Текст книги "Хранительница тайн"

7

Поезд Ковентри – Лондон, 1938 год

В семнадцать Дороти Смитэм окончательно уверилась, что ребенком ее похитили. Это было ясно как день. Дороти озарило в субботу, около одиннадцати утра, при виде отца, когда тот, покрутив карандаш между пальцами и облизнув верхнюю губу, аккуратно занес в карманный гроссбух цену поездки на такси до вокзала (три шиллинга пять пенсов за четверых плюс три шиллинга за багаж). Составлению списка расходов отец будет предаваться почти все время в Борнмуте, а по возвращении в Ковентри семью ждет увлекательный вечерок. Длиннющие фолианты, неизбежные сравнения с прошлыми поездками (хорошо, если дело ограничится последним десятилетием), призывы в следующий раз вести себя экономнее, прежде чем, взбодренный заслуженным отдыхом, отец вернется в кресло бухгалтера на фабрике по производству велосипедов Х.Д. Уокера и, засучив рукава, примется за работу.

Мать Долли сидела в углу купе, украдкой прикладывая к ноздрям носовой платок и больше всего на свете боясь побеспокоить мужа с его подсчетами. Как только Дженис Смитэм всякий раз умудрялась простыть прямо перед ежегодной летней поездкой к морю! Такое постоянство порадовало бы Долли, если бы не робкие виноватые звуки, издаваемые матерью в платок – засунуть бы в уши отцовский карандаш, лишь бы их не слышать! Следующие две недели Дженис будет хлопотать над мужем как наседка, пилить Дороти за слишком откровенный вырез купальника и следить, чтобы Катберт водился только с мальчиками из хороших семей.

Бедный Катберт. Милый веселый малыш, всегда готовый расплыться в улыбке или, напротив, удариться в слезы, стоило Долли выйти из комнаты. Впрочем, с годами ему предстояло стать двойником мистера Артура Смитэма. А это означало, что, как бы ни были близки Катберт и Долли, едва ли они родные по крови, а следовательно, вопрос открыт: кто ее настоящие родители и как ее занесло в эту семейку?

Циркачи? Знаменитые канатоходцы? Почему бы нет. Долли посмотрела на свои длинные стройные ноги. Она была весьма спортивной девушкой: учитель физкультуры мистер Энтони каждый год отбирал ее в первый состав школьной хоккейной команды. А когда они с Кейтлин откатывали ковер к стене и ставили в патефон пластинку Луи Армстронга, не приходилось сомневаться, кто из них двоих танцует лучше. Истинную грацию – Долли скрестила ноги и пригладила юбку – не скроешь.

– Папа, а мы купим конфет?

– Конфет?

– На станции, в том маленьком магазине.

– Вряд ли, Катберт.

– Ну, папа…

– Нам следует помнить об экономии.

– Мам, ты же обещала…

– Ну-ну, Катберт, перестань. Папе лучше знать.

Долли отвернулась к окну, за которым пролетали поля. Циркачи, как пить дать, циркачи.

Платье с блестками, ночи под куполом цирка, опустевшего, но еще помнящего крики восхищенной толпы. Блеск, волнение, романтика.

Возмущение родителей, когда Долли, по их мнению, привлекала внимание посторонних, также свидетельствовало в пользу гипотезы о циркачах.

– Что скажут люди, Дороти, – шипела мама, когда она надевала слишком короткую юбку, смеялась слишком громко или красила губы слишком ярко. – Ты привлекаешь внимание. Ты знаешь, папа этого не одобряет.

Долли знала. Как любил повторять Артур Смитэм, яблоко от яблони недалеко падает. Должно быть, он вечно жил в страхе, что рано или поздно цыганская бродяжья кровь дочери даст о себе знать.

Долли сунула в рот мятный леденец, языком прижала его к щеке и уткнулась лбом в стекло. С самим похищением дело обстояло еще загадочнее. Интересно, как они это провернули. Артур и Дженис Смитэм меньше всего на свете походили на грабителей. Вообразить, как они подкрадываются к оставленной без внимания детской коляске и выхватывают из нее спящего младенца, было крайне затруднительно. Людьми, решившимися на кражу, движет алчность или нужда, они относятся к предмету, который предстоит украсть, с подлинной страстью. По мнению Артура Смитэма, слово «страсть» следовало вымарать из английского языка, если не из английской души. Сходить в цирк? Еще чего. Пустая забава, он найдет своим деньгам лучшее применение.

Гораздо вероятнее – леденец разломился надвое, – малышку Долли нашли на пороге, и ее приемными родителями двигала не страсть, а чувство долга.

Она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Тайная беременность, гнев инспектора манежа, поезд с циркачами прибывает в Ковентри. Какое-то время юные влюбленные пытаются свести концы с концами, однако скоро деньги заканчиваются, работы нет (умение ходить по канату – не слишком ходовой товар на рынке труда), и ими овладевает отчаяние. Они бредут по городу, младенец от слабости даже не хнычет, и тут их внимание привлекает один из домов: свет льется изнутри, ступени чище и опрятнее, чем у соседей, густой аромат тушеной говядины, фирменного блюда Дженис Смитэм, щекочет ноздри. Им ничего не остается…

– Я не могу больше терпеть!

Долли приоткрыла один глаз. Брат прыгал на одной ноге посреди купе.

– Уймись, Катберт, мы почти приехали…

– А я хочу писать сейчас!

Долли зажмурилась крепче прежнего. Так и есть – не трагическая история молодых циркачей, по-настоящему в нее она не верила, – но ее особость, ее непохожесть. Долли всегда чувствовала себя не такой, как все, более живой, чем остальные люди, и верила, что ее ждет иной, высокий удел. Это не пустые слова, у нее есть доказательства.

Так говорил отец Кейтлин, а он доктор и разбирается в подобных вещах. Они играли в Блотто[6]6
  Блотто – игра на основе теста Роршаха: участники рисуют на бумаге замысловатые узоры, а потом по очереди рассказывают, что они им напоминают.


[Закрыть], доктор предъявлял одну карточку с чернильными кляксами за другой, Долли не отставала, называя первое, что придет в голову.

– Потрясающе, – пробормотал отец Кейтлин на середине игры, не вынимая трубки изо рта. – Удивительно! – воскликнул он, качая головой. – Вот это да!

Доктор Руфус оказался куда симпатичнее, чем положено отцу подруги. Только кислая мина Кейтлин остановила Долли, готовую последовать за доктором в его кабинет, когда тот объявил ее варианты незаурядными и требующими дальнейшего изучения.

Незаурядными. Долли повторила про себя это слово. Ей не по пути с заурядными Смитэмами, она не собирается становиться такой, как они. Ее жизнь будет яркой и насыщенной событиями. Она не намерена держаться в рамках приличий. Вот возьмет и удерет с бродячим цирком.

При подъезде к станции Юстон поезд замедлил ход. В окне теснились дома, и у Долли перехватило дыхание. Лондон! Бурлящий водоворот большого города (как писали в путеводителе «Уорд Лок энд Ко», который она прятала в комоде, между панталонами), театры, ночные развлечения, бурная жизнь знаменитостей.

Когда Долли была ребенком, отец иногда брал работу в Лондоне. Вечером она тайком ждала его возвращения, прячась за перилами лестницы. Ключ скрипел в замке, Долли замирала, и вот появлялся отец, излучая ауру причастности к чему-то важному и значительному. Долли не осмеливалась расспрашивать его о поездках, словно втайне догадывалась, что правда окажется куда банальнее ее фантазий. И теперь она смотрела на отца в надежде поймать ответный взгляд и удостовериться, что его тоже охватило радостное возбуждение от близости великого города.

Ничего подобного. Артур Смитэм не отрывал глаз от записной книжки, на сей раз от последней страницы, куда тщательно перенес расписание поездов и номера платформ. Уголки его губ дергались. Не имело значения, что времени больше, чем нужно, что их маршрут не менялся много лет и что подобные нехитрые трюки с пересадками люди совершают каждый день. Сейчас раздастся – Долли заранее сжалась – боевой клич.

– Всем оставаться на местах, пока я буду искать такси. – Отважная попытка командира сохранить спокойствие в рядах войска перед лицом надвигающегося сражения.

Артур Смитэм снял шляпу с вешалки.

– Катберт, дай руку, – заволновалась мать.

– А если я не хочу…

– Каждый отвечает за вверенный ему багаж, – продолжил отец с воодушевлением. – Ракетки и клюшки из рук не выпускать. Избегать хромых и увечных. Никто не должен замедлить наше продвижение.

Хорошо одетый мужчина, деливший с ними купе, покосился на оратора, и Долли захотелось – уже не в первый раз – провалиться сквозь землю от стыда.

По незыблемой, освященной годами традиции поездок к морю семейство Смитэм отправлялось на пляж сразу после завтрака. Отец никогда не арендовал купальни, считая их неуместным и хвастливым расточительством, поэтому прибыть на место отдыха следовало раньше толпы отдыхающих. Однако в то утро миссис Дженингс задержала их в столовой пансиона «Бельвью», дольше обычного провозившись с чаем. Хотя с каждой минутой отец становился раздражительнее, Артур Смитэм не позволял себе быть невежливым. В конце концов выручил Катберт. Мальчик посмотрел на часы, висевшие над картиной с изображением морского причала, проглотил целиком яйцо-пашот и заявил:

– Ну и ну! Почти десять!

Спорить с этим утверждением не могла бы даже миссис Дженингс. Она отступила в кухню, заметив напоследок:

– А погодка-то в самый раз для пляжа!

Денек и впрямь выдался на славу, один из тех летних дней, когда небо сияет синевой и за каждым поворотом ждут чудеса и открытия. С высокомерием курортников, которые заказали пансион в феврале и оплатили в марте, мистер и миссис Смитэм рассматривали толпу любителей отдыха выходного дня. Самозванцы и самозванки, оккупировавшие их пляж, запрудившие их причал и создающие очередь к их лоткам с мороженым.

Возглавляемое бесстрашным командиром, семейство с победным видом преодолело ступени и заняло плацдарм прямо под каменной стеной. Отец поставил на землю корзину для пикника и, засунув пальцы за ремень брюк, принялся осматривать окрестности. Заключив, что место «что надо», он самодовольно добавил:

– И не более ста шагов от дома. Не более ста шагов.

Выдавив кривую улыбку, Долли занялась полотенцем. Разумеется, с пляжа пансион «Бельвью» не просматривался. Вопреки названию (неожиданно жизнерадостному для суровой миссис Дженингс, которая в юности провела «дивный» месяц в Париже) здание стояло на середине Литтл-Коллинз-стрит, пролегавшей вдали от променада. Вид из окон определенно не мог называться прекрасным: серые стены спереди и водосточные трубы сзади, но поскольку и сам дом ничуть не походил на французский, Долли не видела смысла роптать. Вместо этого она натерла плечи кольдкремом «Пондс» и углубилась в журнал, украдкой бросая взгляды в сторону купален, где проводила время публика побогаче.

Из толпы особенно выделялась одна девушка. У нее были светлые волосы, загорелая кожа и славные ямочки на щеках, которые появлялись, когда она смеялась, а смеялась девушка часто. Долли не могла отвести от нее глаз. Ее завораживала кошачья грация, с которой двигалась незнакомка, касаясь руки то одного, то другого собеседника; высокие скулы, тихая улыбка, приберегаемая для избранных друзей; свет, исходивший от ее серебристого атласного платья, раздуваемого летним бризом. Бризом. Даже природа была против Долли. Пока она поджаривалась посреди лагеря, разбитого семейством Смитэмов – капли пота скопились на лбу, купальник прилип к телу, – серебристое платье издевательски трепетало на ветру.

– Кто будет в крикет?

Долли поглубже зарылась в журнал.

– Я! Я буду! – Катберт принялся скакать то на одной, то на другой ноге (уже успевших обгореть). – Я буду подавать, пап! Ну пожалуйста, пап, ну можно я?

Тень отца на миг заслонила от нее палящее солнце.

– Дороти, а ты что же?

Перед глазами Дороти промелькнула бита, округлость отцовского торса, ошметки яичницы-глазуньи, приставшей к усам, а перед мысленным взором стояла прекрасная смеющаяся девушка в серебристом платье, флиртующая с друзьями без присмотра родителей.

– В следующий раз, пап, – промолвила она тихо. – Голова болит.

Головная боль относилась к категории женских штучек, и мистер Смитэм недовольно поджал губы.

– Тогда отдохни, – кивнул он, медленно удаляясь.

– Пап, ну где ты там? – позвал Катберт. – Боб Уайетт уже на поле. Покажи ему класс!

Разве можно устоять перед таким призывом? Повернувшись на каблуках, отец, словно постройнев и помолодев, бодрой походкой зашагал по пляжу с битой на плече.

Игра началась. Спортивное мастерство Артура Смитэма тоже было частью семейного предания, а обязательная игра в крикет во время летнего отдыха – традицией, освященной временем.

В глубине души Долли себя ненавидела – возможно, это ее последний отдых с семьей, – но не могла стряхнуть раздражение. С каждым днем пропасть между ней и ее родными расширялась. Она не переставала любить их, однако родители, а порой даже Катберт, выводили ее из себя. Долли всегда ощущала себя особенной, не такой, как все, с недавних же пор отношения между ней и родителями окончательно испортились.

Как-то за обедом отец завел разговор о том, чем она будет заниматься после окончания школы. В сентябре на велосипедной фабрике освободится вакансия секретарши, и после тридцати лет безупречной службы он надеется, что его влияния хватит, чтобы место получила Долли. Говоря про влияние, отец улыбался и подмигивал, словно делал дочери большое одолжение и теперь она должна испытывать к нему искреннюю благодарность, а Долли хотелось выть, словно героине фильма ужасов. Ничего страшнее и придумать нельзя! В голове не укладывалось, что Артур Смитэм, ее отец, за семнадцать лет так и не удосужился понять собственную дочь.

С пляжа донесся крик: «Шесть!» – и поверх журнала Долли бросила взгляд на отца, который закинул биту на плечо, словно ружье, и затрусил к импровизированной калитке. Рядом с ней Дженис Смитэм излучала искренний интерес, время от времени издавая негромкие возгласы: «Вот так удар!», перемежаемые вскриками: «Осторожно!», «Не так быстро!» и «Дыши, Катберт, помни о своей астме». Долли рассматривала ее аккуратный перманент, целомудренный крой купального костюма, отмечала ее манеру вести себя так, словно она боится лишний раз о себе напомнить.

Когда Долли поняла, что отец не шутил насчет места секретарши, она еще надеялась на заступничество Дженис. Пусть порой Долли воображала себя подменышем, но в глубине души знала, что это не так. Увидев мать и дочь рядом, никто бы не усомнился в их родстве. У Дженис и Дороти Смитэм были волосы шоколадно-коричневого цвета, высокие скулы и пышная грудь. И, как узнала Долли недавно, они с матерью были похожи не только внешне.

Однажды, роясь в гараже в поисках клюшки, Долли обнаружила на самой верхней полке зеленоватую коробку из-под обуви. Коробка показалась ей смутно знакомой; потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить: мать сидит на краю кровати в спальне, на коленях та самая коробка, на лице странная задумчивость. Долли сразу поняла, что не стоит докучать матери в такую минуту, но впоследствии часто спрашивала себя, что означал этот мечтательный, растерянный вид, заставлявший Дженис выглядеть и старше, и моложе одновременно.

В тот день в гараже Долли подняла крышку коробки – и тайное стало явным. Коробку заполняли обрывки другой жизни: программки музыкальных вечеров, синие наградные ленты победительницы конкурса молодых непрофессиональных певцов, дипломы на имя Дженис Уильямс. Была даже газетная вырезка с портретом юной девушки: у нее была точеная фигурка и сияющие глаза, и она явно не собиралась по примеру одноклассниц прожить тусклую предсказуемую жизнь.

Однако вышло именно так. Долли пристально всматривалась в девушку на фотографии. Некогда ее мать обладала талантом – настоящим природным даром, делавшим ее особенной, не такой, как все. Однако за семнадцать лет Долли ни разу не слышала, чтобы мать пела. Что могло заставить замолчать женщину, некогда сказавшую: «Я люблю петь больше всего на свете. Когда я пою, мне кажется, я отрываюсь от земли и лечу. Моя мечта – однажды выступить перед королем».

Долли казалось, она знает ответ.

– Держи спину ровнее, Катберт, – донесся голос отца. – Не сутулься.

Артур Смитэм: бухгалтер по призванию, один из столпов велосипедной фабрики, поборник всего, что хорошо и прилично. Враг всего незаурядного и необычного.

Долли вздохнула, наблюдая, как отец изгибается, подавая Катберту мяч. Артуру Смитэму удалось подавить все, что делало особенной ее мать, но Долли не уступит.

– Мама, – промолвила она, опуская журнал.

– Что, дорогая? Хочешь сэндвич с креветочной пастой?

Долли набрала воздуху в легкие. Она и представить себе не могла, что когда-нибудь решится сказать матери правду.

– Мама, я не хочу работать на велосипедной фабрике.

– Не хочешь?

– Да.

– Понятно.

– Каждый день делать одно и то же – это не по мне. Печатать бесконечные письма, где будет все про велосипеды, поставки, и ужасные «искренне ваш».

По лицу матери было трудно прочесть, о чем она думает.

– Ясно.

– Вот так.

– А чем ты хочешь заниматься?

Долли не знала ответа. Ничего определенного, просто она была уверена, что судьба приготовила для нее нечто особенное.

– Не знаю. Я просто… Велосипедная фабрика – не место для такой, как я.

– Но почему?

Долли не хотелось отвечать. Она была уверена, что мама не станет приставать с расспросами. Она пыталась найти правильные слова, чувствуя, как на смену надежде приходит разочарование.

– Пришло время взяться за ум, Дороти, – сказала мать мягко. – Ты почти взрослая.

– Да, но…

– Пора забыть детские фантазии. Он хотел сказать сам, сделать сюрприз, но, раз уж так вышло, я открою тебе тайну: отец уже договорился с миссис Левин о встрече.

– Что?

– Тебя ждут в первую неделю сентября. Нам повезло, что твой отец – человек со связями.

– Но я…

– Папе лучше знать. – Дженис потянулась, намереваясь похлопать дочь по ноге, потом передумала. – Вот увидишь.

За фальшивой улыбкой Дженис прятался страх, словно она понимала, что в каком-то смысле предает дочь, однако не желала об этом задумываться.

Долли вскипела. Ей захотелось встряхнуть мать, напомнить ей, что когда-то и она была особенной, не такой, как все. Пусть расскажет, почему она изменилась (хотя Долли и сознавала, что просить об этом жестоко). Ибо ее дочь напугана и больше всего на свете боится стать такой же, как мать.

– Осторожнее!

Крик, донесшийся с берега, отвлек внимание Долли и спас Дженис Смитэм от неприятного разговора.

У кромки воды, в купальнике прямо со страниц журнала «Вог», стояла она, девушка в серебристом платье, и, поджав губки, терла ушибленную руку. Вокруг, охая и причитая, сгрудились ее прекрасные спутники, и Долли наконец поняла, что случилось. Юноша примерно ее лет нагнулся и поднял с песка – Долли в ужасе зажала рот рукой – крикетный мяч.

– Простите, молодежь, – извинился отец.

Глаза Долли расширились: что, черт возьми, он собирается делать? Хорошо хоть, ему хватает ума оставаться на месте. Но нет – щеки Долли вспыхнули, – отец направился прямо к ним! Долли хотелось сгинуть, провалиться сквозь землю со стыда. Подойдя к компании, отец остановился, виновато пожал плечами, мимически изобразил замах. Молодые люди закивали, юноша с мячом в руке что-то сказал отцу, девушка дотронулась до своей руки и улыбнулась. Долли выдохнула – кажется, пронесло.

Однако отец, вероятно, зачарованный светским лоском новых знакомых, вместо того, чтобы поспешно ретироваться, обернулся и махнул рукой в сторону Долли и ее матери. Дженис Смитэм засуетилась (заставив дочь поморщиться с досады), привстала, вновь села, замерла в неудобной позе и помахала рукой.

Долли совсем приуныла. Ничего хуже нельзя было даже вообразить.

Впрочем, тут она ошибалась.

– Смотрите! Смотрите, что я могу!

Зрителям пришлось последовать призыву. Катберт, привыкший быть в центре внимания, решил напомнить о себе. Забыв про крикет, малыш нашел новую забаву, попытавшись взобраться на спину ослику, бродившему по пляжу. Зрелище было жалким, но Долли пришлось смотреть. Увы – она украдкой огляделась, – как и всем остальным.

Выходка Катберта оказалась последней соломинкой. Вероятно, ей следовало помочь брату, но это было выше ее сил. Буркнув про больную голову, Долли захлопнула журнал и бросилась вон с пляжа, в укрытие крохотной темной комнатки с жалким видом на соседские водостоки.

Молодой человек с нестриженой шевелюрой и в неряшливом костюме наблюдал за сценкой на пляже из-за эстрады. Казалось, он мирно дремал, сдвинув на глаза шляпу, но крик разбудил его. Он протер глаза и в поисках источника шума оглядел местность. Им оказались отец с сыном, все утро игравшие в крикет.

Поднялась суета, отец помахал рукой компании молодых богачей, ранее коротавших время в купальном домике на мелководье. Теперь домик опустел, лишь трепетало на ветру серебристое платье на перилах балкона. Молодой человек успел заметить его раньше, оно бросалось в глаза; такому платью место не на пляже, а на балу.

– Смотрите! Смотрите, что я могу! – донесся крик.

Молодой человек послушно перевел глаза. Парнишка, до сей поры прилежно игравший в крикет, принялся потешать публику, взявшись за ослика. Толпа радостно внимала новому развлечению.

Все, кроме него. У него были дела поважнее. Девушка с розовыми губками и прелестными округлостями, заставлявшими сердце биться чаще, оказалась предоставлена сама себе. Она встала и направилась в сторону променада. Молодой человек закинул за плечи рюкзак и натянул на лоб шляпу. Теперь-то он не упустит своего шанса.