Текст книги "Всему есть причина… и другая ложь, которую я полюбила"

Глава 2
Живое доказательство

Мой организм и раньше давал сбои. Когда мне было двадцать восемь и я писала диссертацию – объемный трактат на тему «евангелия процветания» – мой финальный шаг на пути к званию профессора, в один из дней мои пальцы внезапно замедлились, а затем и вовсе замерли на клавиатуре. Я провела много часов за компьютером, но только этим трудно было объяснить невероятную слабость, которая разливалась от плеч до кончиков пальцев. Моей внутренней батарейки хватало ненадолго, с минуту я могла держать в руках предметы или писать письмо, а потом силы иссякали. В дороге я стала внезапно терять способность удерживать руль. Вскоре самым неловким моментом для стало для меня приветственное рукопожатие. Да-да, здравствуйте. Не обращайте внимания, что как бы жму вам руку, но на деле это вы сами ловко двигаете ею то вверх, то вниз.

В течение дня из-за слабости в руках мне приходилось до бесконечности приспосабливаться, чтобы ответить на электронное письмо, проверить работы, приготовить обед и сходить в спортзал. Я часами лежала в ванной с английской солью. Я плакала в душе, когда, по моим предположениям, Тобан был наверху и не мог меня слышать. Временами я сдавалась и помещала обе руки в слинг или бандаж, что неизменно становилось темой для разговоров. Что теперь тебе по силам, когда ты можешь пользоваться своими руками лишь время от времени? Жизнь превратилась в гонку с препятствиями.

Но по ночам, когда моя исследовательская работа о церкви процветания становилась осязаемой реальностью, во время церковных служб, интервью на скамейке храма, исцелений, мои руки были не просто помехой. Они были наглядным доказательством. Дело не только в том, что я почти не могла ничего записывать и мне приходилось вести аудиозаписи, а потом их кропотливо расшифровывать. Если бы встретили меня тогда, то увидели бы девушку в бандаже на обеих руках в центре толпы проповедников, евангелистов, целителей и пророков, слетевшихся, как бабочки на огонь, чтобы начать крестовый поход во имя моего исцеления. Люди желали, чтобы у всех на глазах меня исцелил какой-нибудь известный праведник или надо мной поработала команда молящихся: сосредоточившись, они касались бы моих рук, головы и спины.

Иногда я получала приглашение в уединенную комнату, чтобы там пройтись по списку грехов, которые я, возможно, совершила, и они-то и открыли врата демонам, носившим, например, такие имена: Питон, Ситри и Вассаго. Мои добровольные помощники хотели узнать, кто или что выжимает из меня жизнь? Они проводили духовную ревизию, пролистывая страницы моей жизни и анализируя события одно за другим. Может, именно это или то стало причиной? Какую темноту мог осветить божественный свет? В духовном мире, где исцеление является божественным правом, болезнь – симптом незамоленного греха, симптом нехватки великодушия, сигнал неверности, неотрефлексированных и небрежно сказанных слов. Верующий человек, переживающий страдания, это загадка, требующая решения. Что явилось причиной страдания?

Пока я перемещалась по храму, поместив руки в бандаж или в слинг, я слышала перешептывания и ловила взгляды: одни смотрели с сочувствием, другие осуждали, третьи были серьезно озабочены. Я знала, что в этой маленькой церкви, где я написала большую часть моего исследования, меня любят. За меня молятся. Обо мне заботятся. Но когда неделя за неделей я приходила сюда, а мои руки по-прежнему бессильно висели и в ладонях не было никакой силы, перед моим мысленным взором вставали их сжатые губы и скрещенные руки. И я казалась себе олицетворением неверия.

За последующие полгода я посетила более 35 врачей, пытаясь понять, что со мной происходит. Мой первый визит к врачу был удручающим.

– Я полагаю, что ваша травма…

Врач замолчал, обернувшись к коллеге, которого пригласил для совместной консультации. Оба выдержали долгую паузу.

– Дело в том, – продолжил другой, – что ваша травма может часто встречаться среди женщин определенной весовой категории.

Один из них легким движением показал на себе размер груди этой весовой категории. Я была решительно настроена закончить этот разговор как можно скорее.

– Когда женщина ваших… ммм… пропорций чрезмерно занимается йогой, возможны определенные виды травм, защемление нерва в груди, здесь и здесь, – сказал он, показывая на места защемления. – Что объясняет онемение, которые вы ощущаете в руках. Поэтому с йогой вам надо полегче, – добавил он с усмешкой.

Я спешно запихала свои бумаги в рюкзак и выскользнула из дверей. Я редко занимаюсь йогой и я уж точно не была – как бы это сказать поделикатнее – не была чрезмерных габаритов.

– Это уже третья травма из-за йоги на этой неделе, – сказал один из них перед тем, как я захлопнула за собой дверь. Настоящая эпидемия среди йогинь весомых достоинств.

Большую часть времени я в равной степени грустила и злилась. Я злилась на свои руки, а потом принималась плакать. Я постоянно накручивала себя из-за бесконечных советов от друзей и незнакомцев, которые с участием рекомендовали мне сделать операцию по устранению туннельного синдрома запястья. А когда я садилась за работу, я обычно переживала, что мои отчаянные рыдания и поток слез приведут к короткому замыканию в ноутбуке. Силы в руках у меня не было и в помине, а мне надо было написать трехсотстраничную диссертацию. Ежедневно я пыталась использовать программу для голосового ввода текста, но она то и дело пропускала параграфы и искажала большинство слов. «Евангелие процветания» превращалось в «вспотевшее евангелие», хотя «ЭТОТ КОМПЬЮТЕР МЕНЯ ПОГУБИТ!» всегда расшифровывалось как надо. В конце концов моя надвигающаяся депрессия убедила Тобана и моих родителей в том, что мне надо на месяц вернуться домой в Канаду, чтобы мои профессора-родители могли притвориться, что им нечего делать и они смогут полностью посвятить мне свое время. И они так и сделали – они набрали диссертацию под диктовку. Слово в слово. Я сидела на диване, обложившись книгами, и старалась облечь свои мысли в предложения, напротив меня сидели мама с папой и делали вид, что все, что я говорю, – захватывающе интересно. Помимо диссертации мы смотрели сериал «Закон и порядок» и заказывали еду из китайского ресторана.

Мое тело подводило меня и всех нас. Боль растекалась по моим безвольным рукам. Ничто во мне более не свидетельствовало о славе Божией, по крайней мере, в глазах тех, кто меня окружал. Я и близко не была похожа на чудо или знак. Наоборот, я жила на нижнем этаже в доме родителей и закипала от возмущения. Разве я всегда была такой?

– Я сияла когда-то, – сказала я как-то подруге, мрачно усмехнувшись.

Если вы спросите людей из церкви процветания о том, как они понимают, что их жизнь идет в правильном направлении, они будут много говорить о доказательствах. Хромой сможет ходить. Слепой прозреет. Счета будут оплачены. Жены сядут за руль сверкающих автомобилей. Дети наденут новую, с иголочки, одежду, с которой еще даже не успели срезать ценники, и все это будет говорить о любви Бога. Доказательство даже стало тематической песней для телевизионного шоу Фредерика Прайса, проповедника процветания: «Доказательства! Доказательства! Вам нужны они?» – пел хор. В госпеле, конечно, были доказательства. Но я жаждала убедиться во всем сама.

Есть что-то глубоко американское в желании демонстрировать окружающим успехи твоей повседневной жизни. Большой дом говорит о том, что ты усердно трудишься. Наличие симпатичной жены намекает на то, что ты, возможно, богат. Подписка на The New York Times свидетельствует о том, что ты наверняка не глуп.

А когда ты в этом не уверен, бамперные наклейки всегда подскажут, у кого дочь – студентка-отличница, а кто успешно пробежал марафон. Америка любит большие торговые центры, а просторные церкви любит даже сильнее. И вездесущий «Старбакс» на каждом углу подтверждает мысль о том, что Христос неравнодушен к правильно сваренному кофе.

Периодически я наблюдала, как идея публичного предъявления успехов продвигалась под знаменем семейных ценностей. Это было видно по тому, как женщины хвалились своими щекастыми младенцами или сыночками в галстуках-бабочках. Или в том, как пастор выводил свою жену и дочь Дженифер в первый ряд, а потом просил малышку Дженифер спеть соло. «Разве она не талантлива, друзья мои?» – спрашивал он. В том, как люди приобретали аккуратные особняки с дополнительными гостевыми комнатами на тот случай, если беженцу, которого церковь уже материально поддержала, нужно будет где-то переночевать. Рождественские открытки содержали краткие предписания из «евангелия процветания». На десятках семейных фото можно было увидеть потертый диван среди колышущегося пшеничного поля, на котором сидели члены семьи, одетые в едином джинсовом стиле. Интересно, во всех полях Америки есть такой фотодиван? Они сидели, повернувшись друг к другу, и я была зачарована белым светом, освещавшим их улыбки и смех. Они были воплощением благой вести.

Есть люди, которые не выдерживают жизни под гнетом божественного совершенства. Один мой друг, посмотрев на свою новорожденную дочь, еще мокрую после рождения, не мог принять того, что видел своими глазами. Это была пухлая и розовая девочка с глубоко посаженными глазами и лицом идеального ребенка, но это был идеальный ребенок с синдромом Дауна. Несмотря на любовь, переполнявшую его сердце, или, возможно, по причине этой любви, он не мог произнести эти слова вслух. Синдром Дауна. И это стало тем обетом, который нельзя было нарушить, не было и речи, чтобы признаться себе, что его дочь немного отличается от обычных детей. Он начал верить в то, что Господь, Который есть полнота и совершенство, сделает и его дочь такой же, не дожидаясь Судного дня и Второго Пришествия.

Что бы изменилось для христиан, если бы они отказались от той части американской мечты, которая утверждает, что «твои возможности безграничны»? Все имеет пределы. Великое Царство Божие еще не настало. Что, если богатый не означало бы cостоятельный, а здоровый совсем не обязательно – исцеленный? Что, если быть людьми «евангелия» подразумевало бы просто быть людьми благой вести? Бог среди нас. Мы любимы. Этого достаточно.

Тот приятель прислал мне рождественскую открытку вскоре после рождения дочери, я повесила ее на холодильник и стала рассматривать. Вот они сидят в лучах солнца с малышкой на коленях, ватага ребят повисла на маме, и все захлебываются от смеха. Я медленно выдыхаю. Внезапно я затосковала по утраченной силе рук, мне захотелось поднять эту малышку, посмотреть ей в глаза и сказать ей то, что я жажду услышать: «Ты совершенна, моя девочка, такая, какая ты есть. Ты и есть благая весть».

В то Рождество я сидела на приеме у очередного врача. Он был маленького роста и утопал в бумагах, которыми был завален его стол. Он задавал мне вопросы, но, казалось, главным образом его занимало число врачей, которых я уже посетила. Он был настроен скептически, как бы давая мне понять, что все они уже давно должны были докопаться до истинной причины моего недуга.

– Я думаю, все ваши симптомы говорят о психосоматическом расстройстве. Поэтому все, что я могу вам порекомендовать, – найти хорошего психолога, – сказал он уверенно.

– Вы полагаете, что все это выдуманные симптомы и причина кроется в психологических проблемах? – спросила я в изумлении. – Мои руки перестали функционировать, потому что я чересчур перенапрягла их, пока писала диссертацию, и теперь мы просто должны выяснить, почему так произошло.

Я негодовала. Он мог бы в качестве аналогии привести пример запутанного психосоматического расстройства из жизненного опыта. Умирает отец, и внезапно его дочь не может и ногой пошевелить. Школьник испугался до смерти и вдруг ощутил, как горло сдавило и он не может вымолвить ни слова. Такое действительно случается, и подобная ситуация может длиться месяцами, годами. Но он не считал, что у меня такая ситуация. Он видел перед собой незначительную молодую женщину с безвольно повисшими руками, которая не может и слова написать, в то время как я видела перед собой врача, который отказался приложить и малейшее усилие, чтобы помочь мне разрешить мою проблему. Он был финальной точкой в длинном списке врачей, к которым я обращалась, и я возлагала на него большие надежды. Но передо мной сидел зрелый мужчина с брекетами на зубах, губы у которого сморщивались, когда он рассказывал мне, что на мне, без сомнения, сказался стресс, связанный с написанием диссертации. Он сделал в моей истории болезни краткую запись о том, что мне требуется психологическая помощь. Теперь никто уже не станет всерьез воспринимать мое физическое состояние. Не помогайте мне. Здесь не на что смотреть.

Я молниеносно выбежала из его кабинета, хлопнув дверью, чтобы удержаться от слез и не дать ему еще один повод считать себя психически нестабильной. Я шла по коридорам до тех пор, пока уже никто не мог меня видеть, и рухнула на пол, чтобы позвонить Челси. Мы с Челси провели вместе большую часть жизнь, и благодаря ей я точно знаю, что значить быть любимой и услышанной. В средней школе ей пришлось научиться прощению: мы были в детском лагере на сборах по дзюдо, и я случайно стала ее заклятым врагом из-за того, что постоянно перекидывала ее через свое крепкое одиннадцатилетнее бедро, а потом спрашивала, ела ли она хлопья «Уитис» на завтрак. Мы давно уже поняли, что все, что происходило с одной из нас, происходило с нами обеими, поэтому мы относились к жизни, как к тандемному велосипеду. Куда шла она, туда шла и я, и обе мы выглядели слегка чудаковато.

Мы обе выросли с безграничной надеждой на то, что жизнь справедлива. Но эта уверенность начала крошиться в наших ладонях по мере того, как мы приближались к тридцатилетнему рубежу. Я потеряла контроль над своим телом. У нее распалась семья из-за того, что муж не смог получить иммиграционную визу. Мы обе потеряли веру в саму идею справедливости.

По справедливости преподавателю не стоило использовать печати со смайликами для оценки выпускных работ студентов из-за того, что рука преподавателя не могла удержать ручку. («Этот задорный оттиск говорит о том, что эта работа невероятно меня порадовала (номер страницы с печатью) обстоятельным изложением темы».) По справедливости изнуренные мигранты, которые еще детьми при звуках выстрелов бежали из своих охваченных густых дымом деревень в молчаливую мглу в надежде, что никто не заметит, как они, осторожно ступая босыми ногами, пробираются по высокой траве, обрели бы гражданство. По справедливости жизнь бы награждала хороших и наказывала плохих или, по крайней мере, делала бы вид, что это так.

«Евангелие процветания» очень просто объясняет, почему жизнь как таковая должна быть справедливой по определению. Как утверждается, Бог создал свод принципов, которые защищают мир от хаоса. Так же, как естественные законы гравитации и термодинамики, существуют и духовные законы, которые задают движение нашей жизни и cоздают условия для того, чтобы у хороших людей все было хорошо. Закон раскаяния активизирует силу позитивного мышления, претворяя наши умозрительные желания в реальную жизнь. Закон соглашения позволяет двум или более людям взять свою духовность под совместный контроль, чтобы давать правильные ответы на молитвенные прошения. Закон церковной десятины сверхъестественным образом умножает подношения в виде десяти процентов общего дохода, который перечисляется церкви, часто с гарантированной десятикратной или стократной прибылью. Количество таких духовных законов зависит от проповедника. Существуют законы первых фруктов и закон семени веры, а также целая серия книг «Законы жизни», созданная телеевангелистом Майком Мердоком, которую преподносят в рекламе как «самую любимую после Библии книгу народа». Главный посыл этих книг знают все, кто слышал о книге «Секрет», которую еще нахваливала Опра. (Спойлер: секрет в позитивном мышлении.)

Духовные законы предлагают изящное решение проблемы несправедливости. Они создают ньютоновскую вселенную, в которой мировой хаос можно свести к простой причинно-следственной взаимосвязи. Жизненные сценарии людей можно написать, опираясь на то, следуют они правилам или нет. В этой вселенной не существует такого явления, как незаслуженная боль. Для трагедии там даже не нашлось определения.

В самый разгар моих сокрушительных злоключений с руками настал момент, когда мне показалось, что я нашла выход из казавшегося мне бесконечным круга надежды и отчаяния. Я дала согласие на небольшую операцию, и пока я лежала на больничной койке, ожидая отправки в операционную, медсестры задавали мне вопросы из стандартного опросника.

– Есть ли вероятность того, что вы беременны? – спросила одна из них.

– Нет, я боюсь, что нет, – ответила я и посмотрела на Тобана с надеждой на поддержку. В течение нескольких лет мы надеялись родить ребенка. Начинался и заканчивался месяц, еще один тест на беременность оказывался в мусорной корзине, и в гнетущей тишине, которая нависала над нами, мы думали, что, может, мы просто неудачники. Или дела еще хуже. Операция бы отсрочила возможность лечения от бесплодия в то время, когда, по ощущениям, для нас уже наступала осенняя пора.

Я снова принялась смотреть «Закон и порядок» по телевизору, свисавшему с больничного потолка, Тобан сидел в кресле рядом со мной и работал за компьютером. Вдруг раздались радостный возглас и восторженные всхлипы, и через мгновение показалось, что медсестры всей толпой отодвинули занавеску и нависли над нами.

– Ну, дорогая, – сказал один из медбратьев, – похоже, что сегодня тебя не будут оперировать.

Он многозначительно посмотрел на меня, пока я не почувствовала, как на глазах у меня выступили слезы, а сердце начало бешено колотиться. Но я не могла вымолвить этих слов.

– Ты беременна! – воскликнул он, и весь медперсонал начал аплодировать. Тобан притянул меня к себе. Я положила руку себе на живот. Это было мое личное чудо.

Мы были взбудоражены и по дороге домой болтали без остановки, как будто бы мы везли в машине веселящий газ. Нас переполняла любовь. Любовь друг другу, к этому ребенку, к нашему будущему. К тому моменту, как мы приехали домой, я уже успела выразить недовольство идеей назвать мальчика вторым именем отца, а Тобан был убежден, что все лучшие имена для девочек давно разобраны. Мы были опьянены грядущей перспективой. Мы суетились по дому в возбуждении и были неспособны ни на чем толком сосредоточиться, кроме как на ожидании того момента, когда можно будет рассказать новость родителям.

Но беда уже неотвратимо надвигалась. Я почувствовала себя немного странно и побежала в туалет. Там я взвыла, призывая Тобана на помощь. Я сидела в ванной на корточках, и все вокруг превратилось в мутное пятно. Я содрогалась от рыданий и боли в желудке. Я злилась, что позволила себе влюбиться в эту мечту длиной в три часа.

Когда мы высказали все, что было на душе, и выплакали все слезы, мы замерли, не глядя друг на друга и не произнося ни слова. Тобан наконец вышел, чтобы сварить кофе, переключиться и чем-то себя занять, но я не могла заставить себя выйти из ванной. Я разделась и включила горячий душ. Я залезла в ванну, прижалась щекой к холодному кафелю стены и закрыла глаза. Я не решалась посмотреть вниз. Я растворилась в крови и воде.

Глава 3
Волшебные фокусы

Однажды моя подруга Блэр пригласила меня на «Волшебную феерию» в местный культурный центр. Когда мы пришли на представление, сразу поняли, что с балкона второго яруса невозможно увидеть почти ни одного волшебного фокуса. С наших мест фокусы выглядели как невнятное мельтешение рук в перчатках, которое вкупе с музыкой намекало нам на то, что какой-то гипнотический зрительный контакт происходит с другими зрителями, сидевшими поближе. А еще этому магическому шоу недоставало чего-то, что хотя бы отдаленно было похоже на волшебство. С началом представления на сцене появился шатер, вокруг которого порхали танцовщицы. Мне показалось, что они целую вечность кружились и взмахивали руками, но когда музыка достигла крещендо, а танцовщицы, застыв в финальной позе, начали дрожать от напряжения, мы поняли, что шоу пошло совсем не по сценарию.

Какой-то из скрытых люков явно не сработал, и фокусники не смогли вынырнуть на сцену, как было задумано. Ничего не произошло. Кроме того, что занавес опустился под хохот двух женщин с балкона второго яруса.

Но я встречалась лицом к лицу с чудом и другого рода. Я видела, как родители ребенка-аутиста покупают специальные наушники, поверив обещанию, что они «прочистят» его ушные каналы, чтобы он наконец услышал их восторженные подбадривания. Я слышала о случаях, когда родители покупали умирающему ребенку пару туфель, чтобы он или она смогли встать и пойти. Я листала рекламные объявления проповедников, которые рассылали кошельки с купюрами, обещая умножить их количество. Я вспоминала их всех в тот момент, когда вручала моему мануальному терапевту сорок долларов за особые магниты, которые якобы должны были восстановить работоспособность моих рук, Я добавила еще немного сверху за детоксикационную ванну для ног; она должна была вывести все вредные примеси из моего зашлакованного тела. В какой-то момент я начала носить специальный браслет, который мне подарила подруга. Его рекламировали как проводник позитивных ионов или чего-то заумно-научного в этом роде, и я носила его, потому что с ним и у меня, и подруги улучшалось самочувствие. Я пробовала все подряд, и меня мало заботило, выглядело ли это разумно. Мне просто нужно было, чтобы это сработало.

В религиоведении мы c осторожностью оперируем понятием чудо, так как слишком часто его используют в качестве дешевого способа для описания сверхъестественных явлений в разных верованиях. Нет, этот танец не мог вызвать дождь. Однозначно, закопанная в саду статуя не могла помочь с продажей дома. И боль в ноге прошла не благодаря специальной молитве. Случайные совпадения выглядят чересчур прямолинейными (конкретное действие влечет за собой конкретный результат) и слишком зыбкими, как будто вы вытягиваете нить, на конце которой ничего нет.

К тому моменту, когда число моих визитов к врачам перевалило за сотню, все доктора для меня превратились в одного раздраженного человека с ручкой в руке и недовольным выражением лица. Все, что мне было нужно, это услышать свой диагноз, получить кодовое слово, которое расшифрует причину моей немощи, из-за которой я не могла печатать или резать овощи на ужин. Боже мой, я становилась похожей на неуверенную в себе девушку в разговоре с бойфрендом: «Просто скажи, что со мной не так. Дело во мне? Все из-за меня, верно?»

За два месяца до операции по удалению двух ребер друг детства, знавший меня еще в мою бытность виолончелисткой, порекомендовал мне хорошего врача. На протяжении многих лет я встречала множество прекрасных музыкантов, страдавших от различных болей в руках, а за любой сценой неизменно царил мгновенно узнаваемый запах «тигрового» бальзама. Мой друг сообщил, что существуют различные направления физиотерапии, ориентированные на лечение специфических травм музыкантов и танцовщиков. Не прошло и пары часов, как у меня уже были контакты местного физиотерапевта, которая, казалось, что-то знала о том, что со мной происходит.

В нашу первую встречу на меня обрушился шквал унижений. Она осмотрела меня с ног до головы и, отрицательно качая головой, попросила меня пройтись. Дотронуться до стены и пройти обратно. Я дотронулась до стены и пошла обратно.

– Ты ходишь как горилла, – сказала она, когда я подошла. – Нет, серьезно. Cуставы выпячиваешь вперед. Слегка сгибаешь их. Так ходят гориллы.

Я рассмеялась. Для полноты картины стоит отметить, что я чрезвычайно громко ем и зычно дышу ртом, так что сходство с гориллой было значительным.

– Так, теперь ложись на кушетку и дыши в этот голубой шарик, – проинструктировала она.

Мне предстояло выполнить множество не связанных между собой упражнений. Когда с шариком было покончено, она заставляла меня дотянуться до разных предметов, проверяла зрение через различные гериатрические линзы, а потом вручную «перезагрузила» мои ребра, потому что «ребра – они как шасси для автомобиля».

На тот момент это был самый необычный прием у врача в моей жизни, но я все равно спросила:

– Ты правда думаешь, что сможешь мне помочь?

И я поверила, когда она, не сомневаясь, ответила: «Да».

Она с легкостью поставила мне диагноз. Я родилась со слишком шаткими суставами, а из-за долгого сидения за компьютером и набора диссертации моя врожденная асимметрия стала особенно выраженной. Реакция тела привела к спазму суставных мышц, защемлению нервов и параличу рук. И хотя она и назвала меня гориллой, именно эта женщина вернула мои руки к жизни благодаря малоизвестному направлению физиотерапии под названием постуральное восстановление. Вуаля! Именно так в одно мгновение завершилась мрачная глава моей жизни.

Ее окончание ознаменовало для меня начало удачной полосы, которая стала выходом из того «нигде», в котором я пребывала. Я получила заветную должность в ведущей университетской семинарии, где я вела обширный курс о религии в США миссионерам всех мастей. Я подписала контракт на написание первой книги. Издатель даже позволила записать аудиоверсию книги в моем исполнении. Это несмотря на то, что после записи первых пяти минут звукоинженер заглянул в кабину звукозаписи, чтобы выразить свое восхищение по поводу моей прозы.

– И… это… вся книга будет такой? – спросил он, зная, что нам предстоят недели совместной работы над каждой главой.

– Ну да, – ответила я, не сразу догадавшись, что с его стороны это был отнюдь не комплимент.

Даже с учетом того, что я была смертельной занудой, работа в студии продвигалась успешно. Вообще дела шли настолько хорошо, что в городской церкви евангелистов процветания, в которой я проводила свое исследование, начали замечать перемены. Две из моих любимых проповедниц обсудили со мной происходящее.

– Ну, моя дорогая, дела идут действительно чудесно. И к тому же ты слышишь великие божественные послания, – произнесла одна, приподнимая бровь в ожидании моего ответа.

Ее зовут Линда, и она не только самая истовая молящаяся из всех, кого я знаю. От нее еще всегда исходит сладкий аромат кедра, когда она меня обнимает.

– Все работает, милая, – сказала Валери, лощеная бизнес-леди и консультант по всем вопросам теологии процветания. – Все работает на самом деле. Просто взгляни на себя!

Я широко заулыбалась. Я изучала «евангелие процветания» как исследователь, но в тот день я была его воплощением. По крайней мере, я стала его живым доказательством.

Люди пользуются различными определениями для оценки вероятности того, насколько в наших попытках приручить сверхъестественное есть толк. Черные кошки, лестницы и рассыпанная соль лежат в ящике с надписью «суеверия», неудавшиеся пророчества попадают в разряд фантазий или заблуждений. Однако «евангелие процветания» просит вас отбросить все сомнения и довериться всемогущему Богу, который может дотронуться до тебя и переделать мир согласно прошениям вашей молитвы. Когда все твое тело говорит: веруй, веруй, веруй. Когда ты поворачиваешься к соседу и говоришь: «Ты представить себе не можешь, что я только что видел». Когда ты перестаешь быть просто наблюдателем и становишься свидетелем. И поэтому всегда остается вопрос: сработает ли?

У моего друга, жившего духом «евангелия процветания», умер близкий человек. Он ушел в таком раннем возрасте, что мой друг просто не мог осознать, как цветущая жизнь была внезапно срезана под корень. Только вчера они были подростками, бежали по грязной дороге плечом к плечу, обсуждая грядущий матч по лакроссу, а сегодня родители друга выбирают гроб для своего сына. И вот мой друг собрал всех близких и дорогих людей, чтобы помолиться у гроба молодого человека перед похоронами. Они молились всю ночь, весь день, потом еще весь следующий день, забыв про сон и еду, воодушевленные уверенностью, что его можно воскресить.

– Мы просто не могли поверить в то, что Бог его не воскресит, – признался друг, качая головой от изнеможения. – Мы не могли в это поверить. Мы были уверены в том, что это никак не конец.

Только чудо, только волшебство могло заставить сердце умершего друга забиться снова. И по мере того, как шли часы молитвы, неистовая любовь друзей превращалась в ярость, обращенную против Бога, Который не воскрешал мальчика. Разве Иисус не призвал Лазаря к жизни прямо из могилы? Разве Он не может так же поступить с остывшим телом любимого всеми мальчика?

Они страстно желали остановить мгновение, желали своей Лазаревой субботы. Все самое мрачное будет преодолено. В их молитве жила мечта о возвращении умершего друга к жизни. Господи, разве для Тебя это так сложно? Они бы увидели, как розовеет лицо молодого человека и он протягивает руку к их рукам. Они бы услышали его голос, зовущий их сквозь сатиновую ткань и деревянные стенки гроба с просьбой помочь ему снова подняться. И они бы дружески похлопали его по плечу, нежно и грубовато, как обычно делают мужчины, смущенно пытаясь выразить свою любовь.

– Дружище, ты нас на минуту испугал. Мы думали, что потеряли тебя, – сказали бы они со слезами на глазах.

А он бы мог им ответить, обнимая их чуть дольше обычного:

– Я не знаю, что вы делали, но я так рад, что все сработало.