Текст книги "Зеркало зла"

Что же искали эти джентльмены?

После некоторых размышлений Алекс пришел к выводу, что в его номере побывали русские агенты, которые искали, нет ли в сундуке или где-то в номере документов, связанных с деятельностью епископа Яблонского или переписки с людьми Костюшки, – Алексу было известно, что агенты русского царя, как и агенты австрийского императора, вольготно чувствовали себя в Англии, которая была их союзником в войнах с Наполеоном, и могли позволить большее, чем в стране нейтральной. В любом случае грабителями те джентльмены не были – хозяйка гостиницы не могла бы этого не почуять.

Грустно было потерять портфель с такими ценными сердцу бумагами, и потому Алекс, мрачный, как туча, спустился вниз и заявил, что намерен идти в городскую полицию и заявить о краже.

– Не может быть! – Хозяйка была в ужасе, она почти забыла английский язык. – В моей гостинице… вас ограбили, и я их допустила сама! Нет, не ходите, я возмещу вам любой ущерб! Сколько у вас украли?

– К сожалению, украли важные и дорогие для меня документы. Ценность их не меряется деньгами.

Впрочем, стоит ли объяснять этой трясущейся женщине, она и так от страха потеряла способность соображать?

– Как они приехали?

– В карете, в черной карете, без герба.

– Разумеется. И карета ждала их?

– Они на ней уехали.

– И вы не разговаривали с кучером?

– Зачем мне это, сеньор? Я сразу поняла, что это плохие люди.

Может, она ничего не поняла и спокойно провела время на кухне, а может быть, и на самом деле чутьем эмигрантки ощутила, что пришла опасность и лучше не высовывать своего массивного носа на лестницу и не слушать, как там идет обыск в комнате постояльца.

– И никто их не видел?

– Нет.

Какого черта им портфель? Совершенно ничего для них там нет.

Забегая вперед, можно сказать, что портфель найдется, но только через несколько дней после отплытия «Глории». Его подкинут в правление Компании, и вскоре он ляжет на стол Уиттли. К тому времени сэр Джордж уже будет знать об обыске в комнате штурмана и сделает нужные для себя выводы. И ничего не станет предпринимать.

* * *

История с Дороти закончилась куда драматичнее и неприятнее, чем простой обыск.

Вечером того дня, когда штурман Фредро узнал об обыске, она поздно возвращалась домой. До отплытия «Глории» оставалось всего два дня, и Регина находилась в состоянии постоянного возбуждения и даже обиды на окружающих, которые не могли понять, насколько ей плохо и трудно в такие минуты, как она не может собрать все, что нужно, а окружающие только мешают. Регина Уиттли не кричала на служанок и плотников, которые сколачивали ящики, на грузчиков и сапожников – она не позволяла себе опуститься до крика, но ненависть ее была столь велика, что при взгляде на нее очередной жертве становилось понятно: ее вот-вот заклюют. Фарфоровые глаза лишь отражали холодный свет смутного дня, клюв, нацеленный на сердце, хищно приоткрывался, а пальцы с длинными ухоженными ноготками казались смертельными когтями.

– Долой! – шипела она. – Долой с моих глаз!

Жертва неслась прочь, но через некоторое время Мартин, который отвечал перед господином, чтобы Регина все же успела погрузиться на «Глорию» и не натворила глупостей, возвращал раскаявшуюся, уничтоженную жертву и снова кидал ее в водоворот сборов.

Конечно, Дороти приходилось хуже многих, потому что она была неплохой шляпницей, но имела мало опыта в прочих портняжных делах и потому, чтобы не попасть впросак, была вынуждена обращаться за помощью и советом к другим служанкам, которые далеко не всегда ее жаловали – некоторые из них хотели бы занять ее место на корабле, хотя и не имели к тому никаких оснований и способностей. Так что Мартину несколько раз приходилось спасать девушку как от гнева хозяйки, так и от зависти товарок.

Домой Дороти возвращалась уже в темноте, хотя в апреле темнеет поздно, а надо понимать, что путь от Вест-Энда до Воксхолла, а оттуда к Темзе не короток. Дороти брела с трудом, тем более что от долгой ходьбы разболелась еще не зажившая толком нога. И Дороти находилась в том свойственном любому уставшему до смерти человеку настроении, когда ты глубоко раскаиваешься в том, что ввязался в какую-то историю, не несущую ничего, кроме подобных же бед в будущем.

Народу на больших улицах было еще немало, фонарщики лишь зажигали фонари, но когда Дороти свернула в узкий переулок, ведущий вниз к реке, то сразу стало темно от тесно сошедшихся старых домов, и свет в окнах, тусклый и лишь обозначенный на фасадах, не освещал улицы, а лишь подчеркивал ее темноту.

Идти приходилось осторожно, чтобы не угодить в грязную воду или помои, которые выливали в окно, не опасаясь штрафа.

Ближе к реке, когда уже можно было ощутить запах медленно текущей и нечистой воды, ведь Темза была сточной канавой гигантского города, Дороти пошла быстрее – здесь ей был знаком каждый камень.

Улица была совсем пуста, и поэтому когда она услышала шаги сзади, то сначала даже обрадовалась – по крайней мере она не одна в этом ущелье между рядами домов.

Но через несколько шагов ее радость испарилась, и трудно было бы сказать, что насторожило девушку – то ли старание человека сзади ступать тихо, то ли спешка и шумное дыхание, слышное в промежутках между ударами подошв о камни, то ли угроза, повисшая в воздухе.

Прихрамывая, Дороти поспешила вперед – только бы добежать до узкого поворота в ее переулок, до поворота, уже видного отсюда, потому что там за тремя вязами, уже распустившими маленькие длинные листочки, стоит пивная, паб, который сейчас открыт и многолюден, а каждый второй в нем знает Дороти и не даст ее в обиду.

Но добежать до угла она не успела, потому что неожиданно увидела, что у ствола вяза стоит человек – силуэт его был четко виден на фоне Темзы, к которой отсюда шел крутой склон. Вода отражала свет звезд и, главное, еще не погасший свет заката. Так что неподвижный человек в цилиндре и длинном сюртуке, с тростью в руке был виден, как фигурка в кукольном театре теней. Четко и словно вырезано из картона.

Но Дороти отлично понимала, что это не кукла, что человек сзади гонит ее к человеку в цилиндре так же, как загонщики гонят лису на цепь стрелков, – об этом рассказывал отец.

И все же Дороти ничего не оставалось, как идти вперед, вернее, бежать в руки охотнику, потому что тот, кто сзади, был невидим, он был лишь тяжелым дыханием и тяжелыми шагами, он был страшнее. Ей показалось, что она сможет ускользнуть от человека в цилиндре или как-то закричать оттуда, от угла, в надежде на то, что ее крик донесется до паба или до маминых ушей, таинственным образом слышавшей порой голос дочери за несколько миль.

А когда отец умер, видно, вскрикнув перед смертью, она зарыдала, забилась и потеряла сознание, хотя, конечно, не могла услышать его предсмертного крика – он погиб в кентском лесу, а Мэри-Энн уже тогда жила в этом доме. Между ними было миль пятьдесят, не меньше.

Дороти бежала к человеку в цилиндре и не могла закричать, как во сне – ты тонешь, надо позвать на помощь, мама рядом, только открой рот, но слова не получаются, звуки не рождаются в глотке…

– Стой! – прохрипел преследователь. – Стой, куда ты?

Человек в цилиндре, вглядывавшийся в темноту переулка, сделал шаг вперед и раскинул руки, чтобы не упустить Дороти.

И тогда Дороти – все равно уже не было времени думать и соображать – помчалась, набирая скорость, на человека в цилиндре, словно намереваясь сбить его с ног, и шаги сзади сразу отстали. Она была вся насторожена, как дикое животное. Вся – слух и зрение…

Она врезалась в человека с тростью – цилиндр в сторону. Он не ожидал, что жертва сама нападет на него, это было нарушением правил! Девице положено с тихим визгом нестись обратно, прямо в лапы преследователя.

Растерянность была мгновенной, но она позволила Дороти, движения которой были безнадежно скованы длинными, до земли, юбками, рвануться за ствол вяза, словно она играла с преследователем в пятнашки. Он направо – она направо, он налево… а где же второй?

И его волосатая толстая рука вылетела из темноты – навстречу. Дороти кинулась назад, оттолкнувшись обеими руками от ствола. У нее было лишь два преимущества – молодость и гибкость. Они были сильнее – и могли догнать ее в чистом поле… Но, как мышонок, ускользающий между рук на дне сундука, Дороти металась у поворота и даже умудрилась вырваться – на несколько секунд. Тогда она кинулась к огням паба, фонарю, освещающему медные буквы «Золотой лев».

Но преследователь догнал, вцепился в рукав платья, рванул на себя, к счастью, материя затрещала по шву, рукав остался в пальцах преследователя, но от рывка Дороти развернуло, и она увидела на мгновение второго врага, того, кто тяжело топал за ней по переулку… И ей показалось, что к ним присоединился и третий, маленького роста, скрытый раньше в тени домов…

Больше Дороти не глядела назад. Она бежала к фонарю, но, как назло, никто не выходил из паба и не входил в него. И Дороти знала, какой густой шум и табачный дым царят там, внутри, за толстыми стенами – на улице может произойти сражение, но никто внутри его не услышит.

Снова сзади вцепилась в нее рука.

– Да стой ты! – проскрипел задыхающийся голос… И Дороти попыталась упасть, чтобы таким образом вырваться, впрочем, делала она это неосознанно – не думала ни о чем, только бы убежать! – Ах! – вскрикнул человек сзади.

Хватка ослабла, будто он споткнулся и вынужден был ради того, чтобы удержать равновесие, выпустить добычу.

И это дало возможность Дороти домчаться, подобрав юбки выше пояса, до паба, но не до двери – некогда было. Она замолотила в маленькое, забранное косой решеткой окно так, что чуть не разбила его.

Она не слышала, что происходит сзади, и не смела обернуться. Ударив несколько раз кулаком в окно, она кинулась к двери.

А тут дверь как раз открылась, но сначала вышел совсем пьяный зеленщик Робертс, а за ним плелся его хромой сын Пол. А вот за ними, почуяв неладное, услышав стук, вылетел известный всей улице и всей набережной Сэмми Грант, мулат из Вест-Индии, отставной сержант с черной повязкой через черное лицо, знаменитый канонир времен войны с янки. Делать Гранту было нечего, он весь день проводил в пабе или других подобных местах, и у него был сказочный нюх на драки, потасовки и всевозможные приключения.

А человек, посвятивший себя дракам и так и не ставший взрослым к пятидесяти годам, умеет мгновенно разобраться в ситуации и понять, на чьей стороне драться выгодно или почетно.

– Дороти! – взревел он. – Кто тебя обижает?

И в этот момент Дороти умудрилась спрятаться за зеленщика и захлебывающимся голосом прохрипеть:

– Там! Вон там!

В этот момент один из преследователей ворвался в круг света, нарисованный фонарем на мостовой у входа в паб. Он был в черном сюртуке, цилиндр потерялся, а прямые черные волосы прижались к голове, смазанные душистым маслом. Он увидел Дороти и закричал:

– Держите ее! Это преступница!

И тогда наступил светлый момент для Сэмми.

– Дороти? – вежливо спросил он. – Преступница?

– С дороги, черномазый! – зарычал преследователь.

А вот этого говорить совсем не следовало. Сэмми сказал друзьям, уже высыпавшим на шум из паба:

– Только не вмешиваться. Я вас умоляю всем святым!

– Понимаем, Сэмми, – сказал зеленщик. – Как не понять. Считай, что он твой!

И тогда Сэмми врезал преследователю в подбородок кулаком размером с арбуз.

Противник оказался крепче, чем многие подозревали, и вытащил из-за пояса пистолет.

Это взбесило законопослушного Сэмми. Он не выносил, если кто-то вытаскивал пистолет.

В следующее мгновение пистолет улетел куда-то далеко, к Темзе, звякнув о камень, а затем плеснув водой. И еще один удар послал этого человека в нокаут, как говорят боксеры.

– Дороти, пошли отсюда, – попросил горбатый фокусник Фан. Насколько Дороти видела, он из паба не выходил, а прибежал откуда-то со стороны. – Я тебя провожу домой, – сказал он.

– Фан прав, – сказал кто-то из толпы соседей. – Нечего тебе здесь делать.

Фан потянул Дороти за руку прочь от драки, он говорил что-то, но у Дороти звенело в ушах, и она не разбирала слов.

– А где второй? – спросила Дороти.

– Кто они? – Рука у Фана жесткая и большая, вообще руки словно достались ему от другого, куда более крупного человека. Когда горбун шел, пальцы почти касались земли. – Они больше тебя не тронут, – сказал фокусник. – Я точно знаю. Они ненавидят, когда их раскрывают.

– Ну хоть объясни что-нибудь, Фан!

– Вот дойдем до дому, и расскажу.

Фокусника хорошо знали на набережной. Он выступал на перекрестках, и ребятам не надоедало выпрашивать у матерей пенсы, чтобы кидать их ловкому горбуну. И он нравился именно ребятам, потому что был так мал ростом, словно не вырос из мальчиков. И даже узкая, жидкая, из нескольких волосков, но длинная черная борода не переубеждала – она была маскарадом. Каждый понимал, что Фан притворяется, и только когда ты подрастешь, а Фан останется таким же, как был, ты начинаешь сомневаться, зачем он здесь, почему он такой и почему не хочет стареть. В общем, он был глуп – никто в том не сомневался – и к тому же азиат, чуть ли не индус вонючий. Но когда привыкнешь к человеку, то не так воняет.

Фан потащил Дороти за руку по улице прочь от толпы, окружившей человека в черном, и тут их неожиданно догнал далекий крик:

– Эй, сюда, здесь еще один лежит!

– Человека убили! – откликнулся второй голос.

– Ты слышал? – спросила, задыхаясь, Дороти.

– Не останавливайся, тебе надо скорее домой.

– Что там за человек?

– Ты его убила?

– Я никого не убивала. Они на меня напали, а я убегала. Почему они на меня напали?

– Наверное, насильники, – сказал Фан. – Или воры.

Он поднялся на две ступеньки, ведущие к узкому дому миссис Форест, и начал колотить молотком по медному щитку. Издалека сзади доносились голоса. Фан нервничал, торопился, и, когда миссис Форест открыла дверь, он, так и не отпустив цепкой руки Дороти, втащил девушку в прихожую. Мэри-Энн встретила их с керосиновой лампой в руке – вечером прихожую не освещали.

– Фан? Что с тобой? – Она, конечно же, знала Фана, он нередко приходил к Форестам.

И тут Мэри-Энн увидела дочь. По ее растерзанному виду она поняла, что с дочкой опять приключилась беда, и потащила ее в гостиную, где Майкл, который готовил уроки, радостно приветствовал старшую сестру:

– Опять подралась, да?

И Дороти стало смешно. Она прижала к себе черноволосую голову брата и сказала:

– Я дралась с двумя драконами сразу, но спас меня Фан.

– Да скажите мне, в конце концов, – закричала Мэри-Энн, – что произошло? Почему?

– Теперь слушай меня внимательно, – сказал Фан. Он говорил по-английски смешно, с акцентом, и Дороти знала, что он мог бы говорить с матерью по-бирмански или по-лигонски, но предпочитал английский, полагая почему-то, что в Англии никто не должен знать, откуда он родом. Это было наивно, потому что в Англии наверняка были люди, знавшие, что Фана привез много лет назад один из компанейских дельцов именно как удивительного фокусника, полагая, что сможет неплохо зарабатывать, показывая уродца-фокусника по ярмаркам. Но из этого ничего не вышло, и Фан то ли сбежал, то ли откупился от своего хозяина. Вернуться домой Фан не смог и остался в Лондоне. Жил он бедно, не очень утруждая себя работой, доставал откуда-то и курил опиум, все думали, что он китаец, а он был из Лигона, вассального княжества Авы. По крайней мере так говорила Дороти мать.

– Слушай меня, – сказал он Мэри-Энн, – я у тебя давно сижу, чай пьем.

– Ты только что пришел.

– Глупая женщина, я давно сижу, целый час сижу!

Дороти поняла.

– Когда я сейчас пришла, мне дверь Фан открыл.

– Как же так! – Мэри-Энн не сдавалась. – Полицейские спросят у паба, и там скажут, что Фан тебя встречал, что я его посылала тебя встретить.

– Когда полицейские сюда придут, – ответил Фан, – то они ни одного свидетеля не найдут. В этом я уверен. Все уже по домам пошли, сегодня паб раньше закрылся, а его хозяин Артур вообще носа на улицу не высовывал. Очень простуженный.

– Простуженный? – удивилась Мэри-Энн. – Ты откуда знаешь?

– Потому что у него с утра зуб болит.

– Какой еще зуб?

– В коленке, – сказал сообразительный Майкл. – Ты что, не знаешь разве, как у нас здесь полицию любят? – Сообразительный мальчик закрыл тетрадь. – А что на самом деле было?

– На самом деле ничего не было. Так что собирай, Мэри-Энн, на стол.

Они сидели за столом, пили чай, когда пришли двое полицейских. Одного из них Дороти знала, он всегда ходил в этих местах, знал всех, и его все знали.

Этот полицейский по фамилии Браун, медленный, низколобый, одетый похоже на тех, кто преследовал Дороти, но все же не так – у полицейских была единая одежда и особого рода высокие шляпы, спросил от двери, отклоняя голову от лампы, которую держала Мэри-Энн.

– Это на вашу дочку, миссис Форест, напали?

– Да, а вы откуда об этом знаете?

– В таких случаях послушный горожанин должен обращаться в полицию, а не прятаться дома и не пить чай.

– Хотите чаю, сержант Браун?

– Не говори глупостей, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

– Так, может, ваш спутник разделит с нами трапезу?

– Где твоя Дороти?

– В комнате.

– Мне надо поговорить с ней.

Браун вошел в комнату, там сразу стало тесно. Садиться он не стал. Его спутник выглядывал через плечо.

– Значит, на вашу девочку напали? – спросил Браун.

– Да, – сказала Дороти, опередив остальных. – На меня напали. Хорошо, что я успела до паба добежать. Там меня мужчины встретили.

– Какие мужчины? – спросил полицейский из-за спины Брауна. Браун наморщил низкий лоб – он был недоволен, он-то знал, что ответа на этот вопрос быть не может. Мало ли кто были джентльмены, которые встретили Дороти.

– А кто на тебя напал? – спросил Браун.

– Там было темно, – сказала девушка, – а я так перепугалась. Поставьте себя на мое место, сэр.

– Мне трудно это сделать, – сказал второй полицейский. – Но, наверное, ты кого-то узнала у дверей паба.

– Не узнала она никого, – отмахнулся Браун. – Откуда ей. А ты, Фан, давно пришел?

– Моя давно пришла. Давным-давно, – быстро ответил горбун. – Сижу, чай пью, тут Дороти прибежала, вся рваная, какая бедная девочка, все ее бьют! Ах, как нехорошо. – Акцент у него был вдесятеро сильнее, чем обычно.

– Давно он пришел? – спросил Браун у Мэри-Энн.

– Наверное, час назад. Или больше.

– Больше, мама, – с невинной рожицей вмешался в разговор юный Майкл. – Еще светло было, как мистер Фан к нам пришел.

– Правильно, – сказал Фан. – Еще совсем светло было. Фонари не зажигали.

– А кто эти люди были? – спросила Дороти. – Вы их поймали?

– А там был не один? – искренне удивился Браун. Но, оказывается, ему в пабе совсем мало рассказали. О том, кто бежал вторым, забыли сказать.

– Их было двое по крайней мере, – сказала Дороти. – Один за мной бежал и гнал на второго. А тот, в цилиндре, стоял у большого вяза и ждал меня.

– И что же было дальше?

– Я так быстро бежала, что успела добежать до паба.

– Не лги! Он бы придушил тебя на пороге.

– Когда я добежала до паба, оттуда вышли несколько человек. Они были пьяные, они пели песни.

– И ты позвала на помощь?

– Я позвала на помощь, – с готовностью согласилась на подсказку Дороти.

– А тот, который бежал за тобой, испугался.

– Не знаю, – сказала Дороти. – Он исчез. Больше я его не видела.

Браун и его напарник потоптались еще в дверях, потом ушли. Так и не сказав, кто был тот человек или люди и что с ними сталось. На прощание Браун велел Форестам, всему семейству, быть осторожными и, если можно, вообще уехать из Лондона. Он не шутил. А Фану сказал, что подозрение с него не снимается. Фан стал спрашивать: подозрение в чем? Но Браун не ответил и сказал, что если фокусник понадобится полиции, его вызовут в участок.

Обо всем остальном они узнали вскоре после того, как ушла полиция. Через несколько минут постучал зеленщик, сын зеленщика, и рассказал, что тот, которого уложил на землю Сэмми, сам поднялся и смотался еще до появления полиции.

Своего напарника он не звал и не искал, и никто не сказал ему, что напарник лежит зарезанный ярдах в пятидесяти от него, в нише между двумя домами. Его-то и нашла полиция – ее вызвали, как только нашли тело. Никто не знает, кто зарезал того, тяжелого, с одышкой. Никто из тех, кто был в пабе, этого не сделал. И не мог сделать – все были на виду друг у друга.

Дороти трясло. Так бывает – перепугаешься, а страх приходит позже.

Мать велела ей идти спать, но Фан сказал, что ему нужно с Дороти поговорить. Ведь она послезавтра отплывает.

Мэри-Энн сказала, что после этого приключения, вернее всего, Дороти не возьмут в Ост-Индию. А заберут в полицию.

– Нет, – уверенно ответил Фан, – никто не подумает, что Дороти могла зарезать здоровенного и вооруженного мужчину. И кому нужна ваша Дороти?

– Вот это меня и пугает. – Мэри-Энн посмотрела на горбуна со значением, Дороти перехватила взгляд, но не поняла. – Будем надеяться на лучшее. Нам ведь очень нужно, чтобы Дороти все же отплыла на «Глории».

Тут Мэри-Энн стала отправлять Майкла спать, а тот сопротивлялся, ему было интересно, о чем будут разговаривать взрослые. К тому же рядом с их домом произошло убийство… Мать дала слово Майклу, что его возьмут на проводы Дороти и даже сама Мэри-Энн попросит взять его на борт и посмотреть, в какой каюте будет плыть Дороти.

Наконец Майкл подчинился.

– Осталось еще одно дело. Из-за него я к вам сегодня и пришел, – сказал Фан.

– Вы шли к нам по делу? – В голосе Дороти прозвучало разочарование.

– Ты хотела бы, чтобы все было иначе?

– Разумеется. Я хотела бы, чтобы вы меня защищали, дядя Фан, – сказала Дороти. – А оказывается, что все произошло случайно.

– Давай тогда встретимся на полдороге, – ответил горбатый фокусник. – Считай, что я шел по делу, но заодно решил встретить тебя и проводить незаметно, потому что боялся опасности для тебя.

– Вы подозревали?

– Да.

– Значит, вы могли знать, кто они такие?

– Я мог подозревать, – сказал Фан.

– А мне можно знать?

– Нет. Потому что…

– Никаких потому что! – вмешалась Мэри-Энн. – Фан боится, что некто в Ост-Индской компании не хочет, чтобы ты была на «Глории».

– Я? Я кому-то могу помешать?

– Если им есть что скрывать на борту «Глории», то они замышляют недоброе против Рангуна, против королевства Ава.

– Но я-то при чем?

– В твоих жилах течет кровь благородных лигонцев, подданных королевства Авского. И как говорится, чем черт не шутит…

– Конечно, это маловероятно, – вмешался Фан. – Это только мое подозрение. Я хотел передать с тобой письмо одному человеку в Рангуне. Просто передать. Моему родственнику. Но теперь я боюсь.

– Нет, вы не бойтесь, дядя Фан, – сказала Дороти. – Вы мне не доверяете?

– У меня нет выхода, – спокойно ответил Фан. Он не стал спорить с девушкой. – И если чужой прочтет письмо, он ничего не поймет.

– Где письмо? – спросила Дороти.

– Тебе его не надо видеть, – ответил горбун. – Чем ты меньше знаешь, тем меньше сможешь рассказать. Мать зашьет письмо в твою ночную юбку.

– В полосатую, – добавила Мэри-Энн.

– Мать сказала это, чтобы ты пореже надевала ее и не вздумала ее стирать, – сказал горбун.

Все засмеялись.

Дороти спросила:

– А на чем будет написано письмо?

– На тряпочке, конечно же, на тряпочке – что же еще можно вшить в край ночной рубашки? И если будешь тонуть…

– Не смей! – Мэри-Энн кинулась на Фана с кулаками. – Ты что, сглазить хочешь?

Горбун отскочил в угол.

Мэри-Энн принесла рубашку, нитку, иголку и принялась вшивать в край тонкую тряпочку с несколькими короткими словами.

– А кому я ее отдам? – спросила Дороти.

– Это тебе придется запомнить. Сейчас мы с тобой выучим, а перед отплытием мать повторит. Хорошо?

– Говорите.

– Запомни: пагода Шведагон. Шве-да-гон. В Рангуне. На восточном склоне холма, на котором выстроена пагода, есть монастырь Священного зуба Будды. В монастыре найдешь настоятеля, его зовут У Дхаммапада. Ему ты передашь письмо и ответишь на все его вопросы.

– Я должна это сделать, мама? – спросила Дороти.

Мэри-Энн кивнула не сразу. Она поняла Дороти. Та росла англичанкой в английской семье. Хоть мать и выучила ее лигонскому и бирманскому языкам. Передать письмо какому-то монаху в каком-то иноземном монастыре? Она же английская девушка…

– Прости, так надо, – ответила наконец Мэри-Энн. – Это важное письмо и полезное для хороших людей.

Перед тем как уйти, горбун некоторое время стоял возле окна, выходившего на улицу.

Потом все же не решился выйти через переднюю дверь, и мать проводила его через кухню. Дороти догнала его и спросила:

– А может так быть, что за мной гнались из-за этого письма?

– О письме они, к счастью, не знают, – ответил Фан. – Иначе бы…

– Значит, это твои враги, дядя Фан?

– Они враги твои и мои и всех добрых людей, – ответил старый фокусник и исчез за дверью.

Дороти хотела узнать больше у матери, но та отмалчивалась, а потом принялась плакать. И Дороти начала плакать, они обнялись и, наплакавшись, заснули на диване в передней комнате.

* * *

У сэра Джорджа Уиттли были свои источники информации.

Утро следующего дня, когда он был в конторе Компании в порту, принесло ему ряд неожиданных новостей.

Сначала штурман Алекс Фредро нанес сэру Джорджу деловой визит и рассказал о том, что его номер был обыскан и ограблен. Это могло быть случайностью, но в свете вчерашнего разговора с полковником Блекберри, скорее всего, случайностью не было. Сэр Уиттли приказал штурману немедленно переходить на корабль и оставлять его как можно реже. Затем он вызвал к себе старого друга капитана Фицпатрика и в обсуждении различных проблем завтрашнего отплытия, в частности, напомнил ему, что на борту будет находиться полковник Блекберри, который, являясь кандидатурой Чарльза Дункана, ненавидящего сэра Уиттли шотландской холодной ненавистью, склонен быть более старательным и исполнительным, чем того требуют интересы дела. В лице капитана он встретил полное понимание, и тот согласился, чтобы к штурману в качестве вестового слуги был приставлен Эрик Боу, хитрый, быстрый и коварный кокни, обязанный капитану жизнью и потому готовый охранять штурмана от случайностей.

Куда более расстроило сэра Уиттли появление в конторе могучего одноглазого негра по имени Сэмми, ветерана американских войн, который, оказывается, был вчера свидетелем нападения на Дороти и принес письмо от ее матери, в котором Мэри-Энн опасалась за судьбу дочери и просила помощи у Уиттли. Не успел Уиттли должным образом выругаться после того, как расспросил немногословного негра и ничего не понял из его разъяснений, как ему сообщили, что вчера вечером один из сотрудников службы охраны Компании убит в районе Воксхолла, второй избит, но еще смог вернуться домой. Достаточно было сложить два и два, чтобы понять: полковник Блекберри в случае со штурманом ограничился обыском с целью отыскать компрометирующие бумаги и заставить Уиттли снять Фредро с борта. Видно, не удалось. Но с девушкой, с горничной, к тому же полукровкой, можно было без особых опасений разделаться иначе и этим застраховаться от риска. И потому Дороти решили убрать. Ей чудом удалось уцелеть, а ее друзья – любители пива даже прирезали одного из агентов Блекберри, в чем, конечно, никогда не признаются.

Уиттли отправил с Сэмми записку Мэри-Энн – чья грамотность и изящный почерк его растрогали, – в которой велел не выходить из дома, пока он не распорядится. Сам же, предупредив о событиях невестку, с которой привык обсуждать те дела, которые обсуждать с ней было выгодно, и спокойно переждав вспышку ее гнева, послал карету к дому Мэри-Энн, чтобы на ней переправить на «Глорию» горничную своей невестки.

Мэри-Энн и Майкл поехали провожать Дороти в настоящей карете.

Вахтенный офицер, предупрежденный об их приезде, проводил их в кормовую каюту миледи, которая располагалась прямо под каютой капитана и не уступала ей размером и удобствами. Майклу каюта, в которой будет жить его сестра, показалась дворцом. Впрочем, каюта эта была тридцати футов шириной – от борта до борта, и не меньше в длину – от двери до ряда окон, глядящих назад. Каюта была покрыта коврами, там были все удобства для дамы, включая широкую, под балдахином кровать с бортиком вокруг, чтобы не свалиться в шторм. С другой стороны каюты за занавеской стояла койка горничной – его сестры.

Пока Майкл носился по палубе, изображая из себя морского волка, Мэри-Энн сказала:

– Конечно, я приду завтра тебя провожать, но может так статься, что мы не сможем уединиться…

– Я помню, – сказала Дороти, – У Дхаммапада, пагода Шведагон, монастырь Священного зуба.

– Я не о том.

Мэри-Энн сняла с пальца тонкое серебряное колечко с круглым, стертым от старости, размером с рисовое зерно красным камешком. Она никогда не снимала его, а Дороти привыкла не замечать этого дешевого колечка.

– Не расставайся с ним, – попросила Мэри-Энн, – оно тебе пригодится.

– Как?

– Я никогда не говорила тебе, но у этого камешка есть странное свойство. Он меняет цвет, если тебе угрожает опасность. Он чернеет. Это колечко досталось мне от бабушки, а той – от ее бабушки.