Текст книги "Золотой ключ. Том 2"

– Даже тройню, – поддразнил он, и она опять рассмеялась. – Последним, кто называл меня “лапочкой”, была моя мама, и было мне тогда лет пять.

– Но ты и сейчас похож на маленького мальчика, особенно по утрам, когда ты такой растрепанный и глаза еще совсем сонные.

– Это оттого, что я не высыпаюсь. А кто в этом виноват?

– А что я могу поделать, я так тебя люблю. – В ее наивных голубых глазах мелькнул лукавый огонек. – А ты такой замечательный любовник. В этом-то кто виноват?

– Ты. Ты меня возбуждаешь. Что, по-твоему, лучше, серый плащ или коричневый?

– Коричневый. От него у тебя в глазах такие искорки… Или в этом тоже я виновата?

– Не смотри на меня так, а то я никогда не соберусь. А к утру надо все сложить. Я уезжаю завтра вечером.

Ее голубые как ирисы глаза сразу стали серьезными.

– Так скоро? О Арриго!

– У тебя будет много разных дел. Тебе некогда будет скучать.

– Я буду очень скучать! Не сердись, но я боюсь оставаться здесь без тебя. Все эти люди вокруг… Нет, твоя мать очень добра ко мне, я ей так благодарна, но без тебя мне будет ужасно одиноко!

– Все тебя любят, Челла. Помнишь, что сказал мой отец? Оставайся такой, какая ты есть, и никто не сможет устоять перед твоим обаянием.

– Но без тебя совсем не то, что с тобой. Что я буду делать, если они перестанут меня замечать, как только ты уедешь? Я все еще путаюсь с этикетом. У меня неверное произношение, как я ни стараюсь его исправить. Что, если я сделаю что-нибудь не так?

– Не волнуйся, дорогая, это вредно для маленького. Ты Мечелла – Принцесса Гхийаса. Все рады тебе. Все, что ты сделаешь, будет правильно.

– Я теперь донья Мечелла из Тайра-Вирте, – гордо заявила она. И тихонько добавила:

– Гиллас кажется мне таким далеким.

Арриго сделал то, что делают, наверное, все мужчины, утешая своих жен. Он взял Мечеллу на руки, отнес на кровать и долго предавался с ней любви среди моря шелковых простынь – голубых, как ее глаза.

А когда она уже мирно спала в его объятиях, он подумал, что еще многое мог бы сказать своей прекрасной юной жене. Она была такой чувственной и в то же время застенчивой, такой старательной ученицей в искусстве любви и такой благодарной – все это было совсем ново для него и пьянило не хуже вина. Но, поглаживая ее нежную спину, он вдруг ощутил мимолетную тоску по Тасии, по ее постели. Он соскучился по запаху ее тела, так хорошо изученного им, по той, что так тонко его понимала все эти двенадцать лет…

Он протянул руку, чтобы погладить округлившийся живот Мечеллы, – своего будущего ребенка, первого из множества сыновей. И дочерей, хорошеньких маленьких девочек с золотыми, как у Мечеллы, волосами и пленительной улыбкой. Мечелла, его жена, его Великая герцогиня, мать его детей. Он заснул счастливым, зная, что вдали от дома все его мечты будут о Мечелле.

Глава 38

Почти все жители Диеттро-Марейи собрались, чтобы встретить Арриго. От самого порта до резиденции князя улицы были заполнены народом. Люди размахивали кусками сапфирно-голубой ткани и издавали приветственные возгласы. Он был польщен и тронут, пока внезапно не осознал, что кричат они не “дон Арриго”, а “донья Аррига” – так здесь называли его жену.

Он рассмеялся и крикнул, обращаясь к Дионисо Грихальве:

– Похоже, я их разочаровал!

– Ходили слухи, что ее светлость приедет с вами! Так и оказалось. Князь Фелиссо делла Марей встретил их на лестнице у входа в резиденцию, и не успели они официально расцеловаться, как он спросил:

– А где же ваша очаровательная супруга?

– К сожалению, князь, она не смогла сопровождать меня. Она очень этого хотела, но мой отец беспокоится за внука.

– Ха! – завопил Фелиссо, и его уродливое широкое лицо просияло.

– Вы слышали? – крикнул он толпе. – Полгода не прошло, как они женаты, а он уже сделал ей ребенка! Ура донье Мечелле и ее сыну!

Подошедший украдкой Дионисо приблизил свои губы к уху Арриго и тихонько посоветовал его светлости показать портрет. Арриго кивнул. Дионисо щелкнул пальцами, и пара молодых иллюстраторов вынесла огромную, завернутую в ткань картину. Когда ткань развернули, еще одна волна приветствий прокатилась по площади. Фелиссо с шумом втянул воздух через стиснутые зубы – местный способ выражать восхищение, который Арриго находил исключительно вульгарным. Секундой позже он уже сам втягивал воздух, причем с трудом, потому что Фелиссо дал ему хорошего тычка в ребра, – местный способ приносить поздравления, который Арриго нашел исключительно болезненным.

– Матрейа э Филий, кузен, удивляюсь, как ты вообще сумел выбраться из ее постели!

Лишенный вместе с дыханием способности к членораздельной речи, Арриго выдавил из себя улыбку.

Дионисо, которого, по мнению князя, просто не существовало, пока он не представлен официально, рискнул нарушить протокол, доказав тем самым, что достоин шапочки Посла, дарованной ему Коссимио перед отъездом. Низко поклонившись, он приблизился к князю в толпе знати и крикнул:

– Уважительные причины задерживали дона Арриго в Мейа-Суэрте…

Его прервал восторженный рев толпы – все опять и опять выражали свое восхищение портретом.

– Но в силу его дружбы с вами, светлейший князь, он не мог не предоставить вам возможности как можно раньше восхититься прекрасной доньей Мечеллой.

– Какая там дружба! – Князь еще раз ткнул Арриго, на этот раз в плечо. – Он же просто решил подвергнуть меня пытке! Подсунул портрет вместо жены! Но какая красавица!

Арриго наконец восстановил дыхание и включился в беседу.

– Кузен, разрешите представить вам Посла Дионисо Грихальву, моего личного помощника.

Теперь, когда Дионисо получил право на существование, он смог говорить более свободно.

– Я рад, что светлейшему князю понравилась эта картина. Рядом со мной один юный художник тщетно пытается скрыть свое волнение по поводу вашего восприятия портрета. Кабрал!

Молодой Грихальва шагнул вперед, низко поклонился и не выпрямлялся, пока Дионисо представлял его.

– Вот молодой человек, создавший этот шедевр, хотя никто на свете не сумел бы, наверное, написать некрасивый портрет доньи Мечеллы. Его зовут Кабрал, ваше высочество, а оставшихся двоих зовут Северин и Рафейо, все трое – Грихальва.

– Прекрасная работа! – приветливо обратился к Кабралу Фелиссо. – Добро пожаловать в Диеттро-Марейю! Обнесите теперь картину вокруг террасы, чтобы все могли полюбоваться на нее, но не позволяйте никому к ней прикасаться! Мой дворецкий скажет вам, куда ее повесить.

Он опять издал свистящий звук, восхищаясь изображением Мечеллы.

– Замечательная красавица! Грандиа белиссима. Ты и в самом деле пытаешь меня, кузен!

Они вошли внутрь и направились по короткому коридору, затем вверх по длинной лестнице. Тут к ним присоединилась княгиня. Она позволила Арриго поцеловать себя в лоб, ответила старомодным приветствием, приложив руку поочередно к губам и сердцу – в Мейа-Суэрте это давно уже вышло из употребления, – и велела ему называть себя по имени: Розилан.

– К чему нам, родственникам, столько условностей? – игриво подмигнув, спросила она. – Не буду тебя задерживать, ты, должно быть, устал с дороги. Сегодня вечером у нас неофициальный ужин – только мы втроем, и тогда ты все расскажешь мне о семейной жизни.

– Я надеялся получить советы от вас, кузина, – с улыбкой ответил Арриго. – У вас такая счастливая семья и так много детей! А посмотришь на вас и не скажешь, что вы имеете хоть одного ребенка, не то что восемь!

– Девять, – поправил Фелиссо. – Ты неплохо начал, Арриго. Продолжай в том же духе – делай ей одного ребенка за другим!

С этими словами он добродушно шлепнул жену пониже талии. Она рассмеялась и ткнула кулачком в его огромный живот. Так Арриго познакомился с правителями Диеттро-Марейи.

Розилан была столь же прекрасна, сколь Фелиссо безобразен. Ее гладкая, медового цвета кожа контрастировала с его веснушчатой. У нее – изящная фигура и правильные черты лица, а он походил на винный бочонок с ножками, лицо его состояло в основном из носа. Но у супругов были одинаковые, цвета неспелого ореха, глаза, одинаковые вьющиеся каштановые волосы и руки с удлиненными суставами. Это сходство никого не удивляло, так как их матери были родными сестрами, а деды с отцовской стороны – братьями. Их наследники – четверо сыновей и пять дочерей – имели каштановые волосы, простые крестьянские лица и ни проблеска ума в одинаковых карих глазах. Так Арриго воочию убедился в опасности браков внутри семьи.

Позже, оставшись вдвоем с Дионисо в одной из сверх меры разукрашенных комнат резиденции, Арриго сказал:

– Может, мы с Фелиссо и кузены, но, спасибо Пресвятой Матери, браков между нами не было на протяжении четырех поколений! Вы видели их выводок?

– В самом деле выводок, ваша светлость, – таких надо топить при рождении, из милосердия.

Арриго устроился в узком высоком кресле, украшенном нелепой резьбой и позолотой.

– Скажите мне, если, конечно, это удобно, как вы, Грихальва, умудряетесь избегать последствий кровосмешения?

– Мы хорошо умеем вести записи, ваша светлость, – лаконично ответил Дионисо.

– Да, но все же столько лет подряд Грихальва рожали детей от других Грихальва…

– Случаются иногда неудачи. Но, поскольку истинный Дар наследуется по женской линии, можно выйти замуж не за члена семьи и все равно произвести на свет талантливого художника.

– Так у вас время от времени происходят вливания свежей крови? Очень мудро. Не знал такого о ваших женщинах.

– Во время этой поездки я расскажу вам кое-что о Грихальва, чего вы до сих пор не знали.

В его тоне было нечто такое, что заставило Арриго насторожиться.

– Мой отец это знает?

– Эти вещи известны только Великим герцогам и Вьехос Фратос.

– Например?

Дионисо заколебался, как будто считая, что и так уже много сказал, и пожал плечами.

– В настоящий момент я могу сказать только, что было бы неплохо, если б вы с князем обменялись чем-нибудь на память, например, локонами.

– А?

Внезапно он вспомнил, что Тасия всегда стригла его собственноручно и тщательно собирала срезанные волосы, чтобы немедленно их сжечь. Он нервно рассмеялся, но смех не показался веселым даже ему самому.

– Не может быть, чтобы вы верили старым сказкам!

– Фактам, ваша светлость, фактам. Кистью, сделанной из волос князя, можно будет написать икону, которая вызовет в нем верность Тайра-Вирте столь же сильную, как его вера в Мать и Сына. , Великий герцог говорил вам, что моя здесь обязанность – написать подобную икону, соответственно вкусам князя.

– Да, но…

– Грихальва могут незаметно изменить помыслы человека. Я думаю, вы заслуживаете того, чтобы знать такие вещи.

– До того, как стану Великим герцогом? – Арриго выпрямился в кресле. – Скажите мне немедленно, Дионисо, мой отец, он что – болен? Может, ему уже немного осталось жить, и поэтому вы…

– Ваш отец в добром здравии, спасибо Пресвятой Матери, и с ее благословения проживет еще очень долго. Арриго облегченно вздохнул.

– Тогда почему вы рассказываете мне такие вещи?

– Я не согласен с Вьехос Фратос, что наследники должны пребывать в неведении до своего вступления на престол. Насколько больше добра вы сможете принести Тайра-Вирте, если будете знать!

Он помолчал немного.

– Я нарушил определенные клятвы, рассказав вам так много. Надеюсь, вы не станете считать, что данные вам клятвы я нарушу столь же легко.

– Нет, совсем нет, – сказал Арриго рассеянно. – Вы помогли этим мне и нашей стране, я очень благодарен вам. Я этого не забуду.

– С вашего позволения, я пойду проверю, хорошо ли они повесили портрет. Местные жители печально известны своей расторопностью и художественным вкусом.

Он поморщился и жестом указал на окружавшую их вульгарную обстановку. Арриго рассмеялся.

Дионисо откланялся, позволив себе захихикать уже в холле. Затем он поспешил в галерею, не только для того, чтобы проверить, как слуги повесили портрет Мечеллы, но и для того, чтобы приступить к обучению Рафейо.

* * *

То, что Рафейо узнал днем об уважении к искусству Грихальва, вечером было подкреплено еще одним уроком – о долге художника.

Поскольку Арриго обедал с князем и княгиней, остальные члены маленькой делегации могли выбирать себе ресторан по вкусу. Дионисо, вспомнив опыт своих прежних жизней, предложил спутникам пойти в “Дары моря”, объясняя, что хотя это и не самый известный в городе ресторан, их сегодня интересует не популярность, а вкусная еда.

– А готовят здесь, говорят, вкуснее, чем даже в “Четырех звездах”, – громко заявил он, когда они были уже в дверях заведения. Помещение оказалось небольшим, всего на дюжину столиков, и чем-то напоминало пещеру. С потолка свисали медные светильники, пламя свечей играло в стеклянной посуде. Хозяин, услышав, что его стряпню ценят выше, чем кухню лучшего в Ауте-Гхийасе ресторана, просиял и усадил всю компанию за самый удобный столик. На что Дионисо и рассчитывал.

Застелив гостям колени белоснежными льняными салфетками, хозяин шепотом спросил Дионисо:

– А что, в “Четырех звездах” нынче стало хуже? На языке Тайра-Вирте он говорил из рук вон плохо.

– Нет, – ответил Дионисо, – как всегда, прекрасно. Я был там в этом году.

– Приятного аппетита, амиччио мейо, – от души пожелал хозяин и вздохнул от удовольствия.

Поданные яства были действительно очень аппетитны. Обед состоял из семи изысканных блюд. Хозяин лично обслуживал их, его жена обсуждала вина с официантом, а музыкант услаждал слух последними новинками из Тайра-Вирте. Кабрал, выросший не в Па-лассо и часто обедавший вне дома со своим приемным отцом, обожавшим подобные развлечения, и то поразился, а Северин и Рафейо были потрясены до глубины души. На закуску подали бутерброды с оливками и грибами, потом появился рис с пряностями, рыба, фаршированная миндалем, и почти ничем не сдобренный салат из фруктов и зелени, чтобы освежить рот перед тем, как будет подано мясное блюдо. Затем принесли говядину, окруженную тонко порезанным картофелем и красным луком, все это было слегка сбрызнуто сладковато-пряным соусом. После мяса настала очередь яблочных тарталеток, сыра, бисквитов и крепкого кофе в крошечных чашечках. В завершение пира жена хозяина разлила по невысоким стаканам прозрачный напиток, причем каждый стакан был помещен в маленькое серебряное ведерко со льдом.

Трое старших взяли на себя обучение Рафейо тонкостям кулинарии. Дионисо рассказывал о винах, Кабрал – о мясе и сырах, а Северин о невероятно сложном мире соусов. Любой растущий мальчишка хочет понюхать еду, но Рафейо это было строго запрещено, вместо этого он должен был смаковать каждый кусок, чтобы не обидеть хозяина. Но больше всего мальчика поразила не пища, не вино, а уважительные взгляды клиентов, узнавших Грихальва по характерным серым шляпам с перьями.

– Дома, – шепотом признался Рафейо, – так относятся только к Вьехос Фратос. Я чувствую себя Верховным иллюстратором!

И задирал нос, как будто так оно и было. Но вся его важность сошла на нет, когда им подали прозрачный ледяной напиток. Обманутый мягким вкусом, Рафейо сделал большой глоток и осознал свою ошибку, только когда огненная жидкость обожгла ему горло. Когда он наконец перестал кашлять и вытер слезящиеся глаза, Кабрал дал ему полный стакан воды и заставил выпить до дна.

Дионисо улыбался, откинувшись на спинку стула.

– Не расстраивайся так, ты никого не опозорил – ни себя, ни нас, Грихальва, ни Тайра-Вирте. Здесь считается лестным для хозяина дома, если ты едва не задохнулся, хлебнув их зелья. Возможно, они даже подарят тебе бутылку.

Рафейо явно испугался, но потом усмехнулся.

– Я, разумеется, возьму и скажу спасибо, а потом отдам ее врагу!

– Напомни мне записаться к тебе в союзники, – усмехнулся Кабрал. Легким движением головы показав куда-то налево, он добавил вполголоса. – Интересный у этой женщины тюрбан.

– Тза'абка? – удивленно округлил глаза Рафейо. – Здесь?

– Конечно, нет. – Дионисо даже не поглядел на женщину. – Тюрбаны здесь нынче в моде. Но я согласен, Кабрал, это действительно интересно. Я уже давно заметил.

– Но почему? – спросил Рафейо. – Она же страшная!

– А ты не очень-то застенчив! – ухмыльнулся Северин, иллюстратор примерно одних лет с Кабралом. – Ее головной убор свидетельствует о возросшем интересе к тза'абским вещам, которыми, как и иллюстраторами, Тайра-Вирте охотно снабжает всех желающих, – на правах монополиста. И теперь эта мода на все тза'абское принесет нашим купцам большие прибыли, если только князь Фелиссо не начал вести секретные переговоры с тза'абской императрицей.

– Нарушая нашу монополию, – закончил за него Кабрал, – и договор, которому уже больше сотни лет. Мы здесь для того, чтобы попробовать убедить Фелиссо этого не делать.

– Это, наверное, такое занудство, – сказал Рафейо. – В том смысле, что одно дело нарисовать мирный договор, дабы остановить войну, а…

– Но зачем же тратить энергию на что-то меньшее, – договорил за него Дионисо. – А ты представляешь себе, какой доход приносят Тайра-Вирте пошлины на тза'абские товары – одежду, ковры, стекло, драгоценности, смолу?

Нет, этого он себе не представлял.

– Большая часть труда Грихальва, – пожал плечами Кабрал, – именно такое вот “занудство”. Ты творишь не для того, чтобы лучше раскрыть свой собственный талант, Рафейо, ты служишь своей стране и Великим герцогам.

Внезапно он толкнул локтем Северина.

– Перестань пялиться на эту женщину, а то я расскажу своей сестре.

Северин густо покраснел и насупился. Кабрал усмехнулся.

– На кого ты там смотришь? – спросил Рафейо. – Она-то хоть хорошенькая?

– Очень. Сидит через два столика отсюда. Не поворачивайся и не глазей, Рафейо, это невежливо. Кроме того, она здесь с мужем, а он ее обожает.

Дионисо смахнул крошки со скатерти.

– Музыкант играл специально для них, когда не был занят с нами, и не взял с них за это ни гроша. Скажи мне, Рафейо, что ты можешь поведать о них. Посмотри, но незаметно.

Рафейо пару раз потихоньку оглянулся и неуверенно начал рассказывать:

– Они женаты, но недолго, потому что все еще очень влюблены друг в друга и…

– Циник! Что еще?

– Они нечасто приходят в такие дорогие рестораны. Одеты оба хорошо, но у женщины нет драгоценностей, а муж ее держится неуверенно, как будто все время боится разлить что-нибудь такое, что потом не отстирается. Я думаю, они что-то празднуют, может, год со дня свадьбы?

– Неплохо, – похвалил Северин.

– Но и не правильно, – сказал Дионисо. – Это не годовщина свадьбы, ведь на ней нет свадебного венка. А это по здешней традиции обязательно. Судя по выражению его лица, они только что узнали, что у них будет ребенок.

Кабрал фыркнул.

– Вы правы. Ни с чем не спутаешь эту глупую улыбку.

– Совсем как у дона Арриго, – пробормотал Рафейо.

– Ты суров к до'Веррада, – заметил Северин. – Тасия прожила с ним свои двенадцать лет. Теперь для него пришло время жениться и стать отцом Великого герцога.

– Но у него, правда, такое же глупое выражение лица, – упрямо повторил Рафейо, и трое взрослых Грихальва обменялись понимающими взглядами – вино явно подействовало на мальчика.

– Кабрал совершенно прав, такая улыбка присуща почти всем будущим отцам, – сказал Дионисо. – Как будто они сотворили невесть какое чудо, сделав женщине ребенка. Вот если бы речь шла о тебе, или обо мне, или о Северине, это было бы и впрямь удивительно!

Рафейо хихикнул, Кабрал улыбнулся, несмотря на то что не прошел конфирматтио, лицо Северина превратилось в неподвижную маску.

– Итак, – продолжал Дионисо, – они недостаточно богаты, чтобы быть здесь завсегдатаями, они любят друг друга, и у них будет ребенок. Как бы ты стал рисовать их?

Рафейо не успел ответить. Молодой человек, предмет их обсуждения, взял в руки счет, на который до сих пор не обращал внимания, взглянул на него и побледнел.

– 0-хо-хо, – пробормотал Кабрал, – он не может заплатить по счету.

Молодой человек явно не без усилий собрал всю свою решительность и подозвал официанта, разносившего вина. Они заспорили о чем-то – небывалое зрелище в таком элитном заведении. Говорили на языке Диеттро-Марейи, к тому же очень быстро, но Грихальва все-таки уловили суть проблемы. Молодой человек не заказывал того ошеломляюще дорогого вина, которое значилось в счете. Его запросы были скромнее. Официант указал ему на этикетку. Молодой человек позеленел.

– Ошибка официанта, разумеется, – прокомментировал Кабрал. – Взгляни на его лицо. Обычный трюк: чтобы увеличить цену обеда, подсовывают дорогое вино, но официант, похоже, неопытен – иначе зачем бы он выбрал эту пару.

– Ну, и?.. – спросил Рафейо.

– Ну и кому-то придется заплатить за вино – не им, так официанту. А на него, похоже, не производят впечатления влюбленные парочки.

– А музыканта они явно растрогали, – сказал Северин.

– Они слишком быстро говорят, я разбираю не больше половины, – пожаловался Рафейо. Кабрал взялся переводить.

– Музыкант говорит официанту, чтобы он исправил свою ошибку. Тот отказывается. Музыкант предлагает свои деньги, но наш юный друг слишком горд, чтобы принять их. Теперь и сам хозяин подошел – разбираться, в чем дело.

Прелестная молодая женщина покраснела от унижения и сдерживаемых слез, ее муж, исполненный мрачной решимости, объяснял хозяину обстоятельства дела. Кабрал возобновил свои комментарии.

– Мы были правы. Они со дня свадьбы откладывали деньги, чтобы отпраздновать зачатие своего первого ребенка. Официант снова отрицает свою ошибку. Он лжет.

Кабрал вдруг присвистнул.

– Матра Дольча, шестьдесят девять золотых за бутылку вина! Это дороже, чем весь их обед! Что вы думаете, Дионисо?

– Я думаю, что я очень счастливый человек. Он обшарил карманы и выругался:

– Мердитто! Мои карандаши остались в другом пальто! Кабрал? Северин?

Рафейо сунул руку в карман и извлек оттуда блокнотик и два кусочка угля.

– Это пойдет? Мы что, хотим оплатить их счет?

– В некотором роде. Эйха, давно я не испытывал такого удовольствия. Кабрал, очисти стол. Северин поднялся.

– Судя по обилию вышитых подушек, где-то наверху есть пяльцы. Я пойду спрошу.

– Хорошо. – Дионисо обвел комнату оценивающим взглядом.

– Так что же вы собираетесь делать? – жалобно спросил Рафейо.

– Ш-шш, – сказал Кабрал, пристально глядя на кусочек мела в руках Дионисо. – Смотри!

– На что смотреть?

– Ш-шш!

Дионисо смахнул со стола крошки, покусал губы, кивнул самому себе и уверенной рукой нанес на скатерть первые штрихи.

Столы, стулья, потолочные балки, начищенные светильники, арка кухонной двери – все появлялось и обретало форму с головокружительной быстротой. Он даже включил в композицию пятна на скатерти. Лужица красного вина превратилась в цветы на буфетной стойке, пятно от соуса – в висящее на противоположной стене оловянное блюдо.

Люди появлялись на рисунке так же быстро, причем характеры их были очень точно схвачены. Хозяин, его жена, музыкант, высокомерная женщина в тза'абском тюрбане, шумная семья из шести человек за столиком в углу, влюбленные парочки и парочки, давно женатые, компания богатых купцов, коротающих веселый вечер вдали от своих жен (их дорогостоящих любовниц Дионисо дипломатично нарисовал за отдельным столиком). И, конечно же, счастливая юная чета. Бросалось в глаза отсутствие официанта, подавшего ту злополучную бутылку. Кабрал захихикал а потом громко рассмеялся вместе с Рафейо и Северином, который уже успел вернуться с пяльцами.

– Бассда! – заворчал Дионисо, притворяясь рассерженным. – Разве может человек работать в таком гаме?

Грихальва были единственными, кто издавал хоть какие-то звуки. Все вокруг вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, чем занят иллюстратор. Те, кто сидел достаточно близко, чтобы наблюдать преображение простой скатерти в произведение искусства, шепотом рассказывали об этом тем, кому видно не было.

Наконец Дионисо отступил назад. Несколько мгновений он придирчиво осматривал свою картину, прибавляя там и сям незаметные штрихи, затем подписал ее. Резким движением он сорвал скатерть со стола и показал ее людям. Раздались громкие восклицания, вскоре перешедшие в аплодисменты, – все вокруг узнавали себя. Всего несколькими штрихами Дионисо удалось живо и точно изобразить комнату и всех, кто в ней находился, так, как может это сделать только настоящий мастер Грихальва.

Кабрал поклонился хозяину.

– Надеюсь, это покроет ваши расходы? – спросил он, и Северин оценил каламбур – скатерть, покрывающая расходы.

У хозяина явно голова закружилась от восторга: у него теперь будет подлинный Грихальва – картина, написанная в его ресторане на его собственной скатерти! К тому же он прекрасно понимал, что стоит такая картина по крайней мере вдвое дороже, чем целый ящик самого лучшего вина. Бессвязно поблагодарив иллюстраторов, хозяин приказал официанту принести им бутылку того же вина.

Северин приложил пяльцы к рисунку. Их хватило бы лишь на четверть картины.

– Тут нужна рама от кровати, – заключил он. – Зачем было рисовать их всех, Дионисо?

– Дионисо? – Хозяин уставился на подпись. – А тут написано…

– Я знаю.

Дионисо отдал ему скатерть и подошел к молодой паре. Муж попытался, заикаясь, протестовать, жена обеими руками сжала руку Дионисо, от волнения у нее просто не было слов, но глаза выражали безграничную благодарность. Улыбнувшись ей, иллюстратор сказал:

– Вы оказали мне сегодня большую услугу, так что я – ваш должник.

Дионисо бережно высвободил пальцы и взял с ближайшего столика чистую салфетку. Расстелив ее на столе, он набросал углем портрет испуганной парочки. С салфетки глядели молодожены, которыми иллюстраторы любовались весь вечер те же светящиеся от счастья лица, то же взаимное обожание.

– Окажите мне честь принять это, – попросил Дионисо, закончив. – К сожалению, меня не будет в Диеттро-Марейе, когда родится ваш ребенок, и я не смогу написать его, хотя рисовать ребенка таких красивых родителей – истинное наслаждение. Пожалуйста, разрешите подарить вам этот маленький сувенир в знак моих надежд на ваше счастье вместе с пожеланиями родить здорового, крепкого сына.

Северин взял у него салфетку.

– Вот теперь подходит!

Он расстелил рисунок поверх внутреннего деревянного круга, приладил на место внешний, затянул медный винт и протянул девушке пяльцы. Она взяла их дрожащей рукой.

– Подписано Дионисо Грихальва, значит, это личный подарок. Вы в самом деле не можете не принять его, – весело добавил Северин. – Он умрет от стыда, если вы откажетесь.

Молодой муж взял себя в руки и сказал с достоинством:

– Мастер Дионисо, если наш ребенок будет мальчиком, мы назовем его в вашу честь. Мы у вас в долгу.

– Нет, нисколько, – возразил Кабрал.

И, обращаясь уже ко всем присутствующим, он объяснил:

– Вы были свидетелями одной из давних традиций Грихальва. Как-то вечером, в 1123 году. Верховный иллюстратор Риобаро обедал в хорошем ресторане – таком, как этот. Вышло так, что каким-то студентам рядом с ним случайно подали чужой заказ. – Он бросил красноречивый взгляд на пристыженного официанта. – И они не смогли расплатиться. Чтобы не обидеть студентов, Риобаро не стал платить деньгами, вместо этого он нарисовал картину на скатерти и подарил ее хозяину ресторана. Она все еще украшает стену там, в Кастейо Хоарра.

– В Кастейо Гранидиа, – поправил его Дионисо. Уж он-то знал!

– Да, в Кастейо Гранидиа, – согласился Кабрал, глядя на Дионисо. – В любом случае с тех самых пор, если кто из нас попадет в такую же ситуацию, в память великого Риобаро делает так же, как и он, и подписывает картину его именем.

Дионисо поклонился покрасневшей от смущения женщине.

– Так что, как видите, нарисовать вас – для меня большая честь. Благодарю за предоставленную мне возможность. Эн верро, это я у вас в долгу.

Потом, когда они пробирались через лабиринт улочек домой, в резиденцию, оказалось, Рафейо был настолько пьян, что впал в сентиментальное настроение.

– Эт-то было прекрасно, – повторял он, цепляясь за плечо Северина. – Прекрасно!

– Мы знаем, – терпеливо ответил Кабрал. – Ты нам это уже много раз говорил.

– Прек-ррасно, – настаивал Рафейо, – Даже похоже на работу самого Риобаро!

– По обычаю, – объяснил Дионисо, – мы стараемся использовать его стиль.

– С-совсем как у него! – кивнул Рафейо.

– Чертовски похоже, – согласился Кабрал. – Может, тени и не совсем так положены, но уж подпись – один к одному!

Человек, когда-то называвший себя Риобаро, удивленно поднял брови.

Рафейо поспешил на защиту.

– Совсе-ем как у Риобар-ро-ооо…

Северин оттолкнул мальчика от себя и удержал на расстоянии вытянутой руки, но слишком поздно. Изысканный обед из семи блюд вперемешку с вином и домашней настойкой извергнулся на новые ботинки Северина.

– Мердитто!

Дионисо и Кабрал расхохотались. Рафейо выскользнул из рук Северина и растянулся во весь рост на булыжной мостовой. Поднимать его они предоставили Северину – не пачкать же всем одежду, нести тоже отказались. Они лишь продолжали хохотать, когда Северин перекинул бесчувственного мальчика через плечо, как мешок с тряпками для бумажной фабрики, и тащил его все шесть кварталов до самой резиденции.

Дионисо с сожалением отметил, что придется ему быть осторожным с крепкими напитками, – Рафейо явно не переносил алкоголя.