Текст книги "С Новым годом, с новым счастьем!"

Кэтти Уильямс
С Новым годом, с новым счастьем!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Настало лето. Кэтрин Льюис сидела на траве в Риджентс-парке, ощущая с долей глухого раздражения, как горячие солнечные лучи исподтишка жалят ей кожу. В такой день, как сегодня, должно быть хмурое небо и проливной дождь. Последние шесть восхитительных месяцев моросило непрерывно, безостановочно – казалось, у этого дождя нет ни начала, ни конца.

И тем не менее у всего есть начало и конец. Такова природа вещей.

Она прикрыла глаза ладонью от слепящего света и в этот краткий миг как будто увидела сразу все, как будто вся ее жизнь, вплоть до мелочей, промелькнула у нее перед глазами.

Двадцать лет, прожитых вместе с матерью в тесном, безликом стандартном домишке на тесной, безликой стандартной улочке в самом центре Лондона, – не жизнь, а существование, полное отчаянных усилий не сломаться от нытья и бесконечной критики, пока она грызла гранит науки и мечтала о том дне, когда вырвется на свободу.

Что ж, в конце концов она ощутила вкус свободы, разве не так? Случилось это, впрочем, не давным-давно, когда умерла мать, умерла тихо, за чашкой чая в маленькой убогой гостиной, перед включённым телевизором. Нет, тогда просто пришло освобождение от своего рода рабства.

Свобода же пришла лишь в последние шесть месяцев.

Кэтрин на мгновение закрыла глаза и вспомнила так ясно, как будто это было вчера, свою первую встречу с Домиником Дювалем. Она тогда ступила в переполненный зал, одетая в вызывающий наряд Эммы с уложенными в вызывающую прическу волосами, в душе ужасаясь той новой личности, которую она сама из себя сотворила, – и тут же увидела его в другом конце зала, высокого, смуглого, внушительного, одна рука подносила к губам бокал, другая была небрежно засунута в карман брюк. На миг глаза их встретились поверх толпы, и она улыбнулась, вспыхнула и затрепетала в своем облегающее открытом платье, таком непривычном, потому что она никогда в жизни раньше не носила ничего подобного.

Позже он сказал ей, что это была самая сексуальная улыбка, когда-либо виденная им на женских губах.

Она вытянулась на траве, подложив руку под голову, и устремила взгляд в небо. Оно было густо-синего цвета. Ни единого облачка. Один из тех идеальных летних дней, которые как будто созданы специально для того, чтобы напоминать англичанам, что погода – это не только дождь и ветер.

Доминик может появиться в любую минуту.

Она решила прийти заранее, из-за смутной надежды, что, увидев его издалека, успеет собраться с силами для того, что ей необходимо сделать.

Она и место встречи выбрала очень тщательно, а потом объяснила ему, где ее искать. Как-то так случилось, что в Риджентс-парке они ни разу не были вместе, а она хотела, чтобы разговор произошел там, где ее не будут мучить воспоминания.

Но воспоминания – она осознала это сейчас с тоской, заполнившей все ее существо и уничтожившей все остальные чувства, – не зависят от времени и места. Она лежала на траве, хмурясь и пытаясь сообразить, как ей сформулировать то, что она должна ему сказать, но могла лишь вспоминать ощущения, которые он ей подарил.

Каждое его слово было для нее откровением, каждая улыбка уводила в новый мир, о существовании которого она даже не подозревала.

Как канатоходец, она шагала по натянутой ею же проволоке, а он протянул ей руку, и на какое-то время она обрела способность летать. Начавшаяся полгода назад безрассудная игра – игра, в которую она должна была сыграть прежде, чем потерять такую возможность навсегда, – завершилась так, как ей и не снилось.

Какие дураки те, подумала она, снова садясь, кто говорит, что лучше полюбить и потерять, чем вовсе не испытать любовь.

Она прищурилась от солнца, увидела издалека подходящего к ней Доминика и ощутила знакомый бурный всплеск эмоций.

Скажи ей кто-нибудь раньше, что какой-то один мужчина может сделать краски ярче, а музыку нежнее, может изменить весь ход жизни, – она бы просто рассмеялась, но именно это он и сделал. Вся ее жизнь, казалось, раньше была черно-белым фильмом, а теперь стала цветным.

Он был одет для работы. Угольно-черные брюки, безукоризненно сшитые на заказ, как и вся его одежда, белоснежная рубашка с закатанными до локтей рукавами, пиджак перекинут через плечо.

Он был высок, под метр девяносто, с мощной, гибкой грацией атлета. Такие мужчины, появляясь в комнате, полной народа, тут же привлекают к себе внимание. Он обладал чем-то большим, нежели просто привлекательная внешность, случайный дар природы. Было что-то непреодолимо притягательное в том, как он держал себя, в его скупых, изящных движениях; что-то завораживающее в твердых чертах лица, обрамленного черными волосами, в изумрудной зелени глаз.

Все эти месяцы, что они провели вместе, она не переставала изумляться, что такого мужчину пленила она. Она!

Но ведь это неправда, подумала она сейчас. Он никогда не был пленен ею. Он пленен яркой, полной жизни девушкой, придуманным созданием, которого в реальности не существовало.

А Кэтрин Льюис, добавила она с покорным вздохом, никогда не была ни полной жизни, ни яркой. Она была замкнутой, осмотрительной посредственностью. Тот образ, что она взяла взаймы на несколько месяцев – по причинам, которые никогда не сможет ему объяснить, – принадлежал кому-то другому, и настала пора его возвратить.

Она вкусила свободы, но у свободы есть своя цена, и пришло время платить по векселям.

Он улыбнулся, приближаясь к ней, и она вновь испытала на себе его мрачноватое обаяние, способное растопить даже айсберг.

– Кэтрин, – еще не успев подойти, произнес он. – Так мы наконец-то и сюда добрались.

Краешком глаза Кэтрин заметила, как две загоравшие в двух-трех метрах от нее девушки, прикрыв глаза, украдкой рассматривали его. Женщины всегда обращали на него внимание.

– Мне жаль, если я отвлекла тебя от важных дел, – проговорила она, чтобы хоть что-то ответить, пока он, бросив пиджак на траву, устраивался рядом с ней.

Только бы не оказаться к нему слишком близко! Это было бы смерти подобно.

– Вот как? – лениво протянул он, оборачиваясь к ней, и она едва удержалась, чтобы не поддаться на сексуальную, теплую глубину его голоса. – А мне кажется, что просто стыдно в такую погоду быть привязанным к офису.

– Ну, ты-то, к счастью, – отозвалась она нервно, упорно сохраняя между ними дистанцию, – можешь позволить себе удовольствие прогуляться, когда пожелаешь, поскольку офис принадлежит тебе.

Она перевела взгляд на его длинные загорелые пальцы и вспомнила, как они прикоснулись к ней в первый раз – осторожно, нежно, зажигая каждую клеточку ее тела восторгом впервые пробудившихся ощущений.

Он рассмеялся. Когда-то он сказал ей, что в жизни не встречал более искреннего человека.

– Люди по большей части сильно меняются, когда рядом с ними появляется кто-нибудь богатый или влиятельный, – сказал он ей тогда. – А вот ты – нет.

Что бы он о ней подумал, если бы только знал?..

– К счастью, да, – согласился он, скосив на нее прищуренные глаза.

– А как продвигается проект? – Она решила дать себе еще капельку времени, прежде чем нырнуть, как в омут с головой, в то, что ей предстояло сказать. Я люблю тебя, мысленно проговорила она. Я люблю тебя. Прости.

– Ты же на самом деле не хочешь сидеть тут и обсуждать со мной дела, – протянул он и устроился рядом с ней на спине, подложив под голову руку. Одно неуловимое движение – и он притянул ее к себе, рассмеявшись, когда она ахнула от неожиданности, а потом пристроил ее голову у себя на плече и обнял свободной рукой, положив ладонь у самой ее груди.

На мгновение ее охватила паника, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы расслабиться.

– Лично я могу перечислить тысячи вещей, – сказал он ей прямо в ухо, – которыми мне хотелось бы заняться с тобой куда больше, чем разговаривать о работе. Ну, по меньшей мере, – хохотнул он раскатистым, грудным смехом, приглашавшим ее разделить его радость, – одну точно. Почему бы нам не вернуться ко мне с парочкой бутылок шампанского и, скажем, копченым лососем и не провести остаток дня вместе?

– Нет-нет, правда, нет, Доминик, – поспешно сказала она, с трудом вырываясь из его объятий.

Она подтянула колени и обхватила их руками, глядя на него сверху вниз. Его глаза были полуприкрыты, и темные, густые ресницы, подрагивая, почти касались щек. В нем должно было бы быть нечто женственное, но не было. Наоборот, его лицо казалось воплощением мужественности.

Как много ты мне дал, думала она; а я – была ли я эгоистичной и трусливой? А может, я просто вела себя как обыкновенное слабое человеческое существо?

– Верно, – отозвался он и, открыв глаза, взглянул на нее. – День слишком хорош, чтобы сидеть взаперти, пусть даже и в шикарной квартире. А как насчет прогулки на машине? – От лениво-загадочного блеска его глаз кровь у нее в жилах забурлила, как пена морского прибоя. – Сядем в мою машину и поедем куда глаза глядят, пока не увидим место, где нам бы захотелось остановиться. Мне, например, очень по душе мысль о морском побережье.

– Здесь побережье совсем не похоже на те, к которым ты привык, – сообщила ему Кэтрин, пристраивая подбородок на коленях. Она понимала, что этот бесцельный разговор никуда не приведет ее, что ей все равно придется сказать то, что ей сказать необходимо, но теперь, когда час правды пришел, ею овладело отчаянное желание потянуть время, пробыть вместе с ним как можно дольше, пока еще есть такая возможность.

– Море, скорее всего, будет серо-свинцовым, песок – крупным, и пляж будет заполнен тысячами людей.

– Хорошо, что ты работаешь не в туристической компании, – произнес он, и она против воли усмехнулась.

– Я никогда не была в Шотландии… – Ты наполнил смыслом мою жизнь, думала она. Ты превратил ее в нечто стоящее. Неужели я взяла слишком много? – Но мне кажется, что там пляжи другие. Дикие, пустынные.

Честно сказать, она вообще нигде не была. Отец бросил семью, когда ей исполнилось пять, и с того дня ее мать считала каждое пенни, вечно напоминая дочери, что денег у них едва хватает на новую пару обуви, а о всяких там поездках на каникулы нечего и мечтать.

– Звучит заманчиво. – Он сел и, дотянувшись до нее, опустил ладонь на ее щеку. – Поехали в Шотландию.

– Не глупи, – покраснев, сказала она. От прохлады его пальцев ее пронизала волна возбуждения…

– Неужели тебе не дадут отпуск? – мягко спросил он. – Уверен, что я смог бы уговорить твое начальство. Нет – так я просто куплю всю компанию, и отпуск тебе обеспечен.

– Нет! – Она старалась не распространяться по поводу своих занятий в Лондоне. Эмма – подруга, с которой она делила квартиру, – сочинила эту небылицу для Доминика, и Кэтрин постоянно запутывалась во лжи, причем скрывать ее становилось все труднее.

Так много полуправд, так много теней среди света, но, если ты воспарил в небеса впервые в жизни, тебе так тяжело примириться с необходимостью стремительного, горького падения.

– Сейчас погода прекрасная, – слабым голосом проговорила она. – Но ты же знаешь, как у нас бывает. Не успеем мы доехать хоть куда-нибудь, солнце передумает светить и польет дождь.

– Я отвезу тебя в свой дом на Карибском побережье. Когда там льет дождь, люди вздыхают с облегчением, потому что могут отдохнуть от жары.

– Доминик Дюваль, у вас слишком много денег…

Дай мне еще раз увидеть твою улыбку, подумала она, ту самую, что предназначена мне одной. Ты – единственный человек, который что-то делал для меня. Разве ты можешь винить меня за то, что я чувствую себя особенной, если такого у меня не было никогда в жизни?

Он смотрел на нее, дразня ее взглядом.

– Что это, уж не собираешься ли ты прочесть мне нотацию? – Его голос был полон нежности, и она резко отвернулась. – Ну, объясни мне, чем плохо, что у меня слишком много денег? До сих пор мне этого никто не говорил. – Он провел пальцем по ее руке, и она вздрогнула. – А уж тем более – женщина.

– Тебе неизвестно, что такое нужда, – сказала Кэтрин, не обращая внимания на реакцию своего тела. – Живешь как будто внутри разноцветного мыльного пузыря.

– Тебя послушать – так я безответственный тип, – смеясь, ответил он, – а мои компании, не забывай, несут ответственность за средства к существованию тысяч людей.

– Полагаю, что так, – ответила она, а он поднялся и стал рядом.

– И я, хочешь верь, хочешь нет, в самом деле забочусь о них.

– Ты не обязан оправдываться передо мной за свой образ жизни.

– Нет, обязан. – Он устремил на нее такой пронзительный взгляд, что у нее туман поплыл в голове. – Больше ни перед кем, но перед тобой – да.

Она натянуто рассмеялась, отвернувшись от него.

– Сегодня слишком жарко для подобных споров.

– Но это обсудить необходимо. Та жизнь, что я веду, – она может показаться тебе невыносимой…

– То есть… что ты хочешь этим сказать?

Он не ответил. Рука его нырнула в карман пиджака, он выудил оттуда маленькую коробочку и протянул ей. Кэтрин уставилась на нее, онемев от ужаса.

– Ну же, давай. Возьми ее, – грубовато приказал он.

Она все еще сидела, обняв руками колени, и ее пальцы с силой вжались в кожу. Как она может взять эту коробочку? Она, конечно, знала, что их отношения становятся глубже – это стало одной из причин, почему она решила, что пришло время их прекратить, – но такого все равно не предвидела. Она знала, что находится в этой коробочке. Бомба, готовая разорваться, – вот что там такое.

Она протянула руку и увидела, что пальцы у нее дрожат. Может, там просто цепочка, мелькнула у нее надежда, или брошка, или что-нибудь еще такое же безобидное.

Доминик не сводил с нее глаз, и она понимала, что он ошибочно принимает ее нервозность за радостное волнение.

– Мне тридцать четыре, – хрипло произнес он, – и никогда я даже близко не подходил к подобному. Вот только сейчас.

Она все еще не открыла подарок. Сидела по-турецки, уставившись на коробочку в своей руке. Теплый бриз коснулся ее волос и легонько отбросил прядь на щеку. Прости меня, думала она, прости хоть когда-нибудь. Она убрала волосы с лица.

Раньше – сейчас казалось, что это было тысячу лет назад, в другой жизни, – она всегда носила волосы гладко зачесанными назад и закрученными на затылке в тугой пучок. Когда она сбежала в Лондон, сбежала со всех ног, подальше от крошечного городка в одном из центральных графств Англии, где жила и работала в школе после смерти матери, подальше от своего крошечного домика, где у нее было все – и ничего, подальше от катастрофы, в пух и прах разбившей ее безмятежное существование, то первое, что она сделала, – это распустила волосы. Она искала чего-то особенного, искала приключения, а приключения избегают женщин, которые носят волосы, затянутые на затылке в пучок.

– Я знал много женщин, Кэтрин, – мрачно продолжал он, – и все они были как корабли, что проходят мимо в ночи.

– Этого не может быть. – Слова давались ей со страшным трудом. Будто горло битым стеклом засыпано.

– Женщины всегда видели во мне завидную добычу. Богатые дамы, женщины, охотящиеся за мужем с внушительным банковским счетом, – все они считали, что, соглашаясь на любые мои требования, смогут в конце концов заставить меня надеть им на палец золотое колечко. Я с удовольствием проводил время в их обществе, но не испытывал искушения осесть у семейного очага. – Он замолк. – Открой коробку.

Она открыла. Там, на ложе из черного бархата, покоилось кольцо. Золотой обруч, украшенный двумя бриллиантами. Она уставилась на него, чувствуя, как поднимается тошнота, ненавидя себя за то, что ей предстоит сделать, ненавидя судьбу за этот проблеск счастья, которого ей никогда не испытать.

– Ты отличаешься от них всех, Кэтрин Льюис. Ты настоящая.

Нет! – рвалось у нее из груди. Нет, не настоящая.

– Я не могу этого принять, Доминик.

Я люблю тебя, думала она, и любовь сделала меня сильной и слабой одновременно. Поймешь ли ты это когда-нибудь? Нет, конечно, не поймешь. Я и сама с трудом понимаю. Это новый мир для меня, мир, с которым я незнакома.

– Ты считаешь, что тебе нужно время? Правильно? А у меня такое ощущение, что я знаю тебя целую вечность. – Он нахмурился.

– Дело не в этом. – Ее серые глаза были круглыми и несчастными. – Я просто не могу – и все.

– Я такого ответа не принимаю, – сказал он, и не подумав забрать у нее кольцо, не поведя и бровью в его сторону. – Ты наверняка понимала, что я влюбился в тебя.

В прекрасном, совершенном мире… подумала она. Но не смогла закончить мысль, потому что жила она не в таком мире. В совершенном мире не было бы слез и сожалений, не нужно было бы произносить слова настолько горькие, что каждый звук раздирал душу на части.

– Мы не созданы друг для друга, – прошептала она.

– Ты говоришь ерунду, – отрезал он, и она поняла, что в нем зажигается злость – темная, глухая злоба, испугавшая ее.

– Твой мир далек от моего, – сказала она, пытаясь говорить правду, но все-таки не открывать ее всю до конца. Она могла бы добавить, что последние полгода вся ее жизнь была сплошной ложью, но это вызвало бы поток вопросов, ни на один из которых она не могла дать ответ. Правда как она есть была слишком ужасной, чтобы облекать ее в слова. Правда как она есть придала ей безумную смелость изображать из себя женщину, какой она никогда не была, но сейчас эта же правда заставляла ее быть чудовищем.

– Ну конечно, – просветлев, отозвался он, – мой настоящий дом во Франции, но мы, естественно, не станем жить там все время. Мы можем проводить полгода там и полгода в Лондоне. – Он лукаво усмехнулся. – Джордж будет нам только благодарен. Он постоянно твердит, что чувствует себя бездельником, присматривая за квартирой, которой пользуются лишь два-три раза в год. Так что эта проблема вполне разрешима.

Кэтрин ничего не ответила. Коробка с кольцом жгла ей пальцы.

– Страна тут ни при чем, – наконец сказала она. – Я просто не могу этого принять. Я не могу выйти за тебя, Доминик.

Она даже вообразить себе не могла, что он влюбится в нее. Он был, по словам Эммы, известным сердцеедом. Он подарит ей прекрасное, безмятежное время. И Кэтрин, которая была уверена, что начисто лишена шарма, нужного, чтобы увлечь такого мужчину, просто закрыла глаза и доверилась ему. Открой меня, сказала она, вручая ему ключи, и он так и сделал, а она лишь несколько дней назад поняла, что он, повернув ключик ее сердца, изменился сам. Может быть, она была просто слепа. Слепа… и – если заглянуть под эффектную внешнюю оболочку – осталась такой же неуверенной в себе, хотя, как ей казалось, ее робость давно исчезла. Слишком неуверенной в себе, чтобы заметить, что невозможное произошло.

– Понятно. – В голос его вползал холодок, а взгляд с каждым мгновением становился все отчужденнее.

– Нет, ничего тебе не понятно, – с мольбой в голосе ответила она. Потом протянула ему коробочку, и он бросил на нее испепеляющий взгляд.

– Думаю, я отлично все понял, Кэтрин, – с ледяной вежливостью проговорил он. – Ты хорошо проводила время, но все же недостаточно хорошо, чтобы связать себя серьезными обязательствами. – Он поднялся и зашагал прочь, и она почти побежала следом, чтобы поспеть за ним.

– Остановись, пожалуйста, Доминик, – позвала она, сдерживая голос, чтобы не привлечь внимания окружающих.

Он остановился, обернулся к ней и ехидно поинтересовался:

– Зачем? Чтобы поговорить? Лично я терпеть не могу людей, которые тратят время, посмертно производя вскрытие своих отношений. – И пошел дальше, а она опять почти вприпрыжку побежала рядом, поскольку его длинные ноги мерили путь шагами куда легче, чем ее.

– Я не могу оставить себе кольцо, – произнесла она. – Забери его. Наверняка оно стоило кучу денег.

– Так и есть, – спокойно ответил он, остановившись и глядя на нее сверху вниз. Вся теплота, все обаяние, которые так пленяли ее эти полгода, исчезли, уступив место ледяной бесстрастности, которая приводила ее в ужас.

Она никогда не сомневалась, что он человек жесткий, что под обаятельной внешностью скрывается стальное ядро. Пару раз она видела эту сталь в действии – когда он имел дело с неприятными ему людьми. Он с ними беседовал, но в его голосе постоянно слышался запрет, некое напоминание, что им не дозволено переступать определенные границы.

«В бизнесе существует один-единственный закон, – сказал он ей как-то раз полушутя-полусерьезно. – Это закон джунглей. Я веду честную игру, но, если кто-то пытается встать на моем пути, я считаю необходимым показать, кто хозяин».

– Кольцо мне не нужно, – ответил он ей сейчас с улыбкой, от которой мурашки побежали у нее по спине. – Оставь его себе как сувенир. Как очередной скальп у тебя на поясе.

– Ты не понимаешь, – пробормотала Кэтрин, переминаясь с ноги на ногу. Ей ужасно не хотелось отпускать его – и так же не хотелось признавать, что другого выхода у нее нет.

– Полагаю, – произнес он все с той же грозной улыбкой на губах, не обращая внимания на ее умоляющий тон, – что мне еще повезло. Ты по крайней мере не авантюристка, гоняющаяся за чужими деньгами. Ты никогда ничего не принимала от меня. В свое время меня это восхищало. Среди богатых мужчин вряд ли найдется такой, который не поддастся чарам равнодушной к деньгам женщины.

– Да, твои деньги никогда меня не волновали. – Хоть это было правдой.

Он сунул руки в карманы и устремил на нее немигающий взгляд. У него были удивительные глаза. Редкого, насыщенного зеленого цвета. Глаза, которые могли сверкать, которые могли смотреть на нее и сквозь нее, проникать в такие глубины, о существовании которых она и не подозревала. Так ей, во всяком случае, казалось.

– Может, твой интерес крылся в чем-то другом? – мягко спросил он. – Может, ты хотела доказать самой себе, что способна завоевать такого мужчину, как я?

– Нет, конечно, нет! – пылко возразила она. – Как ты мог такое подумать!

– Я пытаюсь найти ответы на парочку вопросов, Кэтрин. Будь паинькой и сделай мне такое одолжение.

Сердце ее колотилось в груди со страшной скоростью. Как будто удары молота раздавались внутри, как будто там работал паровой двигатель, вытягивая из нее силы и дыхание. Очень медленно она опустилась на ближайшую скамейку – отчасти потому, что ноги не держали ее, отчасти для того, чтобы можно было не смотреть на Доминика. Сидя, она сможет уткнуть взгляд куда-нибудь еще. В нескольких метрах от них было что-то вроде пруда, и она сосредоточила все внимание на нем.

На противоположном берегу расположилась мамаша с двумя маленькими детьми. Малыши, играя в мяч, оказались у самого края воды, и мать встревоженно следила за ними, готовая мгновенно подскочить, если кто-то свалится в пруд. Кэтрин не сводила взгляда с этой сцены и не повернулась, когда Доминик сел рядом с ней. Но ощущала его присутствие, ощущала флюиды, исходящие от этого мощного мужского – тела.

– Я понимаю, ты, должно быть, считаешь, что безразличен мне, но это не так, – произнесла она, глядя прямо перед собой.

Небезразличен, подумала она, Боже, что за неподходящее слово для описания моего чувства к тебе. Чувства, которое состоит из тысячи оттенков, тысячи эмоций, чувства, которое меня переполняет и делает меня тем, что я есть.

– Какое великодушие с твоей стороны.

– Но все равно я не могу выйти за тебя замуж. Я никогда не смогу за тебя выйти. Мне с самого начала не следовало с тобой встречаться.

Это тоже было правдой. Поначалу она была слишком опьянена, чтобы задумываться над последствиями своих поступков. В мире мрака он стал внезапным, ярчайшим лучом света, и ее повлекло к нему, как бабочку к огню. Все было таким новым, таким сказочным, все, что происходило, происходило ради нее. А ведь она привыкла считать себя будничной и невзрачной, мысль о ее серости вколачивали ей в голову с тех пор, как она вообще научилась понимать.

– Ты всегда будешь ничтожеством, – твердила, не переставая, мать. – Ты слишком серая мышка. Совсем как твой отец. Я могла бы заполучить любого, но выбрала его – и вот, взгляни, что он со мной сотворил.

Почти с самого младенчества она усвоила, что сходство с отцом – это преступление, за которое ей никогда не будет прощения, и мать напоминала ей об этом так часто, что Кэтрин в конце концов научилась отключаться, как только поднимался этот вопрос.

Доминик пробудил ее к жизни. Он увидел ее – и она расцвела под взглядом этих умных, сексуальных, проницательных зеленых глаз.

– Почему это? – язвительно осведомился он. – Почему тебе не следовало встречаться со мной?

– Я не имела на это права. Я была настоящей эгоисткой.

– Прекрати говорить загадками. Если у тебя есть что сказать, почему бы не сказать это прямо?

– Мы не подходим друг другу, – беспомощно проронила она.

– Чушь.

– Мы совсем непохожи.

– Мне ни к чему зеркальное отражение собственного «я». Нарциссизмом я не страдаю.

– Я вовсе не это имела в виду!

Она начинала терять нить собственной логики. Нужно было просто оборвать все это, заставить его уйти, но какая-то частичка внутри ее не хотела, чтобы он уходил с дурными мыслями о ней. Неужели это тоже эгоизм?

– Я совсем не эффектная женщина, – попыталась она объяснить, что имела в виду. Она и вправду не была эффектной, только пыталась казаться такой. Воспользовалась гардеробом Эммы и носила ее одежду, распустив волосы, – и ей это нравилось, но это была не она. Ее яркая внешность родилась из страха и отчаяния, из острого желания увидеть как можно больше, пока такая возможность не ускользнула. Ее можно было сравнить с парашютистом, который изо всех сил зажмурился и шагнул вниз. Наверное, люди внизу посчитали бы ее смелой, но она-то знала, какой ужас гнездился в ее душе.

Женщина, в которую он влюбился, была химерой, иллюзией, эфемерным созданием, сотворенным ею самой по только ей известным причинам. И причины эти она не могла открыть никому на свете.

– Ты в высшей степени эффектная женщина, Кэтрин Льюис, – оборачиваясь к ней, произнес он, и Кэтрин с трудом удержалась, чтобы тоже не обратить к нему лицо.

– Тебе нужна другая женщина. Того, что, как тебе кажется, ты нашел во мне, на самом деле нет.

Ну вот, думала она, я продолжаю создавать путаницу, пытаясь сказать так много – и все же не слишком много.

– Хватит объяснять мне, какая мне нужна женщина, – как бичом хлестнул он ответом. – У меня нет желания сидеть тут и выслушивать дурацкие объяснения. Ты сказала мне, что не можешь выйти за меня замуж, и я хочу услышать – почему. К чертям доклады на тему о совместимости.

– Жизнь не только черно-белая, – огрызнулась Кэтрин, выходя из себя.

Она наконец-то отвернулась от двух ребятишек, чья мать, уступив беспокойству, оттащила детей от пруда с туманными обещаниями прийти в другой раз.

– Когда? – визгливо спрашивал старший. – В другой раз – когда?

– В другой раз, когда-нибудь, скоро! Ну, все, хватит капризничать, а то не куплю вам мороженого!

Оба мгновенно умолкли. Как здорово, думала Кэтрин, быть ребенком, чтобы все твои проблемы решались покупкой мороженого.

– В таких вопросах – да, только черная или белая, – отрезал Доминик. – Я предложил тебе выйти за меня замуж, ты ответила – нет, и я хочу знать – почему.

– Тебе что, раньше никогда ни в чем не отказывали? – бросила ему Кэтрин.

– Очень редко, и никогда – женщина.

– Смотри-ка, да ты счастливчик! – Она чувствовала, как стена между ними становится все выше и выше, и с тоской подумала, что нужно все-таки было выбрать самый трусливый путь – послать ему письмо. Собственно, она бы так и сделала, но подумала, что он изорвет записку в клочки и примется разыскивать ее, и, конечно, найдет. Хотя бы только для того, чтобы вытащить из нее ответы на все свои вопросы.

– Да ответь же мне! – взревел он, и Кэтрин испытала минутное облегчение оттого, что дети уже ушли. Они неминуемо свалились бы в воду от страха.

– И что я должна сказать? – со злостью рявкнула она.

Злость помогала. Она отвлекала от боли; она отвлекала от фантазий, будто правда, может быть, вызвала бы в нем иные чувства, а не только ненависть или жалость.

– Я хочу знать, бросаешь ли ты меня потому, что у тебя есть другой!

– Если ты именно это хочешь от меня услышать, тогда я скажу! – взвилась она в ответ, и его лицо потемнело от ярости. Он стиснул руками ее плечи, и она почувствовала, как пальцы вдавились в ее кожу.

– Да! – прорычал он. – Я хочу это услышать!

– Что ж, отлично! Я не могу выйти за тебя потому, что у меня есть другой. Доволен?

Едва договорив, она уже пожалела о сказанном. Открыла рот, чтобы все опровергнуть, но он не дал ей этой возможности.

– Вполне доволен, – вскипел он. – Ты связалась со мной, чтобы заставить его ревновать? Ну, и как, сработало, Кэтрин?

– Это ты заставил меня такое сказать, – возразила она, ощущая, как в нее потихоньку вползают давно пережитые чувства безнадежности и отчаянья. Злость ее растаяла, как роса на жарком солнце. Кэтрин очень редко теряла самообладание. За долгие годы жизни с матерью она научилась держать себя в руках. С раннего детства она узнала на опыте, что слова, сказанные в запальчивости, ранят сильнее всего и их труднее всего взять обратно.

– Я в каком-то смысле даже рад, что встретил тебя, – произнес Доминик, вставая, и в его движениях теперь чувствовалось спокойствие, не менее устрашающее, нежели ярость, недавно искажавшая его лицо. – Я получил от тебя ценный урок. Ложь не всегда очевидна.

Кэтрин с трудом поднялась на ноги и, встретившись с ним глазами, увидела в них испепеляющую ненависть.

Говорить больше не о чем. Она сделала то, что должна была, и не ее вина, что все получилось хуже некуда.

– Вот, – подала она ему коробочку. – Возьми его. Пожалуйста.

Он протянул руку, и на долю секунды их пальцы соприкоснулись. Как больно думать, что в последний раз он прикоснулся к ней, переполненный ненавистью и разочарованием.

Пальцы его сомкнулись вокруг коробочки – и он запустил ею в пруд. Когда он взглянул на Кэтрин, на его губах играла улыбка ледяного удовлетворения.

– Некоторые вещи лучше похоронить, верно?

А потом он развернулся и зашагал прочь. Она провожала его взглядом, пока он не исчез из виду, а потом снова присела на скамью и уставилась на пруд. Все ее мечты лежали там, на самом дне. Кольцо, которое она никогда не наденет, и любовь, от которой пришлось отказаться.

Она сидела, не шелохнувшись, пока в воздухе не повеяло вечерним холодом и парк не опустел.

А тогда она вернулась в квартиру Эммы, уложила чемодан, черкнула записку и направилась на вокзал. Завтра утром она позвонит подруге и объяснит, что случилось, не вдаваясь в подробности.

Так лучше, не переставала твердить она себе. Лучше для него. Лучше по многим причинам. Она думала об этом всю дорогу до города, где она жила.

Для него лучше расстаться с ней в гневе, по причине, которую он может понять. Смутные, расплывчатые причины, пусть даже абсолютно неоспоримые для нее, не смогли бы для него стать поводом к полному разрыву. Да разве он смог бы понять, что она вовсе не та женщина, которую он себе представлял? Разве смог бы он принять эту мысль с той же легкостью, что и мысль о сопернике?