Текст книги "Дом у озера"

Внезапно на лестничной площадке послышались шаги, потом в дверь постучали. Сэди торопливо сунула конверт под подушку.

– Заходи.

Дверь открылась, за ней стоял Берти с формой для кекса в руках. Сэди широко улыбнулась.

– Нашел, что искал?

– Да, вот эту штуковину. Хочу завтра испечь свой фирменный грушевый кекс. – Дед слегка нахмурился. – Только сейчас вспомнил, груш-то у меня и нет.

– Да, боюсь, это вызовет определенные трудности.

– Может, сходишь завтра утром в деревню и купишь?

– Ну, я проверю свое расписание…

Берти рассмеялся:

– Спасибо, детка.

Он слегка замялся.

– Я еще кое-что нашел. – Дед достал из формы книгу с загнутыми уголками страниц и показал обложку. – Почти как новая, да?

Сэди сразу ее узнала. Как будто в гости неожиданно заглянул старый добрый друг, который поддерживал тебя в трудный период. Надо же, она и не знала, что Берти и Рут сохранили этот сборник головоломок! Сейчас даже трудно представить, какое важное место он занял в жизни Сэди, когда она только-только перебралась к дедушке с бабушкой. Сэди закрылась в гостевой спальне их дома, маленькой комнате над магазином, которую Рут приготовила специально для нее, и методично, страница за страницей, проработала всю книгу, изучила ее от корки до корки с почти религиозным рвением.

– Ты разгадала все головоломки, – сказал Берти. – Все до единой.

Сэди растрогала нотка гордости в голосе деда.

– Да.

– И ни разу не подглядела в ответы.

– Конечно.

Сэди бросила взгляд на неровно оборванные края, туда, где были страницы с ответами, которые она выдрала, чтобы не соблазниться и не подсмотреть. Для нее было очень важно решить все задачи самостоятельно. Только ее собственное достижение, чистое и абсолютное, в котором никто не сможет усомниться. Конечно, она пыталась что-то доказать. Доказать самой себе, что она не глупая, не безнадежная и не «паршивая овца». Доказать, что у любой проблемы, даже очень серьезной, есть решение, а волна спадет, и рыбаки выживут.

– Книгу купила мне Рут.

– Да.

Это был идеальный подарок, сделанный исключительно вовремя, хотя Сэди подозревала, что тогда она его не оценила. Сэди даже не помнила, что сказала бабушке, когда та вручила ей книгу. Возможно, ничего: в то время Сэди не отличалась общительностью. Шестнадцатилетний комок дерзости и немногословного презрения ко всему и ко всем, включая этих малознакомых родственников, которые пришли ей на помощь.

– Интересно, как она догадалась?

– О, она была очень умной и доброй. Видела людей насквозь.

Берти улыбнулся, и они с Сэди притворились, что у них обоих заблестели глаза вовсе не от воспоминаний о бабушке. Он положил книгу на тумбочку.

– Может, пока ты здесь, подберешь себе еще что-нибудь в этом духе? Или какой-нибудь роман почитаешь? Обычно люди в отпуске так и делают.

– Правда?

– Насколько я слышал.

– Ну, тогда мне тоже придется.

Дед поднял бровь. Ему, конечно, очень хотелось узнать, с чего это вдруг Сэди решила его навестить, но он хорошо ее знал и не стал допытываться.

– Ладно, пойду-ка я спать. Нет ничего лучше морского воздуха, да?

Сэди согласилась и пожелала ему спокойной ночи, но, когда дверь за дедом закрылась, услышала, что он снова поднимается на чердак.

Трубочный дым струился сквозь половицы, собаки беспокойно дремали у кровати, дед наверху вспоминал прошлое, а Сэди листала книгу. Ничего особенного, всего лишь скромный сборник головоломок, и тем не менее он спас ей жизнь. Пока бабушка не подарила ей эту книгу, Сэди не знала, что хорошо соображает. Не знала, что умеет разгадывать головоломки или что сам процесс будет доставлять ей не меньше удовольствия, чем получают другие дети, прогуливая уроки. Когда это выяснилось, перед ней открылась новая дверь; Сэди даже представить не могла, что все так обернется. Она переросла свои подростковые беды и нашла работу, где нужно разгадывать настоящие тайны, но последствия ошибок гораздо серьезнее, чем разочарование в собственных интеллектуальных способностях.

А случайно ли Берти нашел сегодня именно ту книгу, что прочно ассоциировалась с определенным периодом ее жизни? Или он догадался, что теперешний визит связан с событиями пятнадцатилетней давности, которые, собственно, и привели Сэди в дом бабушки и дедушки?

Сэди достала конверт, снова вгляделась в осуждающий почерк. Ее собственное имя и адрес словно укоряли ее с конверта. Письмо стало ее личной бомбой с часовым механизмом, которая безжалостно тикает, пока Сэди пытается ее разрядить. Она должна обезвредить эту бомбу. Из-за нее все пошло наперекосяк, и ситуация не изменится, пока Сэди не примет меры. Зачем она вообще получила эту гадость? Почтальон мог бы выронить письмо из сумки, и его носило бы ветром, пока какая-нибудь псина не поймала бы конверт и не сжевала, превратив в мокрые ошметки… Тяжело вздохнув, Сэди сунула письмо в сборник головоломок. Она не была наивной и прекрасно понимала, что в мире нет справедливости. И все-таки несправедливо, что из-за одной ошибки человеческая жизнь должна дважды идти под откос.

* * *

Решение пришло, когда Сэди засыпала. Как обычно в последнее время, ей грезилась освещенная сзади маленькая девочка, которая стояла в дверях и, протягивая руки, звала маму. Сэди вдруг проснулась и открыла глаза. Ответ на все (так ей показалось в ночной тиши) проблемы был настолько прост, что она сама удивилась. Подумать только, потребовалось шесть недель, чтобы отыскать решение, а она еще гордится своим умением разгадывать головоломки! Собственно, кто подтвердит, что письмо ее нашло? Сэди отшвырнула одеяло, достала из книжки письмо и взяла с тумбочки ручку. Торопливо нацарапала на лицевой стороне конверта «Адресат выбыл», старательно изменив почерк. «Вернуть отправителю». Сэди полюбовалась на дело рук своих и облегченно вздохнула. Словно гора с плеч… Поборов желание еще раз взглянуть на фотографию, она аккуратно заклеила конверт, чтобы никто не заподозрил подвоха.

На следующий день с утра пораньше, когда Берти и собаки еще спали, Сэди натянула форму для бега, пронеслась по темным тихим улицам и бросила конверт в единственный на всю деревню почтовый ящик, откуда письмо должны были забрать обратно в Лондон.

Ноги бежали с вновь обретенной энергией, и пока золотое солнце поднималось в розовом небе, Сэди наслаждалась ощущением, что все плохое закончилось. Как будто письмо и не приходило. Берти никогда не узнает причину ее неожиданного визита в Корнуолл, а она, Сэди, сможет вернуться на работу. Теперь, когда содержание письма не туманит рассудок, она раз и навсегда выкинет из головы дело Бейли и выберется из окутавшего ее помрачения. Осталось только поговорить с Дональдом.

* * *

Днем Сэди вновь отправилась в деревню, на этот раз за грушами для Берти. Она выбрала более длинный путь: по скалам до смотровой площадки, а оттуда вниз по крутой западной тропе прямо на детскую площадку. И правда, этот край очарователен, ясно, почему Берти влюбился в него с первого взгляда. «Я сразу почувствовал, что это место меня притягивает», – сообщил он с неожиданным пылом. Деду так хотелось верить в действие неких внешних сил, предопределивших его переезд, что Сэди просто улыбнулась и кивнула.

Она достала из кармана мелочь, нетерпеливо встряхнула. Мобильная связь в деревне ловила плохо, но в парке был телефон-автомат, и Сэди собиралась позвонить, пользуясь тем, что Берти ее не слышит. Она бросила монеты в прорезь и замерла в ожидании, постукивая по губе большим пальцем.

– Рейнс, – послышался в трубке ворчливый голос.

– Дональд, это Сэди.

– Спэрроу? Я тебя плохо слышу. Как отпуск?

– Да, это я. Замечательно. – Она помешкала и добавила: – Отдыхаю.

Насколько Сэди знала, от отпускников ждут чего-нибудь в этом роде.

– Очень хорошо.

В трубке шумело и трещало. Понимая, что ни она, ни Дональд не любят вести светские беседы, Сэди решила сразу перейти к делу.

– Слушай, я тут много думала и готова вернуться.

Молчание.

– На работу, – добавила Сэди.

– Прошла всего лишь неделя.

– Она прочистила мне мозги. Морской воздух и все такое.

– Я думал, что вполне ясно выразился, Спэрроу. Четыре недели, и никаких возражений.

– Дон… – Сэди оглянулась через плечо, увидела женщину, которая раскачивала ребенка на качелях, и понизила голос. – Я знаю, что перешла границы. Я поступила неправильно, приняла дело близко к сердцу и не справилась с работой. В моей жизни действительно не все было гладко, но теперь с этим покончено, я в порядке и…

– Погоди-ка.

На другом конце провода раздалось приглушенное бормотание. Дональд что-то ответил и вернулся к их разговору.

– Послушай, Спэрроу, здесь кое-что происходит, – тихо сказал он.

– Правда? Новое дело?

– Мне пора идти.

– Да, конечно. Я просто хочу сказать, что готова…

– Очень плохая связь. Позвони через несколько дней, ладно? Давай на следующей неделе. Тогда все и обсудим.

– Я ведь…

Связь прервалась, и Сэди выругалась в трубку, потом нашарила в кармане еще несколько монет. Снова набрала номер Дональда, но попала на голосовую почту. Немного подождала и набрала еще раз. То же самое.

Какое-то время она сидела на скамье у детской площадки. Пара чаек дралась из-за жареной картошки, высыпавшейся из разорванного газетного кулька. Ребенок на качелях плакал, цепи качелей сочувственно скрипели. Может, Дональд намеренно не брал трубку? Похоже на то. Можно было бы набрать еще чей-нибудь номер, но Сэди так и не придумала, кому позвонить. До боли хотелось вернуться в Лондон, где от нее гораздо больше пользы и есть чем заняться, кроме как ходить за грушами. Сэди переполняло разочарование, смешанное с бессилием. Радостное возбуждение исчезло. Ребенок на качелях устроил настоящую истерику и выгибался всем телом, уворачиваясь от матери и не давая вытереть грязную мордашку. Если бы Сэди могла, то с радостью бы к нему присоединилась.

– Вот ведь безобразник! – сказала женщина тем осуждающим тоном, каким обычно говорят родители, когда жалуются на детей.

Проходя мимо, Сэди слабо улыбнулась и продолжила свой путь в деревню. Там с преувеличенной тщательностью выбрала груши, изучив каждый плод, словно подозреваемого на опознании, расплатилась и пошла домой.

Она и раньше проходила мимо библиотеки – каменное здание стояло на Хай-стрит и служило ориентиром по дороге из деревни к дому деда, – но никогда не заглядывала внутрь. Сэди не любила библиотеки. Слишком много книг, чересчур тихо. Однако в этот раз она бросила взгляд на библиотечное окно и замерла. Там высилась целая пирамида из детективных романов, все в черных переплетах, на обложках большими серебряными буквами напечатано имя: Э. С. Эдевейн. Сэди, конечно, слышала об этой писательнице. Э. С. Эдевейн была одним из немногих мастеров детективного жанра, которого с удовольствием читали полицейские, и к тому же национальным достоянием. Луиза рассказывала о семье Эдевейн и доме на озере, но тогда Сэди и в голову не пришло, что между ними есть какая-то связь. Сейчас Сэди рассматривала рекламный плакат над книгами – «Наш местный автор готовится опубликовать пятидесятый роман!» – и ощущала то особое волнение, когда два, казалось бы, совершенно разных кусочка головоломки совпадают.

Без лишних раздумий Сэди вошла в здание. Услужливый, похожий на гнома человечек с именным бейджиком на рубашке сообщил, что, конечно, у них есть краеведческая секция, и спросил, не ищет ли она что-нибудь конкретное.

– Вообще-то, ищу, – ответила Сэди, опуская на пол сетку с грушами. – Мне нужна вся информация об одном доме. И о старом полицейском расследовании. Да, кстати, пока я здесь, какую книгу Э. С. Эдевейн вы бы мне порекомендовали?

Глава 6

Лондон, 2003 г.

Питер чуть не уронил пакет, когда бежал за автобусом. К счастью, за всю свою жизнь он так привык к собственной неловкости, что успел прижать пакет локтем и даже не сбился с шага. Вскочил в автобус, достал из кармана проездной билет, убрал с глаз длинную челку и заметил одно свободное место.

– Извините, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и пошел по проходу, в то время как автобус рванул вперед. – Извините, пожалуйста. Простите. Прошу прощения.

Дама с поджатыми губами, которая сидела у окна, хмуро выглянула из-за газеты «Таймс», когда автобус резко повернул за угол, и Питер рухнул на соседнее сиденье. Дама чуть поерзала и тихо вздохнула, показывая, что Питер принес с собой нежелательный вихрь суеты. Сам Питер всегда подозревал за собой способность мешать людям и потому нисколько не обиделся.

– Думал, что пройдусь пешком, – вежливо произнес он, поставив сумку и пакет между ног, – но отсюда до Хэмпстеда слишком далеко, особенно в такую жару.

Дама ответила ему вымученной улыбкой, которую кто-нибудь менее великодушный, чем Питер, вполне бы мог принять за гримасу, и снова уткнулась в газету, предварительно встряхнув ее, чтобы расправить страницы. Подобная манера чтения напрочь отвергала присутствие соседа; впрочем, Питер не отличался крупной комплекцией и обнаружил, что развернутые страницы его почти не заденут, если он вожмется в спинку. Более того, из такого положения видны все новостные заголовки, значит, в Хэмпстеде можно будет не останавливаться у газетного киоска.

Элис требовала, чтобы Питер следил за новостями. Под настроение она любила поболтать и не очень-то жаловала глупцов. Так она заявила в самый первый день их совместной работы. Элис тогда еще прищурила глаза, как будто обладала сверхъестественной способностью распознавать дураков с первого взгляда.

Питер бросил взгляд на вторую страницу, которую соседка любезно пристроила у него на коленях: последний опрос общественного мнения показал, что у лейбористов и консерваторов примерно равный рейтинг, шестеро служащих Королевской военной полиции погибли в Ираке, Маргарет Ходж назначили министром по вопросам детства. Хорошо, хоть о деле Бейли больше не пишут на первых страницах, подумал Питер. Ужасное происшествие: маленькую девочку бросили одну на несколько дней, причем бросил именно тот человек, который должен был о ней заботиться. Питер так и сказал за послеобеденным чаем в один из дней, когда это дело было в центре внимания, и Элис его поразила: она долго смотрела на свою чашку, а потом промолвила, что они не имеют морального права судить других, ведь им неизвестны все обстоятельства дела. «Вы еще молоды, – торопливо продолжила она. – Жизнь излечит вас от наивных предположений. В этом мире можно лишь одно утверждать с уверенностью: ни на кого нельзя рассчитывать».

Поначалу присущая Элис желчность пугала Питера. Весь первый месяц работы он не сомневался, что его вот-вот уволят, и лишь позже понял: это часть натуры Элис, особое чувство юмора, порой язвительное, но не злое. Плохо было то, что Питер ко всему относился слишком серьезно. Он считал эту черту своего характера недостатком и пытался данный недостаток скрыть. Это не всегда удавалось – таким уж Питер уродился. Его родители и старшие братья любили смех и веселье, и когда младшенький надолго задумывался над шутками или подначками, они только качали головой, посмеивались, ерошили ему волосы и удивлялись, что за серьезный кукушонок, дай бог ему счастья, невесть откуда взялся в их гнезде.

Слова родных задевали Питера, но не сильно. Дело в том, что он всегда отличался от родственников, и не только простодушием. Два его старших брата росли коренастыми, плотными мальчуганами и стали коренастыми, плотными мужчинами, которых легко представить с бутылкой пива в одной руке и футбольным мячом в другой. А Питер, напротив, был тощим, бледным, долговязым и легко велся на розыгрыши. «Доверчивый простачок», как назвала его мать, не осуждая, а, скорее, удивляясь, что у них с мужем появился этот странный маленький подменыш с нежной, легко ранимой кожей и необъяснимой любовью к библиотечному абонементу. «Он любит читать», – говорили родители Питера своим друзьям таким благоговейным тоном, словно сообщали, что его наградили Крестом Виктории.[5]5
  Крест Виктории – высшая военная награда Великобритании. Ее появление связано с событиями Восточной (Крымской) войны. Была утверждена королевским указом от 29 января 1856 г.


[Закрыть]

Питер и вправду любил читать. К восьми годам он прочитал все книги из детского отделения Килбернской библиотеки – серьезный повод для гордости, если бы не одно неприятное обстоятельство: до получения вожделенного взрослого читательского билета Питеру нужно было ждать несколько лет. Слава богу, в библиотеке работала мисс Тальбот, которая прикусила губу, поправила именной бейджик на лимонном кардигане и сказала с решимостью, слегка оживившей ее обычно тихий и мягкий голос, что для Питера всегда найдется подходящее чтиво, и она лично об этом позаботится. Для Питера мисс Тальбот стала настоящей волшебницей. Дешифровщиком секретных кодов, повелительницей каталожных карточек и десятичной классификации Дьюи,[6]6
  Десятичная классификация Дьюи (сокр. ДКД, англ. DDC) – универсальная классификация (печатных) трудов, используется в модернизированном виде в основном в библиотеках.


[Закрыть] проводником в чудесные миры.

Послеполуденные часы, которые Питер проводил в библиотеке, вдыхая запах нагретой солнцем застарелой пыли тысяч разных историй и многолетней, идущей снизу сырости, вызывали у него восторг. Сейчас, двадцать лет спустя, Питер сидел в автобусе номер сто шестьдесят восемь до Хэмпстед-Хит и испытывал почти физическое чувство, что снова вернулся в то время. Каким же огромным и многообещающим казался мир, когда он, Питер, был заперт в четырех кирпичных стенах!

Рискуя получить от соседки осуждающий взгляд, Питер сдвинул газету и достал из сумки памятный буклет. Он лежал в потрепанном экземпляре «Больших надежд», книге, которую Питер перечитывал в память о мисс Тальбот. С первой страницы буклета улыбалась сама мисс Тальбот.

Элис, как обычно, не сдержала любопытства, когда Питер объявил, что во вторник утром ему нужно присутствовать на похоронах. Она вообще жадно интересовалась его жизнью. Порой донимала вопросами, которые скорее можно было бы ожидать от изучающего человеческую расу инопланетянина, чем от восьмидесятишестилетней представительницы этой самой расы. Поначалу подобное вмешательство несколько нервировало Питера, считавшего свою жизнь вполне заурядной и не заслуживающей особого внимания. Он предпочитал читать о жизни и мыслях других людей, а не делиться собственными. Однако Элис не терпела возражений. Со временем Питер смирился и стал отвечать на вопросы без обиняков. Впрочем, нельзя сказать, что ее интерес помог Питеру поднять собственную самооценку: Элис с таким же рвением изучала привычки семейства лис, устроивших себе логово за садовым сараем.

– Похороны? – переспросила она, пристально взглянув на молодого человека из-за стопки книг, которые подписывала для испанского издателя.

– Первые в моей жизни, – признался Питер.

– Зато не последние, – буднично заметила Элис, ставя широкий росчерк на странице. – За всю жизнь их еще столько наберется! Доживете до моих лет и тогда поймете, что проводили под землю больше людей, чем можете пригласить к утреннему чаю. Хотя, конечно, весьма нужный ритуал: смерть без похорон ни к чему хорошему не приводит.

Питер не успел задуматься над словами Элис, как она продолжила:

– Кто-то из родственников? Друг? Всегда тяжелее, когда умирают молодые.

Он рассказал о мисс Тальбот, удивляясь, сколько странных мелочей застряло в мозгу девятилетнего мальчугана. Изящные часики из розового золота на запястье, привычка потирать большой палец указательным, когда она задумывалась, запах мускуса и увядших лепестков от ее кожи.

– Ваша советчица, – сказала Элис, подняв серебристые брови. – Наставница. Вам очень повезло. И все это время вы с ней общались?

– Не совсем. Мы потеряли связь, когда я уехал учиться в университете.

– Но вы ее навещали. – Утверждение, отнюдь не вопрос.

– Не слишком часто.

Никогда, но Питеру было стыдно в этом признаться. Он давно собирался зайти в библиотеку, однако закрутился, да и как-то не попадал в те края. О смерти мисс Тальбот Питер узнал случайно. Элис отправила его в Британскую библиотеку с заданием, и он лениво перелистывал страницы «Библиотечного вестника», ожидая, когда из архива принесут немецкую книгу о ядах, как вдруг в глаза бросилось ее имя. Мисс Тальбот – Люси Тальбот, конечно же, у нее было имя! – скончалась от рака, похороны назначены на вторник, десятого июня. Питера точно громом поразило. Он даже не знал, что мисс Тальбот больна. Впрочем, откуда ему было знать? Питер сказал себе, что таков извечный порядок вещей, дети вырастают и уходят, и вообще, память сильно приукрасила их с мисс Тальбот дружбу. Он вообразил, что между ними существовала некая особая связь, а на самом деле мисс Тальбот просто делала свою работу и у нее было много таких читателей.

– Сомневаюсь, – ответила на это Элис. – Вероятнее всего, она встречала много детей и не испытывала к ним особых чувств, пока не нашелся один, который стал ей дорог.

Питер не льстил себя мыслью, что она пытается повысить его самооценку. Элис действительно так думала и выразила свое мнение с привычной прямотой, а если он чувствует себя последним мерзавцем, то при чем здесь она?

Спустя несколько часов, когда он увлеченно работал, перенося результат утренних трудов Элис в новенький компьютер, который она наотрез отказалась использовать, Элис спросила:

– А мои книги она вам давала?

Питер поднял взгляд от пестрящего правками машинописного предложения. Он понятия не имел, о чем говорит Элис, и даже не сразу понял, что она все еще в комнате. Элис никогда не присутствовала, когда Питер работал с компьютером: почти каждый день после обеда она уходила по каким-то таинственным делам, о которых никогда не рассказывала.

– Ваша библиотекарша. Она давала вам мои книги?

Питер хотел солгать, но тут же передумал – у Элис было чутье на неправду. Он признался, что не давала, и, к его удивлению, Элис рассмеялась.

– Правильно. Мои книги не для детей.

Что верно, то верно. Элис писала английские детективы, в них не было ничего милого или уютного. Обозреватели любят называть подобные произведения «психологически напряженными» и «неоднозначными с моральной точки зрения», и в них «почему» не менее важно, чем «кто» и «как». В своем знаменитом интервью для Би-би-си Элис заявила, что в самом убийстве нет ничего занимательного, куда интереснее человеческий фактор, стремление убить, страсти и негативные чувства, которые приводят к этому ужасному поступку. Элис прекрасно разбиралась в таких страстях и чувствах. Интервьюер сказал ей об этом, и Элис кивнула, вежливо выслушала, когда он намекнул, что от ее виртуозного владения предметом ему слегка не по себе, а потом ответила: «Писателю не нужно никого убивать, чтобы писать детективы, точно так же, как ему не нужна машина времени, чтобы написать о битве при Азенкуре. Он должен знать о темных глубинах человеческой души и стремиться исследовать их до самого дна». Помолчала и добавила с милой улыбкой: «Кроме того, мы ведь все хотя бы на миг испытывали желание убить, правда?»

После интервью продажи книг Элис взлетели до небес, хотя она и не нуждалась в подобной рекламе. Элис пользовалась успехом уже несколько десятков лет. Имя Э. С. Эдевейн прочно ассоциировалось с жанром полицейского процедурного детектива, а ее выдуманного сыщика Диггори Брента, брюзгливого бывшего военного, увлекающегося лоскутным шитьем, многие читатели любили больше, чем родных отцов. И это не было преувеличением, судя по недавнему опросу, который проводила воскресная газета «Санди таймс». «Замечательно», – сказала Элис, когда ее рекламный агент сообщил эту новость по телефону. Не успел Питер подумать, что ей все-таки не совсем безразличны чувства других людей, как она добавила: «Конечно, это не совсем то, чего бы мне хотелось».

Питер не признался Элис, что не читал ее книг, пока не стал ее помощником. Если на то пошло, он почти не читал современную литературу. Мисс Тальбот, которая взялась незаконно поставлять несовершеннолетнему книги для взрослых, отнеслась к делу очень серьезно. Какое-то время она думала, не начать ли с научно-популярной литературы. Какой вред, рассуждала мисс Тальбот вслух, могут нанести детскому уму труды по истории? Однако потом все-таки решила, что изучение классики бесценно, и достала с полки библиотечный экземпляр «Больших надежд». Питер без оглядки влюбился в мир газовых фонарей, сюртуков и конных экипажей.

Именно маниакальное увлечение художественной литературой девятнадцатого века и привело его к Элис. Окончив университет, Питер оказался на распутье: предложений работы для человека с докторской степенью и диссертацией «Аллегорические изображения просвещения, человеческой сущности и разума в викторианских романах 1875–1893 гг.» было не слишком много. Питер решил дать себе время для размышлений и за лето придумать, что делать дальше. Однако плату за квартиру никто не отменял, и потому Питер подрабатывал у своего брата Дэвида: помогал уничтожать насекомых и грызунов. Элис позвонила в понедельник рано утром. Сказала, что все выходные ей не давал спать какой-то подозрительный тикающий шум в стене, и нужно, чтобы кто-то немедленно принял меры.

– Занозистая старуха, – сообщил Дэвид Питеру, когда они вылезли из фургона и направились к дому Элис. – Впрочем, довольно безобидная. У нее странная привычка вызывать меня и говорить, что, по ее мнению, я найду. А еще более странно, что она не ошибается.

– Наверное, там завелся жук-точильщик, – сказала Элис, пока Дэвид раскладывал снаряжение у стены спальни и прослушивал шум через прижатый к штукатурке стакан. – Xestobium…

– …rufovillosum, – одновременно с ней пробормотал Питер, а потом пояснил, видя, что Дэвид смотрит на него с недоумением: – Как в рассказе «Сердце-обличитель».

Последовало холодное молчание, потом Элис спросила:

– Кто это? – Таким голосом могла бы говорить королева, если бы зашла посмотреть, как продвигается истребление вредителей. – Насколько я помню, мистер Обел, у вас не было помощника.

Дэвид объяснил, что у него и нет помощника, а это его младший брат Питер, который будет помогать ему несколько недель, пока не решит, куда пойти работать.

– Пусть отдохнет от книг, – добавил Давид. – А то, на свою беду, слишком умный.

Элис едва заметно кивнула и удалилась, поднявшись в комнатку под самой крышей, где, как теперь знал Питер, устроила себе рабочее место.

Позже, когда они сидели в прокуренной задней кабинке в пабе «Пес и свисток», Дэвид хлопнул брата по плечу.

– В общем, ты разбудил дракона и выжил, – заметил он, допивая пиво и подбирая дротики. – Кстати, что это ты ей сказал про какое-то там сердце?

Питер поведал ему об Эдгаре По, о безымянном рассказчике, который совершил тщательно подготовленное убийство, о том, как настойчиво он повторял, что совершенно вменяем, и о саморазоблачении, вызванном чувством вины, – а Дэвид, далекий от готичной литературы, раз за разом попадал в десятку. Когда дротики закончились, он весело предположил, что Питеру повезло, ведь Элис вполне могла бы замуровать в стену его самого.

– Знаешь, она специализируется на убийствах. Правда, насколько я знаю, не на настоящих. Совершает убийства на бумаге.

Письмо от Элис пришло через неделю – вместе с чеком за проделанную работу. Отпечатанное на пишущей машинке с дефектной буквой «и» и подписанное темно-синими чернилами, послание было предельно простым. Элис искала временного помощника, пока не вернется постоянный, и ждала Питера в пятницу в полдень.

Почему он согласился? Сейчас уже и не вспомнишь, но позже Питер заметил, что люди, как правило, выполняют распоряжения Элис Эдевейн. Ровно в полдень он позвонил в дверь, и его провели в нефритово-зеленую гостиную на первом этаже. На Элис были элегантные саржевые брюки и красивая шелковая блузка; сейчас Питер воспринимал этот наряд как униформу. На шее у нее висела цепочка с большим золотым медальоном, белые волосы были аккуратно уложены назад изящными волнами, которые заканчивались за ушами послушными завитками. Элис села за письменный стол из красного дерева, жестом велела Питеру сесть на обитый стул напротив себя, поставила локти на столешницу, сложила ладони домиком и засыпала Питера градом вопросов, которые, казалось, не имели никакого отношения к его будущей работе. Он как раз что-то рассказывал, когда Элис, бросив взгляд на судовые часы над камином, прервала его на полуслове, резко встала и протянула руку. Он до сих пор помнил прикосновение холодной, похожей на птичью лапку ладони. Собеседование закончено, коротко сказала Элис. Сейчас у нее дела, а он может приступать к работе со следующей недели.

Автобус номер сто шестьдесят восемь притормозил у обочины в конце Фицджон-авеню, и Питер торопливо собрал вещи. Та встреча с Элис произошла три года назад. Загадочный постоянный помощник почему-то так и не вернулся, и Питер остался.

* * *

Элис работала над особенно трудной сценой: перемещением из одной точки пространства в другую. Эти описания всегда ей тяжело давались. Дело было в их незначительности, в простой на вид задаче довести персонаж от важного эпизода А до не менее важного эпизода Б и не потерять читательского интереса. Элис никому об этом не говорила, особенно репортерам, но даже после сорока девяти книг она по-прежнему мучилась с чертовыми перемещениями.

Элис поправила на носу очки, подняла рамку бумагодержателя пишущей машинки и перечитала последнюю строку. «Диггори Брент вышел из морга и направился обратно в полицейское управление».

Коротко, четко, указывает направление. Следующие строки должны быть такими же простыми и ясными. Пусть персонаж подумает о чем-то связанном с темой книги, надо мельком упомянуть, где он проходит или проезжает, чтобы читатели не забыли о его передвижениях, а затем финальное предложение, в котором он переступает порог своего кабинета и – вуаля! – там ждет сюрприз, и благодаря ему сюжет вместе с героем будет двигаться дальше.

Проблема заключалась в том, что Элис уже использовала все сценарии, какие могла придумать, и теперь откровенно скучала. К скуке Элис не привыкла и не собиралась ей поддаваться. Мать всегда говорила, что скучающих людей можно только пожалеть, и вообще, скука – удел глупцов. Занеся пальцы над клавишами машинки, Элис решила ввести в сцену мысли персонажа о лоскутном одеяле, над которым он работал, – возможно, как некую аллегорию неожиданного поворота в расследовании.

Эти маленькие кусочки ткани оказались весьма полезными и не раз выручали. Забавно, что они появились благодаря счастливой случайности. Элис подыскивала для Брента такое хобби, которое подчеркивало бы его чутье на узоры и схемы, и как раз в то время ее сестра Дебора забеременела и в совершенно несвойственном ей порыве взялась за иголку с ниткой. «За рукоделием я расслабляюсь, – говорила сестра, – и не думаю о том, что может пойти не так». Элис решила, что лоскутное шитье – вполне подходящее увлечение для такого человека, как Диггори Брент, чтобы заполнить долгие ночные часы, которые когда-то занимала его семья. Критики утверждали, что Элис придумала сыщику хобби, желая смягчить его шероховатый характер, но они ошибались. Элис любила шероховатости и с недоверием относилась к тем, кто от них избавлялся.