Текст книги "Остров на краю всего"

Киран Миллвуд Харгрейв
Остров на краю всего

© Самуйлов С., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

* * *

Моему мужу

Мир погибнет

не из-за недостатка чудес,

а из-за отсутствия чуда.

Дж. Б. С. Холдейн

* * *

Глоссарий:

Нана – мама

Ама – папа

Лоло – дедушка

Гумамела – гибискус, цветок, часто встречающийся на Филиппинах

Тадхана – судьба

Такипсилим – сумерки

Хабилин – что-то, отданное кому-то на хранение

Лихим – секрет

Дивата – духи-хранители, обычно оберегают природу

Питайя – драконий плод

Пахимакас – последнее прости

Остров Кулион, Филиппины, 1906 год

Есть места, куда вам ни за что не захочется поехать. Даже если я скажу, что океан у нас чистый и ясный, как летнее небо, с морскими черепахами и дельфинами, что в пышных лесах на склонах холмов полным-полно птиц, а воздух густой и теплый. Даже если вы узнаете, сколь прекрасна здешняя тишина, прозрачная и свежая, как звон стеклянного колокольчика. Никто не приезжает к нам по собственному желанию.

Моя нана говорила, что вот так, не спросив согласия, привезли сюда и ее саму. Но точно такую же историю могут рассказать и другие, кем бы они ни были и откуда бы ни прибыли.

Из дома вас увозят на лошади или уводят пешком, а потом сажают в лодку. Гребцы – чтобы только не дышать одним с вами воздухом – прикрывают рот и нос тряпичными масками, набитыми травами. Они не помогут перейти с берега на лодку, даже если у вас кружится голова, а пару недель назад начали болеть и неметь ноги. Споткнетесь, пошатнетесь в их сторону – спрячут голову и пригнутся. Пусть лучше вы скатитесь в море по их спинам, чем они прикоснутся к вам. Вы сидите, прижимая к груди узелок с жалким скарбом, всем, что успели вынести из дому, прежде чем его сожгли. Кое-какая одежда, две-три книги, кукла, письма от матери.

Так получается, что обычно туда прибывают в сумерках.

Остров меняется, темное пятно на горизонте становится зеленым раем. Высоко, на спускающемся к морю склоне увенчанной крестом скалы, раскинулось поле из белых цветов. Чем ближе, тем отчетливее принимает оно форму орла и тем яснее становится, что белые цветы – на самом деле камни. И вот тогда сердце в груди твердеет, как превратившиеся в галечник лепестки. Нана говорит, что значение символа белого орла знают на всех ближайших островах и даже за пределами нашего моря: держись подальше. Не подходи – разве что у тебя нет иного выбора.

День опускается в сумерки, когда лодка проскальзывает в бухту, и вы ступаете на берег. Звезды вспыхивают в небе крохотными сияющими точками. Вас обязательно кто-нибудь встречает. Они там понимают.

Гребцы, доставившие вас на остров, хотя и устали, сразу же пускаются в обратный путь. За те часы и даже дни, что вы провели вместе, они не сказали вам ни слова. Плеск весел тонет в шуме набегающих на берег волн. Возвратившись домой, они первым делом сожгут лодку, как уже сожгли раньше ваш дом.

Вы смотрите на встречающего. Вы уже изменились. Как цветок, ставший камнем. Как день, ставший ночью. Потяжелели, потемнели – таким вы останетесь навсегда, отмеченным. Тронутым.

Нана говорит, что в других местах наш остров называют по-разному. Остров живых мертвецов. Остров, с которого не возвращаются. Остров в конце всего.

Вы на Кулионе, где океан чист и ясен, как летнее небо. На Кулионе, где морские черепахи роют песок на берегу, и ветви деревьев склоняются под тяжестью фруктов.

Кулион, остров прокаженных.

Добро пожаловать домой.

Визит

Мне повезло больше, чем большинству других. Я родилась здесь, и меня не обзывали, в меня не плевали на улицах. Нана уже носила меня, когда за ней пришли, хотя и не знала об этом, пока, через месяц после отъезда из дома, не сошла на берег и не ощутила в животе трепет, словно дрожание крылышек. Это я росла в ней.

Нана приехала сюда одной из первых, еще до того, как на скале появился белый орел. Она помогала складывать его, когда я только выкатилась на свет и, совсем маленькая и надежно привязанная, лежала на ее спине. Выбеленный солнцем коралловый известняк, который собирали на берегу, был тогда просто камнем. Теперь он – птица.

Я напоминаю об этом нане, когда ей бывает страшно, а такое случается нередко, хотя она и старается держаться. Видишь, говорю я, эта птица вся из камня цвета кости, и она прекрасна. Я к тому, что хотя плоть угасает, красота не уходит. Но ведь в птице важна не только красота, отвечает нана. Орел еще и символ министерства здравоохранения. Мы живем на проклятом острове. Острове болезни.

Порой нана выражается с излишней, на мой взгляд, прямотой и откровенностью.

Я уже заметила, что взрослые склонны видеть во всем только плохое. В школе, на уроках у сестры Клары, речь каждый раз заходит о грехе и дьяволе, а не о любви и доброте, как у сестры Маргариты, хотя обе говорят о Боге и церкви. Сестра Маргарита – самая главная и самая добрая сестра на острове, поэтому я предпочитаю слушать ее, а не сестру Клару.

У наны боги свои, маленькие, которых она держит на подоконнике или под подушкой. Ей не по вкусу, что я хожу в школу, но на этом настаивают монахини. А кроме того, я люблю сестру Маргариту. У нее широкий рот и чистые-пречистые ногти. У тебя очень серьезное личико, сказала она мне однажды, но не в упрек, а по-доброму. Нана постоянно твердит, что я заработаю морщины, если буду супиться, но тут уж ничего не поделаешь – не могу думать и не супиться.

Я и сейчас щурюсь, но это из-за солнца. Между деревьями, что обступают наш дворик, обнаружилось местечко, где можно стоять на коленях, оставаясь в тени, и смотреть на небо. Сегодня воскресенье, день отдыха, и в школу идти не надо, а в церковь только через час.

Я выискиваю бабочек. Три лета подряд мы с наной высаживаем на пустыре за булочной семена цветов, но они так и не взошли. Нана говорит, что почва, должно быть, не подходящая для выращивания растений, которые любят бабочки. В городе я до сих пор ни одной еще не видела. Они наверняка где-то здесь и скрываются у меня за спиной, когда, стоит только обернуться, пропадает тень. Поэтому я стараюсь почаще замирать и не шевелиться.

– Амихан!

– Здесь, нана.

Вид у нее усталый, кожа вокруг глаз натянулась. Когда она называет меня полным именем и закрывает лицо голубой тряпицей, это означает, что к нам пришли. Факт не очень приятный, но нос у нее как будто пропадает совсем, а звук при дыхании такой, словно у воздуха есть крючки. Болезнь проявляется у разных людей по-разному: у одних язвочками, вроде розовых чернильных брызг, на руках и ногах, у других – бугорками и воспаленностями, как будто они свалились в жгучую крапиву или потревожили осиное гнездо. У наны – нос, распухшие пальцы и боль, которую она умеет хорошо скрывать.

– К нам здесь сестра Клара. Приведи себя в порядок и иди в дом.

Я отряхиваю от пыли штаны и следую за ней. В комнате жарко, и нана поставила под окнами чаши с водой. Сестра Клара стоит на пороге у открытой двери, но в дом не входит даже после меня. Доктор Томас объяснил всем, что стать Тронутым нельзя, если дышать одним воздухом, но сестра Клара, похоже, ему не верит, потому что никогда не приближается к нане и другим. С другой стороны, она и ко мне близко не подходит, хотя я и не Тронутая. Думаю, ей просто не нравятся дети, что странно для монахини, тем более монахини-учительницы.

– Здравствуйте, сестра Клара, – говорю я певучим, как нас учили, голосом.

– Амихан, – отвечает сестра Клара. Это она так здоровается, хотя получается бесстрастно и уныло.

– У нее неприятности, сестра? – грубовато спрашивает через тряпку нана. – Что на этот раз? Бегала по школе? Смеялась в церкви?

– Сегодня после полудня в церкви собрание. Служба будет сокращена, – холодно сообщает сестра Клара. – Ваше присутствие обязательно.

– Что-то еще?

Монахиня качает головой и уходит. Ее «благослови вас Господь» звучит едва ли не проклятием.

Нана толкает дверь своей палкой.

– И вас тоже.

– Нана!

На лбу у нее выступил пот. Она вытирает тряпицей лицо, вешает ее на дверную ручку и устало валится в кресло.

– Извини, Ами, но эта женщина… – Нана останавливается, чтобы не сказать лишнего, потом продолжает, но уже осторожнее: – Не нравится она мне.

– Что наденешь на службу? – спрашиваю я, стараясь отвлечь ее от опасной темы. Нана всегда расстраивается, когда люди относятся к ней вот так же, как сейчас сестра Клара: обходят брезгливо стороной, не смотрят в глаза.

– Наверно, то же, что и в прошлый раз.

Прошлый раз был давным-давно, когда монахини только-только начали здесь работать. Помогаю нане подняться, и она, бормоча что-то под нос, ковыляет в комнату – переодеться. Сердитая. Я даже не смею предложить ей помочь с пуговицами.

Сама тоже переодеваюсь – в голубое платье. Нана выбирает свое почти лучшее, вероятно, намереваясь таким образом показать, что думает о церкви.

– Маловато взяли цветочных семян, – говорю я, чтобы как-то заполнить тишину. – Засеем сад?

– Не собираюсь тратить время на это бесполезное занятие. Прошлым летом сюда не прилетела ни одна бабочка. Думаю, им просто не нравится на Кулионе.

Мы сидим молча – одна в лучшем, другая в почти лучшем платье, – ждем, когда подойдет время идти.

Собрание

Церковь – самое красивое здание на острове. Мне нравится, что там всегда прохладно, даже сейчас, когда песок на пляже горячий, как угли. Стены ее светятся белым, словно серединка коралла. Сияющая на верхушке холма подобно маяку, она придает сил путешественнику, облегчает последний крутой подъем, хотя нане восхождение далось в этот раз труднее, чем в прошлый.

Мы сидим за Капуно и Бондоком, живущими на одной с нами улице. Нана еще ни разу не произнесла «аминь» и ни разу не поднялась, когда это требовалось, хотя, может быть, дело просто в усталости. Другие дети сидят все вместе сзади, одной большой группой, как после урока. Увидев нас с наной, девчонки начинают шептаться. Знаю, они считают меня чудачкой, потому что я не остаюсь играть после школы, но ведь нане не обойтись без моей помощи дома. Я беру ее руку и осторожно пожимаю. Она – мой единственный друг, и никого больше мне не надо, хотя иногда и хочется, чтобы девчонки перестали шептаться.

Отец Фернан переходит к заключительной части проповеди. Она посвящена умеренности, которая, как мне думается, означает воздержание от алкоголя, потому что Господь печалится, видя, как человек громко распевает на улице. Хорошо бы Бондок прислушался к этим словам, потому что, хотя его имя переводится как «гора» и сам он похож на гору, пение его напоминает блеяние придушенной козы.

Капуно и Бондок – братья. Капуно – Тронутый, Бондок – нет, но он все равно отправился за братом на Кулион. Капуно – маленький, Бондок – большой, но в первом чувствуется спокойная, сдержанная энергия. Они – самые добрые люди из всех, кого я знаю, даже если и горланят на улице песни из-за недостатка умеренности.

– Итак, запомните, – нараспев внушает отец Фернан. – Когда будете в следующий раз проходить мимо таверны, поприветствуйте хозяина и обратитесь к Богу. Давайте помолимся.

Я склоняю голову, но нана разгибает мои пальцы и складывает руки на груди. Сестры этого не замечают, потому что, как нас учат, разговаривая с Богом, надо смотреть вниз, хотя ясно же, что Он вверху, над нами, на Небесах.

Отец Фернан осеняет нас крестом. На мгновение в церкви наступает тишина – все гадают, что же будет дальше. Хмурое выражение на лице священника сменяется улыбкой. Прихожане позволяют себе чуточку расслабиться и начинают перешептываться. Нана опускает немного руки. Сестра Клара встает рядом с кафедрой. Сестра Маргарита расставляет три стула и садится на один из них.

Звук шагов. Мимо нас, по проходу, идет человек, которого я никогда прежде не видела. Его сопровождает доктор Томас, лицо которого серьезно и торжественно. На незнакомце блеклый летний костюм, в руках – две деревянные планки. Идет он чудно, словно марионетка, высоко поднимая ноги, потом садится на стул. Голову держит напряженно, словно кукольник изо всех сил натянул управляющую ею нить. Все собравшиеся выжидающе смотрят на отца Фернана.

– Спасибо, что присоединились, – начинает он, как будто это мы только что пришли. – Нам предстоит обсудить некоторые весьма важные перемены, которые ожидают Кулион-таун. Эти перемены могут поначалу показаться странными, но нам нужно помнить, что у Господа свой замысел, и верить в Него.

Сестра Клара кивает с серьезным видом, зато у сестры Маргариты губы сжаты в тонкую линию, и рот похож на запечатанный конверт. Доктор Томас болезненно морщится, отчего его лицо напоминает пожеванную ириску.

– Сегодня у нас особенный гость, мистер Замора. – Все поворачиваются. – Мистер Замора работает на правительство в Маниле. Сейчас он расскажет вам о будущем нашего острова.

Незнакомец поднимается со стула. Как будто раскладывается. Худой и длинный, он напоминает стоящую на задних лапках саранчу. Вялые кисти рук болтаются, высунувшись из рукавов. Сделав шаг вперед, он начинает снимать шляпу, носить которую в церкви в любом случае не следовало.

– Пациенты и семьи, – начинает незнакомец, и я уже знаю, что ничего хорошего нас на этом собрании не ожидает. Никто из островитян не воспринимает Тронутых как пациентов, кроме, может быть, сестры Клары. – Спасибо, что приняли меня. Я получил большое удовольствие от службы.

Низкий, глубокий голос плохо сочетается с худой, костлявой фигурой и пухлыми, как у рыбы, губами. Чувствую, как рядом снова напряглась нана, а сидящий впереди Бондок откидывается на спинку жесткой деревянной скамьи и складывает руки на груди.

– Отец Фернан прав в том, что я приехал рассказать вам о некоторых очень важных переменах, но забыл упомянуть о том, что они не только важны, но и восхитительны. Мы, правительство, намерены продвигать Кулион по пути про-све-ще-ния. – Каждый слог последнего слова он отбивает пальцем на ладони. – Прогресс достигается в борьбе с хворью. При всем уважении к доктору Томасу, методы, используемые для лечения данной болезни, развиваются очень быстро за пределами этой колонии. Нам уже известно, что причиной проказы являются бактерии, и доктор Томас наверняка говорил вам о первостепенной важности чистоты. Мы надеемся, что лекарство для прокаженных будет найдено уже при жизни ваших детей.

Все собрание, как по команде, замирает на вдохе, а нана вздрагивает. Мы не пользуемся этим словом. У меня чешутся ладони. В церкви становится невыносимо душно.

– Но прежде, пока это время не пришло, необходимо провести преобразования. Знаю, сестры и отец Фернан говорят вам о пользе воздержания, но как быть с детьми, родившимися здоровыми? Должны ли и они жить так, как живут прокаженные?

Он уже нашел свой ритм и теперь расхаживает перед собравшимися на длинных, тонких, как иголки, ногах, размахивает руками. Мы слушаем его затаив дыхание. Люди сердито перешептываются, недовольный шум постепенно нарастает. Нана берет меня за руку.

– Мы говорим нет! – продолжает мистер Замора, словно слышит не протестующее шипение, а поощрительные аплодисменты. – Мы намерены спасти невинных Кулиона и обеспечить им лучшую жизнь. Разве не этого хотят родители? Не лучшей жизни для своих детей? Отныне мы будем содействовать достижению этой цели посредством процесса изоляции.

Он вдруг наклоняется, как будто бросается вниз, хватает деревянные дощечки и показывает их нам. На одной написано sano. На другой – leproso.

Огромный, как гора, Бондок поднимается с места. Дрожа от негодования, он нетерпеливо сбрасывает с плеча руку пытающегося его удержать брата, идет по проходу и останавливается в шаге от мистера Заморы. Я замираю от страха – а вдруг ударит! – но он просто стоит, сжимая и разжимая кулаки.

– Что это все значит? – гневно вопрошает Бондок. Сестра Маргарита тоже поднялась и что-то говорит негромко, пытаясь его успокоить. Мистер Замора своими рыбьими губами изображает подобие улыбки.

– Я как раз намеревался объяснить, – говорит он.

– Ну так объясняйте. И слова выбирайте получше, чем те, которые вы тут произносите.

Сестра Маргарита уводит Бондока на место.

– Пожалуйста, это же наш гость… – начинает отец Фернан, но мистер Замора поднимает руку – точь-в-точь как это делает сестра Клара в школе, – наклоняет голову, словно говоря «ну конечно», и опять показывает дощечки.

– Sano – чистый. Leproso – прокаженный, – объявляет он.

– Читать мы умеем, – бормочет Капуно.

– Такие знаки будут размещены по всему острову. Чистые должны остаться в определенных местах, отмеченных знаком Sano. Прокаженные будут обязаны находиться там, где им предписано.

– А как же семьи? – Нана выпускает мою руку и неожиданно, следуя примеру Бондока, встает со скамьи, но к мистеру Заморе не подходит.

– Извините?

– Что будет с семьями?

– Не слышу вас.

Конечно, слышит. И мы все это знаем.

Нана тоже должна знать, но только после секундной паузы снимает скрывающую лицо маску. Когда нужно, она бывает очень смелой. Сестра Клара укоризненно цокает языком и отворачивается, но мистер Замора смотрит, и это даже хуже.

– Я спросила, что будет с семьями. Моя чистая дочь живет со мной, своей грязной матерью, всю свою жизнь. Она остается чистой, несмотря на все попытки моего недуга замарать ее. Что вы предлагаете?

В ее голосе вызов, язык – острие меча.

Мистер Замора облизывает губы.

– Я как раз собирался сказать об этом, но меня прервали.

Нана уже набирает воздуху, чтобы ответить, но тут отец Фернан встает со стула и разводит руками, как делает обычно, когда демонстрирует, как Господь раскрывает нам свое сердце.

– Пожалуйста. Давайте же позволим нашему гостю закончить.

А вот это уже предательство. Он предает нас, явно и открыто. Нана снова садится и теперь уже не берет меня за руку, поэтому я сжимаю ее запястье – показать, что горжусь ею.

– Все это имеет целью пресечение и сокращение распространения Mycobacterium leprae, – с важным видом изрекает мистер Замора. – Болезни, лишившей вас носа. Это ваша дочь рядом с вами? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, продолжает: – Как вы будете чувствовать себя, если и она закончит так же, как вы?

Кто-то должен что-то сказать, но у меня перехватывает горло. Сестра Маргарита подается вперед, и отец Фернан останавливает ее тем же жестом, каким останавливал его самого мистер Замора. Гость между тем продолжает расхаживать перед собранием.

– Мы занимаемся этим не ради удовольствия. О нет! Это место высасывает правительственные финансы, но мы дали вам прекрасный дом.

– Мы живем здесь много лет! – выкрикивает Бондок. – Некоторые – поколениями. Вы ничего нам не давали!

Мистер Замора перебивает его.

– Система сегрегации вводится ради спасения невинных! – «Почему он постоянно использует это слово?» – спрашиваю себя я. – Тем, кто здоров, мы дадим здоровое будущее. В мое распоряжение выделено здание на острове Корон.

Корон – соседний остров. В ясный день – а таких дней у нас много – его даже можно рассмотреть с восточных холмов. Но виден он только плоским пятном, как будто кто-то провел грязным пальцем по далекому стеклу горизонта. Выйти на берег и помахать кому-то там не получится – слишком далеко.

– Здание? – спрашивает сестра Маргарита. – Что-то вроде приюта?

– Сиротский приют, – говорит мистер Замора.

– Но у этих детей есть родители. – Голос монахини дрожит. Нана сжимает мою руку. – Они живы.

– Живы, но больны, сестра. И место, где они живут, через три года станет – если, конечно, наши расчеты верны – крупнейшей в мире колонией для прокаженных. Осуществление пробного проекта поручено мне. Взяв сиротский приют, мы обеспечим детям Кулиона иное, лучшее качество жизни. Они будут жить с другими здоровыми детьми, вдалеке от болезни и смерти, а потом, когда вырастут, смогут получить работу на Большой земле, в Маниле и даже за границей. Болезнь вымрет…

– Вы имеете в виду, вымрем мы, мистер Замора? – негромко, но с вызовом спрашивает Капуно, и гость, словно налетев на столб, останавливается. Какое-то время он смотрит на Капуно, и это молчание хуже любого кивка, потом продолжает, и собрание еще раз коллективно вздрагивает.

– Сегрегация одобрена правительством и пользуется полной его поддержкой. Отец Фернан дал ей свое благословение, а сегодня утром доктор Томас подписал соглашение, на котором уже стоят подписи семидесяти экспертов из Америки, Индии, Китая и Испании.

Священник и доктор опускают глаза, а мистер Замора достает из нагрудного кармана конверт, в котором, очевидно, и лежит упомянутое соглашение. Подписанное доктором Томасом и благословленное отцом Фернаном. Одобренное экспертами из далеких заморских стран. Весь мир против нас.

– Все они придерживаются мнения, что это наилучшая – нет, единственная стратегия. Для обеспечения порядка в проведении мероприятий правительство направляет на остров подкрепления. Сестры помогут сопроводить всех вас в госпиталь для проведения осмотра. Так начинается новая эра.

Это конец. Все молчат, никто не поднимается, чтобы спросить о чем-то мистера Замору. Дощечки стоят у ступеньки перед кафедрой.

Sano. Leproso.

И я вдруг ловлю себя на том, что забываю дышать.