Текст книги "Стая"

Перед глазами вспыхивают искры, и Шон опускает руку, теребя мой клитор. Приподнявшись под нужным углом, он вколачивается в меня. Незаметно подкрадывается оргазм, и я кончаю. Все мое тело дрожит от разрядки, когда Шон входит в меня один раз, второй и тоже кончает. У него распахнут рот, глаза сверкают изумрудами в тусклом свете салона. Я провожу пальцами по его бицепсам, а он молча смотрит на меня сверху вниз. Шон снова ослепительно улыбается и наклоняется с нежным поцелуем. Он отпускает мои волосы, а я поднимаюсь с сиденья и прижимаюсь к его груди.

– Быстро страсти разгорелись, – хихикнув, говорит Шон.

– М-м-м, – урчу я, слыша в своем голосе усталость.

– У нас проблема, – мычит он мне в шею, пока я разминаю его взмокшие плечи.

– Какая? – спрашиваю я, не веря, что позволила этому – нет, желала – зайти так далеко.

Шон поднимает голову и заглядывает мне в глаза, пока я прихожу в себя, сидя на его коленях.

– У меня был только один презерватив.

– Ну так у нас полно времени, верно?

Он кивает мне в плечо, а когда поднимает голову, его глаза мрачнеют от беспокойства.

– Верно? Что-то не так?

Его взгляд светлеет, и Шон качает головой. Я чувствую, как его плечи расслабляются.

– Ничего. – Он ласкает мою кожу, гладит грудь. – Совсем ничего, – повторяет Шон и, как одержимый, накидывается на мои губы, и я теряюсь в этом требовательном поцелуе.

Глава 14

Стирка.

Вот чем мы занимаемся с Шоном последние пятнадцать минут – сортируем вещи для стирки. И не только вещи Шона, но и вещи Тайлера и Доминика в придачу.

– Почему мы стираем еще и одежду твоих соседей?

– А почему бы и нет?

– Потому что это их вещи, вот почему.

– Ну ты же делаешь всякую фигню для подруг?

– Да, иногда беру на себя счет за ужин или крашу им ногти. Я не сортирую и не стираю им трусы.

– Это полезнее.

– Почему же?

– Потому что кому нравится заниматься стиркой?

Мне. Мне нравится заниматься стиркой, и причина этому – Шон. Благодаря ему эта неблагодарная работа проходит чертовски весело, особенно когда он трется своим пахом о мой, пока я сижу на стиральной машине. Я возбуждаюсь и задаюсь вопросом, было ли это намеренно, а потом вижу, как он улыбается.

Засранец.

Он постоянно пудрит мне мозги и тем самым держит в тонусе. Часто это обмен шутками, почти всегда намеки сексуального характера, которые я бы не заметила, если бы не обращала внимания. Но я все подмечаю, потому что Шон безостановочно меня подначивает, порой доводя до слез, пока я не начинаю его умолять.

Он немного садист, и мне это нравится.

Вся прошлая неделя прошла как конфетно-букетный период наших отношений, или что там между нами происходит. Я редко задумывалась на эту тему, потому что он не давал мне повода для беспокойства. Несмотря на то что Шон дерьмово ведет разговоры по телефону, да и вообще редко берет телефон с собой, по несколько часов оставляя мои сообщения без ответа, большую часть времени нашего настоящего мы проводим вместе.

Шон закидывает монетки в слоты, а я оглядываю обшарпанную комнату, полную раздолбанных машин.

– У тебя же дома есть прачечная?

– Ты про что?

– Просто говорю, что вы наверняка бы сэкономили кучу денег, купив поддержанные стиральные машины по Интернету.

Шон обхватывает меня сильными руками и, наклонившись, проводит своим носом по моему. На макушке у него солнцезащитные очки, серо-лиловая футболка натягивается на мускулистой груди, когда он сжимает меня в объятиях. Водя пальцами по поясу его джинсов, я вдыхаю насыщенный яркий аромат и забываюсь в ощущении его тела, почти выбросив из головы тему нашего разговора. Возможно, моя поза выглядит неприлично, но я скрещиваю ноги у него за спиной, и у меня задираются шорты.

Шон смотрит вниз, водя пальцами по внутренней поверхности моих бедер.

– Люблю твои длинные ноги и это местечко прямо… – Он хватает меня за волосы и осторожно за них тянет, обнажая шею и мягко поцеловав впадинку. – Здесь.

– М-м-м, а еще где?

– Дам тебе подсказки.

Он целует чуть ниже уха, а потом поднимает мою руку и подносит запястье к своим губам. Проводит пальцем по верхнему краю моей майки, как раз над зоной декольте, и медленно спускается вниз. После чего обхватывает руками мое лицо и ласкает большим пальцем щеку.

– Твое лицо, – шепчет он, покрывая нежными поцелуями мой лоб, веки, обводя еле заметные веснушки на носу и останавливаясь на губах. Меня затягивает его ласковый поцелуй, который он постепенно углубляет и ловит мой стон, когда я начинаю таять в его объятиях. Ему плевать на чужое мнение. Шон постоянно трогает меня на людях и наедине. Никаких запретов, никакой подобной фигни. Он каждый божий день заявляет на меня права, и сейчас его вообще ничего не сдерживает. Он захватывает мои губы, а я приникаю к нему. За всю жизнь я ни разу не испытывала такой привязанности. Никогда.

Всех мужчин из моего прошлого он превратил в лжецов и всего за несколько недель заклеймил их позором, даря мне свое внимание и заботу.

Вот почему я люблю заниматься с Шоном стиркой – да чем угодно.

С ним я постоянно заинтригована и возбуждена. Этот мужчина подозрительно обворожителен, и я никогда не знаю наперед, что он скажет.

Наглядный тому пример:

– Я не коплю деньги.

– Почему же? – Я отодвигаюсь.

Он просто приподнимает бровь в качестве ответа.

– А-а, дай угадаю. Нет иного времени кроме настоящего. Ты человек, живущий безо всякой мысли о будущем.

– Я упорно проталкиваю эту идею разными способами, – уткнувшись мне в шею, шепчет он.

Я удивленно смотрю на него и не успеваю задать вопрос, как он снова продолжает:

– Я бы предпочел раздать их, чем копить.

– Почему? Деньги тоже воображаемые?

Шон выпрямляется и смотрит на меня с улыбкой.

– Теперь ты понимаешь.

Я обхватываю его сзади за шею и веду пальцами по колючим светлым локонам.

– Есть закон, с которым ты считаешься?

– Только мой собственный.

– Беззаконник без будущего. И еще утверждаешь, что это я опасна.

– Даже не подозреваешь, насколько, – произносит он и стаскивает меня с машины. – Пойдем. Хочу покурить.

Мы сидим в его машине лицом к торговому центру и наблюдаем за суетой в прачечной и открытым рядом мексиканским рестораном. Там, за стеклом, в углу стоит женщина и раскатывает свежие тортильи. Улыбаясь, она замешивает тесто, раскатывает его и кидает на камень для выпечки рядом с рабочей поверхностью. Наблюдая за ее действиями, я немного погружаюсь в свои мысли, пока Шон щелкает зажигалкой. Одна сигарета превращается в две, а потом и в три, после чего он, извинившись, выходит из машины и направляется к прачечной. Я предлагаю пойти с ним, но Шон велит мне не дергаться. Так я и делаю, наблюдая, как пожилая женщина монотонно готовит тортилью. У нее такая же скучная работа, что и у меня на заводе. Но если я постоянно смотрю на часы в ожидании, когда раздастся традиционный свисток, то она улыбается во время работы, а не только когда общается с коллегами и покупателями, которые все время к ней подходят. Она счастлива и, похоже, с легкостью справляется со своей задачей. Я ей завидую, желая, чтобы и на моей работе царило такое же умиротворение. Шон возвращается и, не сказав ни слова, закуривает очередную сигарету. Резкий щелчок его зажигалки – единственный громкий звук в машине.

– Та женщина все это время готовила тортилью.

– Она готовит ее днями и ночами.

– Безумие какое.

– Это ее работа. Такая же у кучи других людей в этом городе.

– Знаю, я на такой работаю.

– Да. – Шон выдыхает облако дыма. – Но она не выражает недовольство своей работой.

– Это я уже поняла. Она постоянно улыбается.

Мы молчим почти вечность и просто за ней наблюдаем.

– Не представляю, почему она так счастлива.

– Это выбор, – тут же отвечает Шон.

– Выбор. – Я задумываюсь над его утверждением и вижу, что он так же пристально за ней наблюдает. – Ты с ней знаком?

– Ее зовут Сельма. Иногда отдает в мастерскую свой фургон.

– Она платит воображаемыми деньгами? – шучу я.

– Вроде того. Мы не берем с нее денег. Одежда готова.

– Я помогу.

Шон открывает дверь и дергает головой.

– Сиди спокойно.

– Шон, я два часа смотрела, как эта женщина готовит тортилью.

– Значит, продолжай смотреть дальше. – Он захлопывает дверь.

Я резко падаю на сиденье, взбесившись из-за его приказов, но все же остаюсь на месте. Через нескольку минут я снова в своих мыслях, обдумываю разговор в прачечной.

«Ты человек, живущий безо всякой мысли о будущем».

«Я упорно проталкиваю эту идею разными способами».

Доминик. Единственное умозаключение, к которому я прихожу. С той минуты, как я появилась в его доме, он ведет себя как настоящий урод. По его полному ненависти взгляду и дерзкому характеру я понимаю, что с ним будут проблемы. Спрошу Шона об этом потом, а пока смотрю, как Сельма заканчивает переворачивать над пламенем свежую порцию тортильи. Закончив, она сгребает большую часть и кладет их в пакет. Потом собирает несколько купюр в банке для чаевых. Женщина идет к кассовому аппарату, стоящему на другом конце прилавка, тщательно пересчитывает каждый доллар и вроде как меняет их на более крупные купюры из дальнего уголка ящика. Я удивленно распахиваю рот, увидев, как она прицельно осматривается и берет еще несколько купюр, исподтишка засунув деньги в пакет с тортильей. Сельма тут же начинает обхаживать еще нескольких подошедших покупателей. Оцепенев, я смотрю, как она держит ящик открытым, сдавая сдачу, а потом засовывает чеки себе в фартук. Она заметает следы. Оставшись у ящика одна, женщина берет еще несколько купюр, добавляет немного мелочи, и я понимаю, что к концу дня сумма сойдется.

Улыбающаяся Сельма – воровка, готовящая тортилью.

И делает она это не впервые.

Несколько часов я наблюдала за этой женщиной, восхищалась ее умением обрести радость в одиночестве, а потом обнаружила, что она воровка.

Ну не херня ли?

Шон не поверит, и я ловлю себя на том, что мне не терпится рассказать ему о своем открытии, когда рядом со мной останавливается фургон. Из него выходит мужчина лет тридцати и открывает заднюю дверь. Там стоит автомобильное кресло с электрической регулировкой, которое делает фургон доступным для инвалидных колясок. Мое внимание приковано к фургону, и я не замечаю Сельму, пока она тоже не заглядывает в фургон. Она держит в руке пакет и что-то торопливо напевает мягким голосом на испанском. Заднее кресло поворачивается и перед глазами предстает маленький мальчик. Он инвалид, усохшие руки и ноги висят по бокам. Он рыщет глазами, мечет ими влево-направо. Мальчик слеп. Сельма заходит в фургон, осыпает его поцелуями и бросает на сиденье рядом пакет с наличкой и тортильями. У меня сжимается сердце.

Она делает это ради него.

Она ворует ради него.

Я перевожу взгляд обратно на мальчика, которому на вид лет одиннадцать или двенадцать. Возможно, это ее внук?

Минуту-другую я жалею, что не учила испанский вместо французского, чтобы понимать разговор между Сельмой и стоящим за ней мужчиной, который наблюдает, как она осыпает мальчика любовью. До боли ясно, что Сельма живет ради него. Мужчина что-то с нежностью ей говорит, словно она хрупкая ваза. Когда Сельма зацеловывает мальчика в лоб, в нос, в щеки, в глазах мужчины безмерная благодарность.

Меня разъедает чувство вины, когда я вспоминаю все предположения, к которым пришла за несколько секунд слабой уверенности, что она крадет деньги.

Открывается и закрывается дверь машины Шона, но я не свожу глаз с мальчика. Что за жизнь у него сейчас, в таком заключении, без способности видеть, двигать руками-ногами, когда его тело – это тюрьма?

– Еще он частично глухой, – рассказывает Шон. У меня от слез щиплет в глазах. Сельма выходит из фургона, и мужчина ее обнимает, в его глазах стыд и вина. Он отстраняется, на его лице явное беспокойство, когда он внимательно смотрит на нее и оглядывается на ресторан. Он явно не хочет, чтобы она так поступала.

– Она ворует ради сына и внука?

– Зятя. Ее дочь родила и бросила мужа одного воспитывать сына. Он получает алименты, но их не хватает. У Сельмы тяжелый артрит, но каждый божий день она замешивает тесто ради своих парней, и это делает ее счастливой. Самое печальное то, что она неотъемлемая часть этого ресторана. Без нее он не будет прежним. И ублюдки, которому он принадлежит, за восемь лет даже не подняли ей зарплату.

Я сглатываю ком в горле.

– Я ждала, когда расскажу тебе о ее воровстве. Сомневалась, что ты мне поверишь. Я почти не верила в это сама, пока не увидела. – Шон стирает слезу с моей щеки, и я поворачиваюсь к нему. Увидев его взгляд, я решаюсь договорить: – Ты знал, знал, что я это увижу.

– И что ты почувствовала?

– Это намного хуже разбитых часов. – В его глазах появляется что-то похожее на удовлетворение, но потом он смотрит мимо меня, как мужчина увозит своего сына. Через несколько минут Сельма возвращается за прилавок и с улыбкой на лице начинает раскатывать лепешки. Я поворачиваюсь к Шону и внимательно в него всматриваюсь.

– Кто ты такой, черт возьми?

Неужели двадцатипятилетний мужчина будет стирать белье своих друзей, искренне волноваться о проблемах с выручкой Сельмы и о ее внуке с ограниченными способностями, будет презирать деньги, время, не уважать статус и ни капли не волноваться о будущем?

Да, и этот мужчина – Альфред Шон Робертс.

Вот кто.

И в эту минуту я разрешаю себе доверять ему немного больше. Но вместе с тем зарождающиеся чувства заставляют меня задуматься. Его слишком легко полюбить. Этот человек, отрицающий правила и границы, может быть для меня опасен. Почувствовав мой страх, Шон наклоняется и долго-долго целует меня. Когда он отстраняется, я чувствую, что погружаюсь все глубже, все больше втягиваюсь и испытываю самые противоречивые чувства.

– Серьезно, Шон, кто ты?

– Я – жутко голодный мужчина с чистым бельем. Не хочешь отведать мексиканской кухни?

Мне удается только кивнуть.

Глава 15

Шон ведет меня за руку в темный бар. Мы объелись фахитас, и у нас распирает животы. Карманы, наоборот, стали легче после того, как мы щедро одарили Сельму чаевыми. Я смущенно верчусь за Шоном и осматриваюсь в новой обстановке: разноцветные неоновые лампы на стенах и пол, уставленный затертыми до дыр низкими столиками. Единственная новая на вид вещь – музыкальный автомат в самом дальнем углу. Барная стойка имеет форму обувной коробки и от нее разит прокисшей тряпкой для посуды.

– Как жизнь, Эдди? – здоровается Шон с мужчиной за баром. Эдди лет тридцать и всем своим видом он демонстрирует грубую силу. Глаза у него как непроглядная тьма, а размеры, мягко говоря, отпугивают. Когда Эдди закидывает себе на плечо замызганное полотенце, я тут же замечаю на его руке знакомую татуировку.

– Привет, дружище, – отвечает тот и разглядывает меня из-за крепкого тела Шона. – Теперь вижу, чем ты был занят.

Шон криво ему усмехается.

– Познакомься с Сесилией.

Я скромно машу ему рукой из-за плеча Шона.

– Привет.

– Что будешь пить?

Я нерешительно сжимаю руку Шона. Он знает, что я несовершеннолетняя, и гладит большим пальцем мою ладошку.

Он понимает.

Конечно, он понимает.

– Я буду пиво. – Он поворачивается ко мне. – А ты?

– Виски с колой.

Я почти хихикаю, когда Шон приподнимает брови, и наклоняюсь к нему.

– Всегда хотела его заказать. Другой вариант – мартини, но сомневаюсь, что в заведении Эдди есть такие напитки.

Он улыбается.

– Ты правильно подумала.

Шон оплачивает напитки и ведет меня к столику в самом дальнем углу рядом с музыкальным автоматом. Он вытаскивает оставшиеся после стирки четвертаки и отдает их мне.

– Выбирай с умом, или Эдди выкинет нас отсюда нахрен.

Я беру деньги и, выбрав несколько песен, возвращаюсь к Шону за стол. Он протягивает мне стакан, и, поблагодарив, я делаю большой глоток. Виски обжигает горло, и с вытаращенными глазами я начинаю кашлять. Шон кривится и поворачивается к Эдди, который неодобрительно приподнимает бровь.

Даже с горящим ощущением в горле, грозящем неминуемой смертью, я понимаю, что нужно получше притворяться несовершеннолетней, знающей толк в алкоголе. Я откашливаюсь со слезами на глазах, а Шон хмыкает.

– Впервые пьешь такое крепкое пойло?

– Плевое дело, – произношу я, чувствуя, как по венам растекается теплая жидкость.

Он качает головой с полной раскаяния улыбкой.

– Не повторишь, где именно ты раньше жила? Вроде там было слово «деревня»?

– Ой, заткнись. И ты меня называешь провинциалкой? Здесь вообще всего четыре светофора.

– Двенадцать.

– Я же рассказывала, что в школе редко зажигала.

– Или вообще никогда, – подшучивает надо мной Шон.

– Просто я… – Я вздыхаю.

– Просто что?

– Моя мама кутила и прожигала жизнь за двоих. Одной из нас пришлось играть роль взрослого.

Взгляд Шона становится мягче, и я прихожу к выводу, что глаза у него скорее зеленого цвета, чем карего.

– Не пойми меня превратно. Я бы не променяла свою жизнь ни на что на свете. С мамой было очень весело.

– Было?

– Да. Я научилась водить в восемь лет.

Шон подается вперед.

– Повтори-ка?

– Ты правильно услышал. У меня были гениальные способности, – хвастаюсь я и осмеливаюсь снова выпить виски с каплей колы без газа.

– Безусловно.

– У нас было немного денег, поэтому мы обходились тем, что есть. Моя мама была очень изобретательна. Она всегда умела найти применение лишней двадцатке. В одну солнечную субботу у мамы возникла великолепная идея отвезти меня на заброшенную дорогу, где она дала мне оторваться по полной. – Я улыбаюсь от нахлынувших воспоминаний. – Она подложила на кресло водителя телефонный справочник и на несколько часов дала добро кататься. Разрешила лихачить на нашем минивэне, на котором я ехала боком. А позже отвезла к придорожной будке с барбекю, где готовили самые вкусные на свете картофельные шарики с сыром. Так что примерно на год это стало нашей субботней традицией. Я, мама, телефонный справочник, наш минивэн и картофельные шарики с сыром.

Шон откидывается на спинку стула и подносит ко рту пиво.

– Мне нравится.

– Было в ней что-то такое, чему я иногда завидовала. Она могла сотворить путное из ничего, сделать обычный день особенным. – Я внимательно смотрю на Шона, он кивает. – Ты в этом смысле мне ее напоминаешь.

Он подмигивает.

– Все дело в особой соучастнице.

– Не приписывай моему характеру веселье. Мы оба знаем, что это не про меня. Я девушка, придерживающаяся границ, а ты… ты красный карандаш.

Шон заваливается назад и пожимает плечами.

– Не будь к себе так строга. Нет ничего страшного в том, что ты несешь ответственность и проявляешь заботу о любимых людях.

– Это до безумия нудно. – Я снова отпиваю виски. – Если бы не моя подруга Кристи, я стала бы настоящим интровертом. – Я опускаю глаза в пол. – Я никогда не хотела быть в центре внимания, понимаешь? Но всегда завидовала людям, которые умеют превратить обычный день в уникальный. Людям вроде тебя, Кристи и моей мамы.

– У тебя есть задатки.

Я качаю головой.

– Нет, нет их у меня. Мне просто предначертано фанатеть от таких людей. Не важно. А твои родители? Расскажи мне про ресторан.

– Я поступлю лучше – скоро отведу тебя туда. Хочу, чтобы они с тобой познакомились.

– С радостью.

– Они мои кумиры. Добрые люди с глубокими убеждениями и большим сердцем. Женаты больше тридцати лет и ратуют за семью и верность. Каждый день работают бок о бок. Живут без утайки, ссорятся без утайки и так же мирятся.

– Любят друг друга тоже открыто? Может, поэтому ты при всех такой со мной ласковый?

– Наверное.

– Да, это достойные кумиры, – протягиваю я. Четвертый глоток виски намного легче стекает по горлу. – Не так уж и плохо. Может, я любительница виски.

– Полегче, бомба. – Шон теребит этикетку на бутылке. – Ты редко рассказываешь про отца.

– Потому что понятия не имею, что он за человек. Я ведь и впрямь не догадываюсь, почему он вдруг захотел участвовать в моей жизни. Впечатление обманчиво. Я приехала, а его нет. Половину времени он живет в Шарлотт. Спустя девятнадцать лет отец по-прежнему для меня загадка. Айсберг. Плохо, когда нельзя найти признаки человечности в мужчине, ответственного за твое появление на свет. Я злилась из-за переезда, а, приехав сюда, пыталась относиться к нему непредвзято, но оказалось, что это бесполезно. Если бы можно было описать отца и наши с ним отношения одним словом, то я назвала бы их избегающими.

Шон кивает и делает еще глоток пива.

– А твоя мать?

– Безучастная, – тихо произношу я и борюсь с подступающими слезами, натянув на лицо улыбку. – Последние полгода, к сожалению.

Шон переворачивает мою руку ладонью вверх и ведет по ней подушечками пальцев.

– Мне жаль.

– Не нужно. Такова жизнь. Я теперь взрослый человек. Мама справилась со своей задачей. Папа хотя бы помог оплатить несколько счетов. На самом деле у меня нет причин жаловаться. – Но эта боль глубоко засела в душе, когда я вспоминаю моменты, в которые считала себя самым важным человеком в жизни матери.

– Я скучаю по ней, – признаюсь я и качаю головой, убрав руку. – Все говорят, что она из поколения, которое ведет бесцельное существование. И я, положа руку на сердце, вынуждена согласиться с этим мнением. Она несколько лет жила на широкую ногу, всегда искала и хотела новых приключений, но ни один из ее грандиозных планов не осуществился. Я очень ею восхищалась, и, видимо, что-то за это время произошло. Я до сих пор не могу понять, что именно. Словно она забыла, кем была, и просто… сдалась.

– Ей сколько сейчас? Лет сорок? – спрашивает Шон.

Я киваю.

– Она родила меня, когда ей было столько же, сколько мне сейчас. Думаю, можно сказать, что взрослели мы вместе.

Шон пожимает плечами.

– Выходит, полжизни она прожила. Наверное, твоя мама пытается понять, как хочет прожить вторую половину.

– Наверное. – Я тру нос в попытке прекратить пощипывание в носу. – Просто я бы хотела, чтобы она позволила ей помочь.

– Это не твоя обязанность.

– Знаю.

Шон легонько подталкивает меня локтем.

– Но от этого легче не становится, да?

– Нет.

Больше он не пытается меня утешить. Просто сидит рядом, не мешая мне грустить, и сжимает мою ладошку. Его касание успокаивает.

– Помимо родителей, кто твой герой? – спрашиваю я и отпиваю виски.

– Если бы пришлось называть, то я бы выбрал Дэйва Шаппелла.

Я напрягаю мозги.

– Комик?

– Ага.

– Почему?

– Потому что он чертовски гениальный и искренний. Он просто невероятно использует свою площадку, а его талант говорит сам за себя. Дейв обсуждает то, о чем многие боятся сказать, а потом в паре мест вставляет свои идеи, которые сначала ошеломляют, а потом заставляют задуматься. Он отказался от пятидесяти миллионов долларов, отказался продавать душу, как сделали бы многие на его месте.

– Да уж, не такого ответа я от тебя ждала.

– Да, а еще он не идеален и не собирается за это оправдываться.

На мой телефон приходит сообщение от Кристи, и Шон кивает на него.

– Когда вернешься домой, посмотри его стендапы на своем маленьком компьютере.

– Может, и посмотрю.

– Но сделай себе одолжение – никогда не наводи справки о своих героях.

– Почему?

Он опрокидывает в себя пиво.

– Потому что обнаружишь, что они тоже люди.

Когда я беру телефон, чтобы прочитать сообщение, Шон у меня его забирает.

– Новое правило. Пока ты со мной, никакого телефона.

– Что? – Я резко вскидываю голову. – Вообще никогда?

– Никогда. Ни в моей машине, ни дома, ни в гараже. Когда ты со мной, то оставляешь телефон дома.

– Ты серьезно?

– Это все, о чем я прошу. Но прошу со всей серьезностью. – Он говорит жестким голосом, пресекающим на корню любые возражения.

– Почему?

– Есть несколько причин, и одна из них – это мое время. Я выбираю провести его с тобой и жду от тебя взаимности.

– А звучит так, будто ты меня контролируешь.

Шон наклоняется ко мне.

– Предоставь это Мессии, обещаю тебе, детка, меньше всего на свете я хочу тебя контролировать.

– Тогда с чего вдруг такое правило?

– А если я вежливо попрошу довериться мне, пообещав дать объяснение позже, ты пойдешь мне навстречу?

Он провоцирует меня своими нефритовыми глазами. Шон серьезен – настолько, что я не могу отвести взгляд.

– Почему я не могу получить объяснение сейчас?

– Мы еще к этому не пришли.

– Опять ты говоришь загадками.

– Знаю, но для меня это принципиальный вопрос.

Я с изумлением взираю на него. За все это время от него никогда не исходила такая аура властности. Она жутко действует мне на нервы, но, может, Шон слишком много просит.

– Это сомнительная сделка. Если я соглашусь, то надеюсь, объяснение будет стоящим.

– Так и будет.

– Ладно. Хорошо, пока откажусь от телефона.

– Хорошо. – Шон наклоняется ко мне. – Опишу тебя двумя словами… – Он щекочет меня под подбородком. – Красивая и опьяневшая.

Я разочарованно ему улыбаюсь.

– Нет, пока нет.

– Конечно. – Он ставит пиво на стол и, схватив меня за руку, стаскивает со стула, как только начинает играть So What’Cha Want группы Beastie Boys. – Хорошая песня.

– Вот и плюсы воспитания поколением X. – Я бреду за Шоном и с упоением на него смотрю.

– Какие же?

– Музыка, разумеется.

– С этим утверждением не поспоришь.

– Под эту песню я научилась танцевать. Но не думала, что это твоя фишка.

– Что ты знаешь о моих фишках? – подкалывает меня Шон, утаскивая на тусклый пятачок танцпола.

– Знаю я пару твоих фишечек, детка, – колко замечаю я, и Шон начинает расслабленно крутить бедрами. Он хорош, даже лучше, чем хорош. Я обалдело смотрю, с какой непринужденностью он двигается, и мнусь рядом в нерешительности, пока Шон не притягивает меня к себе, легкими движениями бедер уговаривая танцевать. Я с пылающими от румянца щеками оглядываю бар, чтобы убедиться, что никто не смотрит. В пабе, где время будто остановилось, всего несколько посетителей, и им всем плевать. И, разомлев от алкоголя, я решаю, что мне тоже. Я беру пример с Шона и начинаю покачивать бедрами, потому что у этой девочки есть немного чувства ритма. В глазах Шона появляется восхищенное удивление, и мы танцуем под эту песню, и под следующую, и под следующую.

Я выпиваю еще виски, разбавленный колой.

Мы танцуем.

Когда Шон закидывает мою ногу себе на бедро и мои шорты ползут вверх, я хватаюсь за его футболку.

Мы тремся друг о друга.

Он неспешно слизывает капельки пота с моей шеи и сдувает остальные своими пухлыми губами.

Мы танцуем.

Бесстыже обвиваясь вокруг него, я облизываю ямочку на его шее.

Мы тремся друг о друга.

Шон выпивает стопку текилы, а потом, ни на секунду не сводя с меня глаз, слизывает с моего запястья соль.

Мы танцуем.

Я подначиваю Шона, прижимаясь задницей к его стояку, закидываю руки ему на шею, а он властно обнимает меня за талию.

Мы тремся друг о друга.

Вернувшись на танцпол, он пристально наблюдает, как я провоцирую его, выписывая бедрами восьмерку под песню Сиары «Oh».

Мы выпиваем еще.

Мы танцуем, покрытые потом, и выдыхаем алкоголь. Шон останавливает меня посреди песни, хватает за шею и, дернув к себе рывком, дерзко целует как одержимый.

Мы уходим.

И бежим под дождем к его машине.

Двери закрыты, и мы сплетаемся, наши языки борются за господство.

Шон срывает бретельки моего топа, а я приподнимаюсь, расстегиваю и скидываю шорты.

Сажусь на него верхом.

Чувствую языком его стон, когда накидываюсь губами на его шею.

Шон достает из джинсов член, раскатывает по нему презерватив, отодвигает мои трусики и резким движением насаживает на себя.

Прямо посреди битком набитой парковки, в нескольких метрах от бара…

Мы трахаемся.