Текст книги "Маскарад в лунном свете"

Ее не волновало, что она потратила почти час, одеваясь для этой прогулки в Гайд-парке, а Мейзи превзошла себя, заплетая длинные густые волосы своей хозяйки в косу и искусно укладывая ее на затылке, так, чтобы можно было правильно надеть шляпку, которая была кокетливо сдвинута вперед и влево.

И ее совсем не вдохновляло, что ее кобыла Трикстер, удерживаемая грумом за поводья, пританцовывала от нетерпения на булыжной мостовой, и даже то, что обычно неважная лондонская погода сегодня как нельзя лучше подходила для прогулки верхом.

Как могла она получать удовольствие от всего этого, зная, что в течение ближайшего часа или больше ее спутником – ее единственным спутником – будет Томас Джозеф Донован! Этот невыносимый человек уже стоял рядом, держа за повод уродливую костлявую бурую клячу, которую он, должно быть, взял напрокат в какой-нибудь второразрядной общественной конюшне.

И как только ему удалось настолько заморочить голову дедушке, что тот предложил, нет, даже потребовал, чтобы они проехались как следует, отказавшись от сопровождения грума, который только мешал бы им, тащась сзади на какой-нибудь плохонькой лошадке. Неужели речистый американец настолько понравился деду, что тот утратил свою обычную бдительность в отношении репутации единственной внучки? Донован, должно быть, ликовал про себя.

О, как бы ей хотелось повернуться и уйти, оставив Донована стоять на улице одного с его чудовищной лошадью и непомерным тщеславием.

– Мисс Бальфур, позвольте помочь вам, – прервал ее внутренний сумбур Донован.

Бросив на него косой взгляд, она увидела, что он сложил ладони лодочкой, так, что получилась своего рода опора, встав на которую, она могла бы сесть в свое боковое седло.

– Спасибо, мистер Донован, я воспользуюсь подставкой, – ответила она холодно. – Я бы приняла ваше любезное предложение только в том случае, если бы на мне были шпоры. Тогда я, по крайней мере, смогла бы удовлетворить свое любопытство и проверить, не будете ли вы истекать лицемерием вместо крови, если вас уколоть.

И прежде, чем грум успел подойти и помочь ей, она стала на подставку, сунула одну обутую в черный кожаный сапог ногу в стремя и вскочила на Трикстер с легкостью заправской наездницы.

– Вы едете, мистер Донован, или мне попросить грума подсадить вас?

Но ей не пришлось злорадствовать долго. Томас грациозно расшаркался, затем сделал несколько быстрых шагов к своей лошади. На последнем шаге он оттолкнулся от земли и взлетел в воздух так, словно им выстрелили из пушки. На мгновение он оперся ладонями о круп лошади и тут же ухватил поводья. Одним словом, он сел на лошадь сзади, не прикоснувшись к стременам.

– Ого! – воскликнул явно впечатленный грум. – Никогда прежде такого не видел, ваша милость. Вы проделали это с той же ловкостью, с какой полосатая кошка поварихи ловит мышей.

– И даже не порвал себе при этом штанов, ну что за жалость. Ну как, можем уже ехать? – процедила Маргарита сквозь стиснутые зубы и с силой сжала в кулаке ручку хлыста. – Или сначала вы сделаете круг по площади, стоя на руках на крупе лошади, как делают в цирке? Уверяю вас, я не буду возражать. Мы, англичане, ценим хорошие цирковые представления, хотя привыкли смотреть их в более подходящих для этого местах.

– Пожалуй, я отклоню ваше предложение, мисс Бальфур, каким бы заманчивым оно ни казалось. – Томас сунул ногу в сапоге в стремя и повернул свою кобылу так, что его колено коснулось колена Маргариты. – И ради Бога, простите мне мое чрезмерное рвение, – добавил он тоном, в котором не было и капли раскаяния за то, что он превзошел ее, демонстрируя свое мастерство наездника. – Поскольку ваш дедушка разрешил нам ехать без грума, предлагаю направиться в парк, пока движение на улицах не стало слишком оживленным. Ехать в потоке уличного транспорта ужасно действует на нервы.

– Да, – согласилась Маргарита, слегка сжимая колени и побуждая Трикстер тронуться с места. – Мне бы не хотелось подвергнуться двум тяжелым испытаниям за одно утро.

– А какое же было первым, мисс Бальфур? – спросил Томас, когда его уродливая бурая кобыла тоже тронулась с места и затрусила по булыжникам с грацией слепой курицы, бредущей по жнивью. – Я знаю, вы ждете этого вопроса, и знаю также, вы надеетесь, что ответ мне не понравится.

– И вы правы и в том и в другом случае, мистер Донован. Первым было ваше вторжение утром в нашу гостиную, – ответила Маргарита самым любезным тоном, помахав прохожему, встретившемуся им на выезде с площади. – Но вы, конечно, этого не заметили, – продолжала она, когда они уже направлялись к Оксфорд-стрит и парку. – О, нет. Вы были слишком заняты, пытаясь заморочить голову доверчивому старому джентльмену своими сладкими ирландскими речами. Учтите, я знаю, откуда пошло это слово, мистер Донован[4]4
  Blarney (англ.) – лесть, сладкие речи.


[Закрыть].

– Так же, как и я, мисс Бальфур. Дорогой наш Кормак Карти, лорд Бларни, святой души человек, когда ваша королева Елизавета попыталась убедить его отречься от притязаний на титул, он принялся заговаривать ей зубы, не говоря ни да, ни нет, пока она не объявила…

– В этом весь Бларни: никогда не скажет, что у него на уме, а говорит совсем не то, что думает, – закончила за него Маргарита. Настроение у нее значительно улучшилось. Она вспомнила, как отец процитировал ей слова королевы, когда они однажды зимним вечером сидели в гостиной в Чертси, глядя на угасающее в камине пламя. Она улыбнулась, гнев ее остыл. – Да вы и сами рассказали неплохую историю сегодня утром, мистер Донован, хотя мы-то с вами знаем, что индейцы уже добрых тридцать лет не нападали на Филадельфию.

Улыбка Томаса преобразила его, сделав похожим на дерзкого мальчишку.

– Более пятидесяти, но сэр Гилберт этого не знает, – резонно заметил он, поворачивая лошадь к парку. – Я просто пересказал ему старую историю, которую услышал однажды в одном кабачке. По-моему, ему понравилось.

– Да вы его просто околдовали. Он отпустил меня с вами без грума. – Она покачала головой. – Никогда раньше он не делал ничего подобного, даже когда я выезжала с Вильямом. Никак не могу прийти к выводу – то ли он считает вас совершенно неопасным, то ли он заключил еще какое-то немыслимое пари с Финчем и рассчитывает выиграть.

– Вильям? Это что же, еще один из ваших престарелых ухажеров?

– Графу Лейлхему не больше пятидесяти, и он всю мою жизнь был нашим соседом и близким другом. – Маргарите захотелось прикусить себе язык; она знала, что американец принадлежит к тому сорту людей, которые запоминают каждое ваше слово. Она искоса посмотрела на него из-под черных ресниц, вспомнив слова лорда Чорли, признавшегося ей вчера вечером, что Томас во всеуслышание заявил о своем намерении соблазнить ее. – А вы ревнуете, мистер Донован?

– Едва ли, мисс Бальфур, – ответил он со своей обворожительной улыбкой, за которую ей захотелось убить его.

Он даже не пытался как-то завуалировать свои намерения. Наглец!

– Но мы пригласим его на свадьбу, – продолжал он, – поскольку он, кажется, ваш любимец. Или вы будете настаивать, чтобы все эти развалины, к которым вы благоволите, были приглашены – Чорли, Тоттон, Хервуд, даже жалкий Мэпплтон? Если так, мне придется позаботиться о враче, а то вдруг кого-нибудь из них хватит удар во время церемонии?

Маргарита почувствовала, как сердце у нее вдруг тревожно забилось. Она, конечно, проигнорирует его абсурдную дерзкую шутку об их будущей свадьбе. Ее расстроило больше то, что он потрудился запомнить имена ее воздыхателей – ее будущих жертв. Кроме Вильяма, конечно. О Вильяме он, кажется, не подозревал.

– Вы, по-моему, проявляете чрезмерный интерес к моим светским знакомствам, мистер Донован. Я польщена, – сказала она, глядя прямо перед собой, хотя дорожка впереди была пуста. – А сейчас, я думаю, Трикстер хотела бы размяться и немного прогалопировать, ну, скажем, вон до тех деревьев, там, где дорожка делает поворот, если, конечно, ваша кляча сможет проскакать такое расстояние.

Томас посмотрел на деревья, до которых было не меньше трехсот ярдов, затем улыбнулся Маргарите.

– Спорим на пять фунтов, мисс Бальфур, – предложил он тоном, от которого Маргарите захотелось закричать.

– Удвоим ставку, мистер Донован, – ответила она, исполнившись еще большей решимостью обскакать американца, и внутренне собралась, чтобы мгновенно пустить Трикстер в галоп. – На счет три?

– Вы можете ехать на счет три, ангел, а я проявлю себя истинным джентльменом и дам вам форы – поеду на счет пять.

Маргарита демонстративно оглядела его кобылу – от тощего зада до непомерно длинной шеи и нелепо подрагивающих ушей. Эту лошадь следовало бы пристрелить, настолько она была уродлива.

– В самом деле, мистер Донован? Ну, как хотите. Раз, два, три!

Трикстер не разочаровал ее – лошадь немедленно взяла с места, радуясь возможности размять в галопе свои сильные ноги. Маргарита пригнулась в седле, понукая лошадь и чувствуя игру мускулов животного. Лошадь мчалась, едва касаясь копытами земли, с такой скоростью, что обдувавший их до этого легкий бриз превратился в ветер, который свистел в ушах. Она несла Маргариту к деревьям – и к победе.

Да как он осмелился! Она села на своего первого пони раньше, чем научилась ходить. Она не только могла обогнать Томаса Джозефа Донована в этой скачке, она могла одержать над ним верх в чем угодно – в стрельбе из огнестрельного оружия, в фехтовании, в словесном поединке… и даже в искусстве лжи.

Маргарита проскакала примерно половину дистанции, когда услышала стук копыт за спиной и обернулась. Она увидела, что Томас на своей невзрачной кобыле нагоняет ее.

Она не могла поверить своим глазам. Костлявая лошадь преобразилась, превратившись в красивое животное, двигавшееся так плавно, что наблюдать за ним было одно удовольствие. Всадник низко пригнулся в седле, и казалось, будто он слился с лошадью, будто они составляют единое могучее живое существо.

Мужчина и лошадь пронеслись мимо, обогнав ее с такой легкостью, будто Трикстер плелась, увязая в зыбучем песке, и Маргарите не осталось ничего другого, как тащиться за ними, хотя ее подмывало повернуть лошадь и поехать домой, прочь от места своего позорного поражения.

Но как бы сильно ей этого ни хотелось, она не позволит себе поступить так малодушно. Ее победили в честной борьбе, и ей придется признать свое поражение и поздравить победителя, даже если это убьет ее. И как только она могла забыть наставления отца – всегда стараться увидеть не только то, что лежит на поверхности. У уродливой костлявой кобылы были сердце и дух победителя.

К тому времени, когда она остановила Трикстер возле деревьев, Томас уже спешился и стоял, прислонившись к одному из них, – руки скрещены на груди, русые волосы взъерошены ветром. Дыхание у него было абсолютно ровным.

С запозданием Маргарите пришло в голову, что они находятся в одном из самых безлюдных уголков парка, а в следующую секунду она задалась вопросом, почему осознание этого не встревожило, а, скорее, возбудило ее.

Томас вопросительно посмотрел на нее.

– А, вот и вы, мисс Бальфур. Что, ехали кругом? Я не заметил вас на дорожке, впрочем, возможно, я ехал слишком быстро и потому не мог разглядеть почти неподвижные предметы. Вам нравится моя лошадь? Ирландских кровей, с большим опытом по части того, как утереть нос англичанам. Позвольте я помогу вам слезть с лошади; или вы желаете снова произвести на меня впечатление своим искусством в верховой езде?

Все мысли о том, чтобы поздравить его с победой, мгновенно улетучились из головы Маргариты, и ее гнев разгорелся с новой силой.

– Знаете, мистер Донован, – сказала она, жестом давая понять, что разрешает ему помочь ей, – думаю, я испытывала бы к вам величайшее презрение, но только вы не заслуживаете даже презрения.

Он поднял руки, и Маргарита, вынув ногу из стремени, вопреки голосу рассудка позволила ему помочь ей слезть с лошади. От прикосновения Донована к ее талии мурашки побежали у нее по спине, но она постаралась не обращать на это внимания.

– Пусть лошади отдохнут немного, – проговорила она, ощутив, что снова твердо стоит на земле, – а потом вы проводите меня обратно на Портмэн-сквер. Причем совершенно не обязательно, чтобы мы по дороге разговаривали. Мне просто нечего вам сказать, а вы никогда не говорите ничего разумного.

Томас снял камзол и расстелил его в тени на мягкой траве, в нескольких ярдах от пустынной дорожки, проделав это с той же грацией, с какой сэр Уолтер Ралей, наверное, кинул плащ в грязную лужу перед своей королевой, потом жестом предложил Маргарите сесть. После того как она села, – ибо что еще оставалось делать воспитанной молодой девушке, кроме как подчиниться, – он сам присел на корточки неподалеку, опершись спиной о толстый ствол.

– Если вы настаиваете, мисс Бальфур, – наконец произнес он, – я буду молчать. Но должен напомнить вам – вы согласились выслушать печальную историю моей жизни. О том, как в одиннадцать лет я остался сиротой, о моей бедной, но честной жизни в графстве Клэр, о путешествии в Америку, куда я добирался в грузовом трюме, о годах учения на печатника в Филадельфии, о том, как я медленно, но верно шел в гору и нажил себе значительное состояние и сомнительную репутацию, о моем назначении эмиссаром президента в Англию. Это захватывающая и поучительная история. Но если вы больше не хотите ее услышать…

– Но я уже услышала, – перебила его Маргарита, снимая перчатки и кладя их рядом с собой на камзол Томаса. Однако интерес к тому, что он сказал, оказался слишком силен. – Вы в самом деле прятались в трюме? Разве это не было опасно?

Он оттолкнулся от ствола и, придвинувшись поближе к ней, широко улыбнулся. Она снова была заворожена появившимися у уголков его глаз морщинками и густыми усами, которые словно бы жили собственной жизнью.

– Далеко не так опасно, как сидеть здесь, в тени этих деревьев, мисс Бальфур, и смотреть в ваши прекрасные изумрудно-зеленые глаза. Я мог бы утонуть в их прохладных глубинах и почел бы такую смерть за счастье.

Маргарита отвела глаза от его рта и посмотрела в смеющиеся голубые глаза, стараясь подавить свой интерес и не достойное леди любопытство, грозившие сослужить ей предательскую службу. Но чему, собственно, тут было удивляться? Разве не поэтому она согласилась встретиться с ним? Из-за этого самого чувства, которое она отказывалась называть иначе чем «любопытство».

Она решила разыграть скромницу.

– Вы… вы не должны говорить со мной в таком интимном тоне, мистер Донован. Я знаю, что позволила вам кое-какие вольности, чего не должна была делать, но сейчас я пришла к выводу, что эта игра в ухаживание зашла слишком далеко. Я молода, но не пустоголова и, кроме того, располагаю кое-какими сведениями, почерпнутыми из глупой болтовни хихикающих дебютанток в комнатах отдыха. Это плюс предупреждение, полученное от Стинки, я имею в виду лорда Чорли, настораживает меня. Вы повеса, мистер Донован, и я не желаю, чтобы вы и дальше развлекались за мой счет.

– Теперь вы меня обидели, мисс Бальфур, – ответил он тихо, с некоторой даже горечью в голосе. – Я не нахожу ничего забавного в наших с вами отношениях.

Он положил ладонь ей на руку и нежно ее погладил, затем повернул ее руку ладонью вверх и принялся водить пальцем сначала по ладони, потом по чувствительному участку на запястье и, наконец, обхватив запястье, стал медленно, но неотвратимо притягивать Маргариту к себе.

– Я нахожу вас обворожительной, – тихо проговорил он, и его теплое дыхание коснулось ее щеки. От этих слов в груди у нее словно зажглись маленькие костры. – И немного пугающей.

Сердце у Маргариты забилось, наверное, быстрее, чем недавно скакала ее лошадь. Она была не в силах устоять перед взглядом Томаса Донована, перед собственным к нему влечением, перед исходившим от него ощущением опасности и перед абсурдным, не поддающимся никакому объяснению, но непреодолимым желанием прижаться к нему, ощутить его губы на своих.

А он собирался поцеловать ее. Она была уверена в этом, так же, как и в том, что впоследствии пожалеет обо всем случившемся этим утром. Она отвела глаза от его глаз, оказывавших на нее почти гипнотическое воздействие, и обнаружила, что снова уставилась на его рот.

Интересно, какое ощущение вызовет у нее прикосновение его нелепых усов?

И что она испытает, когда его сильные руки обнимут ее, а его мускулистая грудь прижмется к ее груди?

И почему она вообще об этом думает? Она, что, окончательно лишилась рассудка?

– Мы… я… я не думаю, что… – начала Маргарита и замолчала, когда Томас положил руку ей на бедро чуть выше согнутого колена и даже через юбку для верховой езды она почувствовала исходивший от этой руки жар. А еще она почувствовала странное сокращение мускулов у себя между ног и где-то в самой глубине своего существа и изумилась тому никогда прежде не испытываемому, но весьма приятному ощущению.

– Ну, может, один раз… – прошептала она как бы про себя, отлично зная при этом, что он ее слышит, и, закрыв глаза, подняла лицо вверх, приготовившись к поцелую.

– Нет-нет, – услышала она голос Томаса и почувствовала, как он провел пальцем по ее крепко сжатым губам, а открыв глаза, увидела, что он улыбается, но эта улыбка не была насмешкой над ней. – Несмотря на всю вашу браваду, ваши бойкие разговоры, вы невинны, как я и предполагал и на что надеялся. А теперь послушайте, ангел. Целоваться – это вам не сосать ломтик лимона. Скорее это все равно что вкушать нектар богов. Расслабьтесь, милая моя Маргарита, и я научу вас.

Маргарита начала дрожать и испугалась, как бы зубы у нее не стали выбивать дробь, если он ее не поцелует, и с этим не будет покончено. Как только он ее поцелует, она избавится от этого наваждения, от своей нелепой тяги к нему, не будет бояться, что увидит его во сне, как это случилось прошлой ночью. Дурной сон, в котором были сильные руки, сплетающиеся ноги, жадные губы и темные страсти. Если бы Маргарита по глупости рассказала такой сон Мейзи, ей бы каждое воскресенье в течение месяца читались проповеди. У нее не было времени для проповедей, поцелуев и снов. У нее была ее миссия, а Томас Джозеф Донован мешал ей выполнить ее.

– Ради Бога, не читайте мне лекции, Донован, – потребовала она, кладя руки ему на плечи и снова закрывая глаза, смущенная и даже немного испуганная странным ощущением жара и влаги между ногами. – Просто сделайте это.

Он послушался, и мгновение спустя его губы, теплые, упругие, сладкие, прижались к ее губам.

Глаза Маргариты широко раскрылись, ибо она в этот момент почувствовала себя так, будто ее ударило молнией. Горло у нее судорожно сжалось, как если бы она задыхалась. Но она не задыхалась. Она была охвачена желанием.

Желанием, чтобы он обнял ее и держал так крепко, словно ей грозило быть унесенной на край света.

Чтобы его поцелуй стал более страстным, чтобы он обладал ею, хотя она понятия не имела, чем это может кончиться.

Чтобы он прикасался к ней, вобрал ее в себя – хотя одновременно ей хотелось ощущать его внутри себя, – чтобы они слились воедино, стали одним целым.

Думая обо всем этом, Маргарита приоткрыла губы, и Томас просунул ей в рот язык и стал водить им по ее небу.

Это было так приятно.

Он убрал руку с ее бедра, положив ее на талию Маргариты, затем его длинные пальцы начали двигаться вверх по позвоночнику.

Так приятно.

Его правая рука была?.. О Боже, его рука, его рука.

Ее соски потянулись к пальцам Томаса, как тянутся к солнечным лучам бутоны, жаждущие раскрыться и превратиться в чудесные цветы.

Поцелуй кончился, и они какое-то время стояли, прижавшись друг к другу и дыша так тяжело, словно это они, а не их лошади только что проскакали во весь опор длинную дистанцию.

– О святой Иисус, Мария и Иосиф! – выдохнул Томас где-то у нее над ухом. – Я думал… я представлял… но я никогда… черт! – Положив руки ей на плечи, он отстранил ее от себя. – Знаешь, малышка, ты способна стать причиной многих неприятностей для одинокого американца, находящегося вдали от родных берегов. Ты это знаешь?

– Но еще больше неприятностей способны вы навлечь на меня, Томас Джозеф Донован, – честно призналась Маргарита и нежно провела пальцами по его плечам и рукам, потом неохотно опустила руки.

Нежелание отрываться от него, позволить этому чудесному мгновению перейти в область воспоминаний ясно отразилось на ее лице. Боясь окончательно себя выдать, Маргарита отвернулась и, взяв перчатки, принялась их натягивать.

– А теперь проводите меня до Портмэн-сквер, мистер Донован, да поскорее, пока не появился какой-нибудь непрошеный свидетель. Тогда свет выставит мне еще одну плохую отметку за поведение.

Томас ответил ей без промедления, и в голосе его снова зазвучали насмешливые, легкомысленные нотки, словно он стремился опровергнуть свое прежнее высказывание, доказать, что их поцелуй не произвел на него никакого впечатления.

– Ваше поведение… Ну, конечно. Я все знаю про ваше поведение. Не только молодые леди распускают языки. Вас везде и всюду называют мисс Осень, имея в виду ваше пристрастие к джентльменам, для которых лето жизни давно прошло. Мне не дает покоя вопрос, почему они так вас интересуют. Но еще больше мне не дает покоя другой вопрос – не поуменьшился ли ваш к ним интерес, Маргарита, теперь, когда вы познали кое-что о молодых людях?

Маргарита по-прежнему не смотрела на него. Она никак не отреагировала ни на его оскорбительный выпад, ни на его настойчивый, опасный интерес к тому, что его не касалось. Зачем только он приехал в Англию? Зачем американское правительство послало его вести переговоры именно с теми двумя, кого, среди прочих, она собиралась погубить? Почему она испытывала к нему такое непреодолимое влечение?

Неужели в ее жизни появятся новые сложности?

– Нам пора ехать, мистер Донован, – сказала она, наконец, не позволив себе попасться на удочку, и, встав на ноги, направилась к своей лошади, испытывая; странное головокружение – словно вся кровь отлила у нее от головы и бросилась в ноги. Возможно, так оно и было, иначе она не стала бы действовать так неосмотрительно, так безрассудно. – И я не разрешала вам называть меня по имени, – неуверенно добавила она, остановившись возле лошади.

– Но вы разрешили мне почти все остальное, – отпарировал Томас, подсаживая ее в седло. Затем сам вскочил на лошадь, прежде чем Маргарита сообразила, что бы такое сказать, что заставило бы его прикусить свой дерзкий язык.

В полном молчании они неспеша потрусили к Портмэн-сквер.

Маргарита вдруг осознала, что молчание, о котором она мечтала, угнетает ее. Обратный путь показался ей вечностью.

Томас спешился первым и попросил грума поводить его лошадь по площади, пока он сам поможет мисс Бальфур.

– Ну и что теперь будет, Маргарита? – спросил он секунду спустя, глядя ей в лицо.

Она еще не успела слезть с лошади и была вынуждена снова смотреть в эти голубые глаза, видеть загорелую кожу и эти проклятые усы, от которых кожа над ее верхней губой слегка покраснела.

– Что теперь будет? – повторила она, нахмурившись. – Ну, дедушка, конечно, не будет делать никаких брачных объявлений в нашей церкви в Чертси, если вы это имеете в виду. А что, вы думаете, теперь будет?

– Я весь обратный путь из парка ломал голову над этим вопросом. Вы предлагаете сделать вид, что сегодня утром ничего не случилось? Что мы не были на грани того, чтобы сорвать друг с друга одежду и предаться бешеной страсти, и удержало нас от этого единственно сознание того, что мы в Гайд-парке. Впрочем, подобная мелочь не смогла бы долго сдерживать меня, если бы вы продолжали тихонько стонать, пока я исследовал чудесные контуры вашего на редкость соблазнительного тела.

– Вы грубиян! – прошептала Маргарита охрипшим вдруг голосом, чувствуя, что ее щеки заливает краска смущения. Она знала, что вела себя как последняя потаскушка, но не ему было на это указывать. – Грубый, вульгарный простолюдин, да к тому же американец. Не хочу вас больше видеть.

Она мгновенно застыла, почувствовав, как его рука скользнула ей под юбку с глубоким разрезом, легла на колено, затем поднялась к бедру. Никто никогда не позволял себе такого интимного прикосновения, никто, кроме Томаса же, ласкавшего чуть раньше ее грудь. О Господи! Ее грудь. А теперь… теперь ее ногу. Словно она принадлежала ему, словно он владел если не ее душой, то, по крайней мере, ее телом.

Она не могла сделать ни единого движения. Не могла ударить его хлыстом, дать отпор, не вызвав сцены. Ни один человек на площади не мог видеть, что он делает, даже грум. Но она-то знала. Она знала и не могла сделать ни единого движения, чтобы остановить его. Да и как она могла, когда ощущение было таким восхитительным, таким опасно приятным, что она вовсе и не хотела его останавливать.

Его голубые глаза потемнели как море в шторм.

– Никогда не хочешь меня видеть? Ты уверена, Маргарита? Никогда – это такой долгий срок. Долгий, холодный и одинокий.

Маргарита закрыла глаза. Она знала, что поступает дурно, и что он поступает дурно, и то, что они сделали, было дурно, но она знала также, что умрет, если это не повторится.

«Признай свои слабости, – словно наяву услышала она шепот отца, – и научись прощать их, если хочешь быть счастливой. Но научись также разбираться в недостатках, слабостях, ошибках других и используй в своих интересах. Если, конечно, речь не идет о любви, моя маленькая Маргарита. Когда любишь, не замечаешь ничего».

Слезы навернулись на глаза Маргарите. «Но я не люблю его, папа», – возразила она про себя. «Нельзя любить того, кого не знаешь, или кому не доверяешь и кого боишься. Можно только надеяться».

Она облизала губы. Рот у нее был сухим, как угольная пыль, лежащая на булыжниках.

– Не завтра, – спокойно сказала она Томасу, вспоминая свои планы на ближайшие два дня и уступая тому, что она определила как свою до сих пор неизвестную, но потенциально опасную слабость. – В субботу. Сразу после полуночи. Я рано вернусь домой, а дедушка поедет в свой клуб и пробудет там с друзьями по меньше мере часов до двух. Я… я буду ждать вас за особняком перед конюшней. Тогда сможем поговорить.

Он улыбнулся, и весь мир для нее озарился этой улыбкой. Она почувствовала к нему ненависть, да и к себе тоже.

– Поговорить, мистер Донован, так что перестаньте скалиться, как обезьяна. И я была бы вам очень признательна, если бы до субботы вы вели себя так, будто меня просто не существует.

– Два дня! Два долгих, одиноких, наполненных ожиданием дня. Ах, ангел, вы решились и сделали это, – проговорил Томас, и она отметила его ирландский акцент. Его голос музыкой прозвучал в ее ушах, а ее тело, казалось, превратилось в желе. – Вы решились и доказали, что я не ошибся, полюбив вас так сильно, – добавил он и вытащил руку из-под ее юбки. Потом поднял ее и осторожно поставил на землю.

Внутри Маргариты словно щелкнуло что-то, приведя ее в чувство. Теперь она хотела только одного: чтобы он ушел, оставив ее наедине с ее разноречивыми эмоциями.

– Идите вы к черту, Донован. То, что между нами происходит, не имеет ничего общего с любовью, и мы оба это знаем, – выпалила она и, проскользнув мимо Томаса, чуть ли не бегом стала подниматься по мраморным ступенькам к парадной двери особняка.

Захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной, чувствуя себя по-настоящему больной.

– Будь ты проклят, Томас Джозеф Донован, – прошептала она, закрывая глаза. – Придется мне приступить к осуществлению своих планов раньше, чем того требуют соображения безопасности, и плевать мне на твои переговоры с Тоттоном и Мэпплтоном. И хотя, Господи помоги мне, я хочу тебя каждой своей клеточкой, но лучше тебе не вставать у меня на пути.