Текст книги "У кромки океана"

– Тихо! Тихо! Если вы не разойдетесь, я прерву матч и засчитаю поражение тем и другим! Ну-ка, успокойтесь! – Он подошел к Кевину, окруженному игроками «Лобоса». – Уходи с поля. – Партнеры Кевина вознегодовали.

– В случае, когда бэтсмен сталкивается с полевым игроком, который стоял на линии, считается, что правила нарушает именно полевой игрок, – объяснил Фред, не обращая внимания на протесты. – Поэтому бросать в него мяч было незачем. Ступай отдохни, все равно осталось немного. Я хочу, чтобы игра закончилась нормально. Иди!

Кевина отвели к кромке поля, усадили на скамью. В горле пересохло… Наверно, он тоже кричал. Рядом сидела Рамона. Внезапно до Кевина дошло, что она придерживает его за локоть; дружеское, ободряющее прикосновение… Значит, Рамона открыто встала на его сторону! Он посмотрел на женщину, вопросительно приподняв бровь.

Рамона убрала руку. Кевин вдруг понял, что дрожит всем телом.

– Мерзавец, – проговорила Рамона, глядя на Альфредо, который по-прежнему о чем-то спорил с судьей. Кевин судорожно сглотнул и кивнул.

* * *

После игры, победу в которой все же одержал «Лобос», Кевин отправился домой, чувствуя себя полным идиотом. Подумать только, его выгнали с поля во время софтбольного матча! Такое, естественно, случалось, особенно если встречались команды, игроки которых по ходу дела утоляли жажду пивом. Однако это бывало крайне редко.

Неожиданно различив голос Альфредо, Кевин обернулся и сам поразился тому, насколько, оказывается, сильна его неприязнь к Блэру. Крошечную фигурку на дальнем конце поля окружали друзья… Ну и гад! Жаль, что не получилось врезать ему по второму разу…

– Эй, Кевин!

Он вздрогнул, испугался, что по его лицу можно догадаться, о чем он думает.

– Рамона!

– Интересная игра, верно?

– Да уж.

– Поехали со мной. Правда, у меня сегодня занятия, но они скоро закончатся, и мы сможем полетать.

– Договорились. – Вообще-то Кевин собирался поработать, но решил, что Хэнк и Габриэла вполне обойдутся без него.

Здание, в котором располагалась школа, навевало множество воспоминаний. Первым делом Кевин отправился в душевую рядом со спортивным залом, принял душ, посмотрел на себя в зеркало – верхняя губа изрядно распухла. Попробовал причесаться, отказался от этой затеи и пошел искать Рамону. Урок уже начался; он поздоровался с ребятами и сел у дальней стены.

Темой урока оказалась популяционная биология, точнее, базовые уравнения, с помощью которых можно определить, как изменяется численность той или иной популяции в условиях замкнутой среды. Эти уравнения были нелинейными и описывали действительность весьма приблизительно: ведь в реальности установить периодичность изменения численности популяций не представлялось возможным. Тема была сложной, и объяснять Рамоне пришлось довольно долго, хотя она приводила множество примеров и старалась избегать ученой терминологии, а ребята засыпали ее вопросами.

Лаборатория, в которой проходили занятия, была светлой и просторной и занимала целиком верхний этаж школьного здания. Черные волосы Рамоны отливали синевой в свете солнца. Она втянула в обсуждение и Кевина, и он начал рассказывать об использовании биосистем в современной архитектуре, выбрав в качестве примера китайских карпов, что плавали в школьном пруду. Школьники тут же принялись выяснять, какого размера должен быть водоем, чтобы рыбы в нем чувствовали себя привольно, сколько рыб можно ежегодно вылавливать и тому подобное.

Несмотря на наглядность примеров, чувствовалось, что некоторым ученикам никак не удается понять нелинейность уравнений, уяснить, почему численность популяций то увеличивается, а то вдруг резко уменьшается. Ничего удивительного; Кевину вспомнилось, что и он когда-то долго ломал над этим голову.

Рамона показала ребятам водяное колесо Лоренца – самое обыкновенное, с двенадцатью ведерками на ободе, способное вращаться в разные стороны. Когда из крана над колесом потекла вода, ничего не произошло; верхнее ведерко постепенно наполнилось, вода перелилась через край, и все. Стоило открыть кран чуть посильнее, ведерко, во-первых, наполнилось быстрее, а во-вторых, слегка накренилось, что заставило колесо совершить полный оборот, во время которого все ведерки успели набрать немного воды и слить ее в бачок под колесом. Именно этого все и ожидали, руководствуясь здравым смыслом и опытом, почерпнутым из повседневной жизни. Естественно, изумлению школьников не было предела, когда Рамона открыла кран на полную и колесо начало быстро вращаться в одном направлении, потом замерло – и закрутилось в обратном.

Класс дружно вздохнул, затем кто-то засмеялся, школьники возбужденно загомонили, а колесо продолжало вращаться туда-сюда, ведерки то наполнялись до краев, то проскакивали мимо струи, что била из крана. Хаотическое движение, полученное наипростейшим способом. Рамона подошла к доске и принялась выводить уравнение, которое описывало это маленькое чудо (впрочем, в природе оно встречается не так уж редко), а потом дала ребятам задание, и они прильнули к экранам, ожидая, когда компьютер выдаст результаты проверки.

Кевин наблюдал за Рамоной. Она держалась непринужденно, однако вовсе не запанибрата; ученики явно относились к ней с уважением, и достаточно было сурового взгляда, чтобы они утихомирились. Вспомнив свои школьные годы, Кевин не сумел сдержать улыбку: кто бы мог тогда подумать, что сорвиголова Рамона станет учительницей? Быть может, бурное прошлое помогает ей справляться с детьми? Она переходила от стола к столу, проверяла, советовала, давала новые задания… Для учителя важно сохранять между собой и учениками определенное расстояние, чтобы они видели в нем не приятеля, а старшего товарища, сильную личность, которая олицетворяет собой мир взрослых. «Таков порядок!» – эти слова слышатся в каждой фразе настоящего учителя, читаются в каждом взгляде. Он не огорошивает школьников множеством противоречащих друг другу фактов, а излагает им свой взгляд на мир – взгляд, на основе которого они со временем составят собственную точку зрения. Ведь главное не в том, чтобы ознакомить со всеми до единого фактами, не в том, чтобы подчеркнуть свой нейтралитет в отношении различных гипотез. В конце концов, за годы учебы школьники, если захотят, узнают все, что нужно. Настоящий учитель должен отстаивать одно, конкретное мнение, быть некоей направляющей силой. Взять, к примеру, ту же популяционную биологию: те, кто занимается этой наукой, до сих пор не могут договориться между собой даже насчет терминологии, а Рамона рассказывает о ней так, будто защищает докторскую – упоминая иные суждения лишь мимоходом, только как имеющие право на существование, не более того. И ребята слушают!

Когда занятия кончились, Кевин с Рамоной вышли на улицу, где светило медового оттенка солнце, почему-то наводившее на мысль о тренировках пловцов.

– Пошли, а то не успеем до обеда. Сегодня моя очередь дежурить. Поможешь?

– Конечно.

Кевин воспарил в мыслях на такую высоту, которой было не достичь никакому глайдеру.

* * *

«Милая Клер!

Я на месте.

Приехал три недели назад. Что касается жилья, предложили на выбор: либо снять крошечную хибарку у дороги, либо поселиться в многоэтажном доме, где есть свободные квартиры. Я выяснил, что в многоэтажке живут весьма дружелюбные, энергичные, здоровые и симпатичные люди, и, естественно, предпочел хибарку у дороги. Адрес для писем в конце.

Первое впечатление об этом городке (которое я составил, когда приезжал устраиваться на работу) оказалось верным: мирный брег, сплошная идиллия – или пастораль, в зависимости от настроения. Он расположен частью у подножия холмов, вершины которых также застроены домами; холмы образуют своего рода географический центр города, а за ними лежит глубокий каньон, который тоже относится к городской территории. Кажется, что Эль-Модена – один большой сад, столько здесь растительности; плюс велосипедные дорожки, плавательные бассейны и спортивные площадки. Насчет садов – хотя мы живем в округе Ориндж[10]10
  Orange – апельсин (англ.).


[Закрыть], из деревьев встречаются чаще всего лимоны, авокадо и оливы. Обещаю, что, как только представится возможность, открою подаренный тобой справочник и постараюсь выяснить, что тут растет еще. Я знаю, тебе будет интересно.

Солнце светит чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Прошло всего три недели, а я от него уже слегка ошалел. Представь, каково тем, кто здесь родился и вырос: возможно, тебе будет проще освоиться с местными нравами.

Здешняя публика обожает велосипеды. Впрочем, общественного транспорта в Эль-Модене нет и в помине, если не считать легковушек, которые сдают в аренду тем, кому некуда девать деньги. Аренда мотоциклов обходится еще дороже; словом, тут, похоже, уверены, что передвигаться следует на собственных ногах. Надо признать, мышцы у местных крепкие.

С другой стороны, они не знают, кто такой Граучо Маркс. По-моему, театра нет не только в Эль-Модене, но и в целом округе! Я очутился в Гоби. Нет, на Новой Земле. То бишь в округе Ориндж, где главное развлечение – тренировочный заплыв, за которым следует оживленная дискуссия о преимуществах различных видов гребка.

На днях мне довелось стать свидетелем подобной дискуссии. Мой новый приятель Кевин пригласил меня искупаться. В бассейне плавали двадцать или тридцать человек. Туда-сюда, туда-сюда, в очень приличном темпе. Такого рода физические упражнения, безусловно, развивают тело, но, как тебе известно, я вполне доволен своим.

Некоторое время спустя Кевин, будто лосось, выпрыгнул из воды и пригласил меня присоединяться. Я объяснил, что, к сожалению, не могу – аллергия.

Он посочувствовал: аллергия на хлорку?

Нет, ответил я, на физические усилия.

Ну и ну! Как мне только не стыдно?!

Я намекнул, что они, на мой взгляд, понапрасну растрачивают энергию. Скажем, можно было бы привязать к лодыжкам концы намотанных на шпульки веревок, сохраняя таким образом хотя бы часть калорий, которые расходуются на то, чтобы переплыть бассейн. Тогда не понадобилось бы монтировать в космосе новые солнечные батареи, которые только засоряют околоземное пространство. Кевин одобрил мою идею, задумался – вероятно, над возможностью ее осуществления – и поплыл прочь, пообещав вернуться.

Между прочим, он – тот самый человек, который взялся переделать мое новое жилище. Биоархитектор. Скоро я буду жить в доме, выстроенном по последней моде. Признаться, перед тем как договариваться с Кевином, я, что называется, ознакомился с образцами его творчества; знаешь, мне понравилось. Он, несомненно, талантлив, этакий поэт от архитектуры, и питает слабость к просторным, изысканно отделанным помещениям. Я возлагаю на него большие надежды.

Сам он поначалу показался мне достаточно заурядной личностью – высокий, худой, весь какой-то нескладный, с лица практически не сходит улыбка; впрочем осматривая мой дом, он глядел с прищуром, который, хочется верить, выражал глубину мысли. Так или иначе, новый друг. Посмеивается над моими странностями, я плачу ему той же монетой, и оба в результате довольны.

Однако по сравнению со своим партнером Хэнком Кевин – просто гигант мысли. Хэнк невысокого роста, лысоватый, с мускулистыми руками и бычьей шеей. Ему сорок с хвостиком, но выглядит он старше. По-видимому, когда-то он был прихожанином Национальной американской церкви – помнишь ту секту в Нью-Мексико? У него занятная привычка – то и дело разевать на что-нибудь рот. Вкалывает как сумасшедший (иначе не может) и вдруг – бац! – бросает работу и словно впадает в транс. К примеру, может пилить дерево и отключиться в самый ответственный момент. Секунда… две… минута… «Мы – частички узора, порожденного Вселенной», – произносит он наконец благоговейным тоном.

«Что случилось, Хэнк? – кричит ему Габриэла. – Жука увидел?»

Однажды я ненароком подслушал их разговор. «Трудно поверить, что они разбежались, – сказал Хэнк. – А ведь были неразлейвода».

В другой раз он описывал драку между Кевином и мэром города (знаешь, местные обожают сплетничать; по сравнению с Эль-Моденой Чикаго кажется городом глухонемых). Эта драка произошла во время софтбольного матча; по словам Хэнка, Альфредо кипел, как чайник.

Местные жители, уж не знаю почему, часто заводят с Хэнком какие-то разговоры. По-моему, им всем требуются его советы, вот только насчет чего? Хэнк охотно вступает в беседу; бывает, что он тратит на своих «клиентов» чуть ли не весь рабочий день. Что касается работы, он явно не из тех, кто способен вдохновлять других на трудовые подвиги.

Но как на него смотрит Габриэла, третий член команды Кевина! Похоже, Хэнк не перестает ее удивлять. Она моложе обоих мужчин, пару лет назад закончила школу.

Хэнк объяснил, что девушка помогает им сохранять хорошее настроение. У Габриэлы острый глаз и не менее острый язычок; шутки партнеров неизменно вызывают у нее смех. Она может прямо-таки кататься по полу.

В общем, дело движется, и рано или поздно у меня будет новый дом.

Другие развлечения. Я нашел себе подругу по изгнанию, русскую женщину, которая приехала в гости к своей приятельнице, Дорис Накаяме. Зовут ее Надежда Катаева. Дорис работает в фирме, которая занимается сверхпроводниками; такое впечатление, что она сама вот-вот превратится в сверхпроводник. Строгая, даже суровая, начисто лишенная чувства юмора; мой живот вызывает у нее отвращение, мои манеры сбивают с толку. А Надежда совершенно другая; если бы не почтенный возраст – ей за семьдесят, – я, пожалуй, был бы не прочь завести с ней роман. Может, еще и заведу. Мы ведем себя как два пожилых дипломата, отправленных заканчивать карьеру в некую захудалую колонию. Не так давно состоялась вечеринка на свежем воздухе. Типичное явление провинциальной культуры, пасторальное действо в духе Пруста. Деревья с пышными кронами, цветочные клумбы, живые изгороди, нечто вроде зеленого лабиринта. Мы с Надеждой поехали вместе (представь, как на меня глазел здешний люд, – этакая туша на велосипеде). Я облачился в белый тропический костюм, а Надежда выбрала ситцевое платье, подол которого так и норовил попасть между спиц.

На пороге дома нас встретила хозяйка, Рамона Санчес, в своем обычном наряде – шортах и футболке (а на руках – огромные садовые рукавицы), что было ничуть не удивительно, поскольку слова «вечеринка на свежем воздухе» означали, что мы собираемся работать в саду.

Поэтому пришлось – в белоснежном-то костюме – сесть на кучу свежевырытой земли, состязаться в остроумии с дождевыми червями и наблюдать, как набухают на ладонях мозоли. Не знаю, долго ли бы я выдержал, если бы не пиво, не замечания, которые вполголоса отпускала Надежда, – они предназначались только мне; то, что касалось всех, она произносила громко и внятно, – и не длинные и стройные ноги Рамоны Санчес, каковые я имел удовольствие лицезреть. Рамона – городская красавица, похожая, по-моему, на Ингрид Бергман, а по мнению Надежды, на Белинду Брав. Сейчас она оказалась в центре внимания местных сплетников, поскольку недавно порвала со своим давним приятелем, тем самым мэром Альфредо, место которого, судя по всему, не прочь занять Кевин (да и я бы не отказался, однако Рамона выказывает известное расположение именно Кевину, а ко мне относится не более чем дружелюбно).

Впрочем, мы с ней на пару минут тридцать пололи сорняки. Я защищал гражданские права дождевых червей, что корчились вокруг, рассеченные штыками лопат, а Рамона в чисто учительской манере (она преподает биологию) уверяла меня, что черви не чувствуют боли и что я забуду о страданиях бедных существ, оказавшись за столом. Неужели они потчуют гостей дождевыми червями, поинтересовался я, изобразив подобающую мину. По счастью, выяснилось, что она имела в виду салат.

Надеюсь, ты уловила местный колорит. Аркадия! Буколики! Марксов «идиотизм крестьянской жизни»! Честно говоря, я не верил, что он существует на деле.

Не то чтобы в Эль-Модене не случается неприятностей, отнюдь. Работы хватает, каждый день приходится вникать в тонкости нашего законодательства. Общественное устройство представляет здесь собой нечто среднее между моделью Санта-Розы (земля и коммунальные сооружения находятся в городской собственности, как и пара-тройка предприятий, использующих местную рабочую силу, горожане должны десять часов в неделю трудиться на благо общества и тому подобное) и новой федеральной системой, по которой чем выше твои доходы, тем больший налог с тебя взимается; около шестидесяти процентов налогов идет в городской бюджет, причем повышенными налогами облагаются не только отдельные личности, но и фирмы. Все это мне хорошо знакомо по Бишопу. В общем, Эль-Модена не бедствует, несмотря на то что крупные компании не проявляют к ней особого интереса. Что касается налогов, значительная часть средств возвращается потом в карманы горожан, благодаря чему их доходы увеличиваются чуть ли не вдвое, однако люди жалуются – дескать, можно было бы и побольше. Все хотят стать миллионерами. Тут уверены, что город, власти которого болеют за свое дело, обязательно станет городом толстосумов, вот почему в Эль-Модене буквально все интересуются политикой, что, в общем-то, типично для провинциальных городков.

Среди здешних политиков хватает наследников Макиавелли, наиболее достойный из которых, безусловно, мэр. Он пытается заполучить для процветающей компании, которой владеет, незастроенный холм и имеет неплохие шансы на успех, поскольку, во-первых, достаточно популярен, а во-вторых, упирает на то, что это позволит увеличить городскую норму воды. Его фирма называется «Хиртек»; она производит медицинское оборудование.

Сопротивление мэру оказывает в основном Кевин со своими приятелями. Они быстро учатся и сумели кое-чего добиться, хотя практически не получают поддержки от местной организации «зеленых» (что кажется мне несколько подозрительным). Совсем недавно благодаря их усилиям городской Совет постановил, что предложение о перепланировке, которое позволяет начать застройку холма, должно получить одобрение комиссии по охране окружающей среды. Они думают, что победили! Право слово, нельзя же быть настолько наивными! Естественно, помощники мэра тут же связались с фирмой «Хиггинс, Рамирес и Бретнер», так что через пару недель мистер Альфредо заручится одобрением КОС, причем в документе будет сказано, что перепланировку следует произвести как можно быстрее. Моим новым друзьям предстоит узнать, что КОС – оружие, которым надо уметь пользоваться. Я хочу свести Кевина с Салли, пускай наберется у нее ума.

Ну да ладно, хватит о делах.

Не пропадай, пиши. Я знаю, сейчас писем почти не пишут, но они позволяют сказать гораздо больше, чем телефонные звонки. Разве звонок передаст, как я скучаю по тебе? Признаться, я скучаю по всему, что связано с моей жизнью в Чикаго, которая растаяла будто сон. «Мне чудится, будто моя жизнь распалась на кусочки, которые падают в море». Кажется, так у Даррелла в «Квартете»?[11]11
  Лорренс Даррелл (1912–1990) – английский писатель, автор тетралогии «Александрийский квартет».


[Закрыть] Эль-Модена напоминает остров, где нет и намека на александрийские хитросплетения жизни в Чикаго. Впрочем, работать здесь хорошо, ничто не отвлекает. Понемногу привыкаешь, как-то втягиваешься, просыпаешься утром в твердой уверенности, что впереди еще один солнечный день. Я испытываю нечто сродни тому чувству легкости и умиротворения, которое прославляли греки. Теперь понятно, почему агенты по торговле недвижимостью окрестили это побережье средиземноморским.

Итак, я сижу под сенью лимонных деревьев, отдыхаю душой и телом, записываю свои впечатления от калифорнийской Венеции – и с нетерпением ожидаю твоего следующего письма. Спасибо за стихотворения. Твой стиль прозрачен, как у Стивенса[12]12
  Уоллес Стивенс (1879–1955) – американский поэт.


[Закрыть], можешь этим гордиться. Засим остаюсь,

Твой Оскар».

4

«Свет дробится на глянцевой поверхности воды, снизу доносится плеск – по каналу движется гондола. Мы стоим на залитом лунным светом мосту, стоим и смеемся, прислушиваясь к песне гондольера. Я решаю перекрасить волосы Малыша Смерти из черных в рыжие…»

Кажется, так. Дневник полного сил юноши из «Пересечения Эйнштейна», прямой контакт сознания, ослепительно яркий свет в голове. Не буду отрицать – представление о Европе у меня сложилось во многом под влиянием этого романа. Но то, что я обнаружил… Неужели за каких-то пятьдесят лет все настолько изменилось? Впечатление такое, будто жизнь сама по себе становится все стремительней. Ветер треплет покровы времени, перемены происходят чаще, нежели мы способны вообразить. Этакое неустойчивое равновесие… Эй, мистер Дилени, я живу в Европе и тоже пишу книгу! Но вчера мне пришлось провести целое утро во Fremdenkontrolle и объясняться с тамошними чиновниками на своем ужасном немецком, говоря на котором я постоянно чувствую себя полным идиотом. Меня и впрямь собираются вышвырнуть из страны. А днем я занимался стиркой: бегал под дождем из дома в прачечную и обратно. Лидди ушибла коленку и плакала в комнате наверху… Сложив в красную корзину последнюю порцию выстиранного и высушенного белья, я облегченно вздохнул – и в следующий миг споткнулся о доску, переброшенную через канаву, которую зачем-то вырыли на тротуаре, естественно, упал, и белье плюхнулось в грязь. Я поднялся, сел на бордюр и, признаться, готов был зарыдать. Что случилось, мистер Дилени? Почему я не плаваю ночами по венецианским каналам, а роняю белье на грязных улицах? Почему вынужден не «перекрашивать волосы из черных в рыжие», а «выбрасывать черновик и начинать все заново»?

До нашего с Лидди отъезда остается две недели.

Утопии – откровенная ложь, вот почему они ненавистны людям. Если вообразить, что жизнь началась заново – на каком-нибудь острове или на материке; если обездолить людей, но дать им новую планету… Главное – чтобы у них была другая история. Между прочим, о подобном рассуждал еще Мор: уничтожение, искоренение старого – и новое начало.

Книжные утопии – безусловно, карманные (статичные, антиисторические по самой своей сути). Почему же мы, узники этого мира, их читаем? Ведь они не говорят с нами; мы изучаем утопии точно какое-нибудь изящное пресс-папье, и что с того? Они могут быть сколь угодно прекрасны, однако нам от того не легче, поскольку начать заново не светит и нужно жить прежней жизнью, чувствуя себя свободными, как вбитые в стену клинья.

 
В истории, словно занозы, засели,
Нам, как ни крути, не добраться до цели.
Так к дьяволу все!
 

Необходимо изменить суть утопии. Она вовсе не совершенство, не осуществление наших желаний; такое определение вполне заслуженно вызывает презрительные усмешки. Нет, утопия – процесс создания нового, лучшего мира; дорога, которую может выбрать история; динамичный, бурный, агонизирующий процесс, у которого нет конца. Вечная борьба.

Сравните ее с нынешним течением истории. Если у вас, конечно, получится.

* * *

Субботним утром Кевин, Дорис и Оскар поднялись до рассвета, сели на велосипеды и покатили в направлении ньюпортской трассы. Утро выдалось прохладным, они даже замерзли. Заспанный служащий станции проката выдал им ключи от машины, и компания отправилась дальше.

На трассе в столь ранний час пустовали все ряды. Автомобиль быстро набрал максимальную скорость – около шестидесяти миль в час. «Дерьмо», – пробормотала Дорис. Кевин зевнул: в машинах его постоянно клонило в сон. Дорис пожаловалась, что в салоне дурно пахнет, открыла все окна и принялась костерить тех, кто пользовался машиной до нее.

– Голос добропорядочного гражданина, – заметил Оскар.

Дорис искоса поглядела на него и уставилась в окно.

Гул двигателя, шелест шин, утренняя прохлада… Дорис наконец закрыла окна, а Кевин заснул.

По риверсайдской трассе они добрались до каньона Санта-Ана, нырнули под полог, образованный кронами огромных дубов, что росли в каньоне, миновали Риверсайд, свернули на магистраль 395 и поехали на север.

Когда они проезжали через обширную пустошь в окрестностях Риверсайда, встало солнце и на землю легли длинные тени. Вдалеке мелькали финиковые пальмы и пирамидальные тополя – признаки оазисов, рядом с которыми возникали новые поселения, что окружали Гисперию. Ланкастер, Викторвилль и другие города. В отдельности каждое из поселений не представляло собой ничего особенного, однако все вместе они составляли нечто вроде лос-анджелесской диаспоры. Можно сказать, Большой Лос-Анджелес захватил ныне и пустыню Мохаве, и теперь в нем самом, в сердце старого негодяя, народу стало гораздо меньше – появилось даже свободное пространство.

– А как вы познакомились с Салли Толлхок? – поинтересовался у Оскара проснувшийся Кевин.

– Она преподавала у нас в юридическом колледже.

– Насколько я понимаю, не виделись вы достаточно давно?

– Я бы не сказал. Мы стали добрыми друзьями и встречаемся довольно часто.

– Ясно. Значит, она – член совета по водоснабжению?

– Была, до недавних пор. Однако ей известны все ходы и выходы, и она досконально изучила калифорнийское водное законодательство, что для нас весьма важно, поскольку именно законами штата определяются права городов относительно воды.

– Знаю. Я слышу это каждый раз, когда прихожу за разрешением на строительство.

– Ничуть не удивительно. Вы же понимаете, вода – дело такое… Когда ею распоряжались не власти штата, а сами города, произошло несколько кровавых стычек.

– По-моему, мы от них не застрахованы и сегодня.

Дорога пошла в гору, местность стала более дикой. Слева уходили в небо пики Сьерра-Невады, взметнувшиеся над землей на десять тысяч футов; справа виднелись куда более пологие, голые склоны Слейта, Пана-минта и Уайт-Маунтинс. Промелькнуло за окнами озеро Оуэнс-Лейк (небесно-голубая синева, отороченная белым), и дорога юркнула в долину Оуэнс-Вэлли.

Узкая, зажатая между двумя высочайшими горными кряжами континента, долина представляла собой истинное царство весны. Куда ни посмотри, повсюду зеленели сады – яблоневые, грушевые, вишневые, миндальные; многие деревья цвели: каждая ветка была густо усыпана цветами, каждое дерево напоминало призрачное видение на фоне поросших вечнозеленым кустарником холмов.

Остался позади Лоун-Пайн, самый крупный город долины (его население насчитывало около сотни тысяч человек), начались Алабамские холмы, поражавшие воображение своими диковинными очертаниями, – кстати сказать, эти холмы были едва ли не древнейшими на территории Северной Америки. За Индепенденсом, еще одним крупным городом, показался Бишоп – культурный центр Оуэнс-Вэлли.

Главная улица Бишопа, которая являлась на деле все той же магистралью 395, отделяла кварталы современной застройки от «исторической части», вызвавшей у Кевина смех: этакий городок из какого-нибудь вестерна. Мотели, автобусные остановки, придорожные кафе, дешевые ресторанчики, магазины автозапчастей, галантереи, аптеки и тому подобное. Бишоп явно гордился своим прошлым.

Стоило свернуть с главной улицы, как город преобразился буквально на глазах: шестьдесят тысяч его жителей обитали, по мнению Кевина, в настоящих шедеврах современной архитектуры, которые впечатляли как элегантностью, так и (впрочем, не все) причудливостью форм. Калифорнийский университет занимал целый квартал в северо-западной части города. Оставив машину на стоянке, Кевин, Дорис и Оскар направились к университетскому городку.

Часть территории университету выделила мэрия Лос-Анджелеса, а другая часть досталась в наследство от резервации, в которой когда-то жили два индейских племени – шошоны и пайюты. Университетские здания словно копировали пейзаж долины: они выстроились двумя рядами, наподобие горных цепей, а между ними, в тени многочисленных сосен, приютились низенькие деревянные сооружения. У дорожки стоял стенд со схемой городка. Отыскав на ней Кребер-колледж, Оскар повел спутников туда, мимо студентов, что перекусывали, привольно расположившись на травке. Они приблизились к деревянным постройкам, и тут Оскар остановился и показал на женщину, которая сидела на солнце, прикрыв глаза.

– Салли Толлхок.

Знакомая прокурора оказалась и впрямь высокой, однако ничего ястребиного в ее облике не обнаружилось[13]13
  Обыгрывается буквальное значение фамилии Толлхок (Tall-hawk) – «высокий ястреб».


[Закрыть]. Широкоскулое, типично индейское лицо, густые черные брови, рубашка с длинными, закатанными по локоть рукавами, джинсы, кроссовки… Бифокальные очки в золотой оправе придавали ей весьма деловой вид.

Услышав шаги, женщина встала.

– Привет, Носорог! – бросила она Оскару и протянула левую руку. Оскар подобным же образом ответил на рукопожатие и представил Кевина и Дорис. – Добро пожаловать в Бишоп, – проговорила Салли. – Вы меня едва застали. Я ухожу в горы.

– Но мы приехали специально, чтобы поговорить с тобой! – воскликнул Оскар. – К тому же на завтрашний вечер назначены состязания…

– Я всего лишь собираюсь переночевать наверху, – отозвалась Салли, – а заодно проверить глубину снежного покрова в бассейне Дьюзи. Если желаете, могу договориться, чтобы вам выдали снаряжение, и пойдем все вместе. – Оскар было запротестовал, но она мановением руки отмела всякие возражения. – Я сказала, что ухожу в горы! Если хотите поговорить, придется идти со мной.

* * *

Деваться было некуда. Час спустя все четверо вскинули на спины рюкзаки и зашагали по тропинке, бегущей по берегу озера Саут-Лейк. Вскоре начался подъем. Кевин и Дорис не сговариваясь посмотрели на Оскара, затем переглянулись; видимо, их посетила одна и та же мысль – выдержит ли прокурор такую нагрузку?

Тот, однако, не отставал, хотя то и дело притворно закатывал за спиной Салли глаза – и внимательно прислушивался к словам своей подруги. Время от времени он поглядывал на Кевина и Дорис, будто проверяя, слышат ли они, о чем идет речь, и все ли у них в порядке. А они удивлялись столь несвойственной прокурору заботливости. Судя по всему, Оскар, несмотря на то что дышал прерывисто, с натугой, особых проблем не испытывал, – а ведь Салли задала весьма приличный темп.

Часа через два или три они вышли из соснового бора и очутились на берегу длинного, изобиловавшего островками озера, которое обошли, лавируя между огромных темно-красных валунов. Над озером вздымались увенчанные снежными шапками горные пики, отражавшиеся в синей воде; тут и там виднелись карликовые сосенки.

– Видите, сколько воды поступает в Оуэнс-Вэлли, – проговорила Салли, поведя рукой, и отерла со лба пот. – В прежние времена всю ее забирал Лос-Анджелес.

Карабкаясь вверх по склону, она рассказывала, каким образом лос-анджелесское Управление водоснабжением сумело получить права на все потоки, стекавшие в Оуэнс-Вэлли, присвоив тем самым всю воду Восточной Сьерры.

– Преступники, – процедила Дорис, – о чем они, интересно, думали?

– О будущем, – пробормотал Оскар.

В федеральном бюро мелиорации, продолжала Салли, работал один человек, которому поручили проверить водные ресурсы долины. Одновременно он сотрудничал с Лос-Анджелесом и сообщал туда все, о чем узнавал, вследствие чего тамошнее УВС прекрасно знало, прав на какие потоки следует добиваться. В результате Оуэнс-Вэлли выкачали досуха, уничтожив сады и пахотные земли. Фермеры разорялись один за другим, а Лос-Анджелес скупал их участки. Озеро Оуэнс-Лейк просто-напросто высохло, а в Моно-Лейк воды осталось на донышке; что касается подземных вод, те ушли настолько глубоко, что начали погибать даже привычные к засухе растения пустыни.