Текст книги "Дурные дети Перестройки"

– Здесь тихушницы, пойдём лучше с буйными бабами попиздим, – энергично предлагает Стенич.

По тихим тенистым аллеям приближаемся к трёхэтажному зданию красного кирпича, стоящему в тишине рощи из столетних вязов, заходим с тыла.

– Ээээй, ссуки!!! Где вы там!!? – начинает орать Стенич. – Где там Наташка? Натааашкааа!!!!

– Ты чо, Стенич, какая Наташка? Боря!

– Да им похуй, сейчас всё поймёшь.

И тут из всех зарешеченных окон второго этажа начинают вылезать отёчные хари и руки обитательниц буйного отделения.

– ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!!!!!!!!!!

– ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ Наташка!!!!!

– Меня выеби!!!! Меня!!!!!!!

– Она пиздит! Я Наташка! Меня! Меня еби!!!

– Что хочешь делай!!!

– В жопу дам, в жопу, иди сюда!!!

– Идите нахуй, вы старые и страшные, хуй вам! Если, серьёзно, молодые есть, то позовите?!! – подзадоривает Стенич.

– Я молодая! Сколько ты любишь?

– Я молодая!

– Я молодая!! Покажи хуй!

– Покажи хуй! Покажи хуй! Покажи хуй! – начинает скандировать десяток срывающихся голосов, обладательницы которых прижимают свои возбуждённые лица к зарешеченным форточкам и просовывают в них свои пальцы к нашим молодым мужским телам, стоящим в десятке метров от обезумевших, похотливых рук.

– Большинство «буйных» каждый день дрочит по несколько часов, – меланхолично отмечает Стенич, – «тихие» – только ночью и в тихий час, а «буйные» – напролёт целыми днями, и многие любят прилюдно. Они там по несколько месяцев сидят, некоторые и по несколько лет, мужиков вообще почти не видят, а ебаться постоянно хотят. Их за это даже наказывают иногда, когда они от дрочки жрать перестают или не слушаются, колют всякой хуйнёй, но это редко помогает, – говорит под нестерпимый бабский гвалт купающийся в женском внимании Боря.

Ну ладно! – и он достаёт хуй и начинает ссать в их сторону и петь на ломаном английском наизусть «Му Way», имея в виду, естественно, Сида Вишеза в известном клипе, а не Фрэнка Синатру:

 
And now, the end is near;
And so I face the final curtain.
My friend, I’ll say it clear,
I’ll state my case, of which I’m certain.
 
 
I’ve lived a life that’s full.
I’ve traveled each and ev’ry highway;
But more, much more than this
I did it my way.
 

В решетки начинают биться и стучать с такой силой, что в отделении начинается переполох:

– Ай, какой хороший. Давай-давай, малыш!

Хохочущий Стенич, заправляя член в штаны, уже преодолевает заросли крапивы, – появились санитары, некоторые из которых его знают.

* * *

Стенич как-то раз оказался в Парголово на Северном кладбище, ездил с родителями к дедушке на могилку и видел, что на одной из могил, неподалёку от дедушкиной, кто-то посадил мак. Мак обильно разросся на солнышке, и Стенича, который его собрал на бинтик и сварил себе «чёрное», озарило. Ведь могилы – это почти грядки, за ними часто никто не следит, да если и следит, не все будут против того, чтобы на могилке вырос мак. В конце концов, мак – это даже весьма символично, типа «Спи спокойно, милый друг, и пусть бог Морфей сделает твой сон сладким».

По весне мы со Стеничем купили на Торжковском рынке семечек мака. Выбирали непременно дикий и ни в коем случае не «декоративный», в котором «ничего нет», предварительно сверились с энциклопедией в библиотеке прямо напротив рынка, в которую оба ходили в детстве. Стенич ждал весны, потирая кулачки и суча ножками. Выбирали дикие сорта белого, синего и бледно-розового цвета, так как они были гарантированно опиеёмкими. Отслеживая Торжковский рынок, мы выяснили, что в наличии имелось много розовых семечек, немного белых – дальневосточных и совсем чуть-чуть голубых. Голубые меня особенно привлекали, так как я хотел сделать ширку именно из голубых маков, наслушавшись песни «Голубые маки» в исполнении «Гражданской обороны». Стоили они сущие копейки, поэтому мы купили килограмм розовых, двести граммов синих – я забрал все, что были, и килограмм белых.

С этим стратегическим запасом мы приехали на Северное кладбище в Парголово со специальными совочками-трезубцами и обработали несколько сотен могил за вечер. Задача была простая: мак, как мы узнали из энциклопедий, культура неприхотливая, глубоко его сажать не надо, несколько раз шкрябнул, семечки рассыпал, и готово. Стенич бок о бок нашпиговывал могилки неподалёку, но попросил не трогать участок, на котором похоронен дедушка. Засеяли и стали ждать середины июля, когда начинается дербан.

На юге мак вырастает гораздо крупнее, чем на севере, но наш, хоть и чахленький сам по себе, имеет тот же ряд свойств, если они из него не выбиты селекционерами, как, например, из декоративного мака, который, год назад, собрал на могиле дедушки Стенич. Поскольку нормальный мак мал, его головки срубают полностью, и их невозможно доить по многу раз, как на юге, но со временем, если само растение не трогать, вырастают новые. Когда наркоманы грабят на мак огородников и дачников, чаще всего приходится вырывать растение с корнем, а тут должна была получиться целая плантация на полтора месяца.

Ездили, конечно, и заранее, и сильно заранее, но когда пришёл срок, нашим глазам предстало ботаническое очарование. Многие могилы были зачищены, на некоторых запущенных пробились сорняки, но на первый день нам хватило одного участка, где мы собирали только белый и голубой мак. Молочко от голубого я собирал на отдельный бинтик и вечером, когда, уставшие от работы на плантации, мы приехали в город, я сварил его отдельно и, проставившись, включил «Только голубые, голубые маки, голубые маки, как твои глаза…» и вспоминал Наташку и колхоз, грядки капусты…

Полтора месяца были проведены на свежем кладбищенском воздухе, как-то само собой прямо там организовались все причиндалы, мы варили на сухом горючем и ставились прямо на лавочках около могил, лето заканчивалось.

* * *

Начался первый глубокий заторч. К счастью, в той хрущевке, в подвале которой я спал раньше, прогуливая завод, появился Юра Алма-Атинский. У него дома постоянно было несколько кубометров травы, и я был к нему вхож. Траву надо было куда-то девать, и TaMtAm всё чаще давал нам со Стеничем повод для совместных поездок на Васильевский. Я продавал траву в TaMtAm-e по четвергам и пятницам и покупал там же кислоту для всего района, а на районе брал ширево и траву стаканами и килограммами для новых друзей из TaMtAm-a, всё было отлажено. Но, обнаружив там городской центр сбыта «кислоты», я случайно растворился в ней на несколько месяцев, что первый раз спасло меня от тотального старчивания на опиатах. У меня было хорошее время, дома всегда лежало под килограмм травы, поэтому в количестве кислоты я себе не отказывал, взаимовыгодно обменивая её оптом на траву и даже сбив себе до нуля дозу на ширеве. Стенич же в TaMtAm-e занимался активными возлияниями с панковнёй типа «Короля и Шута», «Хулиганов» и «Золотых Львов», пытался клеить не очень красивых тёлок. Я же больше тянулся к психоделочке, что мне не мешало иногда брить голову и прыгать со скинхедами на концертах «Химеры», «Ножей и Дельфинов», «Кинг Конгов», и часто из TaMtAm-a шёл сразу в «Тоннель», тамошние тёлки мне нравились больше.

* * *

Основной мой заработок в 15–18 лет – «возка пассажиров». Это когда у вас есть хороший барыга и доверчивая клиентура. Чтобы купить максимальное количество продукта, лучше всего сложить всех страждущих в один кэш и купить оптом, потом поделив приобретённое не поровну и не на всех, забодяжив и намылив лишнего. Мне всегда везло с барыгами, и несколько раз у меня оседали мультипликационные пачки денег и мешки травы, так что самому торговать стало практически не нужно, только помогать или «возить пассажиров».

Родители уже плотно увлеклись тогда спиртом «Рояль», и единственная тема разговора была в риторическом и пьяном выяснении у меня – когда же я устроюсь на работу? Я уже твёрдо отвечал: «Никогда». Однако когда пытался давать родителям денег, заработанных на посреднических операциях, вызывал страшную истерику и обвинения в воровстве и святотатстве. Посему, чтобы никого не травмировать, я решил ничего родителям не говорить и ничем с ними не делиться, меньше знают – крепче спят…

* * *

Однажды на концерте «Ножей» я убрался кислотой так, что, кажется, дальше меня был только Тима Земляникин да знакомый скинхед-омоновец, весь уделанный татуировками с орлами и свастиками, барабанщик какой-то фашистской группы. Он сидел в углу и бил палочками по полу, пуская пену изо рта и бессмысленно вращая глазами. Помню отчётливый клип, как из этой кислотной каши выскакивает пьяный в говно Стенич и начинает тянуть меня спасать этого скина, дескать, ему хуёво и надо помочь. Но я, пытаясь сохранять видимость нормального, балансируя на грани такого же передоза, ибо проставил себе более 0,1 кислоты, что уложило бы и семерых, разжёвывая пластилиновые губы, мычу Боре:

– Всё нормально, отличный концерт! – и вновь растворяюсь в коллективном бессознательном.

Следующий кадр, который всплывает из серо-буро-малинового тумана моей памяти, – это разбегающиеся люди и разъярённый Стенич. Ставший на тот момент вполне упитанным под маминым и больничным присмотром, Боря избивал ногами какого-то парня, да с такой прытью и яростью, что я от него и не ожидал. Заметив меня, он подбегает и, показывая на окровавленное лицо парня с заплывающими глазами, спрашивает:

– Это Ян? Он ведь с Олеськой Струновой встречался?

– Нет! Нет! Я не Ян! – кричит и умоляет парень.

Яничегонезнапанимаю! – то ли жую, то ли говорю в невминозе я.

– Если ты Ян, то у тебя должна быть татуировка с тигром на руке! Показывай! – требует Стенич.

Парень показывает руку, там ничего нет.

– Другую! – Парень показывает другую руку, и там действительно голова тигра.

– Ах, ты ссука! – вскипает с новой досадой растерявшийся было Стенич и бьёт парню, стоящему на карачках, в лицо ногой в совдеповском тяжёлом рабочем ботинке, в который для верности всегда вкручивал винты.

В моем обкислоченном мозгу этот момент мгновенно запечатлевается серией стоп-кадров, нога Стенича, лицо Яна, и я вновь растворяюсь в бессознательном.

Действительно, это Ян, вспоминаю я, был такой пацанчик. Тусовался с соседкой моей Олесей, симпатичной, но сторчавшейся вместе с ним тёлочкой. Был он мажором-марамоем, мама у него была хоть и обеспеченная, но как-то рано умерла и оставила ему хату, которую они как раз вместе с Олесей и проторчали. Я с ними не заморачивался, Ян бодяжил кайф, при малейшей возможности вливал в ширево чай и тому подобное, клептомания и наркомания в одном флаконе.

Так вот, Олеся когда-то крутила со Стеничем, и даже с Димой Беккером, какие-то мало понятные шашни. Всплеск агрессии к окончательно опустившемуся Яну, видимо, как-то компенсировал Стеничу обиды, нанесённые смазливой малолеткой.

Стенича, несмотря на возраст, иногда жёстко ебали родители. Заставляли работать на разных работах, в основном грузчиком или сторожем, так как он был на учёте в «психдиспансере». Они очень беспокоились за Стенича и, как только находили у него косяк или баян, сразу сдавали в дурку. Некоторые его работы я даже запомнил. Началось у него тоже с учёбы в моём родном ПТУ-24, но, поскольку Стенич учился с восьмого класса, у него была более престижная, чем у меня, специальность – оператор станков с ЧПУ, не то что мой токарь-револьверщик на станках 1906 года. Когда мы с ним сошлись, он побывал в дурке не один раз, не два и не четыре, хотя всегда говорил, что сам лёг, чтобы армию «откосить».

Потом, после школы, путяги и дурки, он работал в каком-то НИИ на Шверника, таскал там высокоточное оборудование и долбил в каморке на чердаке хэш с чуваком из рок-группы «Скорая Помощь». Но мама нашла в его куртке очередной шприц, и после пары месяцев дурки он устроился в продуктовый магазин на Чёрной речке. Помню, как-то принёс ему травы, сели курнуть, Стенич в мокрой насквозь майке, источая градины пота, присел всосать косяк в перерыве на обед. Боря за один рабочий день, вдвоём с дядькой напарником, разгружал по десять машин с разным хавчиком. И за те пять минут, что он курил, пришли три машины и встали в очередь на разгрузку. Боря прихуел и, оставив мне пятку добивать, снова побежал работать. С зарплаты снова заторч на беленьком, и снова дурка. К сожалению, отлежав раз семь из-за того, что родители находили у него траву и шприцы, Стенич уверовал, что наркотики – это зло, и решил закодироваться от них, противных. Что с родительской помощью тут же и проделал в появившейся новомодной клинике на Богатырском проспекте. Он действительно подвязал со всеми наркотиками, подвергшись внушению и внутривенно получив инъекцию химического раствора. Раствора, который оседает на внутренних органах и, если в организм попадает наркотик, вступает с ним в химическую реакцию и вырабатывает яд, который убивает незадачливого реципиента, если срочно не ввести антидот. От бухла, впрочем, Стенич не закодировался, а зря.

* * *

Устроился он как-то, среди прочего, работать в контору, которая делает могильные памятники из бетона. Крайне успешное предприятие в середине девяностых, одна из немногих отраслей промышленности, которая процветала и традиционно высоко оплачивалась. Стенич начал зарабатывать нормальные бабки и пьянствовать с тамошними мужиками, видимо, душа всё-таки тянулась к наркотикам, так что пить он стал значительно больше прежнего, иногда экзотические напитки. Пару раз, когда у него было хорошее настроение, он приглашал меня в гости и угощал разными редкими сортами пива и чая. Слушали английский панк и обсуждали новинки оккультной литературы, в основном западных и каббалистических направлений, Стенич всегда тяготел именно к ним, а не к Востоку, йогу и вовсе считал педерастией. Разбирали коллекции минералов и кактусов, которые я ему периодически пополнял, но иногда Боря начал проявлять приступы странной параноидальной агрессии.

Несколько раз он без объяснения причин захлопнул передо мной дверь. А однажды, когда мы трезвые гуляли в Удельном парке, он закричал, что я его гипнотизирую, и неожиданно накинулся на меня, схватил за горло и начал душить. Я – автоматически – коленом по яйцам, и отбежал, он кричал мне, что я подонок и чёрный маг, кидал в меня камни с железнодорожной насыпи, а я ему кричал, что «Зенит» – чемпион.

А потом они зашли с Вовой Вирусом, и мы договорились не общаться, я переехал жить на Васильевский остров. Начиналась «Золотая осень – девяносто восемь», о результатах коей я узнал с некоторым опозданием, настоящее время «Ч» для большинства моих тогдашних знакомых.

Меня тогда жизнь так стеганула, что я даже попытаться устроиться на работу. В газете было написано «курьер».

«Ну чо, буду в плеере кататься, слушать DM и JD, документы развозить. Как в фильме “Курьер”», – подумал я.

Подозревал, конечно, что на самом деле «торговый агент», но пришёл зачем-то на собеседование. Ответил на тест и нарисовал дерево, меня приняли. Нас с инструктором отправили к метро Пионерская с первым делом. На протяжении дороги несколько раз я уточнял, не торговать ли какой-нибудь хернёй мне понадобится? Он утверждал, что нет. Но на Пионерской достал какие-то мыльницы, духи и предложил их мне для того, чтобы я их предложил людям у метро! Я аж заржал.

– Я ж тя спрашивал?! Что за хуйня? – спросил я его, роняя мыльницы на землю. – Подбери и иди сам продавай, лошара! А я посмотрю… – брезгливо пододвигая их к нему ногой, добавил я.

И он пошёл, и второй инструктируемый с ним. Где-то они сейчас?

Стенич гулял однажды со своей постоянно кидавшейся на людей немецкой овчаркой вдоль железной дороги, рядом с Приморской плодово-овощной базой, неподалёку от своего дома, и встретил там Силу с Гришей. Ребята шли пить замечательный сорокаградусный винный напиток «Одлу», его у них имелось три пол-литровые бутылки.

– Айда с нами! Каждому по бутылке! – задорно предложили ребята.

Стенича долго уговаривать не пришлось, он отвёл собаку и отправился к Грише в гости, прихватив с собой еще пару таких бутылок.

Гриша был высок, узловат и немного колченог, но занимался казачьим боем и самбо, предпочитая отечественные рукопашные стили восточным. Я бывал у него дома несколько раз. Раньше в его комнате стоял разобранный мотоцикл и раздолбанный диван, на котором он ебал малолетнюю Мариночку, у них был многолетний роман. Теперь мотоцикла не было, на окне стояли десятки комнатных растений, а вдоль всей стены на длинных, специально сколоченных полках стояла огромная коллекция будильников, наверное, около ста штук. Все будильники работали, из-за чего в комнате от одновременного тиканья можно было, перемещаясь по ритмам, услышать почти любую музыкальную композицию.

После того как были осушены первые четыре бутылки, в процессе распития последней они решили дать кому-нибудь пиздюлей. Гриша, крепкий парень, любил подраться по пьяной лавочке и мог всыпать многим, и выпито было не мало, а у Стенича как раз был отличный кандидат на избиение. Стенич давно окучивал какую-то тёлку из Гришиного дома, но всё упёрлось то ли в её мужа, то ли в отца, то ли в брата. Решили зайти к ним домой, разобраться, в чём там дело и почему она не дает Стеничу. Однако в процессе сборов Григорий не почувствовал себя в силах идти и, чтобы не отказывать себе в удовольствии подраться, решил дать пиздюлей Стеничу прямо на месте, у себя дома. Надо отметить, что за несколько лет до описываемых событий отношения между Гришей и Стеничем & Со были весьма напряжённые. Гришу несколько раз били до этого, когда тот, пьяный, начинал вдруг залупаться, ему это периодически вспоминалось, и он периодически пытался взять реванш за былые обиды, судя по всему, тогда эти воспоминания на него накатили в очередной раз.

Гришин дом окнами выходит на место дуэли А. С. Пушкина, это место, видимо, провоцирует некие энергийные вихри в округе. Заняв позицию в прихожей у железной двери, Гриша предусмотрительно закрыл её на замок, который изнутри открывается только ключом. Сила, пьяный, клевал носом в комнате, а у Стенича, видимо, случился острый приступ клаустрофобии. Сила потом трясущимися губами рассказывал:

– Они что-то ругались в прихожей, кажется, Гриша ёбнул Стеничу. И Стенич пошёл на кухню и взял ножик, которым мы резали колбасу, большой такой, охотничий, и начал бить им Гришу в живот. Долго бил, много раз. Кажется, насчитали двадцать восемь ножевых, большинство смертельные. Потом зашёл в комнату, сел на диван рядом, допил остатки «Одлу» и сказал, чтобы я вызвал ментовку.

– Сил, а ты-то не испугался, что он и тебя ебанёт? Вроде как ты свидетель, – спросил я.

– А ты как думаешь? Конечно, он весь в кровище и пьяный, в коридоре Гриша в луже своей крови, как промокашка, лежит. Я позвонил в ментовку и сказать ничего не могу, он взял трубку и сказал, что человека убил. Потом повесил трубку, встал, подбежал к Грише, ключи у него достал и давай его трупак пинать ногами и орать:

– Смотри, мудак, что я из-за тебя наделал!

Приехали менты, Стенича забрали в ИВС на Савушкина, Силу в отдел, отпустили только вечером следующего дня, ждали, пока ребята проспятся и дадут показания. Стенич отпираться не стал, рассказал всё, как было, Сила подтвердил и пошёл домой. Стенич поехал в Кресты на годик, а потом на Арсенальную, на психиатрическую экспертизу, в специализированную для зеков дурку, и увлекался там кактусизмом.

В отличие от большинства тамошних обитателей Стенич Гришу не ел и не ебал в мёртвом виде, не расчленял даже, да и убийство-то всего одно, через года три-четыре пошёл на смягчение режима и переехал в другую специализированную психиатрическую больницу – на набережной реки Пряжки. Ещё год, и снова смягчение режима, перевод в родные Скворцы, считай домой, ещё полгода хорошего поведения, и «гуляй, Вася!».

* * *

Зашёл к нему на свидание после барахолки, выглядит нормально, почти как и был при последней встрече, только седой.

– Как же так получилось?!

– Чувак сам напросился, нехуй провоцировать было.

– Ясно.

– Ты у меня книжку брал, по истории тайных обществ, к тебе Сила зайдёт, отдай ему. Всё, я пошёл, мне некогда.

Действительно, брал пять лет назад, нашёл и вернул. С тех пор больше не общались.

Глава 8. Кадило

Дима Беккер, голубоглазый юноша-брюнет, с выраженным еврейским носом, коричневыми разводами на зубах, громким голосом и походкой Буратино. Впрочем, я не уверен, как правильно пишется его фамилия, кажется, то ли Беккер, то ли Бейкер, примем оба варианта. По ряду причин Дима в моей памяти неожиданным образом ассоциируется с множеством запахов, в основном отвратительного характера.

Познакомились мы у входа в наш районный кинотеатр «Максим» году в восемьдесят девятом. В кинотеатре в тот день давали «Кинг-Конг жив!». Народу было на нём немерено – Америка, Hollywood, «запретный плод», совок пёрся с этого по полной. Мы с Бекой были вообще-то знакомы, но как-то заочно, а тут объединились общей проблемой, «впиской», как стали говорить позже. Ему было тогда семнадцать, что ли, лет супротив моих четырнадцати. Билетов не было аксиоматически, денег тоже, но было испепеляющее, неудержимое и необузданное желание попасть внутрь.

Типовые кинотеатры как наш «Максим», который некогда был первый и экспериментальный, строились по всей стране, знаете, такие комоды со стеклянным выносом вперёд. Отрыжка конструктивизма в постмодерн. Схемы «прохода» в них тоже были типовые: пройти по билету одному и открыть засов на двери выхода для остальных, залезть с тыла в окно или уболтать бабок-билетёрш, сделав бровки домиком. Но на «Кинг-Конге» был такой переаншлаг по всей стране, что власти стреманулись массовых беспорядков и выделили наряды ментов для охраны кинотеатров, это сильно усложняло дело проникновения внутрь.

Беккер перед каждым сеансом заправлялся самодельной брагой. Варил он её дома и выдерживал в подвале в украденном алюминиевом бидоне. После десятки поварёшек в нём появлялось нечто похожее на опьянение, Дима как будто веселел, его начинало тянуть на приключения и подвиги. Несколько раз он был оторван добровольными дружинниками от окон второго и третьего этажей кинотеатра, в которые пытался влезть. Потом он пытался пробиться через бабок, как через блокпост, укреплённый ментами:

– У меня там мама! Билеты у неё! Ну пустите, ну пустите, пожааалуйста, ну пустииииите!

Не вышло.

Потом пытался ломать дверь выхода, но она огромная, на гигантском засове внутри, опять не вышло. Дима взбесился и, после того как его вышвырнули очередной раз из парадного входа, остервенел и пошёл на принцип. Зря они его довели, в невминозе Дима был страшен. Его молнией осенило гениальное в своей простоте и безумии решение. Он разбежался метров с пятнадцати и, аки муха туалетная, уебался со всей дури в огромное лицевое витринное стекло кинотеатра. Пробив первый слой стекла, Дима уже в падении уебался на остаточной инерции во второй такой же, установленный сантиметров через пятьдесят, по ГОСТу. Пробив и его, под грохот бьющихся осколков, он, весь в кровище, кубарем ввалился в импровизированный ботанический сад фойе кинотеатра, сразу опрокинув несколько керамических композиций с кактусами, пальмами и тропическими папоротниками. Стеклище огромное, размером три на пять метров и с палец толщиной, рухнуло вниз десятком гильотин, многие из которых могли бы отрубить Диме голову или, при удачном раскладе, показать нам всего Диму или какую-то его часть в разрезе. Наверное, к счастью, отрубило Диме только круглый кусок скулы на лице, который упал на пол ботанического сада и который Дима мгновенно поднял и без комплексов приклеил на место.

Под массовый общественный ахуй переаншлага внутри фойе и стоящей на улице толпы безбилетников, обливаясь кровью из скулы и порезанных рук, раздвигая тропические кактусы, субтропические пальмы и зевак, оставляя за собой русскую зиму, холод и разрушения, упитый самодельной брагой, Дима рвался, как тот Кинг-Конг, в зрительный зал. Его попытку, естественно, тут же пресекли менты, приехала скорая, и Дима под конвоем был отправлен в травмпункт, я в шоке ретировался. Кинг-Конгов на сегодня было достаточно.

На следующий день, тем не менее, я снова оказался там, снова толпа народу, разбитое стекло пока не заменили, и окно заколочено фанерой. А рядом с ним, в бинтах и со сложной композицией из пластырей на лице, стоит Дима!

– Привет!

– Привет! А я из больницы съебал! Всё нормально, скулу прилепили на место. Весело было, – смеётся.

– А я сегодня Конга уже посмотрел один раз, – улыбается. – Меня теперь все бабки и менты знают и пускают бесплатно. Только надо подойти к самому началу, если хочешь, я и тебя проведу, – дыша знакомым перегаром, сказал вполне довольный жизнью Дима.

– Пошли браги попьём? У нас целый час до начала.

– Пошли.

Признаюсь сразу, более отвратительного говна, чем бейкеровская брага, я не пробовал никогда. Однако, каким-то образом, по молодости и неопытности, борясь с рвотными спазмами, я продегустировал поварёшечку. Наиболее точным определением, которым можно описать этот «напиток», пожалуй, является словосочетание «жидкая блевотина». Именно на блевотину бейкеровская брага была неотличимо похожа, и, может быть, даже более похожа, чем блевотина бывает похожа сама на себя. Больше про неё добавить почти нечего, ну разве что она была густой и отвратительного розоватого цвета, с вкраплениями кусочков свёклы и комков дрожжей. А запах! Пф!

Как потом выяснилось, Беккер брагу готовить, собственно, не умел. В спизженный в магазине около дома шестидесятилитровый алюминиевый бидон он перемолол в мясорубке несколько килограммов свёклы, как-то проварил и высыпал в полученный раствор весь запас семейного сахара, который был тогда дефицитом и продавался по талонам. Полученный раствор он поставил в подвале на горячую трубу – бродить типа.

И брожение завязалось, но терпежу-то нет, начал снимать сливки уже на второй день. Я отведал, кажется, пятидневной выдержки, бидон к тому моменту уже был наполовину пуст, но на половину всё-таки ещё полон! Дима строил коммерческие планы по перегонке браги в самогон с последующей реализацией самогона по рыночным ценам местным алкашам. За разговором Беккер бухал поварёшки одну за другой, опустошая бидон с великолепными скоростью и аппетитом.

– Дима, ты же эту брагу выбухаешь раньше, чем из неё будет смысл гнать самогон.

– А когда этот бидон кончится, я новый поставлю, и с ним уже точно всё правильно сделаю, этот пробный. А на остатках этой браги как раз самогонный аппарат настрою.

– Нихуя себе! У тебя и самогонный аппарат есть?

– Ну, у меня есть все трубки и скороварка, надо только спаять всё, но у меня знакомый есть, водопроводчик из нашей жилконторы, он такие самогонные аппараты за пару часов паяет.

– Ясно. А как ты вчера из травматологии-то съебался?

– Да они меня с ментом держали, у дверей, а когда выпустили из кабинета, его не было. Он, кажется, поссать уходил, ну я и свалил. Они родокам звонили уже, я сказал, там не было никого, вот я и ушёл.

Слушай, а сколько сахара надо на такой бидон? У меня у родителей запас есть, я оттуда взял килограммов пять, но они пока не заметили. Вчера как увидели меня, батя сразу орать начал, а потом позвонили из травмы, он начал кружками кидаться, не до сахара им.

Я, честно говоря, стремался и по улице-то ходить с поддатым перебинтованным Димой, настолько нетипичной была его повязка и поведение. А когда стали подходить к кинотеатру, я, вспомнив вчерашнее, разволновался.

– Это опять я! – приветливо помахав рукой улыбающимся ментам и билетёршам, поздоровался Дима.

Это со мной, – по-хозяйски указал он на меня.

– Проходи-проходи, только не задерживай, самоубийца, садитесь на пустые места, – промямлили улыбающиеся менты и бабки.

Мест не было, но и на ступеньках балкона мы прекрасно получали свой заряд голливудского синематографа. Кинг-Конг рвал и метал, девка в белом платье верещала, а потом убийство Конга на знаменитых башнях-близнецах с вертолётов – пиу-пиу-пиу! Короче, хеппи-энд, если не считать нетипичного круглого шрама на Димином лице. Я был сильно потрясён общением со столь выпуклым харизматиком, и после этих событий случилась большая пауза в нашем знакомстве.

* * *

Однажды июньским солнечным утром из своего окна я увидел столб чёрного дыма, горело что-то в соседнем дворе на Ланском, где раньше был спортивный магазин. Мгновенно собравшись, через пару минут я уже был там. Воспламенилась трансформаторная будка, и пожарные, по инструкции для тушения объектов под электрическим напряжением, щедро заливали её белоснежной пеной. Собралась свойственная таким мероприятиям толпа зевак, многие дети уже по уши сидели в неожиданном «летнем снегу», весь двор был белым бел. В толпе я заметил знакомое лицо с овальным шрамом. После приветственных формальностей Дмитрий сразу огорошил меня вопросом:

– Нужна трава? – Трава на тот момент нужна была перманентно и огненно, но хронически не хватало на неё денег, да хули там, денег не было совсем. – Ну, надо попробовать, посмотреть, – неопределённо ответил я, прощупывая обстановку.

– Пойдём ко мне в гости, попробуем!

Ланское шоссе – квартира хрущёвка-распашонка, в те времена по совместительству с родовым домом Беккеров в ней на цокольном этаже работал советский овощной магазин, и, чтобы попасть в Димину парадную, нужно было пройти по лабиринту пустых бочек из-под солёных огурцов, штабелей ящиков, поддонов или через наваленные кучи некондиционного «товара» – месива гниющей плодово-овощной органики с копошащимися в ней червями и старухами. Естественно, прямо на всю эту картину выходили три окна Диминой квартиры.

Димина парадная, в которой я потом проводил много времени, ужасала. Вокруг дома как дома, парадные как парадные, и только у Димы постоянно валил пар из подвала, были выбиты почти все окна и вырваны с корнем батареи. Контингент в ней был соответствующий.

Дома тогда никого не было, родители на даче, мы зашли на кухню. В окне видна фура, из которой мясники по дорожке из картонных коробок таскают огромными стальными крюками замороженные свиные, говяжьи, бараньи туши, и тут же на деревянной колоде идёт их разделка, а на скамейке неподалёку уютно бухают алкаши. Прямо на пустом столе Диминой кухни, с падающим на него трогательным солнечным лучиком солнца, стоит гранёный стакан, до краёв наполненный травой, рядом лежит пачка папирос.

Набили, дунули, рассказывает в водевильном стиле, периодически то запевая, то переходя на рэп:

 
Сижу я дома, вдруг, звонок.
В дверном глазке стоят Ванчур и Милок
с огромным термосом, доставка на дом, сервис.
Спрашивают: «Чо в нём? Это трава или ниочом?».
Чо несёт малолетняя братва?
Смотрю, а в термосе и правда набита трава!
Кароче, забрал у них типа на реализацию.
Можно было обойтись простой приватизацией.
Ну, типа, шол с тра-вой, менты схватили, за хой.
Пришлось смыть траву в канализацию. Чуваки, останемся друзьями,
даёшь мир и легализацию!
 

Я говорю ему: