Текст книги "Голос"

Голос
Кирилл Балашов

© Кирилл Балашов, 2022

ISBN 978-5-0056-9788-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«…ЗОЛОТО СОЛНЦА СОЛЬЕТСЯ В РУКИ»

Читатель держит в руках или видит на экране монитора книгу о любви. И это замечательно, что автор решился сказать об этом («Нет, десять лет не спалишь, не сотрёшь, не спишешь…»), найти поэтическое слово для своего, несомненно, сильного чувства. О любви, и после всего необозримого написанного о ней, писать можно и нужно. Известное выражение «О любви не говори – / О ней все сказано» – вовсе не руководство к действию, а очередной удачно найденный словесный образ любовного чувства, только нашедшего выражение в песне.

Книга создавалась, вынашивалась, шлифовалась, выстраивалась долго, годами и вместе с тем менялась, перестраивалась, пополнялась вплоть до непосредственной передачи ее в издательство. Датировка стихотворений отсутствует, на ее основе точно выстроить лирический сюжет невозможно, но он вполне просматривается. С другой стороны, все сказанное воспринимается как актуальное здесь и сейчас, как универсальное, несмотря на значимый диссонанс: «Вдвоем мы были. Вдвоем нас нет». Его можно понять и как экзистенциальный разворот, и как психологический парадокс, и как болезненный разрыв.

Стихи наполнены литературными, живописными аллюзиями, начиная с посвящения, содержащего отсылку к знаменитому офорту Ф. Гойи «Сон разума рождает чудовищ» («и сон, и явь разумов, / Чудовищ кормящих»). Все они осмыслены оригинально, включены в новый контекст, несут авторское содержание. Так, в обозначенном гротеске (прием задан испанским художником) угадывается не только мощная связующая, захватывающая, покоряющая все человеческое существо сила любви, но и ее трагическая сторона, перспектива внутренней опустошенности, усталости.

Посвящена книга супруге Евдокии. Ее имя (в переводе с греческого означает «благая воля», «благоволение», иногда – «любовь») находится в центре одного из стихотворений, имеющего цветаевскую аллюзию («Имя твое – птица в руке…»): «Милая, мы с тобой, / Вместе на много лет. / Имя твое звездой / Будет сиять Земле». Красивое традиционное русское, но не часто встречающееся ныне имя, как точно замечено, «Редкой величины». Лирический герой художественно размышляет над ним, вписывая его в карту звездного неба («Именем не объять / Звезд бесконечный рай») и пытаясь через имя проникнуть в сущность возлюбленной, ее душу. Сделанный об имени вывод примечателен: «Знаешь, его края / Не обозначены». Образ интересен и технически, использована, возможно, с объективно выраженным символическим подтекстом, неравноударная рифма: величины́ – обозна́чены́.

Диалог с любимой строится не только через прямое обращение к ней, через литературное осмысление ее имени, но и как разговор о двух поэтах, где он и она выступают как творцы собственных художественных миров, что их и промыслительно сближает, и трагически отдаляет одновременно: «Двум поэтам нельзя приподняться, увидеть дальше, / Двум поэтам не слышать, как сердце теряет силы!».

Автор интересно работает со словесно-звуковой образностью, создает яркие поэтические этимологии, позволяющие оригинально раскрыть вечную тему. Органично, соответствует пушкинскому, семантически ёмко приводимое написание слова «мятель»: «А за совой мятели…». Некоторые художественно-речевые образы напоминают открытия В. Хлебникова, например следующая любопытная миниатюра: «Не тени друг друга, / Нот нити мы». Другие – парафразирование образов В. Сосноры: «…дом – без гвоздей и заплат» (Ср.: «Дом без гвоздя и без доски…» – «Дом надежд»).

Почти пополам книгу разделяет прозаическая миниатюра о метафорах, являющихся лирическому герою, и о бережном, любовном к ним отношении.

«Голос», поэтический дебют автора и плод давних размышлений, думается, будет услышан читателем, «золото солнца» стихов – замечено.

Сергей Васильев,

доктор филологических наук

ГОЛОС
посвящаю Е. Ескиной

Эта книга – тебе дань.

В этом голосе и твой тембр.

Эта книга О, Я и Я.

В этом тембре и твой ветр.

Эта книга о ты и я.

Эта книга и сон, и явь

Разумов, чудовищ кормящих

мясом любви.

Смотри!

«Смотри…»

 
Смотри,
вспорхнула с отмели ночь, с тобой
спустились первые звезды.
Сотри
старые песни и снова пой!
Твои движенья как воздух.
И пусть
оставит солнечный день, поверь,
дождем рождаются грезы.
Дождись,
тебе откроется новый путь,
и кто-то в нем спрячет слезы.
 
 
Взгляни,
туман отрезал, как полотном,
мы две потерянных капли.
На зло
преодолели, взлетели, но…
Нас разбивает о камни.
Не дай
нам раствориться в сезон дождей,
остывший камень не плачет.
Дождь
не оставляет своих детей,
он за весною их прячет.
 

«Не тени друг друга…»

 
Не тени друг друга,
Нот нити мы.
 

«Незаметна твоя мечта…»

 
Незаметна твоя мечта
И в глазах приятная резь.
Ты однажды согреешь меня
Под весенним дождем.
С первым взмахом января
Ты поверишь, в то, что я здесь
И раскроется душа,
Летним солнечным днем.
 
 
Дождь состарит белый снег
И отправит на покой,
Нам напомнит ветра бег —
Ты моя, а я твой.
С февралем уходит мир,
Он не долго правил бал,
Сон глаза твои прикрыл,
Ты звала, а я ждал.
 

«У меня есть улыбка твоя…»

 
У меня есть улыбка твоя
И слова, что тем громче, чем тише,
Золотая листва октября
И дождинка, летящая с крыши.
 
 
Твой чарующий солнечный взгляд
И весна, что тем звонче и краше,
Чем сильнее цветной листопад
И чернее февральская каша.
 
 
У меня есть чуть больше, чем ты.
Есть любовь тем сильнее, чем старше,
Время нежно хранимой мечты
И созвездие с именем нашим.
 

«Мир раскрыт. Здесь только я и ты…»

 
Мир раскрыт. Здесь только я и ты.
Небом укрывается земля,
Сквозь него растут твои цветы
Белыми снегами декабря.
 
 
В твой покой я отправляю сон.
Он не здешний, может заплутать.
Сохрани на сердце, только он
Лепестки способен собирать.
 
 
Он пока еще немного слаб
И молитвой утренней живет.
Он преград встречающихся раб,
Станет крепким лишь когда взрастет.
 
 
Будет он качать тебя во сне
Песней, словно шелком, обвивать.
Он подскажет, как пройти к весне,
И цветы не станут замерзать.
 

«Милая, мы с тобой…»

 
Милая, мы с тобой,
Вместе на много лет.
Имя твое звездой
Будет сиять Земле.
 
 
Красочнее огня,
Редкой величины.
Знаешь, его края
Не обозначены.
 
 
Необъяснимо быстр
И навсегда с тобой.
Невозмутимо чист,
Необратимо твой.
 
 
Знаешь, я буду ждать,
Слышишь, я буду петь.
Имя твое вдыхать
И перед ним робеть.
 
 
Рядом с тобой стоять,
Тенью отметив край.
Именем не объять
Звезд бесконечный рай.
 

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СНЫ

 
Мы живем над водой,
и в осенние окна
бьется балтийский бриз.
Над прозрачной рекой
нас поднимет воздух,
приласкает и сбросит вниз.
Утро топит огни,
остывает ночь,
и мы снова бежим сквозь дни.
Мы с тобой корабли,
Разрезаем под килем
уставшие волны Невы.
 
 
Расцветает собор
и на остров ложится
память осенних встреч,
на двоих разговор,
для двоих нас город
сбросит осень с промокших плеч.
Затаится река,
и закружит вальс
под оркестр с крыш стекающий дождь,
так, коснувшись, рука
по утру разбудит,
только нас уже из сна не вернешь.
 
 
Свет обнимет Восток
и прижмется к нему,
как щекою прижимается дочь,
словной первый цветок,
он вернет ему
то, что после вновь отнимет ночь.
Нас уносит рекой
в тишине ночной,
знаешь, завтра будет все, как всегда.
Забираем с собой
это небо,
         этот ветер,
                      эти звезды
                                      и облака!
 

«Там, в дали…»

 
Там, в дали,
большие корабли
                             крылатых птиц
несет поток
                   беспечных снов и ветра.
Там, в дали,
                   никто не спросит о печали,
мы одни
              и теплый ветер за плечами.
 

«Мне от судьбы не надобно покоя…»

 
Мне от судьбы не надобно покоя.
Я корабли, идущие по морю,
Одену в голубые паруса,
Чтобы они, с морскою зыбью споря,
Собой напоминали небеса.
 

«Холодный апрельский вечер…»

 
Холодный апрельский вечер,
Унылы дома обесцвеченные.
Быть может, зима ушла уже?
Ты спросишь, посмотришь в окно.
А там, словно в храме свечи,
Дрожат фонари изувеченные,
И тихим вечерним сторожем
Цепляется тень за стекло.
 
 
Ты скажешь, что хочешь чаю
И вкусную детскую сладость,
И сочный оранжевый фрукт
Разделишь для нас на части.
И бережно, будто нечаянно,
Коснется ожившая радость,
И как-то задумчиво, вдруг,
Шепнешь мне:
тобой пахнет счастье.
 

«Давай построим хрустальный дом…»

 
Давай построим хрустальный дом,
Пусть будет видно, что мы вдвоем.
Пусть будет слышно, как мы молчим,
Как тихим эхом с тобой звучим.
 
 
Пусть стены дома сплошь из стекла,
Но простоит он года, века!
Ни что не сможет его разбить,
И будет крепость двоих хранить.
 
 
Двоих в сомненьях, двоих в слезах,
Двоих в весельи, двоих в трудах.
Конечно, больше людей числом,
Но не на вечность. А мы вдвоем.
 
 
Как день за ночью сменить спеша,
Менялось прочее, но не душа.
Так разделяет священный свет
И неразлучных во время бед.
 
 
И нас разделит, пусть будет, пусть.
Нас было двое – недолгий путь.
И вечность станет короче дня,
И в отдаленьи душа твоя.
 
 
Забудут слово, забудут свет.
Пройдет ни много, ни мало лет,
И вспомнят слово, и вспомнят свет.
Вдвоем мы были. Вдвоем нас нет.
 
 
Течет степенно времен река,
Тускнеют в стенах огонь стекла
И наши тени, и белый свет.
Родные души ушедших лет.
 

«Печаль на глазах, на губах, печаль…»

 
Печаль на глазах, на губах, печаль.
Не плачь, дорогой сердцу друг, не плачь!
Мне жаль, что вернулась зима, мне жаль,
Как знать, что же будет потом, как знать.
 
 
Вон там, за холодным окном, вон там!
Смотри, как горит огонек, смотри!
Горит ярче звезд и луны горит!
Замри, это лишь для тебя, замри!
 
 
Не плачь, дорогой сердцу друг, не плачь.
Все сон, даже если и явь, все сон.
Читай на стекле узоры, читай,
Люби эту книгу, мой друг, люби!
 

ДВА ПОЭТА

 
Два поэта свои стихи читают по кругу,
Неземная слава восходит над их словами.
Два поэта свои стихи читают друг другу,
Словно птицы, щебечут полными сил губами.
 
 
Два поэта пристально смотрят в глаза друг другу,
Если взгляд отведет один – жить не смогут оба.
Ни один из них не предложит другому руку,
Так и будет поэтов от слов разбивать ознобом.
 
 
Два поэта свои стихи читают не слыша,
Не даря, но будто пытаясь вдавить то слово,
Что из недр сердец поэтов осколком вышло,
Недр темных, глухих, безвоженных и бескровных.
 
 
Двум поэтам нельзя приподняться, увидеть дальше,
Двум поэтам не слышать, как сердце теряет силы!
Может быть, они восхитились бы сердцем раньше,
В той забытой жизни, когда оно еще билось.
 
 
Два поэта свои стихи читают друг другу
И читать им осталось чуть-чуть: без мгновенья смерть.
Два поэта свои стихи читают по кругу.
Между ними вскипает космоса звездная твердь.
 

***

Город, дыши мгновением жизни,

Город, веди меня по тротуарам,

Я не исчезну в чужой отчизне,

Буду гулять по ночным бульварам.

Город, целуй мои волосы дымом,

Сколько прохожих исчезнет ночью?

Сотни машин пролетают мимо,

И фонари расцветают сочно.

Город, весна уже будет скоро,

Люди разъедутся, все – на дачу!

А на асфальте воробушки хором

Крошки клюют, будто бомжи сдачу.

Е. Ескина

 
Город, замри, и, объятый дымом,
Трону шершавую гладь магистрали.
Сто лошадей на дыбы и мигом
нас понесут средиземным мистралем.
 
 
Город, гори светом фар проточным,
Жидкая снежная грязь нестойка.
Будет весна, мне известно точно,
Жаль, неизвестно, ждать ее сколько.
 
 
Теплые лужи купают перья,
Делится небо теплом и светом!
Я тебе верю, и ты поверь мне,
Город гудит непрерывным эхом.
 
 
Город, дыши мгновением жизни…
Трону шершавую гладь магистрали…
Я не исчезну в чужой отчизне…
Нас унесет средиземным мистралем…
 
 
Город, целуй мои волосы дымом!
Жидкая снежная грязь нестойка!
Сотни машин пролетают мимо…
Жаль, неизвестно, ждать ее сколько…
 
 
Город, весна уже будет скоро!
Делится небо теплом и светом!
А на асфальте воробушки хором…
Город гудит непрерывным эхом…
 

«Глаза закрою, знаю, это больно…»

 
Глаза закрою, знаю, это больно
Смотреть, как по стеклу стекают капли.
Не удержать их – слабые ладони,
И растворит седую муть окна
Чудесный жар холодных рук, прижатых
К застывшему стеклянному узору,
И предстает пред одиноким взором
Печали серебристая звезда.
 
 
Над черной бездной гордо возвышаясь
И взоры смертных не пуская выше,
И, словно неба вовсе не касаясь,
Прикована к нему же на века.
Своим мерцаньем зыбким предлагая
Застыть. Дышать и говорить чуть тише
И, как огнём узоры разметая,
Я отрываю руки от окна!
 

«Рассыпался свод над бисером звезд…»

 
Рассыпался свод над бисером звезд
И, кажется, небо не так черно.
Глазам, исколотым стёклами слез,
Найти утешения не дано.
 
 
И век до утра, в эту тьму смотреть,
Как тихо за шторами силуэт
То гаснет, то вновь начинает тлеть,
Забыв на минуту, что он портрет.
 
 
Картина, сокрытая от меня!
Без красок, без редкой игры теней,
Без смысла, без света и без огня,
Но что-то, вдруг, взгляд притянуло к ней!
 
 
Быть может ее однородный цвет,
Разлитый, как лужа, по мостовой?
Нет, это самый обычный предмет,
Дешевый и до уродства простой.
 
 
Казалось, что это застыла тень,
И тень, повторяя ночной покой,
Как-будто ждала, вот наступит день
И можно прижаться к теплу щекой.
 
 
Я долго смотрел сквозь ночную тьму,
Движения, вплоть до зрачков, смирил,
А тень встрепенулась, с окна вспорхнув,
Едва я привстал и окно открыл.
 

СМЕРТЬ ПИГМАЛИОНА

 
Я умер, ты не рождена вовсе.
Но в камень твой успел вложить сердце.
И пусть в глазах моих не свет меркнет,
Я ощущаю то, что свет возле.
 
 
Ты не хотела петь – я твой молот,
Я ручейки заполонил звоном,
А что душа – теперь тебе троном,
Я от того останусь век молод.
 
 
Дышала ты, как только храм дышит,
Зачем же я душил твой храм Мавром!
И ты вчера ушла в свое завтра,
А я дыханье до сих пор слышу.
 
 
Я в камень твой вложу свои очи,
Твоих очей не получить боле,
В них и любовь, и места нет боли,
Ты рядом с сердцем их храни. Впрочем…
 
 
А впрочем, камень твой – уже сердце.
Я и слепой тебя во всем вижу
И, пережив еще одну зиму,
Холодной тенью растворюсь в солнце.
 
 
И буду видеть то, что ты видишь,
И стану греть биеньем твой камень,
Лишь мы с тобой ее всегда знали
И распевали по ночам вирши.
 
 
Я умер, ты не рождена вовсе,
И камень твой в моей груди плачет.
А вид чернеющих глазниц мрачен,
Но мы любили по своей воле.
 

«Ангел скармливал плача перо огню…»

 
Ангел скармливал плача перо огню,
За плечами в ране месилась жизнь.
Ангел, сволочь, вытравливал жизнь в раю —
Казнокрады ржали в мясистой ржи.
 
 
Вспомни, ангел, мы были, мы есть, втроем,
За четвертым в погреб ступеней шесть.
Не вспорхнуть ни с тобой, ни без, ни с пером,
Нам теперь в подвал за печалью, в смердь.
 

«Ты помнишь, как было солнечно…»

 
Ты помнишь, как было солнечно,
Мы под руку молча шли
По полю цветущих ландышей,
Под песню влюбленной души.
 
 
Ты помнишь, как было пасмурно,
Мы так же под руку шли…
Давили цветущие ландыши
Под звон, а вокруг ни души.
 
 
Ты помнишь? Ведь было! Было ли?
Мы, вроде, куда-то шли…
Мне снятся цветущие ландыши,
Но слышу, шумят камыши.
 
 
Я тихо возьму тебя под руку,
И там, где сгорят камыши,
Мы снова рассадим ландыши,
Под песню влюбленной души.
 

«Ты стояла, в окно смотрела…»

 
Ты стояла, в окно смотрела.
Я молчал, тебя изучая.
Как-то быстро ты повзрослела,
Как-то скоро мы заскучали.
 
 
Солнце жарит рыжие кудри,
От покоя озябли руки.
Как-то рано мы стали скудны.
Как-то глухо играют звуки.
 
 
Не укрыл, утопил взглядом,
Не согрел, заливал светом,
Будто вечно ты была рядом,
Только пряталась за небом.
 
 
Солнце рвется в проемы окон,
Мы, как мрамор, и воздух замер.
Наливается небо соком
Под присмотром подъездных камер.
 
 
Я едва к тебе прикасаюсь,
Незаметно, и ты не ждешь…
Говоришь, слегка улыбаясь —
Скоро начнется дождь.
 

«Вырвать когтями жало…»

 
Вырвать когтями жало,
Может песни пойдут проще.
Помнишь, как мы лежали?
Я только стал толще.
Нет, мне не нужен сахар.
Чай? Был вчера заварен.
Пел по ТВ знахарь —
Снег ожидайте ранний.
 
 
Нет, ни кричать, ни плакать.
Да, позовешь – приеду.
Я ведь, по сути, лапоть,
Сношен скоромным в среду.
В пятницу мы простимся,
Летом домой вернемся.
Все на своих петлицах.
Кем-то, да развернется.
 

«Распишись на моих ладонях…»

 
Распишись на моих ладонях,
Раз не помнишь будущий вечер.
Разреши, подскажи, кто я,
Раз в запасе у нас вечность.
Будет срок освящать жажду,
И на листья вдруг цвет ляжет.
Будет помнить о нас каждый,
Что-то доброе вдруг скажет…
 
 
Расскажи, как живешь с нами,
Как летал и что пел ветер.
Как дремавшая осень снами
Раскалила в глазах пепел.
Я смотрел в твоих снов небо,
Жил и верил в тепло света.
 
 
Скоро выкормит зима снегом.
А тепла не видел я с лета.
 

«Нам осталось с тобой до осени…»

 
Нам осталось с тобой до осени,
До цветного листвы падения.
У меня проявились проседи,
Ты пестришь цветов акварелями.
 
 
Что за лето выдалось снежное!
И зима безобразно жаркая!
Расселились стрижи в валежниках,
Хором вороньим трепетно каркают.
 
 
Нам осталось с тобой до осени.
К листопаду тяну ладони я…
Наземь краски деревья сбросили,
А в моих, гляди, прошлогодние.
 
 
Растянись в лета, лето жаркое!
Растворись, листва, в цвете зелени!
Я цветы сгребаю охапками,
А они охвачены плесенью.
 
 
Где цветок найти, цвета алого?
Где листок изумрудный кроется?
Нам осталось мелее-малого.
Впрочем, стоит ли беспокоиться…
 

«В овале провалы. Три…»

 
В овале провалы. Три.
Неведомой глубины.
И сколько ни пей, ни три
Залить не найти воды
Ни в небе отсталых войн,
Ни в море бродячих волн,
Ни в вое усталых псов,
Ни в трепете гончих сов.
И сколько их ни скрести
Не доскоблить до воды —
Зеркальная изгладь их
На волны морские глядит.
На песни бродячих псов,
На сказки пернатых сов,
На дождь подающу твердь,
На памяти долгую смерть.
 

«Безбилетником в рай или в ад?..»

 
Безбилетником в рай или в ад?
Время мавром придушит под утро.
Без молитв, без крестов, перекуров —
В древний дом – без гвоздей и заплат.
 
 
Кто в соборе собрался – не спят,
И от песен гортани живые,
Но глаза снежнобелой пустыни
Все о чем-то неслышно глядят.
 
 
Оборвись, черных рук грязный шелк,
Отступись, затаись на мгновенье…
Но шагает по древним ступеням
Мрачных ангелов вражеский полк.
 

«Их было двое и не было двух…»

 
Их было двое и не было двух,
Два мерзлых карпа лежали.
У левого – зуб, и у правого зуб.
В корзине лежат и жалят.
 
 
И ртами зубастики шевелят,
Горчичный воздух глотая.
У них почти сто миллионов икрят,
И голос в недрах гортани.
 
 
Их рвут на куски, раздают по рукам,
Кипит желваков труд тугих!
И рыб не убавилось, вышло там
сто миллионов других.
 
 
И пили, и ели. Собрали корзин,
Что сеятель сеял, жать ли?
И в каждой по карпу, и зуб один.
И некого больше жалить.
 
 
Вода обратилась
(Прозрачна, бела)
С вопросом, будет ли пати?
И выкисла чашу червона вина
И спать уложила рати.
 
 
И рать не ретива, и конь без змеи,
Орда от смущения рдела.
Такие здесь сказки, такие здесь дни.
В устройстве пустых самострелов.
 

НАВАЖДЕНИЕ

Всю ночь что-то мелкое яростно мешало мне спать. Оно пищало жужжало, взвизгивало, хихикало, даже плакало и сопело.

Я озирался, сидя на кровати, пытаясь уловить источник звука. Вдруг, что-то село на руку. Присмотрелся – метафора! Маленькая, с комара, крылышки лёгкие, стрекозьи, носик длинный, тонкий, лапки цепкие, почему-то семь лап, и тельце мохнатое, как у гусеницы. «Уродка» – подумалось.

Почему среди всех метафор, коих в мире миллионы, если не миллиарды, ко мне залетела именно эта? Всматриваюсь в неё – изучаю. А она ползает, усиками… Усиками! – Как у улитки! – шевелит, носиком по коже щекочет, крылышками обмахивает – прохлада. А глазки… ГЛАЗКИ!!!! Большие добрые собачьи (нет, действительно уродка) глядят с таким трепетом, преданностью.

Мне это надоело, и я попытался ее смахнуть. Не выходит. Вцепившись в кожу, словно часть меня, она не поддавалась ни смахиванию, ни сдиранию, ни ковырянию. Попытался срезать щипчиками для ногтей – кожи куска нет, метафора есть. «Кыш», говорю! «Пшла»! – без внимания. «Кы-ыш» вытягиваю иртышом «Ы», а она не боится.

Обозвал цензурой, но и цензура не пугает ее. Обозвал фигурой. Она обиделась и улетела. Потом думаю, зря. Фигура, если она фигура, то все очень даже неплохо. Что за метафора без фигуры? Так, метонимия. Ладно, теперь хоть высплюсь!

Ага! Не тут-то было! В открытое окно сначала влетела моя метафора, а за ней рой метафор – тысячи! – такие же страшненькие, зудящие, хохочущие, писклявые, озорные, унылые. Крылья у них мушьи, комариные, стрекозьи, муравьиные, встречал даже с перьями, на манер птичьих, только жутко маленькие, даже крошечные. Вместе они сливались в нестройный гул. Хорошо, думаю, гул так гул.

Выцепил одну из роя двумя пальцами, поднёс к уху – плачет! Другую – о, эта иронизирует, третья по матери шлёт. Ещё одна шутит. Глупо и не смешно, но витиевато. Эта поёт, та веселит, тоже почему-то дрянь выходит. Не смешно. Смотрю на них – мои вы родненькие! Вот вам постелька, вот вам подушечка, окошко прикрою, дверку вот так, на защелочку щелк. Стою за дверью, прислушиваюсь – гудят… Ну, я пошёл.

Вышел на улицу, вдохнул свежий ночной воздух, пахнущий легкой затхлостью, веющей с канала. Чувствую, что-то шею щекочет. Даже приятно. Ну что, идём! Травка щекочет пятки, на плече метафора, та, что с фигурой. И вот уже нет ни травы, ни земли. Внизу семь миллиардов фигур. Вверху вечность, но туда успеется. Мы висим где-то между. Воздух, кругом воздух.