Текст книги "Уже мертва"

Гэбби замолчала, закончив перечислять имена. Она смотрела в мою сторону, но не на, а мимо меня, на что-то за окном. Возможно, на нечто такое, чего в моем мире вообще не существовало.

– Поехали.

Она произнесла это так тихо, что я еле расслышала ее слова:

– Что…

– Едем!

На сей раз ее голос прозвучал жестко, почти свирепо, и я, пораженная, чуть не ответила бранью. Но не стала делать этого, заметив выражение ее глаз.

Мы опять ехали молча. Гэбби сидела, глубоко задумавшись, и мне казалось, ее мысли где-то на другой планете. Я остановила машину рядом с ее домом.

– Они были изнасилованы? – ошеломила меня очередным вопросом Гэбби.

Я быстро воспроизвела в памяти наш последний разговор. Но так и не поняла, о ком речь.

– Кто? – спросила я.

– Эти женщины.

«Какие женщины? – мелькнуло у меня в мозгу. – Проститутки? Или убитые?»

– Ты о ком?

Некоторое время Гэбби молчала.

– Как же меня задолбало все это дерьмо! – выпалила она потом.

Не успела я и глазом моргнуть, как она выскочила из машины и взбежала по лестнице к своей двери. Лишь пару секунд спустя горячность, с которой были произнесены ее слова, обожгла меня хлесткой пощечиной.

5

Следующие две недели Гэбби не давала о себе знать. Клодель тоже не звонил, отстранив меня таким образом от дела. О жизни Изабеллы Ганьон я узнала от Пьера Ламанша.

Она жила с братом и его любовником в Сен-Эдуаре, рабочем районе на северо-востоке от центра. Работала в бутике любовника брата, небольшом магазине под названием «Une Tranche de Vie», специализировавшемся на одежде «унисекс» и аксессуарах. «Ломтик жизни». Придумал это название ее брат, пекарь. Ирония ситуации подействовала на меня угнетающе.

Изабелла пропала в пятницу первого апреля. По словам брата, она была завсегдатаем ряда баров на Сен-Дени. Накануне исчезновения вернулась домой поздно. Он сказал, что услышал, как хлопнула дверь примерно в два ночи. Рано утром они с любовником ушли на работу. В час дня Изабеллу видел кто-то из соседей. К четырем она должна была появиться в бутике, но так и не пришла. Ее останки обнаружили возле Гран-Семинер девять недель спустя. Ей было двадцать три года.

Ламанш пришел ко мне в офис после обеда, чтобы узнать, закончила ли я работу с ее черепом.

– На нем было несколько трещин, – сказала я. – На восстановление ушло немало времени.

Я взяла череп с пробкового кольца:

– По голове жертву ударили по меньшей мере три раза. Вот этот удар был первым.

Я указала на небольшое блюдцеобразное углубление. От его центра к краям, подобно кольцам на мишени для стрельбы, отходило несколько кругообразных трещин.

– С первого раза расколоть череп преступнику не удалось, повредилась лишь наружная его поверхность. Он нанес повторный удар. Вот сюда.

Я указала на звездообразный рисунок линий, окружающий место пролома. Расходившиеся от него кривые круги и лучи переплетались, подобно паутине.

– Этот удар был гораздо более сильным и вызвал обширный осколочный перелом. Череп раскололся.

На воссоздание этого черепа у меня действительно ушло немало времени. По краям трещин блестели узкие дорожки клея.

Ламанш напряженно смотрел то на мое лицо, то на череп. Его взгляд был настолько сосредоточенным, что, казалось, мог пробуравить в воздухе канал.

– Потом убийца ударил ее сюда.

Я провела пальцем по другой паутине, ветви которой, подходя к последнему кольцу первой, резко обрывались.

– Это был последний удар. Новые трещины не пересекают те, что образовались ранее.

– Oui.

Пьер всегда так себя ведет. Отсутствие ответных реплик во время разговора вовсе не означает, что слова собеседника ему неинтересны или непонятны. Пьер Ламанш все слышит и все учитывает. И никогда не нуждается в повторных объяснениях. Если он отвечает сухо и односложно, то только для того, чтобы заставить тебя лучше сосредоточиться.

– Когда по черепу наносят удар, – продолжила я, – он ведет себя подобно воздушному шару: в первую долю секунды кость в месте приложения силы вдавливается внутрь, а с противоположной стороны выпячивается. То есть площадь повреждения не ограничивается лишь непосредственно участком нанесения удара.

Я взглянула на Пьера, желая убедиться в том, что он следит за ходом моих мыслей. Он следил.

– Череп устроен таким образом, что силы, вызванные неожиданным толчком, проходят по нему в определенных направлениях. Поэтому рисунок слома кости может быть примерно предугадан. Если, к примеру, удар нанести в это место… – я указала на лоб, – повредятся глазные впадины или лицо. Если в это… – я провела рукой по задней части черепа, практически не касаясь его, – образуются боковые трещины у черепного основания.

Ламанш кивнул.

– В данном случае мы имеем дело с двумя раздробленными ранами и одной вдавленной на правой теменной зоне. Несколько трещин начинаются на противоположной стороне черепа и направляются к ранениям в правой части. Из этого можно сделать вывод, что удары преступник наносил по голове жертвы сзади справа.

– Три удара, – произнес Ламанш.

– Три удара, – подтвердила я.

– От этого она умерла?

Он знал, что я отвечу.

– Возможно. Точно не знаю.

– Что-нибудь еще?

– Следов пулевых или ножевых ранений я не обнаружила. Обратила внимание на какие-то странные порезы на позвонках, но я не понимаю их происхождения.

– Может, образовались при расчленении?

Я покачала головой:

– Меня смущает их месторасположение. – Я вернула череп на кольцо. – Расчленение было произведено очень аккуратно. Убийца не просто поотрубал конечности жертвы, а отделил их прямо в местах суставов. Помните, например, дела Гана и Валенсиа?

Ламанш задумался, наклоняя голову сначала немного вправо, потом влево, как собака, реагирующая на шелест целлофана.

– Гана нашли примерно два года назад, – подсказала я. – Он был обернут покрывалами и перевязан лентами, ноги отделены и упакованы отдельно.

Тот случай напомнил мне о древних египтянах. Перед мумификацией они извлекали внутренности из тела умершего, чем-нибудь оборачивали их и клали вместе с трупом. Убийца Гана проделал то же самое с ногами своей жертвы.

– А, да. Я помню это дело, – сказал Ламанш.

– Тому парню убийца отрезал ноги ниже колен. Так же обошлись и с Валенсиа – его конечности были отделены на несколько дюймов либо выше, либо ниже сочленений.

Валенсиа убили за чрезмерную жадность. Он был наркодельцом. Его тело поступило к нам в хоккейной сумке.

– В обоих этих случаях преступники поступили просто: отсекли конечности жертв в наиболее удобных местах. С Ганьон же все обстоит по-другому: расчленяя ее, убийца аккуратно разделил суставы. Взгляните. – Я показала Ламаншу схему.

Для ее создания я использовала стандартный чертеж аутопсии с отметками в тех местах, в которых тело было разрезано. Одна линия на схеме пересекала горло. Другие рассекали плечевые, бедренные и коленные суставы.

– Голова отделена в районе шестого шейного позвонка. Руки – в плечевых, ноги – в бедренных, голени со ступнями – в коленных суставах.

Я взяла левую лопатку:

– Видите эти следы?

Ламанш изучающе осмотрел параллельные желобки на суставной поверхности.

Я отложила лопатку и взяла тазовую кость:

– Взгляните. Убийца попал прямо в вертлужную впадину.

Ламанш обследовал глубокое гнездо, в которое когда-то входила верхняя часть бедренной кости, и места срезов. Я молча убрала таз и подала ему бедро.

Он долго разглядывал и эту кость, потом медленно отложил ее на стол.

– Только с руками убийца не стал мучиться: отсек их прямо по кости. – Я показала Ламаншу плечевую кость.

– Странно.

– Да.

– Что более распространено? Первые два случая или этот?

– Первые. Обычно к расчленению прибегают, чтобы от тела было легче избавиться. Берут пилу и отпиливают конечности. Это наиболее легкий и быстрый способ. На разделение суставов, как в нашем случае, требуется гораздо больше времени.

– Гм… И что это означает?

Над этим вопросом я сама долго ломала голову.

– Не знаю.

Некоторое время мы оба молчали.

– Семья хочет получить тело для захоронения. Я постараюсь продержать его в лаборатории как можно дольше, – сказал Ламанш. – Позаботьтесь о том, чтобы у нас остались все необходимые снимки и записи на случай судебного разбирательства.

– Я планирую детально исследовать поверхности срезов. Изучу их под микроскопом, постараюсь определить, каким инструментом убийца воспользовался для расчленения. – Перед тем как произнести последующую фразу, я выдержала паузу и тщательно обдумала слова. – Если некоторые мои подозрения подтвердятся, то я хотела бы сравнить эти разрезы с теми, что я встречала при работе с другим телом.

Уголки губ Ламанша дрогнули. Я не могла понять отчего: то ли он смеялся надо мной, то ли был раздражен. А может, мне вообще показалось.

– Да, я слышал о ваших подозрениях от мсье Клоделя, – произнес Ламанш, помолчав. – Объясните… – он взглянул мне прямо в глаза, – почему вы считаете, что эти два дела взаимосвязаны?

Я перечислила схожие черты между убийствами Тротье и Ганьон: избиение, расчленение тел после смерти, использование полиэтиленовых пакетов, перенос в пустынное место.

– КУМ занимается обоими делами?

– Нет. Только делом Ганьон. Тротье была найдена в Сен-Жероме, ее убийство расследовал СК.

Как и во многих других городах, в правовых вопросах в Монреале нередко возникает путаница. Дело в том, что Монреаль расположен на одноименном острове, омываемом водами реки Святого Лаврентия. Убийствами, совершающимися непосредственно на нем, занимается полиция города Монреаль, а те происшествия, которые происходят за его пределами, то есть на прилежащих островах, рассматривают местные полицейские подразделения либо полиция Квебека. Работа правоохранительных органов не всегда согласована. – Ламанш выдержал паузу. – Боюсь, убедить мсье Клоделя в правоте ваших слов у нас не получится. Действуйте самостоятельно, а если что-нибудь потребуется, обращайтесь ко мне.

Позднее на этой же неделе я сфотографировала поверхности срезов фотомикроскопом под разными углами, с разным увеличением, при разном освещении. А еще удалила небольшие участки кости с поверхностей нескольких суставов, надеясь просмотреть их под растровым электронным микроскопом. Осуществить свои планы в ближайшее время мне не удалось: пришлось переключить внимание на массу других костей.

Первый скелет, частично одетый, обнаружили гулявшие в парке дети. Второй – сильно разложившийся – прибило к берегу озера Сен-Луи. А одна семейная пара, занимавшаяся уборкой только что купленного дома, обнаружила в под вале чемодан с человеческими черепами, покрытыми воском, кровью и перьями. Все находки поручили обследовать мне.

Останки из озера Сен-Луи, по всей вероятности, принадлежали джентльмену, якобы случайно утонувшему прошлой осенью во время прогулки на лодке. Одному из его конкурентов сильно не понравилось, что он задумал стать табачным контрабандистом. Я восстанавливала его череп, когда раздался телефонный звонок.

Я знала, что это произойдет, но не думала, что так скоро. Мое сердце бешено заколотилось, а кровь под грудиной зашипела, словно карбонизированный лимонад во взболтанной бутылке. Меня бросило в жар.

– Она мертва не более шести часов, – сказал Ламанш. – Думаю, вам следует взглянуть.

6

Двадцатичетырехлетняя Маргарет Адкинс жила с мужем и шестилетним сыном в районе, примыкавшем к Олимпийскому стадиону. В то утро, в десять тридцать, у нее была назначена встреча с сестрой, женщины собирались пройтись по магазинам и вместе пообедать. На встречу Маргарет не пришла. И не отвечала на телефонные звонки после разговора с мужем в десять часов. Ее убили в период между этим разговором и часом дня, когда сестра нашла ее тело. Это случилось четыре часа назад. Вот и все, что нам было известно.

Клодель еще не вернулся с места обнаружения убитой. Его коллега Мишель Шарбонно сидел на одном из пластмассовых стульев, выстроенных в ряд вдоль дальней стены в кабинете для вскрытия. Ламанш приехал с места преступления меньше часа назад, тело привезли несколькими минутами раньше. Когда я пришла, производили вскрытие. Я мгновенно поняла, что сегодня нам всем придется задержаться на работе допоздна.

Она лежала лицом вниз, руки сложены вдоль тела ладонями вверх, а пальцы сжаты. Специалист по аутопсии осматривал ее ногти и брал соскоб. На фоне начищенной поверхности столешницы из нержавеющей стали обнаженное тело выглядело восковым. Спину покрывали маленькие кружки – следы от дренажных отверстий стола. Тут и там на коже темнели прилипшие волоски, упавшие с курчавой копны на ее голове.

Затылок изуродован, череп слегка перекошен, как на кривом детском рисунке. Вытекавшая из него кровь, смешиваясь с водой, которой обмывали убитую, стекала вниз и образовывала под телом красную полупрозрачную лужу. На другом столе для вскрытия лежали пропитанные кровью спортивный костюм, бюстгальтер, трусики, туфли и носки. В воздухе резко пахло металлом. В пакете рядом с костюмом я увидела эластичный бинт и санитарную подушку.

Даниель делал снимки полароидом. Перед Шарбонно на письменном столе темнели квадраты с белыми краями. На них проявлялись изображения. Шарбонно, закусив нижнюю губу, внимательно рассматривал один снимок за другим и аккуратно возвращал каждый на место.

Офицер в форме щелкал «никоном» со вспышкой. Когда он обогнул стол и поднялся на табурет, Лиза, пришедшая к нам последней из всех специалистов по аутопсии, подложила под тело старинную ширму – окрашенную краской металлическую раму, обтянутую белой тканью. Такими в незапамятные времена в больницах огораживали пациентов во время выполнения некоторых интимных процедур. Рядом с Маргарет Адкинс эта ширма показалась мне насмешкой, злой иронией. До интимности ей теперь не было никакого дела.

Фотограф слез с табурета и вопросительно посмотрел на Ламанша. Тот шагнул к столу и указал подбородком на царапину на задней части левого плеча:

– Это вы запечатлели?

Лиза поднесла с левой стороны к указанному месту прямоугольную карточку с номером «Лаборатуар де медисин легаль», номером морга и датой: двадцать третье июня девяносто четвертого года. И Даниель, и фотограф сняли плечо крупным планом.

По распоряжению Ламанша Лиза сбрила волосы вокруг ран на голове убитой и несколько раз спрыснула череп водой. Всего ран было пять. Рваные края свидетельствовали о том, что удары наносили тупым предметом. Ламанш измерил их, схематически зафиксировал на бумаге и велел снять крупным планом.

– А теперь опять переверните ее, пожалуйста, на спину.

Лиза шагнула вперед, отодвинула тело к дальнему левому краю стола, аккуратно прижала левую руку трупа к животу и с помощью Даниеля перевернула на спину. Когда затылок жертвы коснулся стола, послышался приглушенный стук. Лиза приподняла голову убитой, положила резиновое приспособление под ее шею и отступила в сторону.

То, что представилось взгляду, заставило мою кровь мчаться по жилам еще быстрее. Будто в желудке встряхнули бутылку с газированной водой, убрали с горлышка большой палец и оттуда неудержимым потоком рванул наружу гейзер страха.

Маргарет Адкинс была распорота от грудины до таза. Сквозь уродливую расщелину в туловище виднелись яркие внутренности. В том месте, где щель была наиболее глубокой, а органы смещены, блестела оболочка, покрывающая позвоночный столб.

Потрясенная, я перевела взгляд выше, не в силах смотреть на ее обезображенный живот. И увидела не менее ужасающую картину. Голова убитой была приподнята, лицо со вздернутым носиком и изящным подбородком напоминало лицо феи. Щеки осыпали веснушки – на фоне мертвенно-бледной кожи пятнышки эти казались невероятно темными. Жертва напоминала бы Пеппи Длинныйчулок, если бы еще и улыбалась. Но ее рот был расширен вовсе не в улыбке – из него торчала отрезанная левая грудь. В нежную нижнюю губу утыкался сосок.

Я подняла голову и встретилась взглядом с Ламаншем. Складки на его лице выглядели глубже обычного. Нижние веки были так сильно напряжены, что провисали и чуть подрагивали. Я увидела в его глазах искреннюю скорбь и что-то еще.

Ламанш ничего мне не сказал – продолжил заниматься вскрытием, переключая внимание то на тело, то на свой блокнот. Он фиксировал каждое повреждение, определял положение и размеры любой царапины, описывал малейший порез. Тело фотографировали.

Мы ждали. Шарбонно закурил.

По прошествии, как мне показалось, нескольких часов Ламанш завершил внутренний осмотр:

– Хорошо. Теперь сделайте рентген.

Он стянул с рук перчатки и сел за письменный стол, склоняясь над своим блокнотом, как старик над коллекцией марок.

Лиза и Даниель подкатили к столу с телом стальную каталку, с профессиональной ловкостью и бесстрастностью переместили на нее убитую и повезли делать рентген.

Я тихо приблизилась к Шарбонно и села на стул рядом. Он приподнялся, кивнул, улыбнулся, сделал глубокую затяжку и затушил окурок.

– Доктор Бреннан, как дела?

Шарбонно всегда беседовал со мной только по-английски и гордился, что может говорить на нем бегло. Его речь представляла собой странную смесь квебекского и южного сленга. Родом он был из Шикутими, два года работал на нефтяных вышках на востоке Техаса.

– У меня все в порядке. А у вас?

– Грех жаловаться.

Он пожал плечами так, как умеют только истинные фран кофилы: чуть сгорбившись, подняв ладони вверх.

У Шарбонно широкое дружелюбное лицо и скрученные в колючки волосы какого-то серого цвета. Когда я смотрю на него, всегда вспоминаю о морских актиниях. Крупный, с толстой шеей. Воротники рубашек всегда обхватывали ее чрезмерно плотно. А узел галстуков, как будто желавших компенсировать этот недостаток, постоянно либо съезжал набок, либо ослаблялся и свисал ниже верхней пуговицы на рубашке. Наверное, Шарбонно сам его ослаблял, просто для удобства. В отличие от большинства детективов КУМа он не пытался гнаться за модой. А может, и пытался. Сегодня на нем были светло-желтая рубашка, полиэстеровые брюки и спортивная куртка в клетку. И коричневый галстук.

– Видели фотографии с места преступления? – спросил он, беря со стола коричневый конверт.

– Еще нет.

Шарбонно достал пачку снимков, сделанных полароидом, и протянул мне:

– Их привезли вместе с телом.

Я кивнула и принялась рассматривать фотографии. Шар бонно пристально наблюдал за мной. Мне показалось, ему хочется увидеть меня напуганной, а потом рассказать об этом Клоделю. Так или иначе, он почему-то был крайне заинтересован моей реакцией.

Фотографии в хронологическом порядке воспроизводили приезд следственно-оперативной группы на место обнаружения трупа. На первой из них я увидела узкую улицу со старыми, но ухоженными трехэтажными домами из красного кирпича. Параллельно домам вдоль дороги в небольших квадратах земли, окруженных цементом, росли деревья. Перед каждым из домов темнели прямоугольные дворы, разделенные пополам дорожками, ведущими к металлическим лестницам с крутыми ступенями. Тут и там на дорожках стояли трехколесные велосипеды.

На нескольких следующих снимках были запечатлены разные виды одного из трехэтажных домов. Мое внимание привлекли несколько деталей. На панелях над дверями на третьем этаже чернели цифры 1407 и 1409.

Впереди, под одним из окон первого этажа, росли цветы. Я разглядела три заброшенных, прижавшихся друг к другу одиноких бархатца с крупными полузасохшими склонившимися головками. Выращенные и всеми забытые. К по ржавевшей металлической ограде, обрамлявшей малюсенький передний дворик, был прислонен велосипед. Из травы торчал, пригнувшись к земле, будто желая спрятать надпись, плакат: «ПРОДАЕТСЯ».

Несмотря на чьи-то явные попытки придать этому дому индивидуальность, он выглядел так же, как остальные на узкой улице. Такая же лестница, такой же балкон, такие же двойные двери, такие же кружевные занавески на окнах.

Я задумалась: почему именно этот? Почему трагедия случилась не в каком-нибудь другом доме? Почему не в 1405-м? Или не в противоположном? Или не в том, который удален на квартал?

Одна за другой фотографии подпускали меня все ближе и ближе к жизни убитой женщины. Я неторопливо рассмотрела внутреннюю обстановку ее квартиры, обращая внимание на каждую мелочь, каждую деталь. Маленькие комнаты. Дешевая мебель. Неизменный телевизор. Гостиная. Столовая. Спальня мальчика с обвешанными хоккейными плакатами стенами. На кровати книга «Как устроена Вселенная». Я почувствовала приступ боли, хотя сомневаюсь, что книга каким-то образом связана с тем, что произошло.

Маргарет Адкинс любила голубой цвет. Все двери в ее квартире и все отделочные деревянные панели были ярко-голубыми. Как небо в Санторини.

Тело нашли в крохотной комнате слева от парадного входа. Одна дверь из нее вела в спальню для гостей, вторая – в кухню. Сквозь кухонный дверной проем виднелись столы и коврики рядом на полу. В тесной гостиной, где Адкинс умерла, стояли только телевизор, диван и сервант. Ее тело покоилось между ними, в самом центре.

Она лежала на спине, ноги широко расставлены. Одежду с нее не сняли, но край застегнутой спортивной куртки задрали, накрыв лицо. Запястья связали рубашкой, подняв руки над головой локтями наружу. Ее кисти безвольно свисали в стороны. Как в третьей позиции у начинающей балерины.

Разрез в туловище алел свежей кровью и был частично накрыт затемненной пленкой, окружавшей тело и все вокруг. На месте левой груди краснел квадрат, образованный рассечками плоти. Длинные перпендикулярные полосы пересекались под углами в девяносто градусов. Рана напомнила мне трепанацию на черепах древних майя. Только это увечье было нанесено на тело жертвы отнюдь не для избавления ее от боли и не для того, чтобы выпустить злого духа. Если какой-то фантом при этом и высвободился, то не из нее. Маргарет Адкинс стала дверью, сквозь которую к извращенной душе какого-то незнакомца пришло облегчение.

Брюки ее спортивного костюма были спущены до разведенных в стороны колен, а их эластичная резинка растянута до предела. Струившаяся из промежности кровь образовала на полу красную лужу. Маргарет Адкинс умерла в спортивных туфлях и носках.

Я без слов положила фотографии в конверт и отдала их Шарбонно.

– Ужасающе, правда?

Он убрал какую-то крупинку со своей нижней губы, осмот рел ее и смахнул с пальца.

– Да.

– Этот урод воображает себя черт знает кем! Хирургом или ковбоем! – Он покачал головой.

Я только собралась ответить, но заметила, что Даниель вернулся с рентгеновскими снимками и начал прикреплять их к кинескопу. Чуть сгибаясь в его руках, они издавали приглушенный звук, похожий на отдаленные раскаты грома.

Мы по очереди рассмотрели рентгенограммы, постепенно переводя взгляды от изображения головы жертвы к изображению ступней. На снимках черепа спереди и сбоку были видны множественные повреждения. Плечи, руки и грудная клетка не отличались ничем особенным. Что потрясло нас всех, так это снимок брюшного отдела и таза.

– Проклятье! – воскликнул Шарбонно.

– О боже!

– Merde!

В глубине брюшной полости Маргарет Адкинс белела маленькая женская фигурка. Мы в полном оцепенении уста вились на нее. То, что мы сразу не заметили этот предмет, объяснялось единственным: он был введен через влагалище и продвинут слишком глубоко внутрь.

Мне показалось, меня насквозь протыкают раскаленной кочергой. Сердце заколотилось как бешеное. Я невольно прижала руки к животу и пристальнее вгляделась в фигурку.

Это была статуэтка.

Обрамленный широкими тазовыми костями, ее силуэт резко отличался от изображений органов. По всей вероятности, эта фигурка – с чуть выдвинутой вперед ножкой и склоненной набок головой – была изображением какой-то богини.

Некоторое время все молчали. В комнате царила полная тишина.

– Я увидел это, как только сделал рентгенограмму, – сказал наконец Даниель, порывистым движением возвращая на место съехавшие на кончик носа очки; его черты, подобно мордашке сдавленной резиновой игрушки, искривило судорогой. – Она… гм… наша Дева Мария.

Мы тщательнее рассмотрели снимок. Присутствие на нем маленькой фигурки усугубляло ужас ситуации, усиливало ее трагичность.

– Этот сукин сын точно больной! – выговорил Шарбонно, позволив эмоциям перехлестнуть холодность детектива из отдела убийств.

Меня его горячность поразила. Вряд ли она была вызвана в нем единственно невиданной формой зверства, с которой мы столкнулись. Наверное, столь сильное впечатление произвела на него статуэтка. Как и для большинства квебекцев, чья жизнь с самого детства пропитана традиционным католицизмом, для Шарбонно незыблемые церковные догмы, несомненно, представляли собой святыню.

Во всех нас живет благоговение перед религиозными символами, хотя от выполнения обрядов и соблюдения церковных правил многие отказываются. Носить наплечник, например, не согласится практически никто, но никто и не посмеет сжечь его. Я понимала Шарбонно. Я сама, воспитанная в другом городе, на другом языке, но тоже являясь членом человеческого рода, не могла заглушить в себе в этот момент обострившихся атавистических эмоций.

Последовала еще одна продолжительная пауза. Ее прервал Ламанш: начал говорить, медленно и тщательно подбирая слова. Я не могла понять, осознает ли он все последствия того, что мы видели, и не знала, осознаю ли их я. Но будь я на его месте, я сказала бы то же самое, только, наверное, громче.

– Мсье Шарбонно, я считаю, что вам и вашему напарнику следует серьезно побеседовать со мной и с доктором Бреннан. Уверен, вы в курсе, что данное дело и ряд других наводят нас на некоторые тревожащие подозрения. – Он помолчал, давая возможность детективу переварить его слова и прикидывая, когда нам лучше встретиться для беседы. – Результаты проведенной аутопсии будут готовы уже сегодня. Завтра выходной. В понедельник утром у вас найдется свободное время?

Шарбонно посмотрел на него, потом на меня. Его лицо ничего не выражало. Было сложно определить, понимает ли он смысл слов Ламанша или нет и знает ли о моих подозрениях, связанных с другими убийствами. Клодель не мог не рассказать напарнику о том разговоре со мной, а значит…

– Хорошо. Я постараюсь найти время.

Ламанш продолжал выжидающе смотреть на него.

– Хорошо-хорошо. В понедельник утром встретимся. А прямо сейчас я приступлю к поискам этого скота. Если Клодель вернется и будет обо мне спрашивать, скажите, что я подъеду в центральное управление часам к восьми.

Его голос слегка дрожал. К тому же Шарбонно, по обыкновению, забыл переключиться на французский, разговаривая с Ламаншем. Я догадалась, что мужчина хочет как можно скорее встретиться с напарником.

Ламанш приступил к заключительному этапу аутопсии, а Шарбонно скрылся за дверью. Последовали обычные процедуры. Грудь убитой рассекли буквой «Y», из нее извлекли органы, взвесили их, разрезали и исследовали. Положение статуэтки точно определили, нанесенные ею повреждения описали. При помощи скальпеля Даниель сделал разрез на темени жертвы, отделил кожу черепа и кожу лица и отпилил верхнюю часть черепной коробки пилой Страйкера.

Вой пилы и запах опаленной кости заставили меня отступить на шаг и затаить дыхание. Мозг выглядел вполне нормально. На его поверхности тут и там, как черные медузы, прилипшие к скользкому серому шару, блестели студенистые капли – субдуральные гематомы от ударов по голове.

Я знала, что напишет Ламанш в отчете о проделанном вскрытии. Жертва была здоровой молодой женщиной. Убийца нанес ей по крайней мере пять ударов по голове, повлекшие за собой кровоизлияние в мозг и множественные повреждения черепа. Затем вогнал через влагалище статуэтку, частично выпотрошил ее и отсек левую грудь.

Я представила себе, как все это происходило, и меня обдало холодом. Ранения, нанесенные убитой в области влагалища, были смертельными. Когда убийца вводил в нее статуэтку, ее сердце еще билось. Она еще жила.

– …дайте Даниелю все необходимые указания, Темперанция.

Голос Ламанша заставил меня очнуться. Он уже закончил вскрытие и предлагал мне взять для исследования фрагменты костей жертвы. Грудина и передние отделы ребер были отделены от тела ранее в процессе аутопсии. Я попросила Даниеля послать их наверх для вымачивания и очистки и, приблизившись к телу, тщательнее осмотрела полость грудной клетки.

По позвонку от брюшной области вверх тянулся извилистый ряд небольших порезов. Я видела их нечеткие следы на плотной оболочке спинного хребта.

– Я хотела бы осмотреть вот эту часть позвоночника и ребра, Даниель. – Я указала нужные мне участки. – Отдели их, пожалуйста, как можно аккуратнее, не прикасаясь к поверхностям, и пошли Дени. Пусть все вымочит, но не кипятит.

Даниель слушал, постоянно кивая и корчась, пытаясь удержать на месте очки. Руки в перчатках он держал вытянутыми перед собой.

Когда я закончила говорить, его внимание переключилось на Ламанша.

– Что делать потом?

– Потом приводите ее в порядок.

Даниель приступил к работе. Ему предстояло отделить от тела нужные мне участки костей, вернуть на место органы, верх черепной коробки и лицо, зашить рассечение на туловище и на голове. Тогда Маргарет Адкинс будет выглядеть почти нетронутой. И будет готова к похоронам.

На шестом этаже никого уже практически не было. Я вернулась в свой офис, намереваясь, перед тем как идти домой, привести в порядок мысли, повернула к окну стул, села на него и, положив ноги на подоконник, уставилась на свою речную отдушину. Комплекс, воздвигнутый на этом берегу, походил на постройку из «лего». Пепельные эксцентричные здания соединяла стальная горизонтальная решетка. Вверх по реке в районе цементного завода медленно плыло какое-то судно, его огни за пеленой серых сумерек были едва видны.

В здании царило устрашающее спокойствие, и я никак не могла расслабиться. Мои мысли блуждали в черноте, подобной речной воде в этот поздний час. На мгновение мне представилось, что на цементном заводе тоже смотрит в окно какой-нибудь усталый человек, такой же одинокий, тоже тревожимый вечерней тишиной.

Я проснулась сегодня в половине седьмого утра и сейчас должна была чувствовать себя утомленной. Но мной владело странное возбуждение. Я вдруг осознала, что рассеянно тереблю правую бровь. Я всегда так делаю, если нервничаю, и в свое время неизменно приводила тем самым в раздражение мужа. Он критиковал меня долгие годы, но так и не смог отучить от дурной привычки. Развод не лишен прелестей. Теперь, по крайней мере, я могу потакать себе во всех своих странных потребностях.

Мои мысли закружились в голове непрерывной чередой. Пит. Наш последний год вместе. Выражение лица Кэти в тот момент, когда мы сказали ей, что расстаемся. Мы думали, для нее это не станет ударом, ведь, начав учебу в университете, она стала проводить дома очень мало времени. Мы ошиблись. Из глаз дочери хлынули слезы, и я чуть было не изменила свое решение.