Текст книги "Возвращение из Трапезунда"

С моря потянуло зябким ветерком, волны стали громче набегать на песок и внятно шуршали, убегая с него.

Андрей решил возвращаться той улицей, где была кофейня с фрегатом. Может, она открыта наконец – надо же отдать письмо. Несмотря на темноту, Андрей быстро нашел кофейню, но она была заперта, на двери пыльный замок, а в окнах нет света.

Сначала идти было легко – луна светила почти над головой, и Андрей шагал уверенно, не наступая в выбоины. Затем улица свернула направо, и Андрею пришлось подчиниться этому изгибу. Ничего, сказал он себе, сейчас она снова повернет налево. Но улица упорно шла в ненужном направлении, и неизвестно было, что лучше: поворачивать обратно или продолжать путешествие. Наконец Андрей добрался до перекрестка, откуда темный переулок, шириной чуть больше сажени, вел наверх, и Андрей нырнул в эту щель.

Подъем был почти незаметен, и Андрей прошел шагов двести, следуя неверным изгибам переулка, воздух в котором был куда более спертым и неприятным, чем у моря. И тут он услышал сзади шаги.

Шаги могли принадлежать кому угодно. В конце концов, в этом переулке жили люди, и кто-то из них мог припоздниться и вот теперь возвращается домой. Мог быть такой же путник, как Андрей, – идет из порта короткой дорогой… Но уговоры не помогали. Потому что шаги были очень осторожными. Настолько осторожными, что Андрей слышал их далеко не все время.

Андрей прибавил ходу. Он вспомнил, как когда-то в Ялте за ним тоже стучали шаги и оказались шагами Хачика.

К сожалению, здесь не приходилось рассчитывать на заботу гимназических друзей. Впрочем, и оснований бояться тоже не было – чего бояться здоровому молодому человеку в каком-то несчастном, не то турецком, не то греческом городке, кстати, оккупированном родными российскими воинами. Ничего страшного, сейчас ты замедлишь шаги и дашь ночному чудаку себя догнать… Он попросит у тебя закурить…

Уговаривая себя, Андрей тем не менее шагов не замедлял, а ждал, когда переулок вольется в какую-нибудь площадь, посреди которой горит фонарь и гуляют русские патрули… пока что переулок тянулся бесконечно – правда, от него ответвлялись закоулки или проходы, но они были еще темнее и уже.

Отчаявшись отделаться от погони и поняв, что ему остается побежать и сломать ногу либо затаиться, Андрей, увидев темную щель между домами, на цыпочках завернул в нее и прижался спиной к каменной стене дома. Преследователь достиг его укрытия, и легкие шаги человека, знающего, куда он идет, приостановились у входа в закоулок. Видно, преследователь сомневался, не спрятался ли туда гяур. Андрей затаил дыхание, и в горле его начало першить, что, как известно, всегда происходит со шпионами и любовниками, спрятавшимися в шкафу.

В полной тишине, казалось, в самое ухо Андрею, мужской голос спросил что-то по-турецки. Второй голос ответил изнутри закоулка. Язык был похож на татарский, но смысла вопроса Андрей не понял. Зато ответ: «Его здесь нет» – он, конечно же, понял. Надо же было ему из всех закоулков избрать тот, в котором его подстерегал второй преследователь. Андрей напрягся, чтобы прыгнуть на первого преследователя и освободить себе путь, но не успел, потому что окно над головой с треском отворилось и оттуда раздался отчаянный женский вопль, который Андрей, не зная греческого языка, мог с достаточной долей уверенности перевести примерно так: «Сколько можно шляться по ночам под чужими окнами, бандиты и грабители!» После того послышался стук, звон – и заготовленное заранее ведро воды обрушило свое содержимое на участников ночной сцены. Андрей не знал, какая часть воды досталась ему, – поначалу показалось, что все ведро, но по воплям в два голоса на смеси слов татарских и греческих Андрей понял, что ведро было достаточно велико и досталось всем.

Он отряхнулся и решил, что теперь наилучшее время, чтобы убежать, и, оттолкнув кричавшего турка, он помчался вверх по переулку. Он готов был бежать, пока не упадет от усталости, но через несколько десятков шагов оказался на довольно обширной площади с мечетью и торговыми рядами.

Площадь была достаточно освещена луной. Андрей обернулся и увидел, как из переулка выбегают два человека и бегут к нему, бегут молча и быстро, так что никаких надежд на ошибку не оставалось. Любой человек, желающий поговорить с тобой или выяснить отношения, обязательно тебя окликнет, покажет жестами, что намерен привлечь твое внимание, – эти двое бежали, как собаки Баскервилей, в полной тишине, будто онемев, оскалясь и не тратя ни грана энергии на крики или жесты. Их задача – догнать, загрызть.

Взгляда, брошенного Андреем через плечо, было достаточно, чтобы увидеть, что в руке первого сверкнул нож.

Андрей выбрал самую широкую из улиц, ведущих от площади, притом ту, что вела, по его расчетам, к центру.

Андрей мчался так, как никогда в жизни. Улица была темной, но впереди было светлее – там горели окна. Неожиданно совсем рядом отворилась дверь и кинула на мостовую прямоугольник света. Несколько человек выходили из кофейни. Андрей повернул к открытой двери, он хотел спрятаться там, словно свет отпугнет грабителей.

– Пустите! – крикнул он людям, которые остановились в дверях, не сообразив еще, что происходит.

Те сразу загалдели по-гречески и стали отталкивать Андрея, словно отдавая его на растерзание бандитам. Они смеялись, а Андрей по-русски кричал им:

– Вы что, не видите, это же бандиты!

Преследователи остановились шагах в двадцати, они стояли, готовые кинуться на свою жертву вновь.

Один из греков что-то громко спросил у преследователей.

Те не ответили.

Андрей всей шкурой понял, что возникшая пауза в его пользу.

Второй грек задал тот же вопрос, но уже настойчивее.

Последовал ответ. Краткий. Злой.

И тут же – взрыв голосов тех греков, что окружили Андрея. Один из них даже отделился от группы и пошел к нападавшим, но бандит поднял нож острием вверх, как бы любуясь им, медленно шагнул навстречу греку. Тут же из дверей таверны выскочил толстый мужчина. Он опрокинул один из пустых столиков, что стояли на мостовой. Потом вытянул руку вперед, и Андрей понял, что у него в руке пистолет. Последовала вспышка и негромкий за возбужденными голосами выстрел. Воплем откликнулся один из нападающих, и нож, звякнув, упал на каменную мостовую – заблестел ярко и холодно. Андрей лишь поворачивал голову – туда-сюда, как зрители на соревнованиях по лаун-теннису.

Раненый турок сел на мостовую, он нагнулся к вытянутой ноге и быстро говорил – злобно и отчаянно, но его товарищ, вместо того чтобы помочь, побежал прочь, и его никто не задерживал, потому что все сгрудились вокруг раненого и галдели так, словно поймали самого дьявола.

В домах открывались окна, и голоса, большей частью женские, спрашивали, что произошло. Андрей стоял в стороне и не знал, что ему делать дальше, и тут ему на плечо легла рука. Он чуть не лишился чувств от страха – так это было неожиданно. Оказалось, всего-навсего поручик Митин.

– Прибежали на шум, – сказал Митин, – вижу, знакомая фигура. Зря вы тут стоите – мало ли что. Идите-ка спать. Вас это не касается.

– Спасибо, – сказал Андрей, – сейчас воспользуюсь вашим советом. А разве вас не интересует, что здесь произошло?

– Мы никогда не узнаем. Мы их тарабарщине не обучены.

– К сожалению, все не так, – сказал Андрей. – Виновник всего переполоха – я. Это за мной бежали.

И он рассказал Митину о том, что произошло. В это время пришел местный полицейский в феске, сонный и злой, и началось долгое выяснение. Откуда-то появился фельдшер, который начал перевязывать стонущего бандита, на что последовали возражения и новая волна криков. Юрий объяснил, что на Андрея напали турецкие грабители, но они забежали за ним в греческий квартал, куда, пока русские не ушли, туркам появляться без нужды не следует.

– Впрочем, давайте я вас провожу до гостиницы, – сказал Митин. – Я тут одного солдата для порядка оставлю, но, думаю, они без меня разберутся.

До гостиницы оказалось совсем недалеко – кофейня, у которой ранили бандита, располагалась на той же улице.

– Как же меня выследили? – спросил Андрей.

– Наверное, пока вы по берегу моря гуляли, – сказал Митин. – Там всегда ошивается всякая шантрапа. А когда вы отправились домой переулками, они решили воспользоваться моментом.

– Но один из них подстерегал меня на полдороге.

– Они тут все переулки знают – как вы у себя дома. Вы сами откуда?

– Я из Симферополя.

– А я москвич, – сказал Митин. – Коренной москвич.

– Я в Москве учусь, в университете, – сказал Андрей. И замолк. Потому что он учился там по земному счету столь давно…

– Я там многих знаю, – сказал Митин. – Я сам из вольноопределяющихся. Только с зимы пятнадцатого в школу прапорщиков пошел.

Они остановились у гостиницы.

У дверей стоял мотор, в котором спал шоффэр.

– С завтрашнего дня мы начинаем раскопки, – сказал Андрей. – Я буду рад, если вы найдете время нас навестить.

Митин поблагодарил его и откланялся.

Андрей вошел в вестибюль. Запахи перегара, дешевой помады и чеснока были настолько густы, что Андрей остановился в дверях, не в силах преодолеть эту стену.

В вестибюле, как и прежде, дым стоял коромыслом.

Андрей чувствовал смертельную усталость, при которой никого не хочется видеть и слышать, – только бы забраться в норку и заснуть. Портье достал из ячейки ключ Андрея на отполированной тысячью рук деревянной груше.

– Вас спрашивали. – Он достал из ячейки визитную карточку.

Андрей с удивлением прочел на карточке имя, написанное по-гречески и по-французски:

Мадам А.И. Теофилато, антрепренер

Внизу быстрым тонким почерком было приписано по-русски: Завтра в 2 часа пополудни в «Луксоре». И неразборчивая подпись.

– Кто мне оставил записку? – спросил Андрей.

Портье, сверкающий намазанными помадой волосами и усами, угрожающе торчащими до ушей, высоко поднял густые черные брови и сказал что-то по-гречески.

– Я не понимаю, – сказал Андрей. – Кто оставил мне записку? Чья это карточка?

На это портье совершенно серьезно ответил длинной фразой по-французски, которого Андрей, к сожалению, почти не знал.

Ладно, разберемся, сказал себе Андрей.

Он пошел к лестнице. Путь его лежал мимо длинного дивана, на котором как приклеенные сидели в ряд три девицы легкого поведения, а сбоку уместился, уткнув трость в пол и положив на ее набалдашник полные изнеженные руки, господин негоциант Сурен Саркисьянц.

– Добрый вечер, господин Берестов, – произнес он, не поднимаясь с места, – лишь его крупный нос поднялся и уперся Андрею в грудь, будто господин Саркисьянц намеревался его клюнуть. – Заприте на ночь дверь, – сказал он. – У нас небезопасно.

– Спасибо, – сказал Андрей. – Я запру.

– Спокойной ночи.

Три девицы обратили к Андрею намазанные помадой и румянами рожи.

– Спокойной ночи.

Андрей поднялся на третий этаж. Почему-то на лестнице он встретил совершенно в дым пьяного подполковника Метелкина, который волок по коридору, обняв за талию, толстую женщину в черном платье и белом переднике сестры милосердия. Наколка с красным крестом была сбита набок, и медсестра все старалась ее поправить и при этом громко говорила:

– Илья Евстафьевич, вы же пользуетесь моей беззащитностью.

– Молчи, сука, – повторял Метелкин.

Зрелище было неприятное, и Андрей хотел обойти эту парочку, но Метелкин, хоть и смертельно пьяный, сказал:

– Берестов, Берестов, из уважения к вашему положению в преступном мире дельцов и интриганов, к которому имею честь принадлежать, передаю вам Марию Валентиновну во временное содержание. Нате, подержите, потом вернете мне.

– Как вы смеете! – Медсестра наконец поправила наколку и начала рыдать.

Андрей поспешил к себе в номер.

Дверь Андрей запер изнутри, а потом, движимый тревогой, сунул ножку стула в ручки двустворчатой двери – теперь, чтобы открыть ее, надо было сломать стул.

Усталость была такая, что Андрей с трудом заставил себя умыться и еле доплелся до постели.

Постель была сказочно мягкой, но белье пахло плесенью.

Андрей заснул сразу, без снов.

…Он проснулся посреди ночи от страшного, испепеляющего чувства.

Он лежал некоторое время неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь к тому, что происходит с ним…

Андрей вскочил с постели, понимая при этом тщетность борьбы.

Клопы в гостинице «Галата» оказались и многочисленнее, и злее родных ялтинских и симферопольских клопов – видно, сменяющие друг дружку цивилизации тысячелетиями вырабатывали в них злобу, умение бить из-за угла и исчезать в складках мягкой перины.

* * *

Завтрак проходил в сером, будто бы еще не опомнившемся от набега гуннов ресторанном зале, где нашелся лишь один стол, который сумели убрать изможденные официанты, покрыть его серой в пятнах скатертью и отыскать где-то, видно, в соседнем трактире, кувшин йогурта и лепешки. Кофе, правда, был отменный.

Официанты передвигались как сонные мухи, метрдотель отсутствовал, и вместо него распоряжалась мелко завитая дама средних лет с множеством подбородков, верно, хозяйка гостиницы.

Все сотрудники экспедиции Московского университета пришли к завтраку вовремя, и все не выспались из-за злобных клопов. За завтраком сидели несвежие, потрепанные и даже пыльные, обсуждали методы борьбы с этими паразитами, которых гостиничные хозяева вовсе не считали за бедствие.

Как было уговорено, профессор Успенский должен был прийти к завтраку, чтобы потом провести коллег по достопримечательностям Трапезунда. Но вместо профессора появился крестьянский сын Иван Иванович, умытый, свежий, белокурый, розовощекий и красногубый. Оказывается, сообщил он, профессор неожиданно занемог, его свалил приступ лихорадки. Поэтому проводить экскурсию будет он, Иван Иванович. После чего молодой помощник Успенского уселся за общий стол и славно позавтракал, объяснив вполголоса Андрею, которого почитал уже за приятеля, что хозяйка в том доме, где стоят постоем археологи Успенского, экономит на завтраках и они почти голодают. А жалованья, разумеется, не хватает на сытую жизнь.

– Если бы, – продолжал он, когда они вышли из-за стола и проследовали в вестибюль, – если бы я не приторговывал контрабандой, наверное, помер бы с голоду. Другие ничего, они в пище сдержанные, а мне много нужно, чтобы поддерживать жизнь.

Они сели с Андреем на тот диван, где вчера ночью помещались три проститутки и негоциант Саркисьянц. Иван Иванович блаженно вытянул ножищи в крепких пыльных сапогах. Фотограф пошел наверх за камерой и припасами для съемок, Авдеевы – переодеться перед экскурсией и обсудить проблему, действительно ли занемог профессор Успенский или это дипломатический афронт. Российский, воспользовавшись свободной минуткой, вышел на улицу и уселся на ступеньки гостиницы, углубившись в очередную растрепанную книжку в серой обложке – труды какого-то немецкого института.

– Как бы его за немецкого шпиона не приняли, – сказал крестьянский сын, ковыряя в зубах спичкой.

– А что, здесь есть шпионы?

– Я думаю, каждый второй здесь немецкий шпион, остальные – английские.

– Зачем? – удивился Андрей.

– Так положено. Шпионам надо заниматься делом, узнавать новости, сообщать их по начальству и плодить интриги, чтобы скомпрометировать и свергнуть нашу власть.

– А мы?

– Что мы?

– Мы молчим?

– Ни в коем случае! Наша разведка и контрразведка занимаются тем, что ставят палки в колеса немецкой и подчиненной ей турецкой разведке, не говоря уж об английской разведке и совсем уж хилой французской.

– А вы их видели?

– Кого? Шпионов? – Иван Иванович добродушно захохотал. – Все, кто может, записываются в шпионы. Иначе как проживешь? И вас скоро будут вербовать. Не может быть, чтобы с вами не случилось происшествий за вчерашний вечер. Нет, не говорите, я никогда вам не поверю.

– А я и не спорю, – улыбнулся Андрей. – У меня был странный визитер, а затем на меня напали бандиты.

– Замечательно, – сказал Иван Иванович. – Можно умереть от смеха.

Но от смеха он не умер и даже не улыбнулся. А спросил:

– И кто же был ваш визитер?

– Это был негоциант, армянский негоциант, Сурен Саркисьянц. И что интересно – он знал, как меня зовут.

– Последнее неудивительно – с момента, как вы расписались в гостиничной книге, ваше имя известно всему Трапезунду. Но странно…

– Что странно?

– Что первым прибежал этот старый лис. И что ему было нужно?

– Я так и не понял. Знаете, как будто он разговаривал не со мной. Как будто видел не меня, а другого человека.

– Не очень убедительно. – Иван Иванович чуть наклонил голову и рассматривал Андрея, как экзотический цветок.

– А вы его знаете?

– Я всех знаю, – сказал крестьянский сын. – Я здесь уже второй сезон копаю. Я знаю куда больше, чем мне бы хотелось.

– А кто этот Саркисьянц?

– Катран, черноморская акула. Человеку она не страшна, это шакал акульего мира.

– А чем он занимается?

– Посредничеством. И шпионажем. Я не знаю, Андрей Сергеевич, в какой роли он обращался к вам. А что случилось с бандитами?

– Я пошел гулять вечером к морю…

– Добровольно?

– А когда я шел обратно, то за мной увязались двое. Ей-богу, неинтересно рассказывать – они, видно, меня увидели на берегу. Меня греки выручили, а потом патруль…

– Подождите, так не рассказывают. Начнем сначала.

Но Андрею не удалось начать сначала, потому что вернулись Авдеевы, потом пришли остальные члены экспедиции. Предупредительность Метелкина, который продолжал опекать экспедицию, была трогательной. У входа в гостиницу их ждал автомобиль с красным крестом, намазанным на дверце. Самого Метелкина не было, но шоффэр сообщил, что поступает в распоряжение госпожи Авдеевой. Профессору Авдееву эти слова были неприятны, но он смолчал.

Наличие автомобиля превратило экскурсию в приятное времяпрепровождение. Было еще не жарко и не очень пыльно. Центральные улицы кишели народом. Чумазые и почти голые мальчишки сразу увязались за мотором, они прыгали и отчаянно кричали: «Дай!», «Бакшиш!»

Автомобиль катил по Трапезунду, который был мирным и нестрашным, и Андрей никак не мог сообразить, где же он пробегал, задыхаясь от ужаса, – город как город, скорее азиатский, чем европейский, разоренный войной, но еще не разрушенный ею.

Иван Иванович начал экскурсию с собора Богородицы Златоглавой, который стоял неподалеку от гостиницы и был официозом времен Трапезундской империи.

Они оставили мотор на улице, а сами вошли внутрь – храм был в свое время превращен в мечеть.

Иван Иванович показал гробницы возле собора, похожие на беседки. Успенский еще в прошлом сезоне доказал, что некогда четыре столба, соединенные арками, поддерживали почти плоскую черепичную крышу. Когда Успенский вскрыл могилу, оказалось, что там похоронен местный мусульманский святой и следов от захоронения императора не сохранилось. Не весьма продуманное политически, хотя продиктованное исключительно интересами науки, предприятие профессора вызвало негодование турок, и комендант на всякий случай воспретил археологам копать другие могилы.

– Господин профессор, – сказал он, приехав на раскопки верхом на тяжелом коне и не слезая с него, оттого возвышаясь над седобородым профессором, как статуя командора над дон Жуаном, – когда мы окончательно прижмем этих турок к ногтю и здесь будет Трапезундская губерния, я сам вас попрошу, копайте ихние мощи, ядрена вошь, а не нравится, пускай убираются к своему Аллаху. Но сейчас результат на фронтах еще не определен, а турки вокруг как клопы. А то еще начнут резать вас – а мне охраняй.

Профессор вынужден был покориться и перенес свои изыскания в другое место.

Иван Иванович забавно передал в лицах диалог Успенского с комендантом. Потом повел гостей по двору церкви, заставленному небольшими древними постройками, отчего он казался лабиринтом. Иван Иванович объяснил, что в самом храме Златоглавой Богородицы хоронили трапезундских митрополитов, а императоров и их родственников погребали на церковном дворе, а потом их гробницы использовались турками как могилы для своих святых и знати.

Успенский полагал, что императорские останки можно отыскать, потому что турки часто клали поверх христианских погребений деревянный пол. Но эти открытия откладывались до победы России над Турцией.

Авдеевы не выспались, слушали Ивана Ивановича плохо, все норовили сцепиться между собой и выплескивали раздражение на окружающих. Фотограф Тема ставил свою треногу на пути и всем мешал, а Российский как увидел в углу какую-то надпись, так и пропал.

Затем археологи осмотрели храм Святого Евгения, где их встретил грек с голодными глазами. Он стал жаловаться Ивану Ивановичу, а Иван Иванович объяснил, что местные турки грозятся убить греческого сторожа. Святой Евгений некогда был патроном Трапезунда, и его храм считался первым в империи, но был изменен многочисленными переделками и пристройками. Особенно странно выглядел стоявший рядом с собором минарет – тонкий и с балкончиком для муэдзина.

Цитадель, куда они поднялись пешком от храма Святого Евгения, представляла собой небольшую неровную площадь, окруженную мощными стенами и сохранившимся почти на всем протяжении глубоким рвом. Великая мощь стен и полуразрушенных башен была такова, что Андрей понял, почему столь небольшой город мог именовать себя столицей империи. Столь высоки были стены Трапезунда, столь близко к облакам находились вершины башен и главной из них – башни Святого Иоанна.

К счастью для историков, вход в цитадель во времена турецкого владычества был дозволен лишь по служебным делам – селиться там, ломать или строить что-нибудь было запрещено, потому резиденция императоров не была разрушена правоверными.

Теперь же цитадель оказалась густо населена русскими солдатами, потому как там расположились армейские склады и комендатура.

Солдаты и офицеры, ходившие по площади, с недоверием и даже насмешкой поглядывали на странную компанию, которую притащил с собой крестьянский сын, но никто не мешал ходить всюду, где им того хотелось.

Авдеев сказал с торжеством отличника, который вспомнил нечто, забытое самим господином учителем:

– Фундамент римский. Даю голову на отсечение, что вы не заметили, что фундамент римский. Я видел подобные плиты в Баальбеке.

Он пошел петухом по площади, Иван Иванович пожал плечами и сказал негромко:

– Об этом в любом учебнике написано.

Но Авдеев ответа не услышал, а стал постукивать носком сапога по углу казармы, будто ждал от этой стены какого-то особого, только для него предназначенного отзыва.

Подошел приятного вида господин с моноклем, в форме инженера-полковника. Иван Иванович представил его как господина Керна.

Господин Керн, вежливо поклонившись, сообщил заученно, что для снятия культурного слоя надо будет поднять девяносто семь тысяч кубических метров земли, что потребует не менее пяти тысяч рублей расходов. Археологи покачали головами, следом за Успенским соглашаясь с немыслимостью такой задачи. Иван Иванович сказал, что Успенский зимой постарается найти в Петрограде каких-нибудь меценатов, чтобы летом 1918 года сделать здесь массу ценных находок, а кроме того, поднять землю из башен, что даст возможность выйти к подземным ходам, соединявшим дворец и башни цитадели. А господин Керн добавил, что профессор Успенский уверен, что именно в подвалах и подземных ходах цитадели и хранится библиотека трапезундских императоров.

Авдеевы стали спрашивать о библиотеке, словно намеревались завтра же представить ее на суд мировой общественности, и Иван Иванович терпеливо разъяснял. Затем Авдеевы утомились и приняли любезное приглашение полковника Керна последовать в его скромный кабинет и освежиться там прохладительными напитками. Остальных Керн почему-то не позвал, но никто не был на него в обиде: день был свежий, нежаркий, никто не устал, Тема сквозь пролом в стене стал снимать вид на гору Бос-тепе, где стояли русские батареи, стерегущие Трапезунд, а также античный алтарь Митры. Андрей договорился, что поедет туда с Иваном, когда тот получит разрешение коменданта, – военные не любили, когда лишние люди появлялись на передовых позициях. Иван добавил, что офицерам не хочется показывать гостям, в каком состоянии находится армия, очевидно, что иного выхода, как бежать отсюда, у русской армии нет.

Иван провел Андрея в одну из башен, второй этаж которой во времена империи занимала небольшая церковь. Там сохранилась средневековая фреска. На ней в ряд стояли высокие чины Трапезунда – они строго глядели перед собой, одинаково бровастые и глазастые. У центральной фигуры на голове был обруч, наложенный на красную шапку, с обруча свисали цепочки. Иван сказал, что, вернее всего, это император Алексей – основатель империи.

Они вышли из башни и присели на солнышке, у конюшни с фундаментом римского времени, глядя на море, на маленький серый «Измаил» посреди бухты и совсем уж малюсенький, в цвет транспорта, миноносец «Керчь».

– А вы сами где копаете? – спросил Андрей.

– В этом сезоне мы раскапывали храм Святого Евгения, потом вернулись в храм Златоглавой Богородицы. У нас плохо с деньгами. А чем займется профессор Авдеев?

Андрей подумал, что говорят они о своих профессорах, как кучера о барах.

– Бог его знает. Я не думаю, что он оставит большой след в науке о Трапезунде.

– Я уже заметил. Но ему хотелось бы удивить мир.

– Угу, – согласился Андрей. – И это меня тревожит.

– Я тебя понял, – сказал крестьянский сын. – Тут заразная обстановка. Все в этом городе или шпионят, или воруют, или занимаются контрабандой. И даже почтенному профессору на второй день уже хочется отхватить кусок у вечности, желательно быстро и подешевле. Ничем не отличается твой профессор от подполковника Метелкина.

– А твой? – оскорбился Андрей за своего барина.

– Мой – весь в науке. Он не разменивается на ученые детали, тратит месяц на надпись, которую прочли уже до него, и жутко спорит на страницах шести статей со всеми своими существующими и вымышленными оппонентами по поводу формы венца у трапезундского императора.

Андрею надоело сидеть. Он прошел к пролому в стене, чтобы видеть голубые горы, святилище Митры и мечеть на горе, которую, как сказал Иван, наши бравые солдаты превратили в казарму. Впрочем, почему они должны ночевать под открытым небом?

Иван прошел следом за ним.

– Ты обещал рассказать про свои вчерашние приключения, – сказал он. Андрей отметил про себя, что за годы, пока его не было, люди стали проще в общении, куда быстрее переходили на «ты», что русским несвойственно.

Андрей рассказал о Сурене, о ночном бегстве и раненом турке. Но визитную карточку госпожи Теофилато он не показал – даже трудно объяснить почему. Может быть, потому, что визитная карточка пахла пряными духами, то ли потому, что в ней была настоящая тайна и Андрею хотелось, чтобы с ним произошло пускай опасное, но удивительное приключение вроде тех, что выпадали на долю пленников сераля или путешественников по Аравии.

– Не думаю, что это случайные бандиты, – сказал Иван. – Скорее всего, ты кому-то мешаешь.

– Кому же я, прости, могу мешать?

– Законный вопрос, – ответил Иван Иванович, глядя на Андрея прозрачнейшими простодушными глазами. – Если, конечно, тебе нечего скрывать.

– Клянусь, мне нечего скрывать!

– Не спеши, Андрей. Всем есть что скрывать, даже мне, хоть я и предельно очевиден. Я убежден, что, если в тебе хорошенько покопаться, иголочки под ноготочки запустить, на дыбе тебя подвесить, – ой сколько интересного из тебя высыпется! Да не отмахивайся, мой любезный друг, лучше скажи, что ты делал ровно год назад, ровно два года назад, скажи, с кем ты встречался в прошлом августе… Мне кажется, что ты уже бледнеешь и теряешь уверенность в себе.

– Ну ладно, я согласен, – сказал Андрей, чтобы не спорить.

– Вот! Уже достижение! – Крестьянский сын расхохотался так, что из-за башни появился палеограф Российский с записной книжкой в руках.

– Вы меня звали? – спросил он.

Узнав, что его не звали, он, облегченно вздохнув, исчез вновь.

– Для того чтобы избавиться от бедствия, надо точно знать, за что оно тебя преследует, – сказал Иван.

– Но я, честное слово, не знаю, кто меня преследует!

Иван оперся спиной о теплые плиты стены, закурил и угостил турецкой папиросой Андрея.

– Я тебе кое-что объясню, – сказал он. – Может быть, это поможет тебе. Давай посмотрим, кто может быть в тебе заинтересован. Я имею в виду наш трапезундский преступный мирок. Охотились на тебя турки, заигрывал негоциант Саркисьянц. Если турецкая банда хотела тебя убрать, значит, ты нужен их врагам – греческой банде или русским посредникам.

– А ты, Иван, к кому примыкаешь?

– Ой, Андрей, спроси чего-нибудь полегче, как говорят у нас в Одессе. Я кошка, которая гуляет сама по себе.

– Для покупки имения?

– Для покупки имения, Андрюша. И не пугай меня революцией. Революция свое дело уже сделала, она дала погреть руки новым господам. Господа кадеты и трудовики будут зарабатывать сами и дадут заработать остальным. Ты не представляешь, какой замечательной державой станет наша Россия через десять лет! Наша славная революция сковырнула самые главные препятствия в присоединении России к мировому сообществу цивилизованных государств – феодальную монархическую систему. Называй ее как хочешь – командной системой, бюрократической системой. Главное – она сметена!

– Это под сомнением! – радостно крикнул фотограф Тема Карась, который незаметно установил свою треногу и сделал снимок, ослепив вспышкой магния. – Уже новые бюрократы полезли из всех щелей, а другие только переименовались, – сообщил он. – В России ничего не поделаешь: революция не революция – все равно будут вельможи, скалозубы и молчалины. Мы обречены!

Тут Тема подхватил треногу и камеру и поволок их, забыв о своей филиппике, к пролому в крепостной стене.

– Почему в России столько философов-любителей! – возмутился Иван. – Все дают советы, все что-то знают заветное. А работать никто не желает.

* * *

Андрей спросил у поручика Митина, как пройти в кафе «Луксор». Тот как раз заглянул в отель, где, по его словам, продавали хороший трубочный табак.

– Вы тоже торгуете табаком? – спросил Андрей, не желая обидеть поручика. Но тот вдруг вскипел:

– Хватит того, что вся армия продалась, каждый спешит схватить свой кусок золота или дерьма. А что происходит в России, что будет с нами завтра, вам плевать?

– Зачем распространять обвинение на всех? – сказал Андрей. – Даю вам честное слово, что, пока не приехал сюда, я слыхом не слыхивал о контрабанде. И сам не собираюсь этим заниматься.

– Мне бы хотелось верить, – сказал поручик. – Но что я могу подумать о человеке, который, только прибыв в Трапезунд, тут же устраивает ночные прогулки с перестрелкой, а затем спрашивает дорогу в пресловутый «Луксор»?

– А чем плох «Луксор»?

– Послушайте, Берестов. Вы мне задали вопрос, как пройти в кафе «Луксор». Я вам сейчас расскажу туда дорогу. Но и вы ответьте мне на простой вопрос: что вас влечет именно в это заведение?