Текст книги "Операция «Гадюка»"

Глава 5
Гарик Гагарин

Раньше следовало говорить так: в одном из тихих московских переулков располагался старинный особняк графов Ш.

А теперь надо писать так: в одном из некогда тихих, а нынче заставленном в три ряда иномарками переулке располагался особняк графов Ш., на который уже неоднократно покушались коммерческие структуры.

Все это – о нашем институте, Институте экспертизы, учреждении вполне академическом, настолько академическом, что зарплаты не дают уже третий месяц.

В наш институт поступают проблемы. Извне. Которые по какой-то причине раньше не могли быть решены. Или их не существовало, а потом они начали существовать.

Или проблемы неразрешимые. С которыми никто не хочет возиться.

В нашем институте все как у людей и немножко как в сумасшедшем доме.

А вот с помещениями плохо.

Некогда особняк состоял из ограниченного числа просторных покоев, а теперь каждое из помещений разделено на клетушки. Например, у нашей лаборатории две такие клетушки. И мы ходим в институт по очереди, чтобы не наступать друг другу на голову.

Вернее, так: Лера—Калерия Петровна Данилевская, доктор физматнаук, наш завлаб, ходит всегда. И не потому, что она синий чулок, лишенная личной жизни. Калерия – женщина редкой, но строгой красоты, мать и жена (это за пределами института), ее главное чувство – это чувство долга, что женщину красит, но не украшает. Разница тонкая и не для всех очевидная.

В моей смене трудится еще Тамара, дитя ближнего Подмосковья, лаборантка и цельная натура (если я чего решил, то выпью обязательно), и Катрин, которая на моих глазах выросла до младшего научного и учится в заочной аспирантуре. Наши отношения непросты и балансируют на грани дозволенного. Или мы разбежимся совсем, или поженимся. Не знаю, что лучше.

Во второй смене остается научно-технический сотрудник Саня Добряк, существо не очень доброе, особенно по отношению ко мне, и очень серьезный человек в больших очках по имени Ниночка, она тоже аспирант и появилась у нас недавно.

Два слова обо мне, любимом.

Я – младший научный, дитя детдома. Зовут меня Юрием Гагариным. Чтобы не путать с героем, меня все называют Гариком. Имя и фамилия у меня вымышленные, так как меня нашли не то в лесу, не то в поле, где меня выронил из пеленки аист[1]1
  См. первые романы цикла «Театр теней»: «Вид на битву с высоты» и «Старый год». – Примеч. автора.


[Закрыть].

В детдом я имел неосторожность поступить 12 апреля, в День космонавтики. Воодушевленные санитарки дали мне героическое имя.

Я обладаю рядом особенностей, которые и обратили на себя внимание Калерии. То есть сначала меня изучали как очередной объект и для того подослали ко мне Катрин. Она закрутила со мной бурный роман, и я до сих пор не знаю, на самом ли деле она мною увлеклась или из чувства долга. А так как этот вопрос не решен, мы и остаемся с ней в странных отношениях: то ли я жених, то ли подопытный кролик, который не выносит людей, сделавших его кроликом. Иногда я люблю Катрин, иногда не выношу, а виновата она лишь в том, что, будучи человеком крайне ответственным, выполнила задание Калерии с полной серьезностью.

И я, и Калерия, и, к сожалению, Катрин полагаем, что я – инопланетянин. И это не умствование: кстати, за несколько дней до того, как я был принят Калерией на работу в институт, ко мне заявился мой соотечественник и предложил возвратиться на родную планету. Я чуть было не согласился, но в последний момент струсил – я настолько свыкся со своей долей, что светлые дали меня отпугнули.

После разоблачения мне не оставалось ничего другого, как сдаться Калерии, но все уладилось к общему согласию: мне предложили место младшего в институте и выделили скромную зарплату.

Вот вроде и все.

В тот день я пришел в институт позже обычного, потому что поезд метро застрял в туннеле и простоял минут двадцать, отчего у меня случился приступ клаустрофобии – то есть боязни замкнутого пространства. Мне стало так дурно, что я, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, вышел из вагона через стеклянную дверь, спрыгнул на пути и дошел до следующей станции. Тут наш поезд приехал на станцию и чуть меня не задавил. В результате я влез в какую-то служебку, кое-как там отряхнулся, и тут появился электрик, который отнесся ко мне как к дикому путешественнику по туннелям: в Москве есть такая группа или даже несколько групп, кажется, они называются диггерами, их любят за таинственность журналисты и не выносят работники метро и водопроводчики.

От электрика я сбежал, а когда добрался до института, лаборатория была пуста, потому что директор созвал общее собрание по вопросам не то приватизации, не то акционирования – я никогда в этом не разбирался.

Пока я был в лаборатории один, я достал журнал ежедневных наблюдений – любимое детище Калерии, потому что в него заносится все необычное, что случилось с нами или у нас на глазах, – одно условие: пишем только чистую правду.

Я открыл журнал на странице 87 и начал записывать свое путешествие под землей. Конечно, можно было наговорить его на пленку, но Калерия – консерватор, и мы – ее дети, племянники, кузены – желаем существовать лишь по тем канонам, которые она для нас пишет. Мы ее любим.

И даже если я, к сожалению, урод и вынужден в этом признаться, то признаюсь я в первую очередь Калерии.

Позвонил мужской голос. Я не сразу узнал дядю Мишу.

Дядя Миша мне не дядя, это странное прозвище я приклеил к нему в прошлом году, когда произошли события, связанные с миром без времени. В его существование почти никто не верит, и это хорошо. Чем мы от него дальше, тем спокойнее.

Это как бы подвал, в котором в темноте копошатся белые слепые крысы.

Наверное, несправедливо так рассуждать о людях, попавших в безвременье от страха или боли. Но они все равно мертвецы. Даже милая Люся и славный Егорка.

Недавно я читал исследование нашего умника Мирского. ДСП – знаете, что такое? – «Для служебного пользования». Есть у нас такая наука – ДСП. Да и не только у нас. В Штатах тоже. В мире статей ДСП есть какие-то исследования и обо мне. Наверное, надо их извлечь и почитать, что врут о моем феномене умные люди.

А Мирский написал о зомби, о зомбировании. Он решил, что зомби – это и есть жители мира без времени, угодившие к нам и умирающие от излишка времени и огня. Он думает, что в Карибском бассейне есть выбросы из того мира, включая, возможно, и Бермудский треугольник.

Может быть… завтра или послезавтра. Если будет свободный час, пройдусь по улицам Интернета – неужели до сих пор ничего из информации туда не вывалилось? Может, и вывалилось, но пользователи не сообразили, на какой самородок они глядят! А может быть, ведомство дяди Миши научилось эффективно перекрывать кислород?

Нет, еще в прошлом году они сами не сообразили, с чем имеют дело. Только после ярославских событий кое-кто спохватился.

Когда же я попытался отыскать Александру, мою знакомую по Меховску, оказалось, что ее нигде нет. Выписалась. Уехала. Исчезла. И даже Лера по своим каналам не смогла помочь. Хотя, может быть, она не обращалась к дяде Мише.

– Это ты, Гарик? – спросил дядя Миша.

Тогда и я его узнал.

– Я вас слушаю, господин полковник, – сказал я.

Когда ты говоришь слово «господин», чувствуешь себя неловко, будто намерен посмеяться над собеседником. Но и говорить «товарищ» несерьезно.

– Вольно, – сказал дядя Миша. – Тем более что с чином ты не угадал.

– Ясно, – согласился я, – вас понизили.

– Или повысили. Калерия Петровна на месте?

– Заседают.

– Пожалуйста, попроси ее позвонить мне. Хотелось бы поговорить. И сам не уходи.

– Когда не уходи?

– Они у директора заседают?

– Вы много знаете, генерал-майор.

На этот раз он не стал возражать. Значит, я угадал. Скоро его выгонят, но он не догадывается.

– Кончат к ленчу?

– Да, минут через сорок пять, – сказал я.

– Я буду у вас через час. Кофе привезти или есть?

– Тамарочка придет, Тамарочка решит, – сказал я.

– Куплю на всякий случай. Вы – кофейная держава. Пьете, как в современном детективном сериале, где лейтенанты и следователи бегают из кабинета в кабинет и просят щепотку кофе.

– Читал, – признался я.

Дядя Миша повесил трубку.

Он давно у нас не был, так что мы жили мирно.

Дядя Миша несет с собой опасности, тревоги и тайны. Ничего хорошего, если ты не любишь диких приключений.

Я не люблю приключений диких, хотя люблю цивилизованные.

Вошла Тамара – ангел нежной красоты, пока не откроет розовый ротик.

Она тут же его открыла.

– Я за продовольствием ходила, – сообщила она. – И один лже-Нерон тронул меня за грудь. Восхитительно.

Понимай как знаешь. Конечно, Тамара ждала расспросов и даже воплей с моей стороны. Но я думал о дяде Мише и потому ее разочаровал.

– Ты что? – спросила она через полминуты, отчаявшись дождаться взрыва моих чувств. – Зуб болит, да?

– Нет, – сказал я, – с зубами у меня все в порядке. Сейчас дядя Миша приедет.

– Ну, дела! – Тамара сразу забыла о своих проблемах. – Значит, обвал, да? Вот бы за кого вышла. А потом нас с ним утром у подъезда из «калашниковых» наемные киллеры – тра-та-та-та!

– Чувства есть, ума не надо, – невежливо ответил я, чем Тамару не обидел, потому что она уверена в своем сильном оригинальном уме.

– Я кофе не купила, – сказала Тамара. – А этот командарм хлещет кофе, как водку, стаканами.

– Он принесет, – сказал я.

Пришли Лера с Катрин. Лера гармонична и, если хочет, именно с помощью этого совершенства становится незаметной – растворяется в воздухе, как аромат. С Катрин все иначе – она велика, но не массивна, в ней есть элегантность баскетболистки. Я сам не маленький, но уступаю ей два сантиметра. Вернее, три, но она считает, что один, – мы сошлись на полдороге. У нее такая грива волос, словно на голове пшеничное поле. Сейчас лето, она обгорела, но еще не загорела, так что носик покраснел, а глаза чуть выцвели и приобрели берилловый цвет. Вы видели когда-нибудь хороший берилл, который не стал изумрудом, потому что счел свой цвет не уступающим драгоценному?

– Чего натворил? – спросила, поздоровавшись, Лера.

Она смотрела на журнал, лежавший передо мной.

– Почему не был на заседании? – спросила Катрин.

– Дядя Миша звонил, – сказал я. – Он стал генералом.

– Сорок дней назад они праздновали, я не пошла, – сказала Лера.

У Леры один недостаток – она знает ВСЕ.

За исключением того, с какой планеты я родом.

– Когда он приедет? – спросила Катрин.

У них с Катрин не было взаимной симпатии. Катрин ощущала опасность для меня, которая исходила от дяди Миши. Я ее понимал – я знал, что дяде Мише, по большому счету, плевать, буду я жив или нет, убьют нас всех или сохранимся для истории, главное – сделать свое дело.

Я тут как-то думал – зачем Ленин все это делал? Зачем ему была нужна революция, почему он так отчаянно боролся за нее и был так последователен в проведении своей линии? Любил пролетариат и трудовое крестьянство? Никогда в это не поверю. Пролетариат и трудовое крестьянство были орудиями для того, чтобы захватить власть. Они должны работать ради его идеи. Они были абстракциями, тем более что ни пролетариат, ни крестьянство его не любили, а он не любил их, так как русские труженики слишком отличались от немецких добросовестных и честных арбайтеров. О, как он ждал революции в Германии! Как стремился к ней, как старался верить в нее даже в двадцать третьем! Когда с его умом нетрудно было сообразить: это нелепая и мелкая авантюра. Впрочем, тогда у него оставалась лишь малая доля разума.

Значит, им правила месть? Месть за брата, ненависть к Романовым? Но, полагаю, он не был одержим местью. Месть – это сталинское дело, его наслаждение. Конечно, Ленин ненавидел царя и его семейку, конечно, он убил их всех, до кого дотянулись руки. Но не своими – это он сделал чужими руками. Для этого у него был соратник номер один – Свердлов. Не Сталин, которого он не любил, а Свердлов, которого он держал за равного себе. Хотя с восемнадцатого года побаивался. Но убил – и дело с концом. Кошмары его не мучили, о совести он имел приблизительное представление, как о категории в психологии.

Нет, месть не получается.

Тщеславие? Если и тщеславие, то его особенная тираническая разновидность, когда гордец подчеркивает свою скромность, оставляя петушиную красоту подчиненных, которых он за это может презирать. Наполеон, Ленин, Гитлер, ранний Сталин – как они презирали мишуру власти! Но радовались, когда мишура окружала их, высвечивая истинную ценность одетого в серый сюртук вождя.

А может, страх? Обычное свойство тиранов, которые понимают – сумма ненависти, обращенная против тебя, уже так велика, что остановиться нельзя, ступить в сторону нельзя, смерти подобно. Ведь Ленин не выносил физических неудобств – всю жизнь он прожил как настоящий буржуа и в Россию не совался – могут посадить. И второго Шушенского, где теща и жена кормили его пампушками, а полы мыла прислуга, уже не будет.

Он не мог быть добрым или злым – это дозволялось лишь на уровне семейном. Мне интересно – вот теперь пишут и публикуют его записки и приказы: расстрелять, уничтожить! В назидание прочим! Интересно, что из этих приказов было выполнено, а что было и воспринималось подчиненными как риторика?

Ведь существуют всевозможные табу. И одно из главных – это Ленин. Даже разоблачители вождя эти табу соблюдают.

Почему я подумал о Ленине? Наверное, потому, что какие-то его черты я ищу в непонятных мне, значительных и холодных людях.

В генерале дяде Мише.

Он хороший работник. Он видит за конкретным делом интересы страны (как он их понимает). Он все запоминает и складывает на полки своего мозга – а какова его окончательная цель? Власть? Страх? Тщеславие? Ведь трудно представить себе человека, который бы действовал только в интересах народа или страны. Без симпатий и антипатий. Он понимает, что мы с ним живем на вулкане? Мы не знаем, что может замыслить мир без времени. Какой Гитлер или Ленин родится там? Или перейдет туда из нашего мира. Кстати, разве я уверен, что Ленин умер и похоронен в Мавзолее? Я уверен, что Гитлер покончил с собой, а не загремел в безвременье? А не возникнет ли завтра новая дырка в прошлое? Где возникнет? Какой певец или актер решит туда сбежать?

…Вошел дядя Миша.

– Все в сборе, кофе я принес, «Золотой нестле». Хотя я больше уважаю «Черную карточку».

Он поцеловал Катрин в щечку – он уступал ей полголовы. Это мне понятно: генералам нельзя быть очень высокими, их могут пристрелить. Ага, вон там, среди врагов, стоит кто-то чрезвычайно высокий, направьте на него всю огневую мощь наших пулеметов!

Лере он поцеловал руку – ах ты, хитрец, не будешь же ты обниматься с Лерой!

Тамарочка сама его поцеловала, нарочно оставила на щеке темно-красное пятно и любовалась им.

Но генерал в штатском обладает замечательной интуицией – иначе бы не выжил. Он понял, что натворила коварная Тамарка, по ее взгляду, взял со стола бумажную салфетку и протер щеку. Тамара была разочарована.

– Та ж вы догадались, – сказала она с украинским акцентом – настоящим, не наигранным: Тамарина мама – дитя украинского юга, принесенное в Подмосковье турецким ветром, чтобы найти счастье, мужа и знания. Пока что она была почти счастлива, остальное на подходе.

Дядя Миша склонил свою сухую, правильную, страшно обыкновенную голову, чуть улыбнулся тонкими губами, пригладил редкие волосы и сказал, глядя на Тамару:

– Болтун – находка для шпиона.

– Я могу уйти, – сказала Тамара. – Я могу вообще уехать из Москвы, я могу эмигрировать в Израиль. Динка уже эмигрировала, вот и меня лишитесь.

– Ты еврейка? – спросил дядя Миша.

– Да ты шо? – возмутилась Тамара. – У мэне уси прэдки мордва.

Дядя Миша открыл рот, а Тамарка, страшно довольная тем, что обыграла генерала, пошла в маленькую комнату, где стояла кофеварка, и занялась делом. Ее вроде бы и не было, но в ее маленькой комнате было слышно каждое слово.

Наступила недолгая пауза. Дяде Мише не терпелось спросить, есть ли мордва в предках Тамарки, но он сдержался и достал из своего «дипломата» папочку в прозрачном пластике, вытащил оттуда белый лист и сказал:

– Мы с вами получили письмо.

Никто с ним не стал спорить, хотя ясно было, что письмо получил именно он. Или его контора.

Я смотрел на листок – обычный машинописный, А 4, и у меня нехорошо билось сердце. У меня бывают предчувствия, я им верю. Я не телепат и не знаю, существует ли телепатия или жулики выдумали. Но эмпатия есть, и я эмпат, один из редких таких уродов.

Ничего хорошего нам от этого письма ждать не приходилось.

Дядя Миша прочел:

«Консулы замыслили погубить Землю. Они говорили об абсолютном орудии. Оно спрятано в районе города или села Максимово. Вернее всего, не очень далеко от Питера, иначе им не добраться. Цель – истребить жизнь на Верхней Земле, чтобы спасти себя от проникновения сверху. Консулы боятся, что граница между мирами истончается и, если она исчезнет, они тоже исчезнут. Они очень серьезные люди. Они уверены в успехе. Нас с Люсей обнаружил Л. П. Берия. Он у нас. Слышали о таком? Мы скрываемся, и это нелегко сделать. B. И. обещал мне отправить письмо через окно, которое ему известно. Постоянной связи нет. Подозреваю, что это канал контрабандистов наркотиками. Ищите канал там. Отыщите Максимово. Что за угроза? Не могу написать, где будем скрываться, боюсь предательства. Срок не знаем.

Ваши друзья Люся и Егор».

Дядя Миша передал листок Калерии.

Потом сказал:

– Написано карандашом.

Лера прочла, из маленькой комнаты выплыла Тамара с кофейником. Поставила кофейник на стол и протянула руку.

Лера молча передала ей письмо, потом прочла Катрин. Только потом оно добралось до меня.

А я уже знал, что вернее всего первый кандидат на командировку в мертвый мир – ваш покорный слуга. Или, как можно сказать обо мне: «Ваш покойный слуга».

Тамара разлила кофе по чашкам. Чашки у нас хорошие, Пушкинский дом подарил за нашу электронную собаку. Сервиз Ломоносовского завода.

Мы вели себя как на рауте: чинно, благородно. И товарищ генерал был не хуже нас.

– Что вы скажете, Калерия Петровна? – спросил наконец наш гость.

– Почерк Егора? – спросила Калерия.

– Да, мы проверили, – ответил дядя Миша. Он не удивился милицейскому вопросу. В любом случае мы здесь все следователи.

– Тогда у меня нет сомнений, – сказала Лера.

– А какие ребята! – сказала Тамара и вдруг принялась рыдать. – Вы бы знали!

Дядя Миша встрепенулся, он еще не привык к Тамариным рыданиям – Тамара легко плачет, легко смеется, у нее все железы и гормоны расположены под самой кожей.

Я понимал Тамару. Я был рад, что Егор смог прислать нам письмо, что он остается на живой земле, хоть и умер для нее. Хороший парень.

– Вы чего? – спросил дядя Миша.

– Она так ребеночка хотела, – взвыла Тамара.

Вряд ли у нее был шанс побеседовать с Люсей наедине – я о таком не слышал. Но мыслила она верно.

Наши друзья остались там – так случилось, что они не смогли возвратиться, они стали мертвецами, но не прониклись злобой и холодом Нижнего мира.

– Если вы тоже не сомневаетесь, – сказал дядя Миша, – то мы должны поверить всему, что сказано в письме.

– Вы представляете, как ему было трудно нам весточку послать? – сказала Катрин.

– Я думаю, что трудно, – согласился дядя Миша.

– А вы этот канал засекли? – спросила Лера.

– Пока нет, – сказал дядя Миша.

– А как же вы получили письмо?

– Люди, которые передали, знали обо мне, – ответил дядя Миша. – Они не знали о вашем институте, и плевать им на институт, простите за выражение.

– Понимаю, – улыбнулась Лера.

Тамара обиделась:

– Если плевать, зачем пришли? Тоже поплевать захотелось?

– Преувеличиваете, Тамара, – сказал генерал.

– Вы тоже всегда преуменьшаете, – согласилась Тамара.

Наступила пауза. Она была прелюдией к новой стадии разговора.

– Может, кто-нибудь от вас сгоняет туда на денек? – спросил генерал.

– Может быть, – ответил я. Зачем заставлять других людей говорить за тебя. Дядя Миша имел в виду меня, и только меня.

– Не сейчас, – сказала Калерия Петровна. – Сейчас рано.

– Может быть, – согласился дядя Миша. – Но в принципе?

– В принципе никуда мне от вас не деться, – сказал я.

– Дело достаточно серьезное, – сказал дядя Миша. – Я обращаю ваше внимание на возможные последствия не только для вас лично, но и для всей нашей страны.

– А также всего прогрессивного человечества! – Когда Тамару заденешь, на конце языка у нее вырастают шипы.

– Я не с вашей Земли, – сказал я. – Так что считайте меня альтруистом.

– Какая последовательность действий? – спросила Калерия Петровна. – Что вы намерены делать?

– Первое, – сказал дядя Миша и загнул палец, – найти нужное Максимово и узнать, что там за абсолютное оружие. От этого многое зависит. Второе – нащупать связь с ребятами. Чтобы использовать канал для наших целей. Это тем более важно, что у нас не осталось сейчас каналов. А нужно.

– И третье? – спросила Катрин.

– Наладить наблюдение за консулами-правителями так называемого Нижнего мира. Может, выйти на контакт с кем-то из них? Там ведь тоже разные люди есть…

Разговор с дядей Мишей произошел во вторник. В пятницу после обеда от него позвонил милый женский голос и спросил, чем я намерен заниматься в выходные дни. Я ответил, что самообразованием. Видимо, милый голос не был готов к такому ответу. Возникла пауза, потом женский голос осторожно хихикнул и произнес:

– Тогда возьмите с собой теплую куртку, там плюс десять-двенадцать.

– И комары? – спросил я.

– О комарах речи не было, – сказал милый голос.

– Значит, комары тоже будут. А когда мы вернемся?

– Возвращение в воскресенье в восемнадцать часов.

Все остальные вопросы смысла не имели – я и так обо всем узнаю.

Машина гуднула под окном в шесть тридцать утра в субботу. В машине, скромной престижной «Ауди», сидел военный шофер в штатском. Когда я спустился – сумка через плечо, в ней белье и куртка, – он спросил:

– Ваше имя, отчество, пожалуйста?

– Гагарин Георгий Алексеевич.

– Вам как удобнее, спереди или сзади?

– Спереди.

С шофером мы немного поговорили о тополином пухе, засохших березах вдоль шоссе и гаишниках, которые вроде бы нашей машине не угрожали, но шофер их все равно не любил.

За дядей Мишей мы заехали к нему домой, у «Аэропорта», он уже спустился и ждал.

– Выспался? – спросил он меня.

– Почти.

– А я думал, что тебе сон необязателен.

– Но желателен, – сказал я.

– Ничего, в самолете выспишься. – Он был почему-то разочарован.

– Я не супермен, – признался я. – И не рассчитывайте.

– Зато юмора у тебя на двоих суперменов, – укоризненно сказал дядя Миша, у которого с юмором бывали провалы.

– Куда едем? В Максимово? – спросил я.

– Без имен и фамилий, – сказал дядя Миша. – Если о чем-то думаешь, оставь мысли при себе.

– И где вы нашли это Максимово? – спросил я.

– Гарик!

– Неужели у вас шоферы непроверенные?

Дядя Миша вздохнул, шофер хмыкнул.

– Весь атлас прошуровали. Никогда не думал, что в стране столько Максимовых.

– Сколько?

– Семнадцать.

– Немного.

– Каждое надо было проверить. Ведь Максимово могло оказаться только ориентиром. Например, есть город Максимов. Вокруг деревни.

– И спецобъекты?

– Разумеется, иначе что же мы искали?

– А потом, что прикажете делать с Максимовскими, Максимами и Максимычами? Тоже немало?

– Тоже.

– А пароход не нашли?

– Какой пароход?

– «Максим Горький»?

– Отплавал свое.

– И что же вам удалось найти?

– К сожалению, не так много, как хотелось.

– Чем меньше нашли, тем спокойнее человечеству.

– Есть одно место, – сказал дядя Миша. – Я тебе в самолете документы покажу. Вроде бы коллеги говорят, что там уже ничего не осталось. Поэтому я тебя и позвал.

– Почему?

– Ты имеешь опыт, ты в курсе дела. У тебя к тому же интуиция.

– Если это так называть, – вздохнул я.

Когда мы доехали до Шереметьева-1 (я-то думал, что полетим с какой-нибудь секретной базы), уже взошло солнце. День обещал быть великолепным. Хотя нас здесь не будет!

– Я все хочу тебя спросить, – сказал дядя Миша, – чего ты на этой академической ставке сидишь? С твоими способностями можно целые стадионы морочить.

– Я занимаюсь домашней практикой, – серьезно ответил я. – У меня есть хрустальный шар. Могу судьбу предсказать.

– Ты мне здесь предскажи, в полевых условиях.

– Нельзя. Несолидно.

Самолет был вполне гражданский – «Як-40» или что-то вроде, я не поглядел. Кроме нас, в салоне был полковник, очень грустный человек. У него были густые брови домиком. И черные глаза.

– Овсепян, – представился он.

– Герман Аршакович, – развил тему дядя Миша.

– Я лечу с вами, чтобы не возникло трений, – сказал полковник Овсепян.

Он сел отдельно от нас и всю дорогу курил.

Мы летели часа три. Сначала мы с дядей Мишей немного поговорили, вспоминали боевых товарищей и минувшие битвы. Мне казалось, что существование мира без времени пора рассекретить, все равно рано или поздно это случится бесконтрольно и, может быть, с большим бенцем.

– Дурак ты, Гарик, – сказал генерал. – Мы когтями цепляемся, как мальчик вдоль рваной плотины носимся. Представь себе, какое это крушение всех законов физики!

– И религий, – согласился я.

– Религия выпутается, даже будет рада. Докажет, что это чистилище для некоторых душ. А дальше дорога или в рай, или в ад.

– А может, это и есть ад.

– Пока мы сами не поймем… – сказал дядя Миша. – Религия потерпит.

– Вы можете опоздать. Американский империализм не дремлет.

– Как ты понимаешь, я не один. Если полгода назад нас было шестнадцать человек, и то по совместительству, то сейчас… больше тысячи.

– И вы охраняете тайну?

– Из этой тысячи дай бог десятеро знают, о чем идет речь. Если проблему разделить на параграфы, ты никогда не догадаешься, какой кусочек тебе достался и что он означает, если сложить сто кусочков. Да и по-человечески все во мне против того, чтобы люди знали. Это же мир ложных надежд.

– Может быть, вы правы, – сказал я. – Недаром из нашего института ничего не уплыло. Уж на что Тамара – открытая книга.

– Тамара – себе на уме. Но некоторым пришлось наложить швы.

– Что? – не понял я.

– Условное обозначение. Но некоторым людям мы наложили пустое место на воспоминание о Нижнем мире, мире без времени. Они вроде бы и помнят, а желания поделиться с человечеством не высказывают. И вообще я тебе должен сказать… нам этот мир без времени помог решить несколько таких интересных физических проблем… Ого-го!

– Какого черта вы меня позвали?

– Ваша лаборатория для меня как родная деревня. Понимаешь, когда я провожу совещание, то понимаю дай бог каждое пятое слово. Там все умнее меня. А для вас я – кум королю. Эйнштейн.

– Не зазнавайтесь, – сказал я. – Передо мной вы, может быть, и Эйнштейн.

– Неужели ты думаешь, я посмею кинуть камень в Калерию Петровну?

Вот у него и прорезалось чувство юмора. В минимальной форме.

– Этот мир, – сказал он после паузы, за время которой достал сигареты и закурил, – этот мир – лишь часть тех диких тайн и опасностей, которые нас окружают. Ма-а-алень-кая часть. Ты просто не представляешь ситуации.

– Маленькая часть? Дай пример более важной проблемы.

– Знаешь, как-то Менухина, это был такой скрипач, спросили, что он думает о советском скрипаче, лауреате Сталинской премии Ойстрахе. И Менухин сказал, что Ойстрах – второй скрипач в мире. А кто первый? – спросили Менухина советские люди. А первых много, – ответил этот агент сионизма.

Дядя Миша замолчал. Этот номер у него был отработан. Я в этом убежден. Но ухмылка была наполеоновская.

Я не выспался и потому задремал. И если дядя Миша хотел меня испытать – сплю или нет, он разочаровался. И меня к себе в тайные агенты на высокую зарплату не возьмет. И правильно сделает. Я сначала разлюбил, а потом и возненавидел передачу «Что? Где? Когда?», которую когда-то держал за лучший телеспектакль. Вместо соревнования интеллектов и чувства юмора возникло соперничество денежных мешков и мешочков. Глазки горят, ручки дрожат – какая тут команда! А мы детдомовские, нас не купишь! И чего я сижу в этом институте? А потому, что мне интересно в нем работать и жить его жизнью, потому, что там рядом со мной работают люди, которых я считаю своей семьей, – и я не идеал, и Тамара не идеал, – но лучше других нет, и перекупить меня нельзя. Вы можете платить мне миллион долларов ежемесячно при условии, что я буду любить, как своих родных, товарищей Иванова, Петрова и Рабиновича? А я их не полюблю. У меня гадкий характер.

Говорят, что каждого человека можно купить, была бы предложена настоящая цена. Нет, господа, встречаются исключения. Ваш покорный слуга доволен своей зарплатой…

Я проснулся, когда самолет снижался, и дядя Миша с чувством превосходства начальника, который никогда не спит, сказал:

– А ты, оказывается, храпишь?

– У нас дома только так и отличают благородного маркиза от золотаря.

Дядя Миша рассмеялся и пристегнул ремень. Он был из тех людей, которые всегда выполняют инструкции.

Мы сели на военном аэродроме. Близко к посадочной полосе подступал лес. Сколько мы летели? Часа три? Два с половиной? Мы на Урале? Гор не видать…

Погода была похуже, чем в Москве, холоднее, ветреней.

И ветер был лесной, зябкий.

– Я думал, что вы с собой возьмете команду, – сказал я, когда мы спустились на бетон.

– Куртку захватил? – спросил дядя Миша.

Я расстегнул сумку и достал куртку. Тогда дядя Миша ответил на мой вопрос:

– Даже среди самых близких ко мне сотрудников никто не знает всего… того, что известно тебе. И зачем расширять круг? Мои люди проверили окрестности всех Максимовок, все прочесали, залезли в документы. Нашли одну Максимовку, возле которой была база. Закрыта два года назад. Но была. Те, кто искал и проверял, в связи с консервацией знали, зачем это нужно. Полковник Овсепян представляет соответствующее управление Минобороны. Но он не знает, что мы ищем, а ты не знаешь, где он служит. Так лучше.

– А вы знаете, что мы ищем?

– В том-то и проблема, – сказал дядя Миша.

По трапу спустился полковник Овсепян. Он был в плаще и фуражке.

От небольших строений рядом с вышкой диспетчера к нам катили две машины.

Первая, к моему удивлению, оказалась малиновым «Мерседесом», не самым новым, но добротным и недешевым. Вторая была обычным «уазиком».

«Мерседес» лихо развернулся и тормознул. Из него вылезли два офицера – полковник и майор. Полковник был помоложе, поухватистей и недостаток роста компенсировал фуражкой с такой высокой тульей, которой могли бы позавидовать преображенцы при Бородине. Майор был вялым, ленивым, растолстевшим без физической закалки провинциальным штаб-офицером. И фуражка у него была обыкновенная.

Полковник сразу вычислил, кто у нас начальник, и, козырнув, сказал:

– Шауро, местный мельник.

Он был слегка и привычно пьян. Такие штуки я чую за полкилометра. Глаза наглые, самоуверенные от безнаказанности. Я подумал, что при осторожности дяди Миши его чина и должности полковнику не сообщили – так, шишки из Москвы, из министерства, проверить шахты. Я думаю, что не ошибся. Такие, как полковник Шауро, не ухмыляются в лицо генералам секретных ведомств.