Текст книги "Марсиане (сборник)"

Он вновь посмотрел на нее, и она вновь поняла, что он о чем-то усиленно размышляет. Что же он видел? Что мог вспомнить?

– Не думаю, что это был Фрэнк, – медленно проговорил он. – Я видел его в треугольном парке, прямо перед тем, когда на Джона напали.

– Но они с Селимом…

Он тряхнул головой, словно желая очистить ее от этих мыслей.

– Никто не знает, что между ними произошло, Майя. Это все пустая болтовня. Невозможно знать, о чем они говорили. Можно только самим что-то выдумать. Да и неважно, что они друг другу сказали. Неважно по сравнению с тем, что они сделали. Даже если Фрэнк пришел к тому арабу и сказал: «Убей Джона, я хочу, чтобы ты это сделал, убей его, убей», даже если бы он так сказал, в чем я сильно сомневаюсь, поскольку Фрэнк никогда не был таким прямолинейным, сама признай, – он дождался, чтобы Майя кивнула, и выдавил улыбку, – даже если так, если этот Селим взял своих дружков и они убили Джона, то это все равно значило бы, что это они его убили, понимаешь? Те, кто это сделал, и отвечают, если хочешь знать мое мнение. А вся эта ерунда про исполнение приказов, вынуждение что-то сделать и все такое – это все вздор. Просто жалкие оправдания.

– Тогда значит, что если Гитлер никого не убивал лично…

– То он не виноват так, как люди в лагерях, которые нажимали на курки и пускали газ! Вот именно! Сам он был просто сбрендившим ублюдком, а убийцами – они. И убийства – дело их рук, а не его. Если ты скажешь, что думаешь иначе, то меня это огорчит. Но в случае с Никосией, видишь ли, все запутано. В ту ночь многие дрались. Арабы друг с другом, арабы со швейцарцами, строительные бригады с кем-то другим. Люди говорят: «О, да это Фрэнк Чалмерс все начал, и все мятежи послужили прикрытием для заговора против Джона Буна»… Ну сколько можно! Они хотят все упростить, чтобы история сама сложилась, понимаешь? Сваливают вину на одного человека, потому что так получается складная история. А они понимают только складные истории. Потому что тогда виноватым останется только один, а не все, кто дрался в ту ночь.

Она кивнула, внезапно воодушевившись.

– Верно. То есть… я хочу сказать… мы тоже там были. И мы тоже в этом участвовали.

Он кивнул, снова скривив лицо. Затем подошел к ней и сел на диван рядом, обхватил голову ладонями.

– Я тоже об этом думаю, – пробормотал он, вперив глаза в пол. – Иногда. Я, как обычно, бродил по городу, хорошо проводил время. Еще думал: как на карнавале дома, в Тринидаде. Играла музыка, все танцевали и носили маски. У меня самого была красная – маска чудовища, – и я мог бродить где захочется. Я видел Джона, видел Фрэнка. Видел, как ты разговаривала с Фрэнком в том парке – ты была в белой маске, выглядела такой красивой. Видел Сакса в медине. А Джон гулял, как обычно. Я… если бы я только знал, что ему грозит, ох… То есть я тогда понятия не имел, что на него кто-то собирается напасть. Если бы я только знал, то, может, сумел бы отвести его в сторону и сказать, чтобы выбирался оттуда. Я сам впервые представился ему на той вечеринке на Олимпе лишь незадолго до этого. Он был рад меня видеть. Разузнал о Хироко и Касэе. Думаю, он бы меня послушал. Но я не знал.

Майя положила руку ему на бедро.

– Никто не знал.

– Да.

– Кроме, может быть, Фрэнка, – сказала она.

Десмонд вздохнул.

– Может быть. А может, и нет. Но если знал, то это плохо, конечно. Но, насколько я его себе представляю, он бы как-нибудь заплатил за это позже, мысленно, в своей душе. Ведь они двое были близки. Это все равно что убить собственного брата. Люди всегда мысленно платят за что-то, я в это верю. Так что… – Он с досадой качнул головой и пристально посмотрел на нее. – Теперь-то что об этом беспокоиться, Майя? Их обоих больше нет.

– Да.

– Их нет, а мы здесь. – Он обвел вокруг рукой, захватив то ли Мишеля, то ли сразу всю Одессу. – Значение имеют только те, кто жив. Главное – это жизнь.

– Да, главное – жизнь.

Он нетвердо поднялся и побрел в кабинет.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она отложила книгу на пол и легла спать.

4. ГОДЫ

В последующие годы она редко вспоминала о Фрэнке. С ним было покончено – он затерялся в суматохе времен. Годы текли, будто вода в русле реки. Майя представляла земные жизни земными реками – быстрыми и бурными у истоков в горах, сильными и полными в прериях и медленными и излучистыми у моря. На Марсе же их жизни напоминали резкие, беспорядочные потоки, которые только сейчас сами прокладывали себе путь – спадая с уступов, исчезая в рытвинах, скапливаясь до неожиданных высот где-нибудь в отдалении.

Так она пережила напряженные времена второй революции, вкусив ее наравне со всеми, а потом слетала на Землю. Вспоминать молодость для нее было все равно что думать о своей предыдущей инкарнации. Она работала с Ниргалом и землянами, посетила Мишеля в Провансе и вернулась на Марс, понимая теперь их обоих лучше, чем когда-либо прежде. Поселилась с Мишелем в Сабиси и стала помогать Наде наладить работу правительства – когда ей удавалось этим заниматься, не попадая под надзор Нади. Она знала, как та на нее посмотрит, если заметит, что она вмешивается напрямую. И она продолжала жить в Сабиси, жизнь понемногу успокоилась – или, по крайней мере, стала развиваться более предсказуемым образом: Мишель имел практику и немного подрабатывал в университете, Майя участвовала в проекте водоснабжения Тирренского массива, периодически давая уроки в городских школах. Десмонда она видела редко и мало вспоминала – они с Мишелем теперь видели старых друзей куда реже, чем прежде. Их круг общения состоял в основном из коллег и соседей – то есть был новым, как и все во втором Сабиси. Они жили в квартире на третьем этаже большого многоквартирного дома с красивым парком во внутреннем дворике. Когда вечера выдавались достаточно теплыми, они часто выходили ужинать к столикам во дворе и общались с соседями, играли в игры, читали, рукодельничали. У них была настоящая община, и иногда Майя обводила окружающих взглядом и думала, что они живут в такой исторической реальности, которая никогда и нигде не будет зафиксирована. Хорошее, крепкое товарищество, где каждый занимается своим делом и будто участвует в каком-то общем проекте, в котором каждая отдельная семья служит частью чего-то большого, что не так-то просто описать. Так проносились целые десятилетия, и призраки ее прошлых инкарнаций являлись к ней совсем редко. Как и старые друзья.

5. ПОМОЧЬ ЕМУ

Уже много лет спустя, когда Майю начинали беспокоить длительные дежавю и прочие «умственные события», как называл их Мишель, однажды ночью зашел Десмонд – было поздно, после временного сброса, когда никто больше и не вздумал бы прийти в гости.

Мишель к тому времени спал, Майя еще читала. Она обняла Десмонда и, отведя его на кухню, усадила и поставила воду на плиту, чтобы приготовить чай. Когда они обнимались, она почувствовала, что он дрожит.

– В чем дело? – спросила она.

– О, Майя… – Он попытался уйти от ответа.

– Рассказывай!

Он пожал плечами.

– Я заходил к Саксу в Да Винчи, и у него был Ниргал. Его бассейн занесло пылью, ты слышала?

– Да. Очень жаль.

– Ага. Так вот, в общем, они заговорили о Хироко. Как будто она еще жива. Сакс даже говорил, что видел ее однажды, когда попал в бурю. А я… я так рассердился, Майя! Хотелось их поубивать!

– Почему? – спросила она.

– Потому что она мертва. Потому что она мертва, а они отказываются это принять. Только из-за того, что не видели тела. Вот и придумывают теперь эти истории.

– Ну не только же они.

– Нет. Но они верят в это – просто потому, что им хочется. Как будто от того, что ты веришь, это станет правдой.

– А разве нет? – спросила она, наливая воду в чашки.

– Нет. Не станет. Она мертва. Как и все фермеры. Их убили.

И опустив голову на кухонный стол, он заплакал.

Удивленная, Майя подсела к нему, положила руку ему на спину. Он снова дрожал, но уже как-то по-другому. Вытянувшись, она придвинула свою чашку, стоявшую на другом краю стола. Его содрогающееся тело понемногу успокоилось.

– Это жестоко, – проговорила она. – Взять и исчезнуть. Когда не видишь тела, ты не знаешь, что и думать. Будто застрял в лимбе.

Он выпрямился и кивнул. Отхлебнул чая.

– Ты никогда не видела тела Фрэнка, – сказал он. – Но ты же никому не говоришь, что думаешь, будто он жив.

– Нет, – ответила она, отмахнувшись. – Но то наводнение…

Он кивнул.

– А фермеры… Тут понятно, почему люди придумывают эти истории. Они и вправду могли сбежать. Теоретически.

Он снова кивнул.

– Только в лабиринте они были позади меня. А я сам успел в последний момент. Потом я еще несколько дней бродил поблизости, но они так и не вышли. Они не выжили. – Он конвульсивно содрогнулся. Майя подумала, сколько нервной энергии было сосредоточено в его маленьком тельце. – Нет. Их поймали и убили. Если бы они выбрались, я бы их увидел. Или же они бы со мной связались. Она была жестокой, но не до такой степени. Она бы давно уже дала мне знать.

Его лицо исказилось от скорби и гнева. Майя видела, что он все еще злился на Хироко. Ей вспомнился Фрэнк – она тоже злилась на него несколько лет после его смерти. Думала, убил ли он Джона. Десмонд много лет назад говорил с ней на эту тему. Она вспомнила, что он в ту ночь пытался придумать, как бы ее успокоить. И возможно, солгал ради этого. Если бы он знал другую правду, если видел, как Фрэнк всадил в тело Джона нож, – рассказал бы он ей об этом? Нет, не рассказал бы.

Сейчас Майя пыталась придумать, чем помочь ему с мыслями о Хироко. В тишине она отхлебнула чая, он тоже сделал глоток.

– Она любила тебя, – проговорила она.

Он взглянул на нее удивленно. Затем, наконец, кивнул.

– Она дала бы тебе знать, если бы была жива. Как ты сам говоришь.

– Думаю, что да.

– Значит, скорее всего она мертва. Но Ниргал и Сакс – да и Мишель, если на то пошло…

– Мишель тоже?

– По крайней мере, иногда. Иногда он думает, что эта легенда как бы просто нам в утешение. Но иногда говорит, что они живы. Но если легенда им на руку…

– Да, пожалуй, – вздохнул он.

Она ненадолго задумалась.

– Что ж, такова жизнь. Движение, так сказать, частиц Хироко у тебя в мозге. Квантовые скачки, как говорит Мишель. Это же то, что мы есть, верно?

Десмонд посмотрел на свою морщинистую и испещренную шрамами кисть руки.

– Не знаю. Мне кажется, мы нечто большее.

– Ну, неважно. Главное – жизнь. Разве не это ты мне однажды сказал?

– В самом деле?

– Да, вроде бы. Мне кажется, ты так говорил. Но как бы то ни было, это хороший, работающий принцип.

Десмонд кивнул, и они сделали еще по глотку. Их отражения казались прозрачными в черных окнах. Птица, сидевшая на клене, вдруг нарушила ночную тишину.

– Я беспокоюсь, что могут опять настать тяжелые времена, – проговорила Майя, пытаясь сменить тему. – Не думаю, что Земля позволит нам дальше контролировать приток иммигрантов. Они нарушат условия, «Освободите Марс» начнет протестовать, и мы глазом не успеем моргнуть, как начнется война.

Он покачал головой.

– Мне кажется, этого можно избежать.

– Но как? Джеки готова в нее ввязаться, чтобы остаться у власти.

– Не волнуйся слишком насчет нее. Она не имеет значения. Система гораздо сильнее…

– Но что, если система рухнет? Мы живем в неизвестности. У двух миров совершенно разные интересы, и со временем они расходятся лишь сильнее. А кто будет решать – это люди у верхушки.

– Их слишком много. – Он махнул рукой. – Мы можем склонить большинство к разумному поведению.

– Правда? И как же?

– Ну, во‑первых, всегда можно пригрозить им Красными. Они же до сих пор существуют и занимаются своими делами. Пытаются всеми силами сорвать процесс терраформирования. Мы можем использовать это в наших интересах.

И они проговорили о политике, пока небо за окнами не окрасилось серым, а обрывчатая птичья песнь не переросла в щебечущее многоголосие. Майя все старалась его разговорить. Десмонд прекрасно знал все фракции, существовавшие на Марсе, и порой выдвигал здравые идеи. Она находила все это чрезвычайно интересным. Они разработали стратегию. К завтраку у них уже родился план, который стоило воплотить в жизнь, как только наступит подходящий момент. Десмонд улыбнулся:

– Даже спустя все эти годы мы до сих пор думаем, что можем спасти мир.

– Да, можем, – согласилась Майя. – Или могли бы, если бы другие делали то, что мы им скажем.

Вскоре проснулся Мишель: его разбудил запах и треск жарящегося бекона, донесшиеся до спальни, а также негромкое пение Десмонда – он напевал что-то в стиле калипсо [16]16
  Афро-карибский музыкальный стиль, образовавшийся на Тринидаде и Тобаго в первой половине XX века.


[Закрыть]. Майю разморило тепло, ей хотелось спать и есть. В тот день ей предстояла тяжелая работа, но это ее не пугало.

6. ПОТЕРЯТЬ ЕГО

Жизнь продолжалась. Она жила с Мишелем, работала, любила, боролась со своими недугами. И бо́льшую часть времени была всем довольна. Но иногда могла и пожалеть о давно угасших искрах истинной страсти, пусть даже они всегда были дикими и изменчивыми. Порой она думала, что была бы счастливее, если бы Джон остался жив – или будь рядом Фрэнк. Или если бы ее партнером стал Десмонд – если бы, пока они оба были свободны, они вступили бы в какую-нибудь прерывистую моногамию, как аисты, и из года в год встречались бы после своих путешествий и миграций. Они не пошли по этому пути, и все сложилось иначе.

Но жизнь продолжалась и без этого, и они медленно двигались вперед, все сильнее отдаляясь друг от друга, – не потому, что чьи-то чувства угасали, а просто оттого, что они видели друг друга слишком редко и их мысли занимали другие люди и другие дела. Типичная история: вы продолжаете жить, близкие вам люди делают то же самое, а жизнь отводит вас друг от друга, так или иначе, – работа, партнеры, что угодно, – и спустя какое-то время, когда их нет рядом, когда они не присутствуют физически, любить их можно лишь как какие-нибудь воспоминания. Так случается, когда вы привыкаете их любить и помните ту любовь, а не чувствуете ее, как тогда, когда они были реальной частью вашей жизни. Только находясь с партнером рядом, можно по-настоящему сохранить любовь. Но даже в этом случае вы можете от него отдалиться – приобрести разные привычки, увлечься разными мыслями. И если так происходит с теми, с кем вы спите, то что уж говорить о тех друзьях, чья жизнь продолжается где-нибудь в другой части света. В конце концов вы их теряете, и ничего поделать с этим нельзя. Сохранить отношения можно только с партнером, а партнер может быть лишь один. Если бы они с Десмондом когда-либо имели такую связь – кто знает, что случилось бы дальше. Сейчас от их далекой дружбы остались лишь угольки, хотя могло сложиться так, что между ними, будто из открытой кузницы, не переставали бы носиться искры. Она могла бы заставлять его содрогаться одним своим касанием. Иногда она вспоминала, как любила его, – и это чувство казалось тогда таким сильным, что она думала, оно никогда не иссякнет.

А порой, очень редко, она получала легкие намеки на то, что Десмонд чувствовал нечто похожее, – и это было прекрасно. Так, спустя много лет, в один вечер, когда Мишеля не было в городе, Десмонд пришел и позвонил в звонок. Они вышли и спустились вдоль обрыва на набережную. Они шли совсем одни, держась за руки, вдоль кромки моря Эллады, и Майя думала, как здорово снова вот так ходить вместе. Они зашли в закусочную и там согрелись, сидя за заставленным стаканами и тарелками столиком. Она любила таких мужчин, как он, – своих друзей.

На этот раз он просто заскочил мимоходом и собирался сесть в поезд до Сабиси. Поэтому после ужина она поднялась с ним под ручку на станцию, и, когда они пришли, он улыбнулся и сказал:

– Я должен рассказать тебе мой последний сон про Майю.

– Сон про Майю?

– Да. Они бывают у меня раз в год или около того. Вообще мне все наши снятся. Но этот забавней всех. Мне приснилось, что я ехал в Андерхилл на какую-то конференцию по экономике дарения или вроде того. И когда приехал, вдруг – какое совпадение! – увидел, что ты тоже там была, на конференции по гидрологии. Но это еще не все: ты жила в той же гостинице…

– Гостинице в Андерхилле?

– Во сне это был такой же город, как и все остальные, с небоскребами и кучей гостиниц. Конференц-центр или вроде того. Так вот, мы не просто оказались в одной гостинице: плюс ко всему нам по ошибке забронировали один и тот же номер! Мы радостно встретились в холле, потому что не знали, что оба окажемся в городе, но про номер не знали, пока не поднялись и не увидели свои ключи. Тогда мы, как люди рассудительные, вернулись к стойке, чтобы объяснить, что возникла ошибка…

Майя фыркнула на это, чувствуя, как ее рука непроизвольно сжала его чуть крепче, и он, ухмыльнувшись, отмахнулся от нее второй рукой.

– Но когда мы подошли к стойке, ночной администратор посмотрел на нас так же, как ты смотришь на меня сейчас, и сказал: «Слушайте, вы двое, я Купидон, бог любви, и я допустил эту ошибку нарочно, чтобы дать вам шанс неожиданно оказаться вместе, так что давайте поднимайтесь в номер, развлекитесь как следует и больше мне не перечьте!»

Майя громко рассмеялась, и Десмонд прыснул вслед за ней.

– Чудесный сон, – проговорила Майя, после чего остановила его и взяла за обе руки. – А потом что?

– А, ну потом я проснулся! И смеялся так сильно, прям как сейчас. Я кричал: «Нет, нет, я еще не хочу просыпаться! Сейчас только начинается самое интересное!»

Она снова рассмеялась и сжала его руки.

– Нет, самое интересное уже позади.

Он кивнул, и они обнялись. Затем подоспел его поезд, и он сел в вагон.

VI. Четыре теологических пути

1. НЕ ТУДА

Ранний подъем по внутренней стороне западной стенки кратера Кроммелин. Трамвай до Пузырей, заезд по одной из самых крутых дорог кратера, затем вдоль обрыва к водоему на Перине, спуск по следующей трассе и еще пара километров пешком по кольцевой дороге, чтобы вернуться к трамваю.

Но в то утро шел сильный дождь и стелился туман, было не слишком ветрено, и я, не пройдя и ста метров от места, где поворачивал трамвай, заблудился. Я пошел, как мне думалось, по тропе, но она почти сразу исчезла. Тогда я, вместо того чтобы вернуться назад, посчитал, что дорога лежала справа от меня, и свернул туда, но найти ее не смог. Зная, что все дороги – за исключением тех, что заканчивались обрывом, – вели в Кроммелин, я решил пробираться вверх в надежде выйти в конце концов на дорогу. При этом у меня в поле зрения постоянно находилась, по-видимому, старая дорога – три-четыре шага к пролому в стене, протяженное углубление, несколько сломанных ветвей и – чего больше всего – прямоугольные отметки на деревьях, сделанные серой краской. Похожие на те, что можно заметить на деревьях в киммерийском лесу. Я удивился, что кто-то выбрал для этого серую краску, и сперва принял ее за лишайник, но нет – она была похожа на краску, как бы близко я ее ни рассматривал и даже когда попробовал соскрести пальцем. Честное слово, это была краска, и ее распылили на уровне груди или головы так, чтобы составить грубую, но более-менее определимую линию вдоль склона. Последний же представлял собой неровную, с множеством уступов стену кратера, густо заросшую деревьями, а за ней – еще несколько старых обветренных валов и голые стенки, которые приходилось обходить, чтобы найти место, где через них можно перелезть. Я посчитал, что, где бы ни росли деревья, я смогу там взобраться, и, пригибаясь под ветвями, двинулся по тем склонам, где деревья пробивались сквозь брекчиевидную поверхность. Дождь никак не унимался, поэтому, когда меня обливал душ с веток, я этого даже не замечал. Что вызывало у меня беспокойство, так это то, что лежало под ногами, потому что влажный ковер из листьев был довольно опасен, если идти по нему под уклоном.

Я все пробирался в гору, надеясь, что ни один из скальных выступов, ни слева ни справа, не преградит мне путь. И все гадал, не лежала ли под листьями, по которым я ступал, старая дорога. Всякий раз, когда проход между выступами сужался, я видел неровные горки камней, едва заметные спустя столько лет, но все же помогавшие мне понять, куда идти. Но как только я убеждался, что это все-таки тропа, она исчезала, и мне вновь приходилось пробиваться сквозь лес. И прежний вопрос так и не давал мне покоя, занимая все мысли, пока я осматривал смоченные дождем стены, пока хлюпал по грязи, поскальзываясь, – действительно ли эти камни кто-то выложил специально, чтобы помочь мне найти дорогу? Действительно ли эти серые пятна на деревьях в густой рощице были настоящими отметками? И зачем их там оставили?

Я поднимался дальше, пригибаясь, чтобы не поцарапать лицо, а между ветками погуще – проталкиваясь плечами. Путь мой тянулся только вверх, но, как бы тщательно я ни изучал местность, мне никак не удавалось понять, настоящая это дорога или нет. Порой мне казалось, что я был первым человеком, кто очутился на этом склоне. Но затем в поле зрения появлялась небольшая лестница, которая помогала мне преодолеть трудный участок.

Подъем затянулся, и это начинало меня беспокоить. Я должен был подняться всего на четыреста метров – и ведь наверняка уже давно достиг этой высоты? Дождевая туча поредела, и стало светлее. Дождь, однако, не закончился, к тому же нисходящими порывами дул сильный ветер. Вскоре склон выровнялся, и я очутился на заросшем деревьями участке, по которому тянулись старые ржавые трамвайные пути. Увидеть их здесь стало полной неожиданностью. Я вспомнил, что читал о зубчатых рельсах на гору, но те находились на южной стенке кратера. Чуть позже я вышел на дорогу, что тянулась с западного подножия к самому ободу, и несколько минут прошагал по ней, пока не наткнулся на магазинчик и станцию канатной дороги. Хорошо было бы выйти на вершину и точно узнать, в какой части обода я находился, но я и так потратил уже вдвое больше времени, чем ожидал, и втрое больше – сил. А двигаясь на север по дороге вдоль обода, я снова ее потерял! Шел дождь, стоял туман, а западный обод был чересчур широк, весь состоял из разрушенных террас, где лишь горки камней обозначали путь и попадались участки плотно растущих и скрюченных деревьев, высотой не выше меня. Многие дорожки вели прямо в их заросли и вскоре пропадали там в каких-нибудь колючих кустах. Меня охватила досада – а еще тревога за то, что я могу сильно опоздать домой. Ведь я стараюсь возвращаться из своих ранних прогулок, когда остальные еще только просыпаются или готовят завтрак.

Остановившись, я призадумался. Очки запотели от дождя, воздух загустел от плотного тумана. Куда бы я ни посмотрел, видно было не далее двадцати ярдов, а на такой местности этого явно недостаточно.

Я повернул обратно и зашагал вдоль края к дороге, решив затем спуститься по стене на дно кратера и, минуя Пузыри, сесть на трамвай. Внутри кратера все расстояния были невелики – по моим прикидкам, не более десяти километров, причем бо́льшую часть из них мне предстояло спускаться с горки. Под дождем это было не так весело, но в любом случае – быстрее.

Но прежде чем двинуться в путь, я зашел в магазин и купил содовой. Заведение едва успело открыться. Я вынес бутылку к прилавку, пока две девушки пристально следили, как я доставал кошелек из кармана своих непромокаемых штанов. Кошелек, однако, оказался влажным, как и лежащая в нем кредитка. Я оказался настолько вымокшим, словно нырял в озеро. Чтобы обойтись без объяснений, решил выпить содовую где-нибудь снаружи.

Спуск выдался немного сумасшедшим. Дорога извивалась то в одну, то в другую сторону, а густой туман и дождь не отступали ни на минуту. Я понятия не имел, на какой высоте относительно стены нахожусь. Я прошел мимо резкой выемки в дороге, по которой теперь спускался весьма живописный водопад. Углубился в заросли деревьев, и те сомкнулись надо мной – теперь я шел по зеленому туннелю, но дождь все равно продолжал меня заливать. Вернулся на станцию и оттуда уехал на трамвае домой, но завтрак в тот день пришлось пропустить.

А оставшуюся часть дня – да и потом, хотя в тот день особенно, – меня все мучил вопрос, прошел ли я на старой дороге или нет.