Текст книги "Любовь с чистого листа"

Глава 7

– Признаю, – произносит он сухо, поджав плечи, чтобы в очередной раз пропустить человека, – чаще всего я беру еду навынос.

Мы с Ридом стоим – и очень близко – в тесном пространстве у прилавка «Нолиты», израильской кафешки на углу улицы, которая соответствует всем пунктам из нашего телефонного разговора вчера: маленькая, большие порции, дешево. Он сказал, что часто сюда ходит, я проверила свой список знаков и ответила, что могу найти достойные поблизости.

Я подумала, это неплохой способ начать сначала – немного расслабиться за вкусным обедом, прежде чем отправиться на очередное шрифтовое приключение.

Но учитывая, как напряженно мы переносим эту вынужденную близость, никто из нас, видимо, не задумывался о последствиях этого «начать сначала», потому что только за последние пять минут мы узнали друг о друге то, что я лично считаю информацией для второго свидания. Рид, например – благодаря протянувшейся аж до улицы очереди и теплому весеннему ветерку, – успел почувствовать мои волосы на своей шее. Сам он воспринял это довольно отстраненно: лишь немного отклонился назад на пятках и, возможно, даже зажмурился.

Что касается меня, то я довольно долго была прижата к нему и теперь знаю, что он слегка пахнет хлоркой, как бассейн летом, и терпким гелем для душа. Я сразу вспомнила, как танцевала медляк с мальчиком в седьмом классе. «Так вот как пахнут мальчики?» – думала я, познав чудеса правильного нанесения одеколона, познав желание уткнуться носом кому-то в кожу.

– Ты где-то рядом живешь? – спрашиваю я, стараясь отвлечься от мысли уткнуться в него носом. В ответ получаю нахмуренный взгляд Рида, и мне тут же хочется уткнуться в ведро со льдом или плащ-невидимку. Щеки горят от стыда.

– Я не предлагаю взять еду к тебе! И не… пытаюсь навязаться в гости. Или лезть в твои дела.

Его губы дрогнули в полуулыбке.

– Дела, – произносит он с каменным лицом. – Опасная зона, – полуулыбка усиливается. Изогнутая и будто застенчивая. Боже, какой красавец.

– Рид, – говорю я, сдерживая собственную улыбку и желание уткнуться в него носом. – Это что, был юмор?

– Вряд ли, – отвечает он, опустив голову и одернув рукав куртки. – Я не самый известный шутник.

«Кто же ты, Рид?» – думаю я, но не успеваю спросить, как на все кафе раздается крик:

– Маг!

Я закатываю глаза.

– Маг, блин… – бубню я, протискиваясь к прилавку, куда выставили две большие картонные тарелки с едой. Думаю, он понимает, что меня зовут не Маг, просто неправильное произношение имени – это своеобразный ритуал в общепите Нью-Йорка. Ощущаю Рида за спиной, слышу его «извольте», когда мы пробираемся через толпу подростков у кассы. Им, наверное, придется погуглить это слово.

К счастью, нам удается найти два стула у неширокой стойки – как раз чтобы поместились наши тарелки. И, несмотря на неловкость между нами, мы неплохо справляемся с ролью обычных посетителей кафе: Рид идет к кассе за салфетками и пластиковыми вилками, а я занимаю его стул сумкой, распрямляю наши тарелки и беру бутылочку острого соуса со стойки, затем он возвращается и раскладывает то, что принес.

Два друга сидят в кафе. Вместе.

Мы наконец усаживаемся, берем вилки, и чтобы отогнать желание уткнуться в него, решаю полностью сосредоточиться на еде: склоняюсь ближе к блюду, чтобы насладиться ароматом лучшего фалафеля, который я когда-либо видела, обжаренных с чесноком морковок, салата из огурцов с помидорами, куда хочу вмешать лежащий рядом хумус. Ммм.

– Твое полное имя Меган? – Рид прерывает мой маленький ритуал. Я выпрямляюсь и смотрю на него. Он застыл, занеся вилку над блюдом, как будто не может опустить ее без знания моего полного имени. Очень надеюсь, он спрашивает не для того, чтобы упомянуть меня в молитве перед едой – в таком случае наш обед превратится в нечто не совсем нормальное. Или даже совсем ненормальное.

– О, нет, – говорю я, смешивая салат с хумусом. Я чувствую его взгляд на себе – поклясться готова, он считает это отвратительным. Пожимаю плечами. – Маргарет.

– Маргарет, – повторяет он.

– Да, знаю, старомодное. – Вроде традиционного в нашей семье, хотя кому это интересно. Кладу вилку в рот. Святые тапочки. Может, помолиться и стоит. Эти морковки – настоящий гастрономический оргазм.

– Я люблю старомодное, – отвечает Рид, и мне сразу же хочется сострить: «Да неужели?!» Но затем я перевожу взгляд на него и вижу, как он, сосредоточенно нахмурившись, смешивает свой салат с хумусом. Отворачиваюсь к своей тарелке, пряча улыбку за прядью волос.

Он старается. Снова старается.

Следующие минуты мы едим молча, и все бы неплохо, только вот вокруг далеко не молчание. Очередь до сих пор выходит на улицу, рядом с нами сидят какие-то люди, пара за мной то и дело взрывается смехом. За окном шумит проезжающий мимо грузовик, пускает за собой клубы черного дыма, заставляя прохожих прятать лица в вороты одежды. Почему-то мне стыдно за это и хочется сказать: «Давай же, Нью-Йорк, ты можешь лучше», чтобы Рид не выглядел как в прошлый раз. Как будто он еле это выносит. Я вспоминаю его письмо и сколько раз он упомянул шум в этом отлично выстроенном тексте.

Нью-Йорк шумит заглавными буквами. Всегда. Написанными толстым перманентным маркером. Не замечать этого невозможно.

– Ой, посмотри, – вдруг произносит Рид, указывая на улицу, не на клубящийся от грузовика дым, а через дорогу, на какой-то обветшалый бар по диагонали от нас. – Она рукописная, верно?

Верно. Черная виниловая вывеска точно была напечатана в типографии, но под бордюром, который разделяет бар от этажей выше, виднеется длинный прямоугольник черной краски вроде той, какую я буду использовать для кухни Ларк. На нем неровным шрифтом с засечками написано название бара – неровная «С», ножка «Т» заваливается вперед. Сами буквы темно-оранжевого цвета, а обводка кирпичного оттенка, прямо как стены здания этажом выше. Тут в голову мне приходит идея: эта яркая необычная гамма и изящность надписи на присланном Ридом фото.

– Метко подмечено, – говорю я, доставая телефон, чтобы сделать снимок. Можно, конечно, дождаться, пока мы выйдем на улицу, но это напомнило мне те редкие случаи в разгаре работы, когда ум трудится не переставая, и я даже сплю с блокнотом на случай, если проснусь посреди ночи в порыве вдохновения. У меня давно такого не было.

Положив телефон, я чуть ли не ерзаю на стуле от радости.

– Спасибо, говорю я, – снова берясь за вилку.

Рид кряхтит и спрашивает:

– Ты слышала когда-нибудь о Джоне Хортоне Конвейе?

Рот набит фалафелем, так что я не могу ответить и мотаю головой в надежде, что Джон Хортон Конвей – это не отец-основатель или какая-то известная историческая личность, про которую я точно должна знать, но ничего не могу вспомнить, ведь эта еда просто божественна.

– Он математик.

– Как ты, – говорю, то есть невнятно мычу я, все еще жуя фалафель.

Рид трясет головой.

– Нет, он уже профессор. – Он размазывает свой салат с хумусом по тарелке – думаю, этот эксперимент оказался не в его вкусе. На секунду он как будто задумывается, но затем говорит: – Это гений. В математике он делает просто невероятные вещи.

– Правда? – говорю я, не осознавая, что понятия не имею, что в математике «невероятное». Множественное деление, наверное.

– Еще он постоянно во что-то играет. Говорят, у него всегда с собой кости, или пружинка, или игральные карты. Первые годы, когда он только начинал, то все время проводил за играми. Нарды, шахматы, новые, придуманные им самим.

– Звучит весело, – я замолкаю на секунду, прежде чем решиться на осторожный ход. Эта встреча, этот обед сами по себе одна большая игра – та, в которой надо строить башню, вытаскивая из нее брусочки и кладя наверх. Это риск, ведь башня может упасть в любой момент. – Наверное, он любил пошутить.

Рид смотрит на меня и улыбается той изогнутой полуулыбкой. Башня держится, я могу себе поаплодировать.

– Люди и даже он сам считали, что игры – это трата времени. Но в самом деле он… все это время занимался математикой. Подготавливал мозг для новых идей.

– Ты тоже это делаешь?

– Нет, теперь нет. Я подумал о твоем… – он замолкает. Я почти вижу, как он вытаскивает брусок из самого низа.

– Рид, ты хочешь дать мне совет по бизнесу?

Он чуть двигается на стуле.

– Нет.

Я жду. Он совершенно точно собирался дать мне совет по бизнесу.

– Это был совет по идеям. – Брусок благополучно оказывается на вершине башни.

Я демонстративно вздыхаю, но внутри я улыбаюсь. Мне хочется услышать этот совет по идеям не меньше, чем хотелось увидеть его почерк.

– Хорошо, я слушаю.

Он берет салфетку – которую раньше положил себе на бедра, будто мы в шикарном ресторане, – вытирает рот и аккуратно складывает у своей картонной тарелки. – Я думал о твоем списке.

Кажется, я в шоке.

– Это отличный список, – тут же прибавляет он. – Очень рациональный.

– Но-о, – подначиваю его я, прежде чем съесть последний кусок.

– Это было нервно. Пытаться следовать пунктам и выискивать что-то… запланированное. – Снова кряхтит. – Мне пришла в голову мысль, что неплохо помнить о том, что знаки, эм… – он замолкает и смотрит через улицу, – часто возникают неожиданно.

Снова захотелось добавить: «Прямо как ты».

– Я знаю, что твоя задача – найти вдохновение. Но что, если добавить немного веселья? Сделать это игрой.

Я моргаю, едва проглатываю кусок. Любой, кто бы нас сейчас видел, любой, кто заметил бы хорошие манеры Рида за столом, правильную осанку и презентабельный вид, а рядом – меня в футболке с динозавриком, скрюченную над тарелкой и не догадавшуюся положить салфетку на бедра, – любой подумал бы, что это я скорее предложу сделать что-то веселое, легкое. Поиграть.

– Но это не мое дело, – говорит он в ответ на мое молчание и собирается взять тарелку.

– Стой, – произношу я, и он замирает. Даже я так подумала бы. Но Рид в качестве дру… спутника для прогулок – вполне может заставить меня передумать. В этом крошечном недорогом кафе мы двое построили уже достаточно высокую башню.

– Это и твое дело, – продолжаю я. – Ведь мы вместе это делаем.

Мы смотрим друг на друга, наша высокая башня дрожит. Он напряг уголки губ, словно пытается сдержать эмоции. В кафе все еще очень шумно, но я слышу его следующие слова, простое тихое обещание:

– Вместе, – говорит он.

♥ ♥ ♥

– Маргарет, – произносит Рид полтора часа спустя, смотря в телефон. – Мы закончили.

– Мы уже все посмотрели? – в моем голосе звучит нотка досады. «Так быстро?» – думаю я, хотя небо уже темнеет, а ноги у меня гудят от усталости.

Я подхожу к нему достаточно близко – теперь это уже привычно – и заглядываю через плечо, все еще стараясь не задеть его своими непослушными волосами. Точно – на восьми фотографиях в телефоне Рида восемь букв моего имени, полного, того, которым ко мне никто не обращается, но составившего половину нашего приключения после кафе.

Для первой партии в игру Рида мы выбрали нечто попроще. Задача такая: каждый из нас должен найти интересные варианты букв имени другого. Чтобы условия были равные, Рид подсказал его второе имя, Хейл, передающееся по маминой линии. Правила очень простые: на одну вывеску только одна буква, нерукописные не в счет.

На самом деле мы не то чтобы соревновались, это не та игра, в которой хочется разбить соперника. Это ближе к совместному решению кроссворда, но, вместо того чтобы постоянно дергать газету туда-сюда и выменивать подсказки, мы с Ридом показывали друг другу знаки, которые замечали по дороге. И точно так же, как кроссворд не обходится без хотя бы одного заглядывания в «Гугл», мы с Ридом меняли правила на ходу. Особенно выдающаяся «Х» на виниловой вывеске подала идею «карты-исключения»: одна буква с нерукописной вывески. В лучших традициях «Камня, ножниц, бумаги» мы выбирали, кому достанется одна из двух букв – «Е», «Р» – которые встречаются в обоих наших именах.

– «Р», – говорит Рид, в сторону расписанной стены на Бликер-стрит. Потрясающий, черно-белый с красным портрет Джоуи Рамона в кожаной куртке и боксерских перчатках, глаза полностью закрыты челкой. На этой стене не так много леттеринга: малиновые буквы с логотипа музыкального клуба CBGB, узкие светло-зеленые буквы имени Джоуи, внизу узкими заглавными формула С + П, а рядом, как бы водопадом льющиеся вниз все заглавные фамилии Рамон.

Рид увеличил кадр и сфотографировал «Р» в «РАМОН» – заглавные буквы фамилии как бы водопадом льются вниз рядом с певцом. «Р» темно-коричневая, немного наклонена вправо, жирные линии, без засечек – суровая на вид. Даже в расположенных не по порядку фотографиях букв в его телефоне – правила искать их последовательно нет – легко узнать буквы для моего имени. В его снимках «Маргарет» не выглядит так старомодно. Это яркие, радостные, разноцветные буквы. Больше похожие на «Мэг», чем на «Маргарет».

Я просматриваю галерею на своем телефоне, показываю Риду куски снятых мной зданий. Рид Хейл. Его имя звучит… старомодно. А еще высокомерно. Но как и буквы моего имени, «Р-и-д» выглядит иначе на фото. Шумно, энергично и весело, как сама игра и эта улица Бауэри, готовящаяся к субботнему вечеру.

Руки чешутся от желания сделать набросок. Рид снова кряхтит и выпрямляется – я только теперь замечаю, что из-за ветра мои волосы снова оказались у него на лице.

– Я могу отправить их тебе, – говорит он, одергивая рукав. Вечер теплый, такой, что я даже не стала доставать джинсовку из сумки, но Рид провел в куртке все время.

– Да, было бы круто! – Я обрадовалась предложению, потому что игра все же закончилась и мы с Ридом вернулись к нашему обычному поведению. Мне едва ли удается сдержать вздох досады. Во время прогулки Рид не то чтобы расслабился, но был очень активным, заинтересованным, хотел достичь цели. Правда, его проявление вовлеченности – это время от времени указывать куда-то, красиво изогнув бровь, но и в этом что-то есть. Что-то милое, дружелюбное и приятное.

– Это и правда был отличный совет по идеям, – благодарю я Рида.

– Он помог?

– Помог.

Рид кивает – и этот кивок, словно точка. Точка в предложении, которое мы оба наконец высказали.

Мы вернулись на угол, где толпа ждет светофора, чтобы перейти Бауэри. Здесь можно было попрощаться, я бы развернулась и пошла одна, встретила бы по дороге еще пару знаков, прошла бы район с другими буквами – символами не известного мне языка. Потом вызвала бы такси у Манхэттен-бридж. Блажь, конечно, ведь цены немаленькие, но я ее заслужила.

Вот только… я хочу ненадолго задержаться. Подвести итоги игры, пересмотреть фотографии и найти, что меня интересует и вдохновляет. Рядом есть кофейня – для кофе, правда, уже поздно, – несколько столиков не заняты. Представляю, как сижу там с блокнотом, карандашом Staedtler и этими фотографиями, – и во мне поднимается знакомое чувство тревоги. Руки подрагивают. А что если ничего не выйдет? Что если я снова впаду в ступор и не смогу…

– Тебе надо выбрать одну букву, – прерывает мои мысли Рид. Я моргаю и перевожу взгляд на него. – Выбери одну и напиши в этом стиле одно из наших имен или… название месяца для твоего проекта. Только в стиле этой буквы. Пусть будет еще одна игра.

– Ух ты, – говорю я, улыбаясь его искусству читать мысли. – Может, тебе и в самом деле стоит стать консультантом по бизнесу.

– Может быть, – отвечает он со слабой, самокритичной улыбкой.

Я снова смотрю в телефон на фотографии. Самое лучшее в этой игре было то, что мы вместе ее создали, вместе сыграли так, чтобы никто не отставал и не подстраивался. Интересно, думает ли он так же, как и я.

Не дав себе глубже уйти в эти мысли, я сую телефон Риду в руки.

– Выбери, – говорю я. – Выбери и следуй за мной.

♥ ♥ ♥

– Ты шутишь, – говорю я, смотря на выборку Рида. Он пожимает плечами, подносит чашку ко рту и делает глоток травяного чая. За этим круглым столиком он сидит почти так же прямо, как в первый раз, когда мы сидели в кофейне.

Но не совсем так. Во-первых, я тоже заказала травяной чай, и пусть на вкус он как донышко цветочного горшка, я точно знаю, что завтра проснусь без кофеинового похмелья.

А во-вторых, мы играем.

– Это крайне неожиданно, – говорю я, постукивая карандашом по странице блокнота.

Он ставит чашку, уголки рта его чуть приподнимаются.

– Если помнишь, в неожиданности и был весь смысл.

Строчная «а» в моем телефоне странная, неправильная. Двухэтажная, похожая на крючок с петлей, – такие используют в печатных латинских шрифтах, но не в рукописных. Большинство таких «а» имеют круглое брюшко, а у этой оно треугольное из-за странных пропорций самой буквы. Плоская базовая линия, толстые прямые боковые – неровный и незнакомый стиль.

Удивительно, что Рид – структурированный, строго оформленный Рид – выбрал ее, но я довольна. На самом деле, взяв карандаш привычной хваткой и занеся его над листом, я улыбаюсь, потому что знаю, что буду рисовать. Название первого за многие недели месяца, в который я не брала заказы клиентов.

За две минуты мне удается перенести на бумагу «а» – обычно я быстрее, но тут мне только с третьего раза удалось правильно рассчитать пропорции. К тому времени, как у меня выходит нечто приличное, я уже на нижней четверти листа. Чувствую, как Рид следит взглядом за моей рукой, обычно мне некомфортно работать под наблюдением, но сейчас я не против. Он сидит так тихо – все равно что поставить рядом телефон и записать на камеру видео с моим леттерингом.

Самое сложное в игре не копирование, а стилизация – надо взять за основу лишь одну букву и сделать целую надпись по ее подобию. Это занимает больше времени: я пробую и ошибаюсь, стараясь нарисовать такие же широкие макушки букв, играя с объемом и текстурой. Я растворяюсь в мыслях, руки становятся плавнее и увереннее.

Спустя десять минут и двадцать страниц у меня готов грубый набросок. Я бы не закончила на этом, будь я дома со всей своей канцелярией и запасом времени. Уже подбираю цвета заливки, а эти широкие верхушки сами по себе могут стать маленькими холстами, куда я поместила бы крошечные рисунки…

– Март? – спрашивает Рид, прочитав. Пока я рисовала, он ни слова на произнес.

Я смотрю на него: облокотился на стол, корпус наклонен вперед, пустая чашка стоит между рук. Если он так сидел все время, значит, мы вместе склонили головы над работой. Странно, я чувствую какое-то преимущество, зная, что его так увлекло мое рисование.

Раз я закончила, теперь у меня есть возможность изучить Рида ближе: в приглушенном свете кофейни его глаза кажутся темнее, почти синими. Обрамляющие их ресницы длинные, но не бросаются в глаза – темно-золотистые, выгоревшие на кончиках, так что их истинная длина скрыта от смотрящего на дистанции. На левой скуле у него видна единственная рыжеватая веснушка.

Вернувшись к реальности, я вдруг понимаю, что, откинувшись на спинку стула, он защищается от возможности уткнуться в него – не то чтобы я представляла угрозу…

– Март, – повторяю я. – Единственное, что можно было придумать в этом стиле.

Он хмурится, скривив рот в сторону.

– Почему ты так думаешь?

Я чуть двигаюсь на стуле, не зная, как это объяснить, как передать, что я стараюсь видеть за буквами больше, чем просто написанное слово.

– Ты помнишь, с вывески какого магазина эта буква?

Открыв рот, он его закрывает и еще глубже хмурится. А затем даже формальнее обычного отвечает:

– К сожалению, не помню.

Я сдерживаю улыбку.

– То есть… все хорошо. Этого не было в наших правилах.

– Да, точно.

– В общем, это был магазин одежды в стиле Дикого Запада. Сапоги с пряжками, одежда и эти, знаешь, галстуки, которые совсем не галстуки? Из… кожи с этой штучкой, – пытаюсь показать у себя на шее.

– Я такое не ношу. – Кажется, он терпеть такой стиль не может, и мне стоит усилий прикусить губу и не засмеяться.

– Дело в том, – продолжаю я, успокоившись, – что магазин странноватый. Ни за что не подумаешь, что в этом городе, в этом районе кто-то будет продавать эти вещи, правда? Так что и вывеска, то есть буквы на ней должны тоже… быть неожиданными.

– Так, – он как бы говорит мне продолжить.

– А в марте много неожиданностей. Поэтому подходит только март.

Он смотрит на слово, а затем на меня.

– Не понимаю. Он ведь наступает каждый год, прямо после февраля.

– Да, но, знаешь, каждый год все такие: «Март! Как круто! Весна началась!» Но в итоге все вообще не так, правда же? Обязательно налетит жуткая метель, и всем покажется, что опять началась зима. Март полон неожиданного.

Рид смотрит на меня, и кажется, хочет возразить. К примеру, он скажет, что если так происходит каждый год, то это уже перестает быть неожиданным. Что в принципе логично, но поверьте мне на слово – мой М-А-Р-Т точно неожиданный.

Как ни странно, он говорит:

– Ты проводишь связь между шрифтом и… – поворачивает свою чашку, – ощущением.

– Да, – выдыхаю я с облегчением и делаю глоток этого землистого чая. Мне тепло, но не от напитка, а от этого вечера, наших игр и этих мгновений. От понимания между нами или попытки понимания.

И тут Рид умудряется оборвать это тепло.

– Эйвери, – начинает он ровным голосом. – Теперь я понял, почему ты выбрала для нее тот стиль. Шрифт в нашей… в свадебной программе.

– А, – говорю я, пораженная. Рид невероятно прям. Иногда общаться с ним все равно что учить новый язык.

– Феи очень ей подходили. Она была… – Он замолкает, смотрит на мой блокнот. Он закрыт, хотя я не помню, когда это сделала. Держу правую ладонь на обложке, готовясь к чему-то неприятному.

– Нереальной в каком-то смысле, – заканчивает он. – Красивой и сильной. – Я могу только кивать. Он прав. Даже я так думаю, хотя едва с ней общалась.

Рид смотрит на меня, в его глазах виднеется грусть, но тут он замечает что-то и в моих. Его взгляд заострился, сам он выпрямился на стуле.

– Прошу прощения.

– Нет, – перебиваю я. – Это я должна…

Я затихаю, вжимая ладонь в обложку блокнота. Сомневаюсь, что еще открою его сегодня. Та «а», которую выбрал Рид, теперь не кажется такой неожиданностью. Будто он выбрал ее не потому, что хотел посмотреть, что у меня получится. А потому, что не перестает винить меня в произошедшем. В том, что я натворила. Что зашифровала в тех буквах.

Очень сложно выносить этот накал между нами. Башня, которую мы выстроили, вот-вот обрушится.

– Уже поздно, – говорит он, видимо, поняв то же самое.

Довольно поздно, думаю я. Киваю, но не начинаю собираться.

– Проводить тебя до метро? – Ох уж это его милое джентльменство. Знал бы он, насколько он сам неожиданный. Нереальный для Нью-Йорка.

Я улыбаюсь ему. Мой талант – эта притворная легкость общения, скрывающая то, что хранит блокнот у меня под рукой.

– Я погуляю немного. Потом вызову такси.

Он коротко кивает головой, но кажется, будто он разочарован.

– Надеюсь, ты… – Рид указывает на мой блокнот. – Надеюсь, у тебя все получится.

– Спасибо. – Чувствую себя, как эта башня: шатко и нестабильно. В голове мигает пиксельная, нерукописная надпись: «Игра окончена».

– Я весело провел время, – произносит он, как всегда, серьезно, и я поднимаю на него взгляд. Суровость черт его лица теперь кажется искренностью. Я надеюсь.

– И я тоже, – честно отзываюсь я, вспоминая фотографии в телефоне. Надпись «Игра окончена» постепенно удаляется.

– Может, еще как-нибудь поиграем.

Может, повторяю я, все еще ощущаю эту шаткость. Я просовываю палец меж страниц блокнота, чувствую борозды карандаша, на коже остаются следы графита.

Он уходит, не дождавшись ответа.