок в сторону. Его тут же сдуло порывом сильного ветра, и он, взлетев, зацепился за ветку берёзы, до которой даже с моим ростом нельзя было достать.

– Кажется, прошло.

Аня опустила голову и захлебнулась мучительным кашлем. Из носа и рта хлынула кровь. Всё платье покрылось бордовыми каплями.

Я позвонил Ольге Игоревне.

– Я скоро приеду, – невнятно ответила мама Ани, когда я сбивчиво рассказал о том, что случилось. Она перебрала спиртного.

Audi остановился прямо на тротуаре. Выходя из машины, Ольга Игоревна, как и вчера в больнице, сломала каблук. Скинув туфли, она бросилась к нам.

Кровь остановилась, но Аня никак не могла прийти в себя. Пустыми глазами она смотрела на густые заросли колючего кустарника.

Аня не отвечала на тревожные вопросы мамы. Лишь едко шепнула мне: «Зачем ты её вызвал?».

Босая Ольга Игоревна долго пыталась справиться с грязной педалью тормоза. Наконец она выжала её до упора и включила передачу. Машина сорвалась с места.

Дорога домой заняла около пятнадцати минут. Все светофоры горели красным светом, и мы подолгу стояли, пропуская пешеходов.

– Передавила бы их всех. Люди проклятые!

Анина мама нервно ударила ладонями по тонкому рулю.

Приехав, мы положили Аню на кровать в её комнате. Ольга Игоревна принялась снимать с дочери платье. Аня заплакала и отвернулась к стене.

Ольга Игоревна попросила меня выйти в коридор.

– Спасибо. Если бы не ты, мне было бы ещё тяжелее, – сказала она. – Тебя отвезти домой?

– Нет. Я живу в соседнем дворе, – ответил я и поднял с пола упавшую сумку.

До самого вечера я собирал вещи на дачу. Подготовка к поездке отвлекает от мыслей, и я старался провести за ней больше времени.

Но как отвлечь от того, что стало неотъемлемой частью жизни?..

Я до сих пор не знаю ответ.