Текст книги "Маскарад в лунном свете"

ГЛАВА 3

Не задавай вопросов – не услышишь в ответ лжи.

О. Голдсмит

Маргарита стояла у входа в бальный зал. Она знала, что выглядит потрясающе, и спрашивала себя, зачем ей понадобилось одеваться с таким тщанием – будто она готовилась к сражению, а не просто одевалась, чтобы пойти на еще один глупый бал. Бал у леди Сефтон обещал быть точно таким же, как и все другие балы, на которых она побывала после своего приезда в Лондон, – не более и не менее важным.

Нет, это было неправдой. Одно дело лгать другим, но было бы глупостью – к тому же опасной глупостью – лгать самой себе. Сегодняшний вечер будет особенным. Она прекрасно знала, почему выбор платья – в конце концов, она остановилась на шелковом цвета слоновой кости – отнял у нее столько времени, и почему в этот раз она не положилась всецело на искусство никогда не подводившей ее Мейзи, а стала давать той советы, как уложить ее, Маргариты, медно-рыжие волосы.

Ее наряд был действительно выбран для поединка, и скоро она должна будет столкнуться лицом к лицу со своим противником. И звали этого противника не сэр Перегрин и не лорд Мэпплтон – это имя вообще не было занесено в ее список. Его звали Томас Джозеф Донован, и по-своему он был так же опасен для ее спокойствия, как Вильям Ренфру, граф Лейлхем, «загадочный»В. Р. из тетради ее отца.

Но если лорд Лейлхем казался человеком без слабостей, без каких-либо недостатков, которые она могла бы использовать, то Томас Джозеф Донован был человеком без страха – немного сумасбродным, бесшабашным, бойким на язык, подвижным как ртуть. Он был личностью – человеком, на которого невозможно было наклеить какой-то ярлык, и обладал глубоким интеллектом и проницательностью, маскируемыми таким простодушным, открытым и веселым взглядом голубых глаз.

Весьма привлекательных голубых глаз. Сегодня днем Маргарита знала, кто находится в кабинете сэра Перегрина, еще до того, как вошла туда.

Ей сказал об этом Гроуз, которого она встретила в коридоре, где он слонялся из одного конца в другой, кусая ногти, ибо боялся войти и сообщить своему начальнику, что в его «личном» кабинете не нашлось даже кусочка сыра, который можно было бы подать посетителям.

Будь это какой другой посетитель, Маргарита не стала бы врываться к сэру Перегрину, поскольку была хорошо воспитанной молодой леди, хотя и вынашивала дьявольские замыслы. Но искушение снова увидеть Томаса Джозефа Донована – на сей раз в его официальном качестве – было слишком велико. Увидеть, и – призналась она самой себе, ненавидя себя за это, – использовать эту возможность, чтобы поставить его в известность о своих планах на вечер и посмотреть, заглотит ли он наживку.

Но, похоже, он не собирался продолжать их знакомство.

Неужели он не почувствовал того же возбуждения, что чувствовала она, когда они разговаривали, когда обменивались взглядами, того охотничьего азарта, который охватил ее, когда она распознала в нем такого же заговорщика, как она сама, и от которого холодок пробежал по спине, того физического притяжения, что испытала она?

Опасное притяжение.

Наверняка он придет.

Должен прийти.

– Маргарита, дорогая моя, я не хотела бы прерывать ваших размышлений, но, боюсь, мне следует сказать вам, что вы ломаете пальцы. От такого обращения с перчатками лайка может испортиться, а перчатки нынче баснословно дороги, и к тому же такие манеры не подобают леди.

Это осторожное порицание, сделанное миссис Биллингз с обычной для нее кротостью в духе «смиренные унаследуют царствие земное», задело Маргариту за живое, хотя она и знала, что ее компаньонка руководствовалась добрыми побуждениями, но редко встречала понимание со стороны опекаемой ею молодой леди. Но осади Маргарита миссис Биллингз, это привело бы лишь к потоку извинений, щедро сдобренных сентенциями на тему «уравновешенные молодые девушки привлекают больше кавалеров, чем не умеющие себя вести грубиянки». Зная это, Маргарита лишь извиняюще улыбнулась старой женщине и примерно сложила руки на коленях.

– Пожалуйста, прости меня, Билли, – проговорила она нежным, кротким голосом, означавшим, как мог бы объяснить миссис Биллингз покойный отец Маргариты, что сейчас ей больше всего хотелось кого-нибудь стукнуть. – Я очень стараюсь, но, видимо, я еще нуждаюсь в твоих наставлениях, чтобы обрести светские манеры и стать настоящей леди, которой мог бы гордиться дедушка.

Миссис Биллингз потрепала Маргариту по щеке.

– Как мило с вашей стороны, дитя, вспомнить о сэре Гилберте. Я всегда говорю другим компаньонкам, глядя, как вы грациозно кружитесь в танце: эта моя подопечная наверняка затмит всех, кого я за долгие годы вывела в свет. Если, конечно, вы будете вести себя как положено. А теперь сядьте, пожалуйста, прямо, а то плечи у вас навсегда останутся сгорбленными.

– Все что угодно, лишь бы доставить тебе удовольствие, Билли, – ответила Маргарита, выпрямляясь – хотя и без того осанка у нее была прямой – и внимательно всматриваясь из-под ресниц в скопление людей у лестницы.

Черт тебя побери, Донован. Где ты? Моя танцевальная карточка почти заполнена. Или я ошиблась и тонкий намек, который я обронила сегодня днем в конторе Перри, следовало привязать к булыжнику и опустить тебе на голову? Ах, что это со мной такое творится? Позволила себе по-глупому увлечься и даже забыла о своей цели, пусть и всего лишь на один вечер.

– Добрый вечер, мисс Бальфур. Вы кого-то ищете, поэтому так внимательно вглядываетесь в людей, изо всех сил старающихся привлечь к себе внимание хозяев дома?

– Донован, – выдохнула Маргарита и быстро повернулась, успев заметить его улыбку и озорной блеск в глазах.

Это было в его духе, как она поняла, – незаметно подойти как раз в тот момент, когда она его высматривала. Он знал это, черт его побери, и осмелился подшучивать над ней.

– Я никого не ищу.

– Ну-ну, не будьте такой стыдливой. Конечно же, вы кого-то ищете. Может, я смогу вам помочь? Я только что бесстыдно покинул одну весьма настойчивую вдову, вознамерившуюся сделать меня в первом танце кавалером своей дочери – особы с необыкновенно глупой физиономией. Я сбежал от нее ради того, чтобы отдаться на милость самой прекрасной женщины в этом зале и умолять ее станцевать со мной, избавив тем самым от когтей вдовы. Если сначала от меня потребуется оказать услугу прекрасной даме, что ж, я сделаю это с радостью, хотя бы для того, чтобы увидеть ее улыбку. Итак, назовите мне имя этого негодяя, и я найду его для вас.

– Вы заставляете меня краснеть, мистер Донован, – тихо ответила Маргарита, умышленно глядя мимо него, и помахала леди Хертфорд, которая проходила мимо, опираясь на руку гусара в мундире. – И вы вынуждаете меня признаться, что меня мучает любопытство. Я вглядывалась в гостей в надежде увидеть вас, так как беспокоилась о вашем благополучии. Но теперь я вижу, что волновалась напрасно. На вас не видно ни одного ожога.

– Ожога? Теперь вы возбудили мое любопытство, мисс Бальфур.

Маргарита перестала изображать из себя скромницу и посмотрела Томасу прямо в глаза.

– Да, мистер Донован, ожога. Дело в том, что пока сэр Перегрин и я приятно проводили время сегодня днем, исследуя книжные полки, он поделился со мной своим мнением о вас. Я была уверена, что от слов, высказанных им в ваш адрес, уши у вас превратятся в угольки. Объясните, каким образом вам удалось настолько вывести его из себя?

Томас поклонился Маргарите.

– Уверяю вас, я тут ни при чем, мисс Бальфур. Я как никто другой умею ладить с людьми. – Он выпрямился, поскольку стало ясно, что Маргарита не намерена протянуть ему руку для поцелуя. – Должно быть, это мой помощник, Пэтрик Дули, восстановил против себя сэра Перегрина. Пэдди хороший человек, но немного грубоват, знаете ли.

– А, мистер Дули. Это, должно быть, тот джентльмен приятной наружности, которого вы не стали представлять мне сегодня днем, поскольку были слишком заняты тем, что изображали из себя человека обходительного. Еще один ирландец, избравший Америку своим домом. Скажите, а в Дублине вообще-то остались ирландцы?

– Более чем достаточно для того, чтобы нагонять страх на вас, англичан, мисс Бальфур, – ответил Томас и повернулся к миссис Биллингз, чье смущение свидетельствовало, что она не понимает ровным счетом ничего из того, что происходит у нее под носом. – А вы, должно быть, миссис Биллингз, та леди, которой посчастливилось иметь под своей опекой самую популярную дебютантку нынешнего сезона. Позвольте сделать вам комплимент – вы прекрасно выбираете для нее наряды. Красивая упаковка играет большую роль, наполняя потенциального покупателя уверенностью, что, приобретя товар, он не зря потратит деньги.

Маргарита вонзила ногти в ладонь. Бедная Билли! Донован искусно сумел одновременно сделать комплимент ей и оскорбить ее подопечную, и миссис Биллингз пребывала в явном замешательстве, не зная, как реагировать.

– Маргарита, – наконец обратилась она к девушке, начиная обмахиваться отороченным кружевом платочком; ее обычно бледное лицо покраснело, – вы знакомы с этим джентльменом?

– Знакома, миссис Биллингз, – ответил Томас, опередив Маргариту, не успевшую справиться с изумлением, вызванным смущением Билли. – Мистер Квист, мой близкий друг, представил нас друг другу вчера вечером. Он внезапно почувствовал себя плохо и не смог остаться партнером мисс Бальфур до конца контрданса. А сегодня, как вы могли понять из нашего разговора, мы случайно встретились в конторе сэра Перегрин Тоттона, еще одного нашего общего друга.

– Ваше толкование дружеских отношений весьма необычно, мистер Донован, – вставила Маргарита, беспомощно наблюдая, как миссис Биллингз, пришедшая, судя по всему, к решению относительно того, как ей реагировать на происходящее, стала расцветать от широкой улыбки Томаса и его обворожительных манер… и его беспардонного искажения фактов. Но разве могла она винить за это миссис Биллингз, когда и сама готова была растаять, поддавшись обаянию этого человека, его притягательной мужской силе. – Но вы, кажется, просили меня потанцевать с вами. С сожалением должна сказать, что все танцы у меня расписаны. Хороший туалет сослужил свою службу, вызвав у многих потенциальных покупателей желание получше рассмотреть товар.

– Надеюсь, они не будут пытаться развернуть его, – отпарировал Томас, и в голосе его прозвучали стальные нотки и интонация собственника, хотя он продолжал добродушно улыбаться, демонстрируя ровные белые зубы. – Но почему бы вам, мисс Бальфур, не проверить? Может, вы все же отыщете какой-нибудь танец для присутствующего здесь униженного просителя? Я питаю надежду во время танца уговорить вас покататься со мной завтра и показать наиболее интересные достопримечательности вашего славного города. В конце концов, я здесь гость.

Маргарите не нужно было сверяться со своей карточкой, и она это знала. Знал это и Томас Джозеф Донован, черт бы его побрал. Оба они знали также, что она наверняка поедет кататься с ним завтра. Она не могла – да и не хотела – отклонить прямой вызов.

– По-моему, у меня нет еще партнера на ужин, если вас это устроит, мистер Донован.

– Я буду считать минуты, благословляя одновременно свою судьбу, – ответил Томас и поклонился миссис Биллингз, а потом Маргарите, которая поняла, что на сей раз должна протянуть ему руку для поцелуя, иначе следующие десять минут ей придется выслушивать очередную лекцию Билли о правилах хорошего тона.

Она почувствовала, как Томас нежно сжал ей пальцы, наклоняя голову, потом, в последний момент, повернул ее ладонь вверх и приник губами к руке в том месте, где ее длинные, заканчивающиеся выше локтя перчатки удерживались жемчужной пуговицей, оставляя небольшой участок кожи открытым.

Усы защекотали этот чувствительный участок, а от прикосновения его языка вся рука Маргариты покрылась мурашками.

– До полуночи, мисс Бальфур, – произнес он секунду спустя.

Маргарита смотрела на него, стараясь дышать ровно.

– До полуночи, мистер Донован, – холодно ответила она, ненавидя его за эту попытку физического контакта, нарушавшую правила их словесной дуэли. – Вы будете считать минуты, а я отмерять часы.

– В радостном предвкушении, подобно ребенку, ожидающему деда Мороза, мисс Бальфур, или же вы будете мрачнеть с каждым ударом часов, как каторжник, которому предстоит идти на галеры?

Итак, они вернулись к привычному оружию. Теперь Маргарита могла расслабиться и даже получить некоторое удовольствие от их пикировки.

– Ах, мистер Донован, вы не должны так шутить, – проговорила она, открывая свою танцевальную карточку и глядя на первое имя в списке. – Такие бестактные вопросы наводят на мысль о вашем растущем увлечении мною, и мне придется сообщить об этом дедушке, который, уверена, не придет в восторг от того, что какой-то дерзкий житель колоний настойчиво ухаживает за его внучкой, намереваясь, возможно, увезти ее с собой к краснокожим дикарям. Исчезните же, как подобает примерному дипломату. Я вижу, что лорд Уитенхем уже приближается, горя желанием открыть со мной в паре первый тур.

– Ваш покорный слуга, мисс Бальфур, – произнес Томас, в очередной раз склоняя голову, так что женщина менее наблюдательная, чем Маргарита, подумала бы, что в этом обмене колкостями победа осталась за ней.

– Ну и ну, ничего подобного я не видела, – воскликнула миссис Биллингз, как только Томас, на губах которого, как заметила Маргарита, все еще играла улыбка, растворился среди гостей, стоявших на краю площадки для танцев.

– Да, Билли, я уверена, что не видела, – откликнулась Маргарита, стараясь не захихикать.

– Прошу прощения? Нет, не объясняйте. Просто разрешите мне сказать то, что я считаю нужным. Хотя мистер Донован чрезвычайно воспитанный молодой человек и по возрасту вам подходит – вы же знаете, я не одобряю того, что вы принимаете ухаживания пожилых джентльменов, – я, тем не менее, убеждена, что пренебрегла бы своими обязанностями, если бы стала поощрять вас вести дальнейшие разговоры с мистером Донованом, пусть даже я и трех слов не поняла из того, о чем вы говорили только что. Мне не понравилось, как он на вас смотрел, моя дорогая, – слишком уж откровенно даже для американца.

– Я приму к сведению твои слова, Билли. Но, ради Бога, пусть тебя не беспокоят мои девичьи причуды. Я согласилась поужинать с этим джентльменом с одной-единственной целью – самой убедиться, что наш удачливый американец не будет есть горошек с ножа. А через день тебе и вовсе не придется о нем беспокоиться.

– Через день? Так, значит, вы все-таки собираетесь поехать с ним завтра на прогулку. Ах, Маргарита, вы и в самом деле считаете, что вам следует это делать?

Маргарита застыла.

– А это, дорогая Билли, совершенно к делу не относится. А теперь, прости пожалуйста, я не должна заставлять ждать лорда Уитенхема. Ты же знаешь, как он сердится, когда ему приходится пробираться к нам через всю комнату, наталкиваясь при этом на всех, кто встречается ему по пути, пока он наконец не увидит меня. Надеюсь, он не потеряет меня в центре площадки для танцев. Леди Уитенхем рассказала мне, что однажды он целый час не мог найти ее в опере, хотя она стояла от него меньше, чем в пяти футах.

– Если бы вы сами не поощряли близоруких старых джентльменов вроде лорда Уитенхема и лорда Мэпплтона, вам не пришлось бы забивать голову подобными вопросами, – заметила миссис Биллингз, в то время как Маргарита, поднявшись, весело помахала лорду Уитенхему, который стоял футах в десяти от нее, неуверенно всматриваясь в лицо какой-то вдовы в красном тюрбане.

– И опять ты права, Билли, – ответила Маргарита, прежде чем направиться к лорду. На мгновение ее охватила досада, когда она заметила Донована, стоявшего неподалеку и глядевшего на нее оценивающим взглядом. – Ты всегда права. Тебя не утомляет собственная всегдашняя правота? Нет, не отвечай, дорогая. Это был нечестный вопрос. Мы с лордом Уитенхемом обязательно принесем тебе лимонаду, когда закончится первый тур. Пока.

– Говорю вам, я не могу относиться к нему с симпатией.

– Никто не заставляет вас ложиться с ним в постель, Перри, – протянул сэр Ральф Хервуд, делая ход. Он, сэр Перегрин Тоттон, лорд Мэпплтон и лорд Джеймс Чорли сидели за маленьким столиком в углу комнаты, которую леди Сефтон специально выделила для гостей, предпочитавших танцам карточные игры с высокими ставками. – Стинки, – напомнил он лорду Чорли, – я сделал ход. Ты сидишь слева от меня, так что теперь твоя очередь. Таковы правила. Пожалуйста, будь внимателен.

Лорд Чорли, который был занят тем, что рассматривал одного из гостей, проходившего мимо, и, очевидно, счел его костюм абсолютно неприемлемым. Он нахмурился и повернулся к сэру Ральфу.

– Ты обратил внимание на этого пижона? Зеленый атлас и красные каблуки! Я хочу сказать, джентльмены, что это смехотворно, более чем смехотворно. Красавчик наверняка скажет что-нибудь остроумное по этому поводу, когда я расскажу ему. Я встречаюсь с ним чуть позже. С ним и Его Королевским Высочеством. Вечеринка для узкого круга. Прошу меня извинить, но я скоро удалюсь.

– Ну, может, мы и похнычем немного, Стинки, – ответил сэр Ральф, – но, в конце концов, переживем, что нами пренебрегают. Скажи мне, как ты выносишь настойчивые ухаживания вечно прихорашивающегося Браммеля и нашего милейшего принца Уэльского. Уэльс пишется с «h»[2]2
  Wales – Уэльс и Whales – киты (англ.). Произносятся оба слова одинаково.


[Закрыть], Стинки, не так ли?

– Что-что? – воскликнул лорд Мэпплтон. – Принц китов? Ох, Ральф, это чертовски здорово. Конечно, лучше бы тебе пошутить письменно, потому что произносится и то и другое одинаково. Но не важно. Все равно это очень хорошая шутка.

– Спасибо, Артур, но она не моя. Я позаимствовал ее у Чарльза Лэмба, – коротко ответил сэр Ральф, кивнув лорду Мэпплтону, потом снова посмотрел на лорда Чорли. – Стинки, так ты собираешься делать ход?

– Да какое это имеет значение, Ральф? – сварливо перебил его сэр Перегрин, бросая на стол собственные карты. – У меня на руках одни козыри, так что роббер мой. Вам следует сконцентрироваться, джентльмены, ибо играть, не считая козырей, значит верный проигрыш. Я изобрел стратегию карточной игры, которая меня пока не подвела, хотя не то чтобы я придавал такое уж большое значение картам. И знаешь, Джеймс, – продолжал он, наклоняясь к лорду; Чорли, который все еще хмуро смотрел в свои карты, – тебе следует преодолеть свое пристрастие к королям. Королей можно восхвалять, но никогда не следует полагаться на них. Это непродуктивно. Мои тузы каждый раз оказываются лучше.

– Что-что? У тебя все козыри, Перри? – нахмурившись, спросил лорд Мэпплтон. – Это очень нехорошо с твоей стороны. Что же, никто не следит за игрой, кроме тебя и, конечно, Джеймса, если только он не инспектирует проходящих мимо, выискивая красные каблуки. Но он все равно всегда проигрывает, так ведь, Стинки?

– Успокойся, Артур, а то до Джеймса дойдет, что его оскорбляют, и он вызовет вас обоих на дуэль, – предупредил сэр Ральф лорда Мэпплтона, потом откинулся в кресле и тихонько захлопал в ладоши. – А тебе, Перри, спасибо за то, что ты так скромно отозвался о собственных талантах. Впрочем, в одном я с тобой согласен: Джеймсу следует играть по мелочи. Ты должен мне три сотни, Стинки. Но, возвращаясь к нашим делам: пока Перри удар не хватил, кто следующим будет встречаться с Донованом, раз Артур отказался? Вильям считает, что это должен сделать Стинки.

– Раз Вилли так считает, значит, так и надо, – откликнулся, услышав имя Вильяма Ренфру, графа Лейлхема, лорд Чорли, – хотя я не представляю, что! я ему скажу. Как ты думаешь, ирландец играет в карты на деньги?

– Вилли, вот как? – сказал лорд Мэпплтон, вытирая вспотевший лоб большим носовым платком. – Лучше ты позаботься о том, чтобы Вильям не узнал, что ты называешь его детским именем, Стинки. Он этого страсть как не любит, сам знаешь.

– Кстати, это напоминает мне об одной вещи, которая меня тревожит, – воскликнул сэр Перегрин, наклоняясь вперед и ставя локти на стол. – Почему мы все из кожи вон лезем, а Вилли ничего не делает и остается чистеньким? Почему он не встречается с этим самонадеянным ирландцем?

Сэр Ральф смерил сэра Перегрина холодным взглядом и тот, внезапно закашлявшись, откинулся снова назад и принялся рассматривать свои наманикюренные ногти. Все остальные погрузились в тягостное молчание.

Когда же, подумал сэр Ральф, трое его друзей растеряли свой былой блеск, превратившись в жалкое подобие тех, кем были когда-то?

Он продолжал смотреть на маленького худенького Перри. Как мало осталось в нем от того блестящего юноши, который когда-то поражал их своими обширными познаниями практически по любому вопросу. Умение разбираться в тонкостях правительственной политики, математический талант и способность приводить в изумление доверчивых слушателей нескончаемым потоком информации на любую тему – от античной архитектуры до зоологии – все эти качества с годами утратили всякий смысл и надоели всем до чрезвычайности, хотя в нем самом развилось стойкое чувство собственного превосходства по отношению к тем, кого он считал интеллектуально ниже себя.

Самонадеянный, высокомерный, трусливый, сухой зануда. Если бы не его пост в военном министерстве, от невыносимого сэра Перегрина Тоттона следовало бы избавиться.

Сэр Ральф перевел взгляд на седеющего, тучного, но все еще элегантного лорда Чорли, которого все они звали Стинки еще со школьных времен. Когда-то его грубовато-добродушное дружелюбие и всеобщая популярность, а также известная всем недалекость были полезны и даже занятны, но теперь эти же самые черты производили гнетущее впечатление. Он уверовал в то, что является закадычным другом переменчивого Принни и, пользуясь этой воображаемой дружбой, пытался командовать своими друзьями, словно он был не он, а еще один коварный Джек Хорнер, который запустил руку в королевский пирог и вытащил оттуда королевскую сливу. Бедный недалекий Стинки. Неужели он действительно думал, что Принни поможет ему вылезти из долгов, когда он в результате своей неумной игры промотает свое некогда значительное состояние?

Но у Стинки были связи при дворе. А действовать изнутри, как правильно заметил Вильям, гораздо легче, чем действовать извне.

И, наконец, Артур. Господи, можно ли было найти еще человека, который деградировал бы так же, как Мэпплтон? Когда-то Артур был весьма известной личностью, мечтой любой молоденькой дурочки, а сейчас почти полностью облысел, постарел, причем гораздо заметнее, чем любой из них, и являл собой смешную и жалкую фигуру престарелого Дон Жуана – охотника за приданым – вполне безобидного и вызывающего лишь чувство неловкости своим поведением: он волочился за каждой богатой дебютанткой сезона, словно не сознавая, что раздался чуть ли не вдвое, стал неуклюжим толстяком с невыразительным лицом и что у него нет больше ни красоты, ни стройных ног, чтобы компенсировать ослабевшие умственные способности, которыми он, впрочем, и в молодые годы не мог похвастаться.

Но Артур служил в министерстве финансов – обстоятельство, которое объяснялось его происхождением и политическими связями, но никак не его выдающимися способностями. Сэр Ральф и без подсказки Вильгельма понимал, насколько важен для их планов этот престарелый, безвольный, жадный до денег Лотарио.

К счастью, когда все закончится, необходимость в этих троих отпадет. Только он, сэр Ральф Хервуд, примерно трудившийся в Адмиралтействе, да Вильям Ренфру, граф Лейлхем, один из самых красноречивых и всеми любимых пэров в палате лордов, заслуживали того, чтобы пожать плоды, что вызреют из семян революции, которые все они усердно высевали.

Только он выживет, он, оставшийся таким же, каким был много лет назад, – средним человеком среднего роста с незапоминающимся лицом, человеком с безупречной родословной, приличным состоянием и скрытым потенциалом предательства, которого никто в нем не подозревал. И Вильям, конечно же, Вильям – джентльмен до мозга костей, ловкий и коварный, как сам дьявол, от рождения наделенный красотой, богатством, знатностью, но не меньше дьявола стремившийся к власти.

Ни тот, ни другой не изменились с годами, не поддались, наподобие трех своих друзей, разлагающему влиянию лени, возраста, легкой жизни. У обоих качества, определявшие их характер в юности, лишь усилились с годами – страсть к деньгам у него, стремление к власти у Вильяма, – и с каждым днем они все более отчаянно стремились добиться и того и другого. Сэр Ральф знал, что, как только их план будет успешно осуществлен, он удовольствуется тем, что будет считать свои деньги, тогда как Вильям, не нуждавшийся в деньгах, возможно, уже сейчас продумывал детали своей коронации. И, видит Бог, Вильям уже выбрал себе будущую супругу.

На минуту сэру Ральфу стало жаль своих старых друзей, которые так опустились, но только на минуту. Ему тяжело было вспоминать то время, когда они впятером представляли собой единое целое – все решительные, отважные, блестящие. Когда же все покатилось под гору, наполнив трех его друзей такой безнадежностью и отчаянием, что они согласились собраться вместе в последний раз, согласились стать винтиками его с Вильямом грандиозного плана?

Нет-нет, он не будет об этом думать. Думать об этом – значит думать о начале конца, о годах, оказывавших на них постепенно свое разрушительное воздействие, пока они, убаюканные былыми успехами, не поглупели и не стали самоуверенными настолько, что допустили ошибку в отношении Жоффрея Бальфура, едва не ставшую для них фатальной. Какой смысл думать о Жоффрее Бальфуре, о деле, из-за которого они оставались вместе целых семь лет после того, как каждый испытал желание и потребность идти своим путем?

Если бы он тщательно проанализировал жалкий флирт Артура, пристрастие к игре Стинки, настойчивое желание Перри всегда и всюду демонстрировать свое превосходство, он смог бы определить момент, ставший началом их деградации. И даже тот момент, когда он сам проявил слабость, стал свидетелем того неизбежного, чего втайне страшился всю свою жизнь. Тот самый момент и тот ужас. Дело Жоффрея Бальфура.

Нет, он не будет думать об этом сейчас, когда они завершают подготовку самого блестящего переворота века, когда Вильям и он должны вот-вот получить главную в своей жизни, полной интриг, награду, осуществив самый изобретательный, самый смелый план из всех, что когда-либо придумывал человек.

– Здравствуйте, джентльмены! Что это вы сидите тут, забившись в темный угол, – несете молчаливую вахту в честь прошлых или будущих свершений? Или вы застыли наподобие статуй, поджидая меня? Я польщен, но все же молю Бога, чтобы это было не так. И вы, кстати, поступаете разумно, не предлагая мне сесть, а то кто-нибудь может подумать, что вы рады моему случайному обществу. Но не буду больше задерживать ваше внимание. Видите ли, сегодня я намерен развлечься, влюбившись по уши, так что мы с вами не увидимся, по крайней мере, до субботы. Любовь редко длится больше двух дней, не правда ли, джентльмены? Но скажите мне – к сэру Перегрину и лорду Мэпплтону этот вопрос не относится, – вы знакомы с прелестной Маргаритой Бальфур?

Сэр Ральф взглянул на Томаса Донована и с одного взгляда оценил и безупречный костюм, и естественную; расслабленную позу, и веселые искорки в ясных голубых глазах. Он не сомневался, что причиной веселья являлись они сами, хотя, убей Бог, не понимал, почему.

– Так вы намерены поухаживать за мисс Бальфур, мистер Донован? Как это смело, как предприимчиво с вашей стороны. Но учтите, молокососами вроде вас мисс Бальфур подкрепляется на завтрак. Видите ли, эта леди отдает предпочтение мужчинам постарше.

– Да, – ответил Томас, улыбаясь каждому из них по очереди из-под своих густых пышных усов, которые шокировали тонкий вкус сэра Ральфа, – до меня дошел сей прискорбный слух. Мне сообщил об этом некий мистер Квист, если я правильно запомнил фамилию. Как, по-вашему, это объясняется: расчетами мисс Бальфур превзойти во всем старых трясущихся джентльменов или… пережить их? О, прошу прощения, сэр Перегрин, лорд Мэпплтон, это моя обычная американская невоздержанность на язык. Что ж, мне пора. Я сопровождаю юную прелестницу на ужин. Вы не знаете, за ужином она не лакомится молодыми людьми? Ах, какое увлекательное, какое приятно возбуждающее предположение. До субботы.

– До субботы, – попрощался сэр Ральф сквозь стиснутые зубы.

Как только высокий американец удалился, вышагивая с уверенностью, действовавшей сэру Ральфу на нервы, последний откинулся в кресле и принялся рассеянно потирать гладко выбритый подбородок.

– Даже не верится, что успех нашего предприятия зависит от этого наглого ирландского повесы, – проговорил он, сужая свои темные глаза, так что они превратились в щелочки. – Донован либо необыкновенно умен, либо недопустимо невежественен. Как мне ни неприятно признавать это, Перри, но на сей раз я согласен с тобой. Пора нашему другу старине Вилли начинать действовать открыто. Почему мы должны делать все на свой страх и риск?

– У меня, что, нос в саже, мистер Донован? Вы уже целую минуту смотрите на меня не отрываясь. Это как-то сбивает с толку.

Томас, сидевший, выпрямившись, на стуле с очень неудобной спинкой, наклонился вперед, поставил локти на стол и уперся подбородком в ладони.

– Целую минуту, мисс Бальфур? А мне показалось, что не прошло и секунды. Я мог бы провести вечность, глядя в ваши великолепные изумрудные глаза. Они напоминают мне о родной любимой Ирландии.

– Неужели, мистер Донован? – Маргарита подняла вилку и отправила в ротик с полными ярко-розовыми губками последний кусочек кремового пирога. – А я-то думала, – продолжала она, вытерев салфеткой эти самые соблазнительные губки, – что ваша любимая родная Ирландия находится не слишком далеко отсюда и вы вполне могли бы съездить туда сами, вместо того чтобы искать утешения в чем-то или ком-то, напоминающем вам о ней. А и в самом деле: вы собираетесь съездить на родину, раз уж вы находитесь по эту сторону океана?

– О, сокровище моего сердца, я уже был в Ирландии. Мы с Пэдди сначала заехали туда, а уж потом поплыли в Англию. Прекрасное графство Клэр… Увы, – закончил он, тяжело вздыхая и изо всех сил стараясь выглядеть печальным, – для нас теперь там остались только воспоминания.

Маргарита отложила салфетку и посмотрела ему в глаза с глубоким сочувствием. Было ли оно настоящим, или она просто изображала то, чего, как ей казалось, от нее ждали? Имея дело с мисс Маргаритой Бальфур, было чертовски трудно угадать, когда она бывала искренней, а когда притворялась.

– Как это печально. Пожалуйста, расскажите мне о своей жизни в Ирландии, только обещайте воздерживаться от глупых замечаний.