Текст книги "Пьющие чудо"

Друг пристально смотрит на меня. Хомяк обиженно поджимает губы.

– Что тебя так манит в этом деле? – продолжаю наседать я. – Прижали только меня. Им нужен старатель, а не мул. Ты в неприятностях не по уши, максимум – по пояс.

Данил отводит взгляд. Смотрит на столешницу стойки.

– Дело в девушке, – через силу произносит он. – Аня для меня человек очень… близкий.

Теперь я удивляюсь искренне. Вот это номер! Теперь понятно, что за тайну мне хотел поведать Хомяк во время первого нашего визита в башню Кыша. Не мне судить, конечно, да я и не берусь – всё же между мужем и женой, когда один живёт в Канве, не может быть полного понимания. Но чтобы Данил, сдержанный, вечно серьёзный Дан….

– И я хочу её… воскресить. Фокси, прошу, отнесись к делу серьёзно. Ради нашей дружбы.

– Не продолжай, – прошу я его. – Ты и так сказал достаточно. Я бы и без шантажа, возможно, не стал бежать от заказа. Когда решается судьба мира – в этом не грех поучаствовать!

Друг укоризненно смотрит на меня, качает головой.

– По морде бы тебе дать, старатель, – вздыхает он. – Ладно, перекусываем, работаем над планом – и за дело.

– Угу, – говорю.

Как по мне, так лучше быть вольным в Канве, чем сидеть в клетке. Даже золотой.

Глава 4, часть первая

«Ах, Канва моя Канва, что же ты наделала? Вот была я красной девкой – враз позеленела вся».

Народное творчество

«Имп, от англ. Imp – бес, чёрт. Вид фрика, выделенный первым поколением иллюзорщиков, и оценённый международным сообществом степенью опасности в три звезды (из пяти возможных).

Один из самых распространённых и легко узнаваемых фриков Канвы. Яркий представитель группы примитивов. Экспертами установлено, что по статистике каждый третий абсолютник, вливающийся в эту группу, в конечном итоге становится импом.

Характерные признаки. Фрик породы имп обычно имеет худощавое телосложение, рост не выше метра тридцати сантиметров. Из ярких черт стоит выделить раздвоенные копыта на ногах, колени, выгнутые в обратную человеческой анатомии сторону. У мужских особей иногда наблюдаются небольшие роговые наросты, отдалённо напоминающие рога. Волосяной покров у мужчин и женщин обилен; лицевая кость чуть вытянута вперёд, челюсть массивная, почти идентичная старшим собратьям группы – тропосам. Глаза раскосые, с сильно развитым эпикантусом. Передние резцы сильно развиты, выступают над нижней губой, от чего импов, особенно в англоязычной среде именуют rat (крыса) [источник не указан 345 дней]. Нос импов сильно деформирован, человеческий напоминает лишь отдалённо.

Анатомия сильно различается по гендерному признаку. Так, у женских особей не встречаются роговые наросты, и наблюдаются ярко выраженные первичные половые признаки, аналогичные человеческим.

География обитания. Импы – одни из самых распространённых типов фрика «примитив». Встречаются как возле обжитых территорий, так и за её пределами, во всех открытых климатических зонах Канвы. Одна из главных причин – кочевой образ жизни.

Социальное устройство. Импы – кочевые фрики. Но, не смотря на это, зачастую назначают на роль «кана» – военного вождя – предводителя сильного оседлого племени тропосов. Кан не имеет прямой власти над членами племени, но его приказы неукоснительно выполняются. Видимо, импы осознают умственное превосходство представителей другой семьи примитивов.

Племя редко задерживается на одном месте дольше месяца, но не выходит за границы, считающиеся владениями племенного кана. Таким образом, тропосы осуществляют регулярный патруль, а импы за одни только перемещения получают от хозяев плату в виде провианта и рабов.

Первым после канна в племени считается шаман – духовный наставник и лидер, контролирующий мирную жизнь. За ним идёт непосредственно вождь, ответственный за воинское дело.

Быт. В обществе импов царит патриархат. Самым ценным ресурсом, после воды и пищи считаются женщины. Доля рождаемости мальчиков заметно превышает долю девочек. Так, на одну женщину-импа приходится около четырёх мужчин [источник не указан 65 дней]. Поэтому набеги на вражеские племена большей частью проводятся с целью захвата рабов женского пола. Что, учитывая законы мироустройства Канвы, имеет смысл: дети у фриков рождаются невзирая на физиологические различия семей (кроме самых противоречивых) [источник не указан 370 дней].

Этимология происхождения названия и значение в культуре Земли. Большая часть современных первоканвианцев была англоязычной. Поэтому фрикам, за сходство в облике, дали название imp. Сторонники теория «рая и ада» считают, что импы напрямую повлияли на Земную мифологию: так, считается, что образ сатира был перенят древними иллюзорщиками-эллинами, а образ Дьявола – иллюзорщиками-христианами».

Язык. [этот раздел ещё не готов. Если вы хотите дополнить статью, ознакомьтесь с правилами, перейдя по ссылке].

Канвапедия. Раздел «бестиарий»

«Собирая группу, старайтесь избегать женского общества. Я знаю, что среди женщин немало храбрецов и настоящих специалистов своего дела. Но, выходя за ворота с девушками, вы рискуете подвергнуться нападению со стороны импов. В то время как отряд, состоящий полностью из мужчин, они бы не стали трогать. Не секрет, что эти фрики охочи до женщин.

В то же время не следует забывать следующее: без опытной пряхи серьёзному походу не бывать. На подобные случаи имеется нехитрая уловка: замаскировать девушку под мужчину. И, конечно, тщательно рассчитать график передвижений, сообразуя его с естественными женскими циклами».

Из блога Ткача

Погода в Канве меняется с поразительно быстротой. Пока мы собирали вещи, в окна спален ярко светило солнышко. А сейчас, едва стоило переступить за порог башни, небо нахмурилось. Разродилось неприятным моросящим дождиком.

Не сговариваясь, достаём из мешков плащи. Капюшоны устраиваются на головах, водоотталкивающая ткань дождевиков прикрывает походные торбы. Теперь мы трое напоминаем угрюмых гномов из сказок, коими живёт добрая половина любителей мистического и непознанного. Вторая половина живёт байками о Канве. В Иллюзорном мире нечасто встретишь восторженного романтизма. Здесь быстро становишься сухарём-прагматиком.

Мы идём по знакомой дороге, на развилке сворачиваем вправо, ниточка тропинки скрывается в дубовой чаще… Этим же путём шёл отряд, когда я решил поймать «на живца» импов.

Что ни говори, судьба как погода: «живец» теперь лежит в постели, словно спящая красавица в ожидании принца, а один из импов бордо вышагивает справа от меня. Показывает дорогу.

Иногда фрик останавливается. Задумчиво смотрит на ничем непримечательную жухлую поросль травы. Срывает листочек, пробует на зуб. Задумчиво закатывает карие глазки к небу, и, покачивая головой, движется дальше.

Из-за таких остановок идти приходится долго. Мы – мокрые, под ногами хлюпает грязь. Только проводнику всё нипочём.

Когда кроны дубов смыкаются над нами, образуя непроницаемую крышу, имп сворачивает с тропы, ныряет в полумрак. Приходится, чертыхаясь, следовать за ним. Землю под ногами устилает зелёный ковёр папоротника. Мы ногами раздвигаем широкие лапы, боясь споткнуться о корягу. Воздух звенит от разбуженных комаров. Треклятые насекомые лезут под капюшон, с остервенением нет-нет, да и кусают лицо.

Постепенно знакомый мне лес исчезает, уступая место незнакомой чаще.

На третий час блужданий я начинаю вздрагивать всякий раз, когда вижу пень или поваленное дерево. Имп не может обойти гнилушки стороной, ковыряет пальцем, что-то высматривая. Когда видит хотя бы маленький трутовик, с ликованием выдирает его, кладёт за пояс.

– Не люблю собак, – бурчит за моей спиной Данил.

– А? – поворачиваюсь я.

– Когда выгуливаешь пса, – поясняет друг, – он ведёт себя точно так же. Надо ему каждый столб понюхать…

– Боже, какая аналогия, – хмыкаю. Краем глаза слежу за сутулой спиной провожатого. Она то и дело возникает между стволов, ныряет в заросшие подлеском балки. – Как жаль, что наш копытный друг тебя не понимает. Порадовался бы. И мы вместе с ним…

Вскоре нашим страданиям приходит конец. Впереди из-за деревьев доносится полный ликования вопль. Слышен топот десятка ног. Из тьмы леса вываливается целая толпа собратьев провожатого. Лица – злые. Жилистые, сухие как палки руки сжимают копья.

Мы, как и в первый раз, оказываемся в плотном, ощеренном костяными наконечниками, кольце. Только на этот раз фрики не наседают. Идут рядом, держатся на почтительном расстоянии, лишь изредка бросая в нашу сторону взгляды, полные злобы.

Под конвоем ступаем на узкую звериную тропу. Отсюда, в ненастном сумраке, видны всполохи костра. Чем ближе подходим к лагерю, тем лучше слышен запах жареного мяса, негромкий, похожий на ворчание, говор.

* * *

Я ожидал худшего приёма.

Нас усаживают на поросшее мохом бревно, совсем рядом с огромным костром. Искры от него достают самой кроны громадного дуба. Отважные копьеносцы не спешат покинуть пост: импы ненавязчиво, на расстоянии четырёх шагов, стоят, опёршись на древки оружия. Ненависть в их взглядах сменяется барским покровительством. Конечно, теперь-то мы от них никуда не денемся.

Фрики успели неплохо здесь обжиться. Меж деревьев снуют сутулые фигуры. Я вижу холмики землянок, тенты шалашей. Из последнего, видно недавно обложенного свежесрезанными ветками – листва не успела пожухнуть – выходит низенькая, покрытая свалявшейся шерстью, женщина. Младенец на её руках присосался к небольшой смуглой груди. Мой взгляд не остаётся незамеченным: фрик насмешливо щурится, чуть приподнимает верхнюю губу, обнажая резцы. То ли в улыбке, то ли в оскале. Не разобрать.

– Не вижу омерзения в твоём взгляде, старатель, – произносят над самым ухом.

Испуганно оборачиваюсь: ко мне умудрился подкрасться шаман. Имп держит в руках посох, стоит прямо, растопырив волосатые плечи. Сразу видно: обычно палка служит ему не опорой, скорее оружием. Он смотрит на меня тепло, почти по-отечески.

Но я не тороплюсь откликаться на показное дружелюбие.

Шаман делает ко мне лёгкий шажок, узловатый палец резко тычет в грудь, едва успеваю отшатнуться.

– Или Канва успела пропустить нити меж твоих рёбер? – спрашивает он, одобрительно посмеиваясь.

– Пошёл ты, – бурчу. – Мы пришли. Говори, чего хотел.

Рука Данила словно невзначай ложится на рукоять топора. Караулящие нас импы тут же напрягаются. Копья будто сами собой падают в ладони.

Шаман делает им едва уловимый знак. Стража послушно отступает в тень.

От костра пышет нестерпимым жаром, и я, пользуясь моментом, поворачиваюсь к фрику лицом. Пусть огонь греет спину. Говорят, полезно.

Шамана такое положение вещей устраивает. Он с тяжёлым человеческим вздохом опускается на землю. Складывает несуразные ноги в восточной позе.

– Мне от людей ничего не надо, – говорит фрик. – Зато людям от меня. Чатк, сделай то, Чатк, поговри с теми-то, – он делает многозначительную паузу, глядя мне в глаза. – Чатк, захлопни Канву…

Ухмыляюсь:

– Выходит, Ч. у нас – это ты, козлоногий друг?

Посох, секунду назад лежащий на земле, проносится всего в пальце от моего лица – едва успеваю отпрянуть. Фрик действует молниеносно. Через мгновение будто и не было шутливой атаки – палка лежит поперёк коленей импа.

– Ужели людей не учат почитать стариков? – спрашивает он. Я кладу руку на плечо Данила. Чувствую: ещё секунда – и друг сорвётся, начнёт рубить налево и направо. Что ж, учитывая хозяйскую наглость козлоногих, это был бы неплохой сценарий.

Только геройская бойня кончится плохо – пусть у нас получится снести шаману голову. Но мы упадём рядом с ним, пронзённые копьями. Их можно, при случае, и метать.

– Тебе ли говорить об уважении. Это ты пришёл на чужую землю…

– Говорить ли мне об этом с вором чужого счастья? – перебивает меня козлоногий. Тон его остаётся таким же отечески-мягким. – А, старатель с хвостатым именем? Это земля принадлежит нам в большей степени, чем вам, – он снова щурится, от чего без того узкие глаза превращаются в едва различимые щёлочки. – Или… ты готов признать, что стал частью этой земли?

Улыбаюсь. На этот раз искренне.

– Один-ноль, старик, – говорю. – Так что у тебя за дела с работодателями?

Шаман раскрывает рот, чтобы ответить. Но я, рискуя быть ударенным палкой, быстро добавляю:

– Мы ничего не знаем, фрик! Нас зажали в угол, должно быть, как и тебя. Колодезь моих познаний сух!

Фрик смотрит на меня, а затем разражается каркающим смехом. Он хлопает по худым коленям, тычет в мою сторону пальцем.

– Ох-хох, мудрёные речи, – смеётся он. – На что люди промахиваются, ставя друг на друга, но здесь они попали в цель! Ты уживёшься в Канве. Как и твои молчаливые друзья. Если продолжат держать рот на замке.

Я, Хомяк и Данил удивлённо переглядываемся:

– Какая у вас задумка? Ты что, не единственный фрик, с кем нам выпадет несчастье общаться?

– И быть любезными, – скалится шаман. Кажется, его раздражает нелестный эпитет. Интересно, а как он себя называет? – Нам предстоит непростая дорога, че-ло-век. Люди, с повадками менад, решили захлопнуть Канву. Они считают, что смерть четвёртого Узла решит все их проблемы. Что ж, это решит и мои проблемы. Поэтому я согласился тебя вести. Только вот…

Он поворачивает голову набок, рассматривая меня правым глазом.

Наступает самый острый момент нашего разговора. Я-то знаю, что не умею распускать узоры. Но знают ли об этом «работодатели»? И что будет, когда моя несостоятельность раскроется?

– …стоишь ли ты старателя – Ткача? – спрашивает шаман, продолжая пялиться. Вижу, ответа он ждёт в нетерпении.

Мысленно скрещиваю пальцы. Что же делать? Обмануть, или раскрыться сейчас? Может, если совру, нам удастся хоть немного отсрочить неизбежное, а Павел Вург что-то предпримет?

– Я не умею, – бурчу. Слышу, как из груди Хомяка вырывается полный отчаяния вздох. – Не умею расплетать ваши чёртовы узоры. Мне это не нужно. Можешь передать своим хозяевам, что они поставили не на ту лошадь.

Чатк поднимается на ноги одним рывком, беззвучно. Посох описывает круг в воздухе, и тут же устраивается в мохнатой пятерне.

– Конечно, – говорит он, – конечно ты не умеешь, человек. Ты думаешь, что всемогущ здесь! Но ты ничего не знаешь о Канве, и ничего не умеешь. Это, как и для других твоих собратьев, лишь вопрос времени.

Он разворачивается, и мелко семенит в сторону скрытой полумраком стоянки.

Провожу ладонью по щеке – кожа пылает, пальцы трясутся. Кажется, я не прогадал с ответом. Фрик, провалиться ему на месте, знал правду.

* * *

Посидеть возле огня нам не дают: как только шаман удаляется, фрики подходят ближе, и с звериным урчанием заставляют подняться. Никакой грубости: хоть импы машут тупыми концами копий, но это фарс. Они лишь намечают возможные удары, подсказывая, что с нами будет, осмелься мы не подчиниться.

Нас ведут вслед за Чатком. Сейчас я начинаю понимать: при всем желании, даже вооружённому до зубов отряду не удалось бы разогнать эту лохматую толпу. Импов действительно много. Пока мы идём, успеваю насчитать с десяток шалашей и столько же землянок.

Да, «работодатели» сумели обзавестись сильным союзником. Хотя Кыш, под прикрытием бойцов, смог бы устроить козлоногим весёлую жизнь. Но торжество пламени продолжалось бы недолго. Я слышал, на что способна крупная группа импов. Уж чем-чем, а мозгами, когда дело подходит к горячему, Канва их не обделила.

Вскоре мы подходим к землянке, где, очевидно, обжился Чатк. Внутрь нас не пускают. Я попытался подойти, как в живот мне тут же нацелилось острие копья.

Вход в Чатково жилище прикрывает тент из волчьей шкуры. Присвистываю про себя: здешние волки – не чета земным. Тот, что напал, когда мы с Хомяком и Анной шли за Чудом, был щенком… Так что если племя шамана не самое успешное в военном деле, то не самое бедное.

Ширма приоткрывается. Из двери, не пригибаясь, выходит Чатк. В руках у него тыквенная фляга.

– Ну что, старатель, – говорит шаман. – Готов вкусить плода мудрости?

Он протягивает мне сосуд. Я принимаю его, встряхиваю – внутри булькает – верчу в руках, рассматривая. На выпуклом боку – иероглифы. Да, не повезло кому-то из наших восточных собратьев.

– Это что? – спрашиваю.

– Хочешь быть как Ткач? – спрашивает фрик. Я с недовольной миной киваю. – Ну, тогда пей. Будешь умным-умным. Только учти: глотнёшь – назад не будет дороги.

Данил тычет мне в бок локтем. Шепчет:

– Не дури, отрава!

– Сам знаю, – бурчу в ответ. – Чатк, отвечай ясно и чётко. Что это за мрень? Ты же понимаешь, я не настолько тупой, чтобы глотать всякую дрянь из рук врага.

Чатк пожимает плечами, едва уловимое движение – и фляга в его руках. Он зубами вынимает пробку, взбалтывает содержимое, глотает.

Затем протягивает мне:

– Без мархи в землях тропосов нечего делать, – говорит он. – Пей!

Я неуверенно подношу горлышко к губам.

– Уверен? – тут же вставляет Чатк, улыбаясь.

Бросаю на него ненавидящий взгляд. Урод чёртов! Единым махом опустошаю то, что осталось. Язык почти мгновенно немеет. Жидкость явно алкогольная, но нутро, вопреки всему, сводит жутким холодом.

– Опорожнись, – советует Чатк, – полегчает.

Советов мне уже не требуется. Сгибаюсь в три погибели: желудок скрутило так, что не разогнуться. Ох, зря так плотно пообедал!

– С-скотина, – выдыхаю я. Изо рта словно морозом веет. Мешок за спиной прижимает к земле, руки дрожат.

Я бы давно валялся на палой листве, кабы не Данил – он держит меня за плечи, орёт что-то матерное. Чатк же, напротив, веселится, едва не прыгает от счастья.

– Твоему другу-элементалисту, видно, так же не понравилось, – скаля резцы, говорит шаман.

Несмотря на то, что тело бьётся в спазмах, ум в состоянии переваривать информацию.

– Ты и Кышу эту дрянь выпить дал? – хриплю я.

– Я здесь ни при чём, – отвечает шаман. Голос его приобретает странные, незнакомые черты. Делается каким-то утробным-гортанным. Да и мой не лучше.

Теперь я понимаю, что слышу фриковское бормотание. Но вместе с ним до меня доходит его смысл.

– Фокси, ты весь в нитях! – предупреждающе кричит Хомяк. – Давай я…

– Нет, – бурчу, пытаясь справиться с телом. – Не стоит… со мной… нормально всё.

В принципе избавиться от этой дряни было бы неплохо, только, боюсь, молодой элементалист сейчас такого нарасплетает, что я превращусь в угольки.

– Общаться с бережниками – разумный ход, – тем временем говорит Чатк. – От молока знания хуже не будет. Мы все пьём его. Тяжело идёт лишь первый раз.

Я сажусь на пятую точку. Тыльной стороной ладони вытираю губы.

– Ну конечно, – говорю. – Как водка. И что, надолго…

– Надо будет выпить ещё. Чтобы нити окрепли. Без молочка тебе не понять всей прелести Канвы. Хотя и оно берёт не все языки.

Смотрю на Чатка. Лицо у него спокойное, в глазах, вроде бы, сочувствие.

– Фриковское пойло, – рычу я. Правда, уже беззлобно. – Какой вам от меня толк, если я обращусь раньше времени?

Один из главных заветов: не ешь и не пей то, что употребляют абсолютники. Рискуешь сродниться с Канвой.

– Это ненамного приблизит неизбежное, – вкрадчиво говорит шаман. – Вон твой хитрый друг из башни не побоялся. Чего тебе, молодому дрожать?

Отмахиваюсь от него. Иди, мол, ко всем тропосам, старый пень. В любом случае, теперь уже поздно. А разбирать языки, хоть и не все, штука полезная. Глядишь, запомню слова, и никакого молока больше не потребуется.

До моих ушей доносится слабый голосок.

– Помогите! Богом прошу!

* * *

Мы стоим возле толстых, надёжно вкопанных в землю ивовых прутьев.

– Какого чёрта, фрик? – зло спрашивает Данил. – Отпусти их!

Две девушки. Одна, русоволосая – европейка. Высокая, это видно даже сейчас, когда она сидит, опершись о землю рукой. Вторая – азиатка, словно её протагонист: низкая, смуглая, темноволосая. Он прижимается к сестре по несчастью спиной, пытается согреться.

Это непросто, когда из одежды на тебе лишь тряпки, обмотанные вокруг щиколоток.

Азиатка не решается встать, видимо, наученная горьким опытом. Европейка, завидев нас, вскакивает, бросается к решётке. Тонкие пальцы обвивают дерево прутьев. Симпатичное лицо искажает жуткая, почти звериная гримаса.

– Христом-Богом! – кричит она. – Ради всего святого, помогите!

Я слышу английскую речь, понимаю даже без перевода зелья. Рядом с клеткой тут же вырастает один из импов. Древком копья ударяет по пальцам, те разжимаются, и девушка неуклюже плюхается на задницу. Она ловит наши сочувственные взгляды, заламывает руки, кричит умоляюще.

От этих воплей внутри меня всё переворачивается.

– Чатк, – говорю я. – Отпусти девчонок.

– С чего бы, – отзывается шаман. – Это наша добыча. Мы честно дрались за них.

Глубоко вдыхаю, стараясь сохранить самообладание. Слышу запах прелой листвы, горящих поленьев. Но не могу оторвать взгляда от трясущегося тела европейки, перепачканного личика. И сжавшейся в комок азиатки. Сжавшейся не от страха – она тщетно пытается скрыть руками, ногами, постыдную наготу. Первой на это, похоже, совершенно наплевать.

– Вы же люди! – кричит она. – Иллюзорщики! Заклинаю, помогите! Они выкрали нас, мы им не как еда нужны!

Поворачиваюсь к импу.

– Почему они до сих пор в Канве? – спрашиваю. На этот раз по-русски.

– Какая разница! – обрывает меня Данил, я как можно суровее смотрю на него. Друг умолкает, уступая поле дипломатического боя мне.

– Лепестки красного цветка, – неохотно отзывается фрик. – Их сознание перевозбуждено.

Киваю. Всё понятно. Тела девушек находятся в постоянном напряжении – не выйти. Надо будет подробнее расспросить об этом цветке. Может статься, что он – ответ на вопрос, как чудакам в хамелеонках удалось парализовать Анну.

– Вам за это голову снесут, – предупреждаю я. – Одно дело украсть еду, другое – насильничать.

– С них не убудет. Они выйдут позже, а воинам нужны женщины.

– Расскажешь это разъярённой толпе, – говорю как можно суше, – когда тебя станут жарить на костре. Заживо.

Фрик вздыхает.

– Этого не случится, – улыбается он. – Ты же не позволишь меня обидеть, старатель? Ибо с моей смертью для наших знакомых пропадёт и надобность в тебе. Свидетели им тоже не нужны. Если что – умирать мы будем вместе, улыбаясь. Да, хвостатый?

– Тогда отпусти самок, – говорю я. Переводчик, оплётший меня нитями, сумел подобрать нужное слово на фрикском. – Иначе я не смогу спасти твою шкуру. Пусть идут, пока не поздно.

По глазам, полным насмешки, понимаю: уже поздно. Теперь фрика спасут разве что быстрые ноги. Очень быстрые.

– Я бы отпустил, – отвечает шаман. – Но мои люди не поймут. Пусть наши братья обретут свободу, тогда и самки смогут вернуться.

Я слышу, как Чатк говорит «хемерек», но зелье так и переводит: люди. Что ж, люди так люди. Но как сделать так, чтобы девочки вернулись домой и не успели поднять гвалт?

– Двое самок на двое мужчин. Неравноценный обмен, но ты симпатичен мне, старатель. Решай. Поговоришь с другом?

– Времени мало, – говорю я. С трудом сдерживаюсь, чтобы не высказать, насколько отвратителен мне Чатк. Но сейчас разговор с ним – как прогулка по минному полю. Лишнее слово – и все мы лишимся голов. – Отдай нам девочек сейчас, и жди на выходе из долины. Мы придём с пленниками.

Имп наигранно смеётся:

– Ты или безумен, или считаешь безумцем меня, да, иллюзорщик?

– Нет, Чатк. Пока женщины будут у Кыша, они не смогут рассказать людям, как и в каких позах доблестные воины твоего племени… ты понял. Стихийник выиграет для нас время. Или же мы будем тянуть волка за хвост. И люди сами придут сюда за женщинами.

Шаман делает вид, что размышляет. Хотя я понимаю: он всё просчитал заранее.

– Видит Ладос, ты не глуп. Но у нас останется один твой друг. Нужны гарантии. Не мне – племени.

Быстро обрисовываю ситуацию Данилу. Он сразу соглашается остаться – да и как быть, не бросать же здесь Хому, когда он и так уязвим. Плюс ещё наворотит делов, пока нас нет.

– Я буду ждать. Только не шибко тормозите. Честное слово, мечтаю разбить пару морд!

* * *

Мы прошли почти половину пути, когда одна из бывших пленниц решила заговорить с нами. Вернее, со мной – не уверен, что Хомяк понимает английский язык. Хотя должен. В наше время знание английского – норма для человека из богатой семьи.

– Вы поступили как настоящие джентльмены, – говорит русоволосая. – Ваш друг истинный рыцарь. Или отчаянный храбрец. Немногие из бережников готовы остаться в чужом племени.

Удивлённо смотрю на девушку. Мы не стали делиться с девушками одеждой. Ограничились дождевиками. Девушек, похоже, это устроило. Длинные полы, если запахнуть, скрывают наготу почти до щиколоток. Теперь бывшие пленницы месят босыми ногами холодную грязь. Но это лучше, чем прыгать с корня на корень, боясь наступить на ветку. Я специально выбрал такой путь, чтобы и фрики успели сняться со стоянки, и девушки шли хоть с каким-то комфортом.

– С чего ты взяла, что мы из бережников?

Улыбаюсь. Забавно и немного приятно слышать, как говоришь на чужом человечьем языке. Девушка расценивает мою улыбку по-своему, белозубо скалится в ответ:

– Как же я могу думать иначе? Вы беседовали с шаманом племени, не торопились никого убивать. И потом, ваш друг…

Киваю. Понятно. Для нормального иллюзорника мы и в правду смотримся как прожжённые бережники. Так называют тех, кто не чурается общества фриков. Каждый – по своей причине. Кому-то просто нравится изучать чужую культуру. Кто-то извлекает выгоду из знакомств. Самые дальновидные понимают, что уход в абсолютники – явление неизбежное. Они, ещё будучи людьми, выбирают племя по душе.

На деле, я думаю, бережники частенько сочетают и первое, и второе, и третье.

Идём в полной тишине. Беседа что-то не складывается. Слышно лишь, как чавкают по грязи ноги, тихонько трогают листья капли дождя, да бормочет под нос что-то неразборчивое азиатка. Её речи я не понимаю. Как и предупреждал Чатк: зелье действует выборочно, переводит лишь некоторые языки.

– Вы из Уэльса? – спрашивает европейка. – Мы могли бы встретиться, – она бросает на меня быстрый взгляд. – Я буду рада знакомству на Земле с таким человеком. Тем более бережником. Нам лучше держаться вместе.

Молчу, обдумывая, что сказать на такое предложение.

– Меня зовут Сабрина.

– Очень приятно: Лис, – бурчу я. Ветер, прорвавшийся через стену ветвей, приносит влажный лист, приклеивает его на щеку. Раздражённо снимаю с лица зелёную помеху.

– Вы точно из Уэльса, – говорит Сабрина, округляя зелёные глаза. – Или когда-то жили там. Акцент выдаёт вас.

– Сожалею, – вздыхаю, – я совершенно из других мест. Если бы судьба распорядилась иначе, быть может, мы и встретились бы.

Щеки девушки становятся пунцовыми, она прячет взгляд. Кончиками пальцев натягивает капюшон, чтобы не было видно лица.

– Понимаю, – тихо говорит она. – Вам неприятно моё общество. Но и вы, как бережник, должны понимать, что близкие контакты с местными мужчинами – явление нормальное. Нет ничего плохого в том, что мы живём по законам Канвы.

Ветер зверем скачет по зелени кустарника, скрывается в глубине рощи. Поправляю рогатку на поясе.

– Я не лезу в чужой монастырь со своим уставом, – отвечаю. – Но для меня, как иллюзорщика, честь наших женщин неприкосновенна. Вы, Сабрина, надумали ерунды. Вы же не добровольно…

Девушка ещё плотнее натягивает капюшон.

Качаю головой. Вот так да! Господи, как можно пойти на подобное? Записываться к дикарям в рабы – это перегиб даже для бережника.

– Не хотел вас обидеть, – выдавливаю из себя. – Наша команда не из Британии. Даже не из Европы. Честное джентльменское.

– Я жила месяц среди менад, – почти сразу после моей реплики говорит Сабрина. – Там было хорошо, интересно. Однако что-то пошло не так, и меня продали тропосам. А те отдали импам.

Девушка, наконец, выглядывает из-под капюшона. Зелёные глаза горят, но не яростью – огнём истово верующего. Пусть даже в науку.

– Не торопитесь клеймить позором это племя. Они обходились со мной, как с высоким гостем, не рабом. Меня раздели перед самым вашим приходом. Я думаю, они разыграли это представление с какой-то выгодой. А так, я жила в землянке Вождя. Это честь!

Пожимаю плечами. Интересные, должно быть, у бережников понятия о чести. Но что поделать? В конце концов, не старателю говорить с ренегатами, как их называют иллюзорщики, о нормах и морали.

– Это ваш выбор, – говорю я. – Рад, что всё кончилось благополучно.

– По-иному и быть не могло! – горячо продолжает Сабрина. – Несмотря на показную неотёсанность, здешние племена дадут фору напыщенным моралистам из Столицы.

– Позволю себе заметить: вы что-то не горели желанием оставаться у гостеприимных импов.

– Во всём требуется соблюдать меру.

Пора переводить разговор в другое русло. Уже и Хомяк поглядывает на девушку с нескрываемым удивлением. Начнёт с ней говорить, наверняка сболтнёт лишнее. Пусть лучше мы останемся для бывшей пленницы бережниками. Братьями по идее.

– А что с китаянкой? Она из наших?

– С кореянкой, – поправляет меня Сабрина. Как будто сейчас это имеет хоть какое-то значение. – Нет, не думаю. Она еле-еле лопочет по-английски. Её привели прошлым утром. Думаю, выкрали из окрестных деревень. Я говорила с Вождём на эту тему, предупреждала, но Шумталам остался непреклонен.

Хмыкаю. Уже интересно!

– И чем же он мотивировал поступок?

– Говорил, что воинам нужна женщина, а меня он братьям отдавать не хотел. Надо сказать, у них со слабым полом не очень, но мне кажется, дело не только в этом.

Конечно, не в этом! Чатку нужны были две пленницы, по числу тех фриков, что остались в подвале башни. Третий, по его расчётам, в любом случае должен был нас вести.

– Беда, – говорю я. – Сабрина, ты понимаешь, что без твоей помощи нашим… друзьям не унести копыта раньше, чем под эти чудесные дубовые кроны явится толпа с факелами?

– Сделаю, что в силах, – серьёзно кивает Сабрина. – Вы уйдёте с ними?

– Как только заберём импов у нашего друга… он, кстати, с бережниками не очень. Так что соблюдайте конспирацию. Продержите девочку в башне хотя бы часа три. Потом верните её людям. Думаю, мы успеем смы… сбежать.

Похоже, мне удалось сыграть на струнах убеждения в душе Сабрины. Девушка прямо-таки сияет от восторга. Взгляды, бросаемые на меня с Хомяком из заинтересованных становятся восхищёнными:

– У вас поразительная команда, Лис! Как только я доберусь хоть до какого-нибудь из наших городков… не сомневайтесь, я расскажу людям о вашей самоотверженности!

После таких слов хочется смеяться в голос. Но я сдерживаюсь. Пожалуй, в свете предстоящих событий, лояльность бережников будет нам на руку. Но не приведи Бог кто-то из знакомых иллюзорщиков прознает о моих финтах… всё, на серьёзные контракты надежды не будет.

Хотя, какие могут быть контракты, если мы собираемся захлопнуть Канву? Правда, верится в это слабо.

* * *

– Стриптиз в моем доме, а я не при параде, – мрачно комментирует наше появление Кыш.