Текст книги "Любовь, жизнь и далее по списку"

Три

С хранилищем в художественном музее была только одна беда: мистер Уоллес занимался накопительством и даже не подозревал об этом. Он берег все: идентификационные комплекты, программы, все до единой декорации в память о прошедших выставках и показах. Комната трещала по швам. Прошло уже около года с тех пор, как любовь к искусству привела меня сюда, но заниматься уборкой помещения мне еще не доводилось. И, если мои глаза не врут, другие работники сказали бы то же самое. Хотя они, кажется, и не жаждали внести свой вклад. Всю нудную работу вешали на самого нового сотрудника. То есть на меня. Ассистенты водили экскурсии, Тина продавала билеты, а Ральф, охранник, никогда не променял бы свой значок на тряпку. В общем, состояние хранилища было естественным следствием многолетней заброшенности.

Свою миссию я начала с сортировки бумаг и, как только музей закрылся для посетителей, вытащила ящик с ними в коридор.

По моему замыслу вещи раскладывались в три стопки: «точно выброшу», «еще подумаю» и «оставлю».

Спустя какое-то время мистер Уоллес заглянул справиться о делах, и во мне проснулось опасение, что стопка «точно выброшу» заметно поредеет.

– Что это здесь?

Мистер Уоллес был очень далек от моего представления о типичном хранителе музея. Не скажу, что часто представляла хранителей музеев, но у меня они всегда были одеты со вкусом. Мистера Уоллеса же, в его дешевом великоватом костюме и с зачесанными назад седыми волосами, можно было спутать с каким-нибудь торговцем подержанных машин. Но искусство одеваться было единственным, которое ему не удалось постичь. К тому же, сам по себе он был славным.

– Просто стопки. Навожу здесь порядок, – сказала я, глядя на него снизу вверх.

– Почему три?

Я сняла пару бумаг из стопки на выброс.

– Обратите внимание на дату. Вы же не станете снова использовать постеры пятилетней давности? Поэтому они отправляются в «стопку, от которой мы точно избавимся». Здесь «стопка, у которой есть шанс», – я кивнула на стопку по центру, – а вот эта – «оставить».

Он ткнул ногой первую горку.

– Я храню не бумажки, а идеи – только они того и стоят.

Я достала телефон.

– Тогда мы можем фотографировать декорации. – Я достала телефон и сделала первый снимок. – И они останутся у вас в телефоне или на компьютере.

– Отличная идея, Эбби, – кивнул он, – я знал, что не зря принял тебя на работу.

– Забавно. Советую поостеречься, я почти готова записать вас в участники того шоу про барахольщиков[6]6
  Имеется в виду реалити-шоу «Барахольщики» (Hoarders), транслируемое в Америке с 2009 по 2013 год на телеканале A&E.


[Закрыть], а вы вряд ли готовы к такому потрясению.

– Ты ведь не поступишь так со мной.

Я улыбнулась, и он ушел. По графику этим вечером работали только мистер Уоллес, Ральф, Тина и я, но Тина убежала сразу после закрытия музея, и теперь я безраздельно властвовала над просторным коридором.

Разрешение мистера Уоллеса фотографировать накопленное и выбрасывать его пошло на пользу моей стопке «мусора» – с каждой минутой она становилась все больше.

В промежутке между снимками я переписывалась с Купером:

Он: «Где ты?»

Я: «Разве я не говорила? В музее».

Он: «До сих пор?!»

Я: «Я только приступила. А ты где?»

Он: «Встречаю малышку-сестру после урока музыки».

Я: «Вообще-то я знаю имя Амелии. И в четырнадцать она уже не такая малышка».

Он: «Знаю. Наша девочка растет. Ты уже поговорила с ним?»

Я: «Он будет податливее, когда приберусь еще немного».

Он: «Думаешь с такими прекрасными работами тебе еще нужно подкупать кого-либо, чтобы попасть на выставку? По-моему, твое искусство говорит само за себя».

Я: «Взятка еще никогда не была лишней».

Он: «Просто попроси его!»

Попроси его. «Попроси его», – говорила я себе, пока раскладывала стопку ненужных бумаг по двум огромным мусорным пакетам. Пока выносила пакеты в мусорные контейнеры. И я собиралась пойти к нему, поэтому на обратном пути забрала из машины свое внушительное портфолио. В основном там были фотографии работ, потому что носить с собой большие полотна было непросто, но нашлась и пара оригиналов поменьше. Альбом открывала любимая картина дедушки, и при взгляде на нее я не смогла сдержать радость.

Мистер Уоллес сидел в кабинете, склонившись над ежедневником. Кабинет, к слову, мог потягаться с хранилищем в количестве бумажных кип на столе, непригодных мольбертов у стены и мусора в углу, явно готового к побегу из урны. Хранитель музея поднял глаза на меня. Я все еще стояла в проходе.

– Идешь домой?

– Да, но сначала хотела обсудить с вами июльскую выставку. Ту, что в конце месяца.

Его взгляд остановился на большой папке в моих руках.

– Я принесла некоторые образцы работ, – сказала я, опустив папку перед ним.

– Эбби, ты же помнишь о возрастном ограничении? Кроме того, у меня и так предостаточно заявок. – Он открыл ящик стола и достал пачку бумаг. Хотел звучать убедительнее, наверное.

– Я тоже хотела бы предложить свою кандидатуру.

– Только совершеннолетние участники. – Он опустил палец на случайную сточку в документе.

Значит, пришло время моей тщательно отрепетированной речи.

– Сэр, по-моему, искусство не знает возрастных ограничений. Микеланджело было шестнадцать, когда он создал «Мадонну у лестницы». Пикассо приняли в именитую школу в возрасте четырнадцати лет. А Сальвадор Дали впервые представил работы на публичной выставке в свои пятнадцать. И я не пытаюсь поставить себя в ряд с такими дарованиями, просто хочу сказать, что способности – не возраст, а значит, не должны быть критерием отбора.

– Вижу, ты работаешь над домашним заданием.

Я придвинула портфолио поближе к нему.

– Я всего лишь прошу дать мне шанс.

Он тяжело вздохнул, но потянулся за альбомом. Я тоже вздохнула, но с облегчением, и присела напротив. Самое сложное позади. Мое искусство говорит само за себя. Он начал неторопливо листать страницы. Многие работы в портфолио я увеличила до формата десять на двадцать дюймов[7]7
  25,4 × 50,8 см.


[Закрыть], и мистер Уоллес не отказывал себе в удовольствии рассмотреть все детали. Прошла примерно вечность, прежде чем он перевернул последнюю страницу и снова обратил глаза ко мне.

Я расцвела улыбкой победителя.

– Эбби, твои работы подойдут идеально, но не раньше, чем ты будешь соответствовать возрастным требованиям. Уже следующим летом, верно?

– Подождите… Что?

– Следующим летом тебе уже будет восемнадцать, так? – Он похлопал по закрытой папке. – Тогда и буду ждать от тебя новых работ.

Улыбаться мне больше не хотелось.

– Так. Но в чем дело? Я видела работы, которые вы принимаете на выставки любительского искусства. Мои ничем им не уступают. Вас правда останавливает только мой возраст?

– Нет, не только.

– Тогда что?

– Наши залы не безразмерные. За весь год это моя единственная возможность привлечь инвестиции, и я не могу позволить себе терять на продажах. Иначе это место долго не протянет. И я не могу проводить такие выставки, когда мне вздумается. Мы ведь музей, а не галерея.

Сиденье было жестким, и я пересела ближе к краю.

– Но если я продам одну из одобренных вами работ? Вы же останетесь в выигрыше?

– Ты не продашь. – В ответ он подтолкнул портфолио так, что оно скользнуло по столу и прямо ко мне.

– Почему нет?

– Потому что сейчас ты не готова. Твои работы недостаточно хороши.

Отказ был подобен удару в живот. Пока я старалась снова научиться дышать, он продолжил:

– У меня есть все основания полагать, что через год они дотянут до нужного уровня. Но не сейчас.

– Что вы имеете в виду? Чего им не хватает?

– Опыта… Души, – сказал мистер Уоллес, не отрывая взгляда от альбома.

– Души?

– Технически они отличные, но напоминают копии. Я хочу чувствовать что-нибудь, глядя на эти работы. Тебе не хватает мастерства, и это как раз понятно. Ты молодая, у тебя нет богатого жизненного опыта, который можно было бы отразить в творчестве. Но это дело наживное. Сейчас как художник ты там, где и должна быть, и движешься ты в верном направлении. Не останавливайся и добьешься того, чего хочешь.

Я механически кивнула. Слышать эти слова было тяжело, особенно после того, как годами мои учителя рисования, родители, дедушка – все – говорили о моем выдающемся таланте. Я встала и взяла портфолио под мышку.

– Мне жаль, – сказал он мне в спину.

Я направилась к черному выходу – не хотелось встретить Ральфа и объяснять, что это у меня в руках и зачем мне такая огромная папка.

Сейчас во внутреннем дворике музея проходила выставка, посвященная переработке мусора: умельцы превращали отходы в искусство. Я обогнула дерево с ветками из фасонного железа и листвой из зеленого стекла, два старых велосипеда, сплавленных между собой и балансирующих теперь на одном колесе, бросая вызов гравитации. Потом мое внимание привлек ржавый капот «Фольксвагена Битл». На округлой его части виднелось кривенькое сердечко. Я даже замедлилась, чтобы рассмотреть его.

Это все были экспонаты передвижной выставки, которые остановились в нашей гавани искусства на две недели. Уже скоро мы уложим все в деревянные ящики, заполненные опилками, и переправим их вверх по побережью, где они найдут пристанище в Пизмо-Бич, или Санта-Крус, или в каком-нибудь другом сообществе вроде нашего. Я провела еще какое-то время, изучая работы. Я ценила разное искусство, правда. Но сейчас этот ржавый капот с унылым выцарапанным сердцем выглядел нелепо. Мистер Уоллес допустил к выставке эти произведения, но отверг мои? Неужели они действительно настолько лучше моих картин? Может быть, я все-таки не имела ни малейшего представления о настоящем искусстве. И, может быть, мне нечего было предложить этому миру.

Четыре

– Кому-нибудь попадалась на глаза моя клиновидная кисточка? – крикнула я с лестничного пролета.

Вообще-то мне крупно повезло. Родители всегда поощряли мое творчество и оборудовали одну из пустых спален под художественную студию. У меня было лучшее в доме освещение, разные рамки и полотна, а комод буквально ломился от красок и кистей.

Мама вошла ко мне с пропажей в руке.

– Нашла в баночке под раковиной.

– Спасибо.

На вопросы о выставке я отвечала, что мистер Уоллес рассмотрит мою кандидатуру. И опускала конец предложения – в следующем году. Я притворялась, что его и не было, и собиралась продолжать свою игру в своеобразные «прятки». Я могла прожить и без этой выставки. Существуют и другие, на которых я могу показать свои работы. Прямо сейчас ничего не приходит на ум, но они точно есть.

– Что ты рисуешь? Потрясающе… – Она присмотрелась к плакату на мольберте. – Или не очень потрясающе.

– По-моему, плакат получается очень даже клевым.

– Зачем каждый раз рисовать Куперу новый плакат? Забыла о том, что такое вторичное использование?

– В том-то и прелесть, мам. Я повторно использую старый плакат, всего лишь наслаиваю рисунки.

– Хорошо, плакат и правда клевый, – признала она. – Но краска. Ты расходуешь так много краски.

На уже готовый оранжевый фон я наносила мазки всевозможных оттенков голубого – они отвечали за динамику, и поверх этого хоровода красок легли воодушевляющие слова.

Мама и не заметила, как я забрала у нее кисточку.

– Понимаешь, мама, художнику нужна свобода творчества.

Она прошла к окну и открыла его:

– Я думала, мы обсудили проветривание. Не забывай впускать свежий воздух, когда рисуешь здесь. Испарения вредят твоим легким.

– Не чувствую никаких испарений.

– Ты просто принюхалась.

– Мамуль, веками художники писали, не имея хороших систем вентиляции.

– И, наверное, все они умерли от рака легких.

Иногда спорить с ней было бесполезно.

– Договорились, открою окно. Но тогда я рискую получить переохлаждение.

Она похлопала меня по спине и глянула на часы:

– Я думала, что гонки начинаются в два.

– Так и есть. Подожди, который час?

– Без пятнадцати.

– Что? Черт. – Я довела черным последние слова и сняла плакат с мольберта. – У тебя же нет серьезных планов на вечер? Можно взять машину?

Мама предпочла пропустить сарказм мимо ушей и вместо этого слегка подтолкнула меня к выходу.

– Напиши мне, как только доберешься. И когда будешь возвращаться.

– Может, сойдемся на том, что я напишу в случае какого-то непредвиденного обстоятельства?

Она смерила меня взглядом.

– Ладно, я отправлю сообщение.

– Спасибо.

– Приберусь, как только вернусь, – бросила я через плечо, вылетая из комнаты.

– Солнцезащитный крем! – прокричала мама мне вслед.

Я притормозила, зарулила на кухню, сделала пит-стоп у ящика, схватила одну из двадцати баночек солнцезащитного крема и вышла из дома.

Надеясь, что по дороге полотно успеет досохнуть, я бережно разложила его по дну кузова и залезла в машину.

Поверх обычных топа и шорт на мне была рабочая рубашка – с длинными рукавами, на пуговицах и укрытая разноцветными созвездиями засохшей краски. Я вытерла руки о полы этой страдалицы и завела машину, скрестив пальцы, что Купер выступает не первым.

* * *

Примчалась я прямо к началу гонки, поэтому у меня не было времени искать родителей или сестру Купера, хотя они точно были где-то там. Я подняла плакат повыше и болела за друга от старта и до самого финиша. Хотя, признаться, уследить за его умопомрачительными маневрами на дюнах было задачей не из простых. И, конечно, я всегда беспокоилась о нем во время гонок. На заверения Купера, что «он был рожден на дюнах» и «нет поводов для тревоги», я всегда отвечала «отвратительно, и нет, не был». Но я знала, что имеется в виду – он действительно сидел за рулем с самого детства, и сейчас пожинал плоды – как правило, он выигрывал каждую гонку, и эта не стала исключением.

После того как Купер пересек финишную линию первым, он встал и триумфально поднял кулак вверх. Я продиралась через толпу зрителей, по большей части туристов, к трейлеру, на который он погружал квадроцикл после гонок. К моему приходу Купер уже стоял там с семьей. Под мышкой у него был ярко-зеленый шлем, а на лице широко растянулась улыбка.

– Эбби! Мы здесь!

Я кивнула и направилась к ним.

– Привет!

– Добрый день, Эбби, – поздоровалась его мама, в то время как папа просто кивнул. Его сестра Амелия приветствовала меня объятием. До Куперов я не видела семьи, где все были бы так похожи друг на друга: высокие, стройные и светловолосые.

– Всем привет. Отличная гонка, Куп.

Амелия окинула взглядом мой рисунок. За ней на него засмотрелся и Купер. Он прочитал вслух: «Купер – номер один».

– Ага, я первый!

Тогда я попросила его посмотреть ниже. В кавычках меньшим шрифтом его ждало: «Или номер два».

Он слегка толкнул меня плечом:

– Но это неправда.

– Люблю приходить подготовленной.

– Так же сильно, как любишь приходить с ног до головы в цветных разводах?

Я осмотрелась и убедилась, что оставила свою рабочую рубашку в машине, прежде чем спросить:

– У меня краска на лице?

– В точку. – От того, как он провел пальцем сначала по моему виску, а потом и по левой щеке, меня будто пронзило током, и пришлось постараться, чтобы вернуть над собой контроль.

– Приехала впритык? – спросил он.

– Но ведь успела, – ответила я, вытирая лицо. – И не пропустила ни минуты. И плакат, вот, со мной.

Отец Купера похлопал его по спине:

– Хорошая работа, сын.

Раньше родители Купера не одобряли его увлечение, но, когда поняли, что гонки – его страсть, начали чаще выбираться на подобные мероприятия.

– Спасибо, пап.

– Загружаем твои колеса в трейлер?

– Да, спасибо. – Он кивнул мне и похлопал по сидению. – Давай, Эбби, поехали!

– Нет уж, я не попадусь в эту ловушку смерти.

Его сестра рассмеялась:

– А я каталась с Купером.

– Похоже, ты доверяешь брату больше, чем я.

Театрально прикрыв рот ладонью, он прошептал (разумеется, ничуть не тихо):

– Эбби у нас жу-у-уткая трусиха.

– Так уж и быть, за бургер с беконом в честь твоей победы я сделаю вид, что ничего не слышала, – сказала я.

– Я сегодня еду праздновать с родителями, но ты можешь присоединиться. Правда, мам? – спросил Купер.

В ответ его мама улыбнулась, хотя искренность улыбки и вызывала у меня сомнения:

– Да, конечно.

Не скажу, что его родители меня ненавидели. Напротив, их отношение ко мне, как и отношение самого Купера, было исключительно дружелюбным. То есть я знала, что они не обрадовались бы, будь я девушкой Купера. Они мечтали о лучшей спутнице для своего ребенка. Не о девушке с самодельными плакатами, чудаковатой мамой и отцом, который месяцами не появляется дома. Купер ни разу не подтверждал моих предположений, но все и так было очевидно: по их реакции на мои истории из жизни, рассказы о творчестве или семье.

– Хорошо, – согласилась я, не уверенная в правильности своего решения, но уверенная в том, что хочу отпраздновать победу с ним.

– Встретимся в «Чизкейк Фэктори» в пять, – уточнила его мама. – Так у всех нас будет предостаточно времени заехать домой и освежиться.

Она имела в виду, что у меня будет предостаточно времени. Но я не могла ее осуждать. Появляться в ресторане с краской на лице – не лучшая идея.

– Да, договорились… До встречи. – Я развернулась и зашагала вперед, но Купер догнал меня.

– Что такое? – коротко спросил он.

– Что?

– На тебе лица нет. Что случилось?

– Ничего. Скоро увидимся.

– Прекрасно. Зачем что-то мне рассказывать? – Он надулся и поспешил к семье.

– Перестань вести себя как ребенок, – отправилось ему вдогонку.

– Но это мое любимое амплуа.

Я знала, что в конце концов придется пересказать ему недавний разговор с мистером Уоллесом, но оттягивала этот момент на «потом». Возможно, после ужина выпадет подходящая возможность.

Пять

Или не выпадет. Возможно, Купер так никогда и не узнает о мистере Уоллесе. Отрицание уже успело стать моей второй сущностью.

На встречу я надела свой самый нарядный сарафан, выгоревшие волосы заплела в свободную косичку, а макияж ограничила одним слоем туши на ресницах. Хотя и для этого сейчас было слишком жарко.

За столом мама Купера чмокнула меня в щеку, а его сестра пригласила сесть рядом. Между ней и Купом.

– Обожаю, когда ты красиво одеваешься ради моих родителей, – прошептал он, стоило мне опуститься на соседнее сиденье.

– Замолчи, – пробормотала я в ответ.

Он пришел в шортах и потускневшей от солнца голубой футболке – она оттеняла идеальный бронзовый загар и придавала особую насыщенность голубизне глаз. Светлые волосы Купера, еще слегка влажные после душа, завивались на концах. Да, он, как всегда, выглядел очаровательно. Я побранила себя за то, что вообще обратила внимание, открыла меню и принялась изучать его.

Отчаянные попытки отвлечься и в самом деле сработали, так что я не заметила, как кто-то остановился рядом и окликнул меня:

– Эбби, привет.

Я подняла глаза и увидела Эллиота Гарсиа – знакомого из школы.

– Привет. Не думала, что встречу тебя здесь.

– Это моя подработка на лето, – ответил он.

– Круто.

– Привет, – поздоровался Купер. – Почему мы не знакомы?

Я толкнула его плечом.

– Тебе что, нужно знать всех людей в этом мире?

– Ты понимаешь, о чем я, – ответил он. И я понимала. Все наши знакомые были общими. Мы всегда были вместе: Купер, Эбби, Джастин и Рейчел. Или Рейчел, Купер, Джастин и Эбби; если люди знали одного, они знали и остальных. Но иногда мы ходили на разные предметы и встречали людей, которых не знали остальные.

– Я слышал о тебе, – сказал Эллиот. – Ты Купер Уэллс. Просто мы еще не встречались.

– Теперь встретились, – прозвучало в ответ.

Пока эти двое общались, я непроизвольно начала их сравнивать. Оба милые, но совершенно по-разному. Голубые глаза и светлые волосы Купера против карих глаз и темных кудряшек Эллиота. Первый высокий и мускулистый, второй – худощавый и немногим выше меня. Сейчас, когда они стояли рядом, разница сильно бросалась в глаза.

– Думаю, мы готовы заказывать, – сказал мистер Уэллс, возвращая мои мысли к делам насущным.

Эллиот выпрямился.

– О, конечно, ваш официант будет через минуту. Я просто принимаю гостей. Сейчас принесу вам воды.

Когда он уже направлялся в кухню, Купер предложил:

– Вам с Эбби следует сходить куда-нибудь вместе.

Я охнула от удивления.

Эллиот обернулся:

– Прости?

– Ничего. Не обращай на него внимания, – посоветовала я. Иногда Купер бахвалился своим даром сводничества. Хвастаться ему было откровенно нечем.

Как только Эллиот отошел подальше, я пронзила Купера самым возмущенным взглядом, на который была способна.

– Извини, – обратился он ко мне, – но тот парень запал на тебя. Разве ты не видишь? Я всего лишь пытался его выручить.

– Почему ты не дашь мне самой поупражняться во флирте?

– А это было в планах? Почему-то я очень сомневаюсь.

Я не собиралась флиртовать. Ни Эллиот, ни любой другой парень меня сейчас не интересовали. Мое сердце все еще оправлялось после нелестного отзыва о моем творчестве, и время для свиданий было не самое подходящее.

Поэтому на сверхсаркастичный вопрос Купера я ответила вопросом:

– Есть новости от Джастина?

Он достал телефон и показал мне фотографию наполовину готовой кирпичной стены:

– Он тебе не показывал?

– Нет. Почему он мне не пишет?

Я прочитала подпись под изображением: «Строим школу для местных детишек». Представить Джастина в той среде, гуляющего с малышней и болтающего по-испански – уже не только в кругу семьи, было несложно.

Теперь и я достала телефон, чтобы открыть переписку с Джастином.

Я: «Забыл держать меня в курсе событий, паршивец?»

– Ах, так вот ключ к его покорности, – съязвил Купер, заглянув в экран через мое плечо.

– Мне не нужна покорность. Раскаяния будет достаточно.

Купер хихикнул в ответ.

Эллиот принес нам воды и привел официанта, который принял наши заказы.

Когда тот удалился, мистер Уэллс обратился ко мне:

– Как твои успехи в рисовании? – спросил он. Мы сидели прямо друг напротив друга.

– Все хорошо.

– А ты нарисуешь что-нибудь для меня? – спросила Амелия.

– Конечно, – согласилась я ровно в тот момент, когда миссис Уэллс одернула дочь:

– Нет, Амелия, ты ведешь себя невежливо.

– Почему? – спросила девочка.

– Потому что у Эбби нет времени на такие глупости.

– Да, Амелия, мама права, – подтвердил Купер, протягивая руку за моей спиной, чтобы коснуться ее плеча. – Эбби хочет написать пять новых работ для июльской выставки искусства.

– Нет, не хочу, – перебиваю его я.

– Хочешь, ты же сама мне говорила. Ты сказала, что старые работы не подошли.

– Именно, – сказала я. – Можно, мы обсудим это позже?

– Но я категорически против! Они великолепные. – А затем добавил: – Так или иначе тебе хватит упорства, чтобы нарисовать что-нибудь еще.

– Я не собираюсь больше ничего рисовать.

– Так старые рисунки все-таки примут? Какие именно?

– Нет.

Вот теперь я видела его смятение.

– Ты не можешь одновременно и рисовать, и не рисовать, – наконец подытожил он.

– Не будет никакой выставки.

– Ее отменили?

– У меня. У меня не будет никакой выставки.

– Я думал, директор еще раздумывает. И в результате скажет «да».

– Он сказал «нет».

– Оу. – Его улыбка тут же куда-то испарилась.

– Да. Ну и ладно, не важно. Не последняя выставка в моей жизни. – Я чувствовала, как щеки налились краской, и мне хотелось сбежать от разговора, поэтому я потянулась за стаканом и сделала большой глоток.

Его родители переглянулись и снова остановили взгляды на мне. Их так и подмывало задать какой-нибудь наводящий вопрос или сказать что-нибудь типа «но это ведь важно» или «но твои работы должны быть на выставке». Мистер Уэллс, судя по всему, уже подготовил реплику, потому что он даже откашлялся. А я знала, что разревусь еще до окончания его монолога; что бы там дальше ни прозвучало.

И тогда Купер меня спас:

– Ты права, ничего страшного. – Он сжал мое колено под столом, а потом опустил руку. – И кто здесь скажет, что мое выступление на дюнах было не потрясающим?

Амелия сразу поняла, что мне нужен отдых, и подыграла брату:

– Ты словно взлетел на последнем прыжке!

Взрослым понадобилось немного больше времени, чтобы сообразить, что к чему. Какое-то время миссис Купер неотрывно смотрела в мои глаза, а затем обратилась к сыну:

– Верно, и мы здесь собрались, чтобы отпраздновать твой невероятный успех. Так давайте праздновать.

К тому моменту, как официант вернулся с заказом, мы уже погрузились в обсуждение побед Уэллса-младшего. И меня переполняла благодарность за то, что Купер так точно понимал, что мне нужно.

* * *

– Эбби зовет меня в гости, – сказал родителям Купер, когда они оплатили счет, и мы все встали из-за стола.

– Да? – Как вовремя я об этом узнала. Честно говоря, сейчас мне хотелось как можно скорее добраться домой и свернуться под одеялом. Последние несколько дней я справлялась с мыслями о мистере Уоллесе и выставке, отодвигая их в дальний (или хотя бы в какой-нибудь) угол, но мое признание снова ослабило это защиту. Я опять возвращалась к его словам и, вопреки своей злости и внутреннему протесту, верила им.

– Да.

– Ты помнишь, к которому часу должен вернуться домой, – сказал его отец, беря своих дам под руки и направляясь к выходу из ресторана.

– Купер, я устала. Давай поговорим об этом завтра? – попросила я на полпути к двери.

– Не-а. Нам нужно поговорить сейчас. Я вижу, что тебя это беспокоит. Давай же, пойдем. – Он повел меня на улицу.

– Конечно, меня это беспокоит, но я в порядке. Переживу. Лучше возьмем по кусочку чизкейка. – Я остановилась у освещенной витрины и начала глазами поглощать превосходные десерты.

Купер остановился сбоку.

– Кажется, у них нет малины с белым шоколадом.

– Значит, я попробую что-нибудь новое.

– Ты никогда не пробуешь что-нибудь новое. Стоит тебе найти «то самое» – и тебя не оторвать.

– Как же ты прав, Купер, как же ты прав.

Он окинул меня косым взглядом, словно подозревал, что речь шла не о чизкейке. И в этом он тоже был прав.

Он махнул головой, сопроводив это движение легким смешком, схватил меня за руку и потащил за собой из помещения. Мне всегда казалось, что его рука – теплая и слегка грубоватая – идеально помещается в моей.

Машина ждала меня на парковке перед рестораном, но Купер прошел мимо нее прямо к пирсу. Должно быть, он понял, что я больше не буду сопротивляться и – к моему глубокому разочарованию – отпустил руку.

Когда полтора квартала были позади, он сказал:

– У меня для тебя кое-что есть.

– Правда? Что? – Сердце, совершенно мне не подвластное, начало биться сильнее.

Он достал белую салфетку из кармана и протянул ее мне. Пришлось проглотить свою досаду.

– У меня уже есть твой номер, – напомнила я.

– Как смешно. Это номер Эллиота. Не благодари.

– Ты по-прежнему воображаешь себя купидоном?

– Я превосходный купидон.

– Эллиот дал мне свой номер еще полгода назад. Но все равно спасибо. – Я знала, что еще тогда была ему интересна, и все равно сама свела общение к нулю после пары эсэмэс. Я засунула салфетку обратно Куперу в карман и пошла вперед. Ступая на пирс, я замедлила шаг, чтобы не споткнуться о покореженные доски.

Купер догнал меня.

– Ты когда-нибудь звонила ему?

– Мы переписывались какое-то время. Я не хочу отношений, Купер.

– Ты когда-нибудь рассказывала мне о нем?

– Наверняка да.

Он хмыкнул.

В конце пристани я облокотилась о деревянные перила и опустила глаза вниз. На первый взгляд океан всегда казался черным как ночь, но, стоило присмотреться, и промежуток между горизонтом и береговой линией начинал переливаться таким количеством оттенков, что мои руки так и чесались взяться за кисть.

– Поговори со мной, Эбигейл. Ненавижу, когда ты держишь все в себе. Что произошло? Ты сказала, что мистер Уоллес рассматривал тебя как вариант. Что он сказал на самом деле?

– Что у меня нет души.

– Он сказал, что ты андроид?

Я сложила руки на перекладине и со стоном опустила на них лоб. Запах соли, рыбы и водорослей проникал во все поры.

Купер погладил меня по спине.

– Он сказал, что ты бездушная? Что он имел в виду?

– Он сказал, что в моих работах нет глубины. Что они плоские. Что он ничего не чувствует, глядя на них.

– Ах, так это он андроид. Теперь понял.

Я еще сильнее вжалась в перила.

– Нет, серьезно, он не знает, о чем говорит.

«Разве? – хотела я сказать. – Ты мог бы сказать то же самое. Когда ты смотришь на меня, тебе тоже не хватает этого фрагмента. Фрагмента, который пробуждал бы в тебе какие-либо чувства».

Я слегка повернула голову, чтобы увидеть Купера.

– Пока мой папа на войне, мама дома страдает агорафобией. – Еще нельзя было забывать о неразделенной любви на фоне всего этого. – И это я ничего не смыслю в глубоких чувствах?

– Смыслишь. – Купер захихикал, а мое сердце громко отозвалось на этот звук.

Я снова застонала и вернула голову в прежнее положение. Прежде чем он снова нарушил молчание, несколько волн успели обрушиться на сваи.

– Твоя мама не страдает агорафобией.

– Я знаю. Но кажется, будто она стремится к этому. Ей все хуже.

– Хуже в каком смысле?

– Раньше она гуляла. Теперь я даже не могу припомнить, когда она в последний раз вообще выходила из дома. Ей нужны друзья. Когда-то это помогало справляться с переездами.

– Наверное, мама может пригласить ее на обед. Я попрошу ее.

Мне даже не пришлось говорить что-либо, хватило и взгляда, чтобы Купер понял, насколько смешно звучит его предложение.

– Ты права, – сказал он. – Не лучший вариант.

– Все нормально. В августе вернется папа, и ей полегчает.

– Твой папа возвращается в августе?

Меня очень грела эта мысль. И август был не за горами.

– Да, уже не терпится. Хотя он пропустит шоу. Точнее, пропустил бы. Теперь уже не важно.

– Может быть, ты неправильно поняла мистера Уоллеса.

– Ну, нет. Он выразился предельно четко. Даже слишком. Вообще-то, все это были его слова. Ни эмоций, ни глубины, ни души. Все они.

– Это жестоко.

Это и в самом деле было жестоко. Я определяла себя через искусство. Оно было единственным, что давалось мне хорошо. Единственным, за что, как мне казалось, меня любили люди. И теперь меня лишили даже этого. В ресторане мне удалось сдержать слезы, но сейчас я вот-вот была готова заплакать.

– Это всего лишь мнение одного человека, Эбби.

– Он доктор гуманитарных наук. Он хранитель музея. И он единственный человек поблизости, который мог бы помочь мне с выставкой. А мне нужен был этот опыт. – От волнения дышать становилось все труднее. Комок в горле с каждой секундой становился все больше, но я старалась прогнать это чувство.

– А как же другие музеи? Или галереи?

– Я все еще в поиске. Но это очень маловероятно. Сотни людей подают заявки на участие в таких выставках. Я думала, что смогла наладить отношения с мистером Уоллесом. Но, раз даже ему не нравится мое искусство, ты правда полагаешь, что какой-нибудь незнакомец даст мне возможность попытать удачу?

– Не принимай это так близко к сердцу.

– Уже приняла. – И в этот момент по щекам неожиданно покатились слезы. Я со злостью смахнула их.

Купер обнял меня.

– Не плачь. Ненавижу, когда ты плачешь. Из-за этого мне хочется устроить взбучку всем этим людям.

– Я справлюсь.

– Знаю, что справишься. И ты еще докажешь, что он был неправ. – Рука Купера двигалась вдоль моей спины, и я прижималась к нему все сильнее.