Текст книги "Старая сказка"

Колдунья

Венеция, Италия – апрель 1590 года

На следующий день Маргерита вновь встретила колдунью. Женщина с глазами льва заглянула в окно мастерской и прямо через ставни заговорила с Маргеритой, которая сидела на скамье отца, перебирая бусины и перья.

– Доброе утро, Маргерита.

Девочка не ответила, хотя ручонка ее дрогнула, и серебряные бусинки раскатились по деревянной лавке.

– Ты должна быть готова прийти ко мне.

Маргерита покачала головой.

Колдунья нахмурилась.

– Что это значит? Или твоя мать забыла о своем обещании?

– Я… Я ничего не сказала ей, – повинуясь внезапному порыву, солгала Маргерита, и лицо ее залилось жарким румянцем.

– Что ж, передай матери, что я не забыла о ее обещании, и пусть она помнит о нем. Я рассчитываю, что она выполнит его.

Сунув большой палец в рот, Маргерита кивнула. Едва только колдунья ушла, как она бросилась на поиски родителей. Она слышала, как наверху раздаются их сердитые голоса.

– Она никогда не согласится, – причитала Паскалина.

– Я должен попытаться. Ведь не каменное же у нее сердце, в конце концов?

– Оно у нее ледяное!

– Все равно я должен попытаться. Для чего ей понадобилась маленькая девочка? А еще через семь лет chiacchere станет взрослой женщиной. Я пойду на рынок и найду там писца. Он знает, что и как полагается писать в таких случаях…

– Письмо? Мадонна, смилуйся над нами! Можно подумать, какое-то письмо способно растопить ее холодное сердце. Алессандро, умоляю тебя, мы должны уехать отсюда.

– Она найдет нас где угодно, – резко и сердито отозвался Алессандро. – Она – ведьма, не забывай об этом. Мы не сможем спрятаться от ее взора.

– Но мы не можем отдать ей нашу piccolina!

– Мама, что такое ты говоришь? – Маргерита вбежала на кухню и бросилась к матери, обнимая руками ее ноги.

На мгновение воцарилась ошеломляющая тишина. Потом Паскалина наклонилась и обняла ее.

– Не бойся, доченька, не бойся, моя маргаритка. Папа все устроит, он сделает так, что все будет хорошо. Правда, Алессандро?

Отец Маргериты взглянул на дочь, и в глазах его читалась скорбь, сожаление и что-то еще. Она с ужасом поняла, что это – страх. Маргерита не стала рассказывать родителям, что снова видела колдунью, а лишь сунула большой палец в рот и прижалась к матери, крепко вцепившись свободной рукой в ее юбку.

Алессандро расправил плечи и встал.

– Я пойду прямо сейчас. – Он снял свою кожаную куртку и накинул на плечи украшенный вышивкой и позументами дублет[60]60
  Вид мужской одежды, разновидность камзола.


[Закрыть], висевший за дверью. Перед уходом он погладил Маргериту по медно-рыжей голове. – Не волнуйся, topolina, все будет хорошо. – С этими словами он вышел из дома.

После ужина Паскалина отвела Маргериту в спальню и уложила ее в постель, подоткнув одеяло. Девочка сжимала в руке рваный лоскут бледно-зеленой материи, единственный уцелевший клочок своего детского одеяла. Перед самым рождением Маргериты Паскалина расшила серовато-зеленую шерсть белыми атласными звездами, но от прежнего великолепия уцелела всего одна звезда в обрамлении рваной ткани. Маргерита называла клочок «Белла-Стелла», и только недавно ее удалось уговорить не таскать его с собой повсюду, чтобы он не потерялся.

Сунув палец в рот, Маргерита свернулась клубочком под одеялом, а мать напевала ей колыбельную, пока пальчики девочки, которыми она крепко обхватила руку Паскалины, не разжались, и она погрузилась в сон.

Следующий день тянулся медленно. Отец мерил шагами мастерскую. Работать он не мог: все валилось из рук. Лицо осунулось. Мать сидела с шитьем на коленях, но руки ее судорожно сжались, сминая тонкое белое полотно. Они почти не разговаривали.

Когда миновал полдень, Алессандро поднялся на ноги.

– У нее было довольно времени, чтобы прочесть письмо. Я пойду и поговорю с нею.

– Мой дорогой, будь осторожен, – напутствовала его Паскалина. – Держи себя в руках и постарайся не разозлить ее. Умоляй ее… умоляй ее о снисхождении.

Алессандро надел свой лучший жилет и вышел. Паскалина сидела не шевелясь, словно в забытьи, пока к ней не подошла Маргерита и не забралась к матери на колени, обхватив ее обеими руками за шею.

– Мама, а почему…

Мать очнулась и встала, ссадив Маргериту на пол.

– А давай-ка мы с тобой приготовим вкусный пирог для нашего папы, а? Он… он скоро вернется. И к его приходу у нас уже будет готово что-нибудь вкусненькое.

Спустившись в погреб, они обнаружили, что крысы сожрали муку. Паскалина опустилась на нижнюю ступеньку и посадила Маргериту себе на колени, и обе долго смотрели на прогрызенный мешок.

– Надо же такому случиться именно сегодня, – пробормотала она. – Что ж, придется идти на рынок…

– Не надо. Пожалуйста, давай не пойдем.

Паскалина задумчиво пожевала губу. Ее веснушчатое лицо выглядело бледным и усталым.

– Нет, нужно пойти. Без муки я не смогу испечь ни хлеб, ни пирог, ни просто сварить суп. – Она встала.

– Я не хочу никуда идти. – Маргерита вцепилась в материнскую юбку, и глаза ее наполнились слезами.

Паскалина помолчала, словно представляя, каково это – идти на рынок с хнычущим ребенком, который цепляется за ее ноги на каждом шагу, а потом со вздохом сказала:

– Очень хорошо. Ты останешься дома, моя маргаритка. Я схожу на рынок сама. И скоро вернусь. Смотри, не отворяй дверь никому.

Маргерита поднялась в свою комнату, чтобы поиграть с куклой. Спальня ее была маленькой, с низкой наклонной крышей. В ней было крохотное окно, из которого открывался чудесный вид через узкий переулок на сад у дальней стены. Сад был самым прекрасным местом, какое когда-либо видела Маргерита. Весной он превращался в океан нежных цветов, а летом был полон сочной зелени и фруктов. Осенью деревья радовали глаз золотым, алым и оранжевым буйством красок, столь же ярким, как волосы Маргериты. Сад был красив даже зимой, когда голые ветви отчетливо вырисовывались на фоне старых каменных стен и зеленых изгородей, причудливо окаймлявших клумбы зимостойких растений и цветов.

А вот мать Маргериты очень не любила смотреть на этот сад. Она всегда старательно закрывала ставни, так что в комнате Маргериты круглый год царил полумрак. Однако Маргерите требовался свет, чтобы видеть свою куклу, поэтому она раскрыла ставни и выглянула в сад.

Колдунья сидела под цветущим деревом и что-то пила из золотого кубка, расправив юбки, подобно лепесткам синего цветка, и ее золотисто-рыжие кудри сияли и переливались на солнце. Она подняла голову, улыбнулась Маргерите и поманила ее к себе. Маргарета с грохотом захлопнула ставню и юркнула в постель. Сердечко ее больно колотилось о ребра.

Немного погодя кто-то забарабанил в дверь. Посетитель стучал и стучал, даже не думая униматься. Маргерита попыталась не обращать внимания на стук, но он был слишком громким. Она представила, что будет, если его услышат соседи и подумают, не случилось ли чего. Она представила, что с отцом могло произойти несчастье, или же на рынке что-то случилось с матерью. Она более не могла выносить тягостной неизвестности. Маргерита встала с кровати, тихонько сошла по лестнице в мастерскую, где в полумраке со стен ей подмигивали и ухмылялись маски, и приоткрыла дверь, совсем чуть-чуть.

На пороге стоял огромный мужчина, одетый в черное, с лицом круглым, как луна.

– В чем дело? Что случилось?

– La Strega Bella[61]61
  Красавица Колдунья (итал.).


[Закрыть] хочет тебя видеть. – Мужчина легко распахнул дверь настежь, хотя Маргерита навалилась на нее всем телом.

Через порог шагнула колдунья.

– Маргерита, ты меня разочаровала.

От страха девочка не могла вымолвить ни слова. Она чувствовала, как у нее подгибаются колени.

– Ты передала матери мои слова?

Маргерита покачала головой.

– Но почему? Или ты боишься? Ты не должна опасаться меня. Я давно уже тебя жду.

Маргерита нахмурилась. Она знала, что ведет себя грубо, но извиняться не собиралась.

– Дай мне руку, – приказала колдунья.

Маргерита послушно протянула руку. На мгновение она даже решила, что колдунья хочет подарить ей еще одно ожерелье, и сердечко ее радостно забилось в предвкушении. Но потом она подумала, что колдунья может отшлепать ее по руке ивовым хлыстом, совсем так, как наказывал мальчишек школьный священник, и собралась отдернуть ладошку.

Но колдунья улыбнулась и наклонилась к ней, взяв руку Маргериты в свои, мягкие, белые и надушенные. Она поднесла ладошку Маргериты ко рту и откусила кончик ее левого безымянного пальца. Маргерита закричала.

Колдунья выплюнула окровавленный комочек плоти. Губы ее были перепачканы красным. Она промокнула их носовым платком, который извлекла из рукава.

– Передай матери, что она должна выполнить свое обещание, иначе я тебя съем, – любезно заявила колдунья и вышла на улицу.

Маргерита ногой захлопнула дверь и привалилась к ней спиной. Из раны на левой руке струилась кровь. Она замотала ее передником. Через несколько мгновений на ткани расплылось красное пятно. Маргерита заплакала навзрыд. Она соскользнула по двери на пол и села, подтянув колени к груди. В руке пульсировала жгучая боль.

Она не знала, что делать.

Вскоре Маргерита услышала, как в замке поворачивается ключ. Она отползла в сторону, и дверь отворилась. В прихожую вошла мать, держа в руках корзинку с продуктами. Маргерита подняла заплаканные глаза к матери и протянула изувеченную руку, по-прежнему замотанную передником. От неожиданности Паскалина выронила корзинку.

– Ой, святая матерь Божья! Что случилось?

– Она… Она пришла… И откусила мне палец… Она сказала… сказала, что съест меня… если ты забудешь о своем обещании.

Дико вскрикнув, мать упала на колени рядом с Маргеритой. Размотав окровавленный передник, она увидела рваную рану на кончике левого безымянного пальца дочери.

– Все не так плохо. Палец уцелел. Она откусила даже не весь кончик. Рана заживет. Она обязательно заживет, родная моя. Не плачь. Давай я перевяжу тебе пальчик. Ах ты бедненькая моя. Разве я не говорила тебе, чтобы ты никому не открывала дверь?

– Она сказала, что съест меня целиком. – Маргерите показалось, что она вдруг превратилась в двух разных людей. Одна ее половинка плакала и дрожала всем телом, протягивая руку в потеках крови, а другая стояла рядом, холодная и отстраненная.

Паскалина бережно перевязала Маргерите палец, подогрела суп, а потом стала кормить ее с ложечки, как маленькую, и дочка послушно открывала рот. Затем Паскалина усадила Маргериту себе на колени и принялась баюкать ее, напевая колыбельную.

– Farfallina, bella e bianca, vola vola, mai si stanca, gira qua, e gira la – poi si resta spora un fiore, e poi si resta spora un fiore… Бабочка, красивая и белая, летай себе, летай, никогда не уставай, порхай и здесь и там – и вот она отдыхает на цветке… И вот она отдыхает на цветке.

Уже давно сгустились сумерки, когда домой наконец вернулся Алессандро.

– Простите меня. Она заставила меня ждать очень долго, – устало пояснил он. – Chiacchere уже спит?

Маргерита на открывала глаз, прижавшись щекой к материнской груди.

– Пока ты обивал пороги ее дворца, La Strega Bella пришла сюда и откусила Маргерите кончик пальца.

– Что?! – Алессандро наклонился и бережно взял Маргериту за руку, рассматривая перевязанный палец. – Она сошла с ума?

– Это – предостережение.

– Мои руки. – Алессандро тяжело опустился на лавку. – Если мы не отдадим ей Маргериту, она обвинит меня в воровстве, и мне отрубят обе руки. Как мы тогда будем жить?

– Ты видел ее? – поинтересовалась Паскалина, когда молчание стало невыносимым.

Алессандро покачал головой.

– Она не пожелала принять меня. После долгого ожидания ко мне вышел этот ее слуга-кастрат. Было очень странно слышать, как такой гигант разговаривает высоким, писклявым голосом. Он сказал…

– Что она не сжалится над нами, – мертвым, невыразительным голосом закончила Паскалина после того, как муж умолк на полуслове, будучи не в силах продолжать.

– Да. Она не смягчится. Она говорит, что я обокрал ее и теперь должен понести наказание. Господь свидетель, это была всего лишь пригоршня листьев, которая ровным счетом ничего не стоит, но ведь она может заявить, что угодно, и судьи поверят ей. Она спит с большинством из них.

Маргерита чувствовала, как тяжко вздымается материнская грудь, к которой она прижималась щекой.

– Бедная моя девочка.

– Ей исполнилось уже семь лет, – хриплым и незнакомым, каким-то надтреснутым голосом заговорил Алессандро. – Она достаточно взрослая, чтобы отправиться в монастырь или поступить на службу. Будь у нас еще дети, мы были бы счастливы тем, что она хорошо пристроена.

– Но она у нас одна, наша родная маленькая девочка. Мы не может отдать ее в руки той женщине. Только представь, что она с нею сделает.

– Кастрат заявил, что синьорина Леонелли будет обращаться с Маргеритой, как с собственной дочерью. Она пойдет в школу и ни в чем не будет нуждаться.

– Но для чего она ей нужна? Или она хочет… – голос у Паскалины дрогнул и сорвался.

– Он поклялся мне, что синьорина Леонелли не станет… обучать нашу девочку своему ремеслу. По его словам, она пообещала, что с нею все будет в порядке.

– Мне… мне позволят видеться с нею?

Ответом ей стало долгое молчание.

– Не думаю, – наконец нашел в себе силы произнести Алессандро.

Паскалина вновь крепко прижала к себе дочь.

– Моя малышка. Прости меня, прости.

Маргерита не могла говорить. В животе у нее образовалась пустота, словно она спускалась по лестнице в темноте и вдруг обнаружила, что ступеньки под ногами куда-то исчезли.

– Пойдем, я уложу тебя спать, родная моя. Я подоткну тебе одеяльце. Все в порядке, у нас все будет хорошо, обязательно. – Паскалина уложила Маргериту в постель и бережно пристроила забинтованную руку поверх одеяла. Она присела на край кровати и стала гладить дочку по голове.

Прижимая к груди клочок своего детского одеяла, Маргерита смотрела на лицо матери, бледное и напряженное в свете свечи.

– Мама, за что? – прошептала она. – Почему эта женщина хочет отнять меня у вас? Почему она откусила мне кончик пальца? Что она имела в виду, когда сказала, что ты обещала отдать ей меня?

Любит-не-любит

Кастельротто, Италия – ноябрь 1580 года

– Вся моя семья умерла от ужасной лихорадки, – сказала Паскалина, убирая непослушную прядку волос со лба Маргериты. Там, откуда я родом, мы называли ее blitz-katarrh[62]62
  Катар – повышенная секреция густой слизи или мокроты слизистыми оболочками носа, носовых пазух, носоглотки и дыхательных путей. В медицине данный термин практически вышел из употребления (нем.).


[Закрыть], потому что она поражала стремительно и внезапно, как молния. Однажды моя мать пожаловалась, что у нее раскалывается голова и ей больно глотать. Через несколько дней она скончалась, а вся моя семья металась и горела в лихорадке. Я делала все, что могла, честное слово, но я и сама была больна. К тому же мне тогда было всего четырнадцать. А помочь мне было некому. Вскоре они все умерли: мои родители, дедушка с бабушкой, младшая сестра и маленький братик.

У меня нет слов, чтобы описать весь тот ужас. Я не знала, что мне делать. Пришли сборщики трупов и уволокли тела, а потом свалили их в яму за городом. Меня заперли в доме, заколотив окна и двери, и я провела там сорок дней и ночей. Думаю, что тогда со мной случилось легкое помешательство. Мне ничего не оставалось, кроме как расхаживать по нашему маленькому дому, молиться и петь самой себе колыбельные. Дни тянулись бесконечной чередой, и я отмечала их черточками, которые рисовала углем на стене над очагом. Но на сороковой день никто не пришел, чтобы освободить меня. Я разбила окошко на чердаке и обнаружила, что улица пуста. Смерть унесла почти всех жителей.

Мне пришлось воровать еду из опустевших домов. В одном из них я наткнулась на мертвую женщину, рядом лежал умерший ребенок. Никто не позаботился отвезти трупы в яму за городом, куда сваливали умерших. Поэтому я оставила их лежать на месте, прихватив лишь несколько монет с каминной полки.

Я не знала, куда мне деваться. Я вышла на главный тракт и побрела по нему вниз с горы, потому что так идти было легче. Я шла и шла, просила милостыню или нанималась на какую-нибудь работу за еду. Иногда люди были добры ко мне. Иногда – жестоки. И нигде я не находила счастья или хотя бы умиротворения. Участь, постигшая членов моей семьи, шла за мной по пятам.

Через два года после смерти родителей я добралась до Венеции. Она показалась мне сказочным городом, плывущим над водами лагуны, словно его сотворил добрый волшебник. Я сидела на лугу и смотрела на это чудо, срывала цветы у себя под ногами – клевер, маргаритки и лук виноградный – и плела венок. Потом я спустилась к берегу, и какой-то мальчишка перевез меня на лодке через лагуну в обмен на поцелуй.

К этому времени моя одежда превратилась в лохмотья. Ноги были босыми. Очень сильно хотелось есть. Я ощущала себя легкой и невесомой, как пушинка, которую могло унести легчайшим дуновением ветра. Стояло лето. Мои ступни холодил мощеный булыжник площадей. Я наобум бродила по городу, шла туда, куда несли меня ноги. Вот так я и вышла на резной каменный мост, который вздымал свои широкие арки над водой, словно маленький город, выстроенный на лучах радуги. Я карабкалась по ступенькам, пока не поднялась на седьмой уровень с его сдвинутой набекрень каменной шапкой, и там остановилась, облокотившись о перила. Далеко внизу на воде подернулось рябью мое отражение, и я спросила себя, кто эта девушка… худенькая девушка с венком из полевых цветов на огненно-рыжих волосах. Она нисколечко не походила на ту Паскалину, которую я знала. Кажется, я заплакала. И вдруг на воде рядом с моим лицом появилось еще одно: ко мне подошел какой-то молодой человек.

– Почему вы плачете? – спросил он.

Я едва не ответила ему, что мне ужасно одиноко, но потом испугалась, что он неправильно поймет меня, поэтому я сказала ему, что голодна.

Он помолчал, а потом спросил:

– Вы не продадите мне свой венок? Здесь, в городе, нам нечасто попадаются такие красивые цветы.

Я кивнула, стянула с головы венок и отдала ему. Взамен он дал мне мелкую монетку и рассказал, как пройти на рынок. Я поблагодарила его и, выждав, пока он пройдет подальше, тайком последовала за ним. Так я узнала, что он живет в лавке, в которой висели самые диковинные и необычные предметы, какие я когда-либо видела, – маски, сверкавшие драгоценными камнями, позолотой и яркими красками. Лавка показалась мне настоящей пещерой Али-Бабы, полной сказочных сокровищ. Над лавкой было окно, в котором в ящике на подоконнике росли цветы и травы, а на веревке, протянутой над моей головой, висел чудесный ковер. Его выбивала щеткой милая и добрая на вид женщина. Ноздри мои уловили запах супа и свежеиспеченного хлеба. Картина эта выглядела настолько домашней и уютной, что я снова заплакала. Всем сердцем мне хотелось оказаться в таком вот доме.

Сжимая в ладони монетку, я подошла поближе и заглянула в окошко. Я услышала смех и звуки веселого голоса. Прямо над моей головой ему ответил тот самый молодой человек, что дал мне монетку.

– Ладно, признаюсь, она была очень красива. У нее восхитительные рыжие волосы. Хотя я купил цветы совсем не поэтому. Она выглядела такой печальной…

Я не стала больше подслушивать, боясь, что меня увидят, и осторожно пошла дальше по улице, то и дело оглядываясь назад, чтобы удостовериться, что меня никто не заметил. Когда я обернулась в последний раз, то увидела, что с другого конца улицы на меня смотрит какая-то женщина. Очень красивая. На ней было платье, какого я никогда раньше не видела, расшитое таким количеством драгоценных камней, что, казалось, оно переливается при ходьбе. Ее волосы были того же огненно-рыжего оттенка, что и у меня, и она носила их распущенными, словно молодая девушка. И глаза у нее были под стать волосам.

Она улыбнулась мне:

– Ты голодна?

Я кивнула, и она отворила калитку в стене. За нею оказался самый необыкновенный сад, какой только можно представить, огромный, прохладный и прекрасный. В дальнем конце сада высился роскошный дворец. Здесь росли апельсиновые деревья, разные травы, овощи и цветы, обрамленные зелеными изгородями, подстриженными в форме цветов. Вдоль высоких каменных стен тянулись ряды фруктовых деревьев, среди которых я заметила абрикосы, сливы, гранаты и смоковницы. От волшебных ароматов у меня потекли слюнки.

– Угощайся, – сказала она.

Можешь мне поверить, я не устремилась в сад, забыв обо всем на свете. За последние несколько лет я научилась осторожности, и потому с подозрением взглянула на нее.

– А что вы хотите взамен?

– Просто поговорить с тобой.

Я с тоской посмотрела на сад, не решаясь, однако, переступить порог. Стены были чересчур высокими, чтобы через них можно было перебраться, а дверь, которую она распахнула для меня, сработана из дубовых плах толщиной с мою руку и обита полосами кованого железа. В замке торчал массивный железный ключ. Достаточно было одного движения, чтобы повернуть его и запереть меня внутри.

– Мы можем поговорить здесь, – сказала я.

Женщина улыбнулась, сорвала с дерева плод и протянула мне. Это оказался инжир, с кожицей цвета сумеречного неба. Я тут же представила его вкус у себя на языке и то, как сладостно он потечет по моему пересохшему горлу. Еще мгновение я пыталась устоять перед искушением, а потом вдруг вспомнила о монетке, которую сжимала в ладони, и протянула ее женщине.

Судя по выражению ее лица, она была удивлена.

– Ты права. За все нужно платить. За свою монетку ты можешь получить немного хлеба и вина. Входи.

Запах свежеиспеченного хлеба стал для меня настоящей пыткой. Когда она взяла мою монету и прошла в калитку, я последовала за нею, сунув инжир в рот. Женщина провела меня через сад на террасу, где под навесом из виноградных лоз обнаружился столик, на котором стоял кувшин с вином. Она наполнила бокал и позвонила в колокольчик. Вскоре показались слуги, держа в руках подносы с угощением. Пока я ела, она принялась расспрашивать меня.

– Как тебя зовут?

– Паскалина.

– Сколько тебе лет, Паскалина?

– Семнадцать, – солгала я.

– Ты еще девственница?

Я покраснела и понурила голову. Помнишь, я говорила, что не все люди были добры ко мне, когда я попрошайничала на дороге? Словом, это – все, что тебе нужно знать. Думаю, она догадалась о том, что со мной произошло, потому что немного помолчала.

– Меня зовут Селена Леонелли. – Она подлила мне еще вина. – Я – куртизанка. Все, что ты здесь видишь: дом, сад, платья, украшения, слуги – все это у меня есть, потому что я продаю свое тело.

Должно быть, я испуганно отпрянула. Мне приходилось слышать рассказы о женщинах, которые силой или обманом заставляли девушек заниматься проституцией, и я вдруг уверилась, что именно с этой целью она и заманила меня в свой сад.

– Не бойся, – сказала синьорина Леонелли. – Я стала куртизанкой только потому, что моя мать умерла, когда я была совсем еще маленькой. И я никого не собираюсь силой заставлять заниматься тем же. Ты очень красива, и тебя ждет успех, если ты этого захочешь, но, судя по выражению твоего лица, подобное занятие тебя не прельщает.

Я покачала головой.

– Так чего же ты хочешь, Паскалина?

Я вспомнила доброго молодого человека, который дал мне монету, и его дом с цветочными горшками на подоконнике и ковром на веревке, и его лавку, которая показалась мне полной сокровищ пещерой Али-Бабы.

– Я хочу иметь дом. И мужа, который любил бы только меня одну.

– Я могу помочь тебе, – сказала синьорина Леонелли. – Но ты должна пообещать, что заплатишь мне за услугу, когда придет время.

* * *

Через неделю я вновь стояла на мосту Риальто-Бридж с букетиком маргариток. Я вымыла лицо и голову в колодце в центре campo[63]63
  Площадь в Венеции (итал.).


[Закрыть], и теперь волосы мягким рыжим водопадом ниспадали мне на спину. Ко мне подошли несколько мужчин, полагая, что я хочу продать свое тело, но я прогнала их прочь. Я ждала молодого человека, который дал мне монету.

Наконец он появился – высокий, привлекательный, с темными кудрями и благородным носом, одетый в красивый красный дублет. Я робко шагнула ему навстречу, протягивая букетик маргариток.

– Купите мои цветы, благородный господин!

Глаза его весело блеснули.

– Как вас зовут? – поинтересовался он, роясь в карманах в поисках монеты.

– Паскалина.

– Пасхальный ребенок[64]64
  Ребенок, рожденный на Пасху.


[Закрыть], не так ли?

Я кивнула, хотя на глаза мне навернулись слезы, стоило мне только подумать о своих родителях, которые любили меня и дали мне имя, и чьи обглоданные кости теперь гнили в смертной яме.

– Вы – само воплощение весенней красы, – негромко произнес молодой человек, протягивая мне монету.

Когда я передавала ему цветы, наши руки на мгновение соприкоснулись. Я отпрянула, чувствуя, как между нами проскочила искра, как случалось иногда, когда я расчесывала волосы.

Он пристально взглянул на меня.

– Где вы живете?

– Нигде.

– Но вы должны где-то жить.

– Мой дом там, где я могу приклонить голову. В церкви, на крыльце дома или под мостом.

– Разве у вас нет семьи, родных?

– Они все умерли.

– Бедняжка. – Похоже, он искренне сочувствовал моему горю.

– Должно быть, у Господа были на то свои причины. Я не в силах представить, каковы они, но мне остается верить, что они достаточно веские, иначе я возненавижу Его за то, что он забрал моих родителей.

Он кивнул, и на лице его отразилось сострадание.

– Я иногда жалею, что не умерла вместе с ними, – с горечью вырвалось у меня.

– Не говорите так. Лучше все-таки оставаться живой, не так ли?

Я покачала головой и отвернулась.

– Мне очень жаль. Надеюсь… у вас все наладится.

Вместо ответа я лишь пожала плечами. Постояв еще немного, он ушел, оставив меня одну, с монетой в руке.

Через неделю я вновь ждала его с очередным букетиком маргариток. На этот раз он сразу же подошел ко мне и сказал:

– Паскалина, я беспокоился о вас. У вас все в порядке?

На сердце у меня потеплело. Я улыбнулась ему и кивнула.

– Я в первый раз вижу, как вы улыбаетесь.

– А мне впервые хочется улыбаться. Вы купите мои цветы?

– С удовольствием.

Мы стояли и разговаривали о погоде, о цветах, о том, что я буду делать со своей монетой, а потом он сказал:

– Я должен идти, иначе я опоздаю. Вы придете… придете сюда еще раз?

Я кивнула. Уходя, он оглянулся, и взгляды наши встретились. Он улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ.

На следующей неделе наступил Иванов день[65]65
  24 июня, рождество пророка Иоанна Предтечи, крестившего Иисуса Христа.


[Закрыть]. Я пошла на луг и нарвала столько маргариток, сколько смогла унести, а потом стала ждать его на мосту. Вскоре я увидела, как он с радостной улыбкой спешит мне навстречу.

– Я подумала, – сказала я после того, как мы немного поговорили, – что, быть может, вы захотите посмотреть, где я живу.

Он отступил на шаг и нахмурился.

Я гордо выпрямилась и приподняла подбородок.

– Я не собиралась… предлагать вам свое тело, если вы подумали об этом. Неужели я стояла бы на улице, продавая луговые цветы, если бы занималась этим ремеслом? Я бы жила в хорошем доме, носила бы шелка и атлас и ела бы язычки ласточек. Я бы заработала целое состояние, если бы решила стать куртизанкой. Но вот я стою перед вами босиком и в лохмотьях, питаясь отбросами из сточной канавы. – Глаза мои наполнились слезами, и я повернулась, чтобы уйти.

Он схватил меня за руку.

– Простите, я не хотел оскорбить вас.

– Вы были очень добры, – сказала я, не глядя на него. – Вам необязательно покупать мои цветы. Я всего лишь хотела поблагодарить вас.

Он отпустил мою руку и поклонился.

– Прошу прощения. Разумеется, я пойду с вами.

Когда мы сошли с моста, я робко заметила:

– Я даже не знаю, как вас зовут.

Он улыбнулся.

– Меня зовут Алессандро.

– Красивое имя. Оно мне нравится.

– Так звали отца моего отца, – пояснил Алессандро. – И, скорее всего, отца его отца тоже.

– Пойдемте сначала на рынок. Я покажу вам, что сделаю с монетой, которую вы мне дали.

Я купила свежего хлеба, головку чеснока, кружок сбитого масла, завернутого в муслин, и рыбу. Он вызвался нести покупки, и я улыбнулась, глядя на него – с букетиком маргариток в одной руке и рыбой, болтающейся в другой, он выглядел очень смешно. Он тоже улыбнулся мне и расхохотался, и я едва не рассмеялась в ответ.

Я привела его в маленькое гнездышко, которое соорудила для себя на крытой галерее старой заброшенной церкви. Дверь была заперта, в замочной скважине колыхалась паутина. Я притащила старую дверь и загородила ею вход, а потом завалила его досками и прочим хламом, чтобы он походил на кучу мусора. Чтобы попасть внутрь, Алессандро пришлось опуститься на колени. Он выпрямился, отряхнул панталоны, огляделся по сторонам, и на лице его появилось странное выражение.

Я сделала все, что в моих силах, чтобы привести галерею в порядок, смастерила метлу из веток и даже отыскала старое ведро, в которое набирала воду из колодца на площади. У одной стены, выложив полукругом старые камни, я устроила очаг, в котором разводила огонь. У другой находилось мое ложе из старых занавесок и подушек, которые я вычистила, как могла. В старом кувшине на подоконнике у окна над постелью стоял букет цветов – маргариток, тысячелистника, фенхеля, любистка и шиповника, – которые я собрала в лесу и на лугу на материке. Все эти цветы символизировали любовь и желание, как объяснила мне куртизанка. Она же дала мне толстую красную свечу, немножко мирта и розового масла, чтобы натереть ее ими.

– Да у вас здесь настоящий маленький дом.

Я кивнула.

– Я боюсь, что его кто-нибудь найдет и выгонит меня на улицу. Каждый день, возвращаясь сюда, я со страхом представляю, что все мои труды пропали даром, и все здесь прибрано.

– Зимой здесь будет холодно.

– Все равно не так холодно, как если бы мне пришлось ночевать на улице.

С помощью кресала я зажгла сначала свечу, а потом развела в очаге огонь, пристроив на угольях небольшую железную кастрюльку. В нее я положила две пригоршни петрушки из сада куртизанки, которые вымачивались там вот уже два часа. Я почистила и нарезала рыбу на старой доске, а потом переложила ее вместе с мелко нарубленным чесноком и растопленным маслом на старую сковородку, которую, как и все прочее, нашла в мусорной яме. Обжарив рыбу, я опустила ее в кипящую воду с петрушкой, после чего вернула кастрюльку на огонь, чтобы медленно довести до кипения.

Вскоре мой маленький домик наполнился восхитительными ароматами. Алессандро расстелил свою накидку прямо на плитах пола и сел на нее. Я пристроилась на краешке своей импровизированной постели. Он стал ненавязчиво расспрашивать меня о моем доме и семье. Голосом, звенящим от боли, я отвечала ему, как могла. Один раз он даже сочувственно протянул мне руку. Я взяла ее, и он накрыл мою ладонь своею.

У меня была только одна миска и одна ложка, поэтому мы ели по очереди, макая хлеб в прозрачный зеленый бульон и вылавливая оттуда маленькие кусочки восхитительной белой рыбы. Стемнело, и пламя красной свечи и небольшого огня в очаге отбрасывало резкие тени на его лицо. Он казался мне самым красивым мужчиной на свете. Я подумала, что если он сейчас полюбит меня, то я буду счастлива вечно. Когда мы покончили с супом, я взяла его лицо в ладони, привлекла к себе и поцеловала.