Текст книги "Криминология: история самых известных преступлений"

Глава 8
Саркофаг для инспектора

«У него спрятан скелет в шкафу» – говорят французы, давая понять, что у кого-то есть тайная страница биографии. Когда туристам показывают парижские подземелья, взору любопытных открываются сотни, нет, тысячи скелетов и черепов. Да, таков Париж, тайны которого никогда полностью не будут раскрыты!.. Эта история – лишь один из детективных эпизодов летописи лабиринта катакомб французской столицы.

Инспектор Ив Лобье чувствовал себя великолепно. Ему только что исполнилось тридцать, и он получил новое назначение. И не в какую-нибудь забытую Богом дыру, а в Париж! Да еще в Латинский квартал, один из самых оживленных районов столицы… Хватит – он с лихвой отдал свое провинции. Восемь лет пропахал в мещанском, насквозь пропахшем навозом Сюрене, где самым страшным преступлением считается кража кур. Впереди – новая карьера, столичная!

Лобье слыл у своего бывшего начальства тем еще франтом. Ему никак не могли простить пристрастия к завитым волосам и к рединготам ярких расцветок. Кроме всего прочего, он носил короткие бакенбарды и подстригал усы, которые делали его похожим на сутенера. Впрочем, все эти чудачества молодого полицейского с лихвой покрывались его самоотверженной верностью присяге и бесшабашной отвагой.

24 июля 1821 года инспектор не успел пройти на свое новое рабочее место, как был вызван к комиссару Роже Клеману. Начальник встретил новичка весьма радушно.

– Входите, дорогой мой! Рад с вами познакомиться.

Что бы это значило?

И тут комиссар Клеман – большой толстый мужчина лет пятидесяти с розеткой Почетного легиона в петлице – поспешил расставить акценты:

– Не скрою, я получил от вашего предыдущего начальства весьма лестный отзыв о вас. Вы смелы и в лучшем смысле слова амбициозны. Поэтому сразу предлагаю принять участие в одном прелюбопытном дельце.

Инспектор, довольный комплиментами, прозвучавшими в его адрес, гордо расправил плечи, а комиссар, попыхивая сигаркой, продолжал:

– К сожалению, Латинский квартал – это не только резиденция студентов-забияк, но и пристанище всевозможной уголовной нечисти: грабителей, воров-карманников, наемных убийц… И, сколько бы облав мы ни устраивали, накинуть на этих негодяев нашу сеть нам никак не удается. Во всяком случае – пока. Но с вашей помощью мы обязательно добьемся успеха. Мне как раз нужен такой предприимчивый человек, как вы.

Молодой инспектор даже ущипнул себя за бедро: неужто это все о нем?!

А комиссар говорил, не замечая смущения начавшего краснеть Лобье.

– Поймите меня правильно: дело не в том, что мои сотрудники некомпетентны, а совсем в другом… Как бы мы ни выслеживали преступников, они просачивались через наши засады, словно вода сквозь пальцы. Как им это удавалось, уму непостижимо! И тут к нам поступил донос от нештатной осведомительницы – старухи-консьержки с улицы Монтань-Сент-Женевьев. Она обратила внимание на одну особенность: в дом под номером три – полуразрушенный, из трех этажей – нередко заходят люди, обратно же никто не выходит.

Инспектор Лобье не удержался:

– И вы приказали провести обыск?

Комиссар Клеман лишь снисходительно улыбнулся.

– О, узнаю себя в молодости! У вас горячий темперамент, молодой человек… Обыск нам ровным счетом ничего бы не дал. Мы нашли бы лишь обвалившийся потолок да груду ветоши. Неужто вы до сих пор не поняли? В этом доме есть потайной лаз, подземный ход! Если бы мы ворвались в дом, злоумышленники наверняка бы это заметили и затаились бы до поры. Нет, нам требуется действовать изобретательней, изощренней! Для этого-то вы мне, голубчик, и нужны… Ой как нужны! Вы переоденетесь в бродягу-вора, войдете в доверие к тем, кто охраняет подземный лаз, проследуете под землей по всему туннелю и обнаружите выход из него. Потом нам останется только поставить засаду на другом конце подземного хода и сцапать всех негодяев – от первого до последнего – вместе взятых!.. Хитро, не правда ли, мой молодой друг?

– А почему, мой комиссар, это должен сделать именно я? – опешил инспектор Лобье.

– По одной лишь простой причине, – пожал плечами комиссар. – Вас в Латинском квартале еще никто не знает, вы в наших краях фигура новая, неизвестная. Впрочем, если участие в операции вас пугает, настаивать я не смею. В принципе, все дело продумано и тщательно выверено, но – сознаюсь – вероятность случайности полностью исключать нельзя. Риск – налицо! Если боитесь, имеете полное право отказаться.

Инспектор выкатил грудь колесом.

– Я? Боюсь?.. Вы еще плохо знаете меня, мой комиссар. Сколько времени у меня на подготовку?

– Только нынешний день. Я знал, что вы не подведете, мой друг! Если наш замысел удастся, обещаю вам повышение по службе, – комиссар Клеман радостно потрепал Лобье по плечу. – Пойдемте к нашим сыскарям, они в два счета объяснят вам подробности операции… Жду вас у себя – и непременно с победой – послезавтра ровно в десять утра!

Наутро инспектора Лобье было трудно узнать.

Он щеголял у подножья храма Святой Женевьевы – в наполеоновскую эпоху его звали Пантеоном – в непомерно широких штанах, в куртке из плохого материала с разодранной полой и в мягкой кепке, натянутой на уши. Даже его обычно ухоженные каштановые кудри висели усталыми сальными прядями. Засунув руки поглубже в карманы, новоявленный воришка принялся слоняться по извилистым улочкам вокруг усыпальницы «великих сынов Франции». Такова была задумка сыскарей из ведомства комиссара Клемана: инспектор должен был сперва осмотреться, притереться к кварталу и его обитателям и только после этого отправиться в злосчастный дом, к заветному туннелю.

После того как Лобье пристал к хорошенькой барышне в кокетливой соломенной шляпке с поддельной розой, он свернул в подворотню, где состроил зверскую рожу чете «честных буржуа», коротавших время на лавке в тени. После чего направился разухабистой походкой к улице Монтань-Сент-Женевьев.

Завидев подозрительного бродягу, одинокие прохожие переходили на другую сторону улицы, консьержи сжимали в руках свистки, а мамаши и няньки, выгуливавшие румяных отпрысков, как наседки, прикрывали их своим телом, защищая от «злого месье». Фланируя мимо лавки зеленщика, Лобье с невероятным проворством стащил с тележки яблоко, у магазина торговца дичью схватил общипанного куренка, который тут же исчез в бездонных карманах штанов маскарадного вора. На этот раз не обошлось без скандала.

– Держи вора! – заорал изо всех сил бдительный торговец.

Истошный крик услышал случайно оказавшийся на углу полицейский, который со всех ног кинулся следом за улепетывавшим Лобье.

Разумеется, в роли неуклюжего, косолапого, городового выступал один из тщательно загримированных лучших сотрудников комиссара Клемана. Так было задумано сыщиками: надо было как-то объяснить бандитам, имевшим всюду своих соглядатаев, почему Лобье вынужден был искать убежища в доме номер три по Монтань-Сент-Женевьев. Погоняв для виду псевдоворишку по соседним проулкам, полицейский потерял его, и запыхавшийся инспектор Лобье, облаченный в лихие наряды с Блошиного рынка, благополучно подошел к старому, казалось бы, совершенно пустому дому. Постучал. Подождал с замиранием сердца. И вот дверь со скрипом открыли…

– Все в порядке: его впустили! – триумфально отрапортовал об инспекторе Лобье комиссару Клеману филер, оставленный наблюдать за домом номер три.

Теперь оставалось только ждать. По сценарию полицейских, инспектор должен был выйти ночью из туннеля в другом конце Парижа, заглянуть домой, чтобы привести себя в порядок и переодеться, а потом явиться для доклада к начальству. Ровно в десять все следователи отделения были как штык в кабинете комиссара, не хватало только самого Лобье.

– Подождем еще полчаса, – неуверенно предложил Клеман, предчувствуя, что сбывается худший из возможных вариантов. Прошли полчаса, потом – еще час… Иного выхода не оставалось, и комиссар отдал приказ начать силовую операцию.

Несколько десятков полицейских оцепили весь квартал: мухе не пролететь незамеченной.

– Именем Закона откройте! – прокричал комиссар Клеман, трижды постучав в дверь старого дома на улице Монтань-Сент-Женевьев.

Ответом была только тишина…

– Высаживайте! – скомандовал Клеман.

Два здоровенных ажана с разбегу ударились плечами о дверь, но та, казавшаяся раньше столь ветхой, даже не покачнулась. Полицейские пошли на таран второй раз, но дверь стояла неприступной твердыней. Пришлось бежать на соседнюю стройку за кувалдой. И раз, и два!.. С третьего удара дверь наконец поддалась и проломилась – полицейские ворвались внутрь.

Вспорхнула потревоженная ночная бабочка. Везде было пусто, на полу даже следов никаких не виднелось на толстом слое пыли и чада. Тонкие нити света, пробивавшиеся сквозь плотные ставни, выхватывали из темноты лишь паутину да пыльную взвесь в воздухе.

– Обыщите мне каждый уголок! От чердака до подвала!.. Каждый уголок, слышите?! – приказал, срываясь на крик, комиссар.

День выдался не из теплых, но по широкому лицу Клемана ручьем катился пот. Комиссар был явно «на взводе». Он первым ринулся осматривать пол и стены. Распахнул ставни на подслеповатых окнах и впустил в дом день. При этом все время бормотал:

– Что за чертовщина такая! Куда он пропал?.. Не может быть!

Пять часов сыщики без устали просматривали каждую пядь заброшенной хибары, воздвигнутой еще во времена «доброго короля» Генриха Наваррского. Давно там никто не жил и, вероятнее всего, даже не бывал. Только на чердаке обнаружили несколько провалившихся половиц, но понять, сгнили ли они от времени или рухнули под тяжестью человека, было невозможно. Кроме того, нельзя было исключать, что на чердаке или на втором этаже ночевали какие-нибудь бродяги, забравшиеся через крышу.

Полицейские зажгли факелы и спустились в подвал. Но и там все пребывало в полном запустении. Если подземный ход брал отсюда свое начало, то должны были сохраниться хоть какие-то следы от лаза. Комиссар Клеман лично изучил кирпичную кладку стен, но и тут не нашел никакой отгадки к разрешению тайны исчезновения инспектора Лобье. Сыщики простучали буквально каждый камешек, но никакого секретного ключа, способного привести в действие тщательно замаскированный поворотный механизм, который открывал бы доступ в туннель, не нашли. Осветили прочные дубовые балки под потолком, но, чтобы добраться до них, надо быть человеком невероятно высокого роста. И намека на разгадку исчезновения инспектора Лобье не было видно…

И в самом деле: наваждение!

– Не может быть! Не может быть! – твердил как заведенный комиссар Клеман.

Он перешел улицу и вызвал агента, оставленного для наблюдения за подозрительным домом у консьержки напротив.

– Во время вашего дежурства входил или выходил кто-то из дома номер три?

Стражник вытянулся в струнку:

– Я принял дежурство вчера в двенадцать часов…

Комиссар остановил его властной рукой.

– В двенадцать, говоришь? А бродяга с оторванной полой зашел сюда ровно в два пополудни. Значит, после него никто у дома вообще не появлялся?

Топтун только гаркнул в ответ:

– Никак нет! Не появлялся!

Комиссар Клеман попытался зажечь сигарку, но это у него никак не получалось – руки тряслись. Тогда он бросил ее в канаву.

– Уходим! Собирайтесь!

Черною тучею он направился к площади у храма Святой Женевьевы. Никто из сотрудников не решался приблизиться к нему. Тот же, кто это сделал бы, только бы и услышал, как комиссар бормочет себе под длинный горбатый нос:

– Но куда же он пропал? Где исчез?..

Тот же самый вопрос в самых разных вариациях он повторял в течение не недель, не месяцев, а пяти лет (!), минувших с исчезновения инспектора Лобье. Все это время опытный полицейский корил себя за то, что придумал эту сомнительную операцию, втравил в нее самоуверенного молодого человека. Ни малейших сомнений у месье Клемана не оставалось: конечно, франтоватого инспектора убили. Но – кто, как и где? И где тогда его тело?

Впрочем, не врут те, которые утверждают, что рано или поздно все тайны становятся явными.

…Паук ограбил на днях ювелира в Еврейском квартале и беспробудно гулял, обмывая «трудовой» успех. В июньский вечер 1826 года Филибер Ламарр – таковы настоящие имя и фамилия Паука – пропивал франки в таверне «У малышки», что рядом с бульваром Сен-Мишель, в компании Грожана по кличке Большой Жан, вора несерьезного масштаба. Паук – детина невероятной худобы и с неизменным ножом, пристегнутым к кисти правой руки, – пил уже который день. Он уже успешно прошел – без скандалов! – ту стадию опьянения, когда тянет на кулачные подвиги, и вступил в такую полосу хмельной усталости, когда тебя влечет к откровенности, чуть ли не к исповеди.

– Слышь, Жан, – ткнул Паук локтем своего соседа, – а помнишь о «флике» (так на арго зовут во Франции полицейских), которого так долго искали, но так и не нашли?

Грожан, штатный осведомитель полиции с огромным стажем секретной работы, почувствовал, как у него спина разом стала мокрая, но вида не подал.

– Не говори! Здорово мы их тогда надули! – только и выдавил из себя Грожан, сгорая от нетерпения услышать продолжение.

Ламарр довольно подмигнул и ткнул себя пальцем в грудь:

– А ведь это все я устроил!

Осведомитель решил не торопиться с расспросами, предпочел сыграть на чванливости бандита.

– Ты? Да не может этого быть…

Паук чуть не захлебнулся от возмущения. Потом немного успокоился, отпил – для вдохновения – прямо из кувшина холодного мюскаде[23]23
  Мюскаде (фр. Muscadet) – белое сухое вино с северо-запада Франции; изготавливается только из одного сорта винограда: Мелон де Бургонь.


[Закрыть] и принялся рассказывать:

– Сколько раз нас выручал дом на Монтань-Сент-Женевьев! Только «флики» тебя выследили, а ты – ныр туда! И по туннелю, оставленному еще со времен римских каменоломен, выходишь от Пантеона к катакомбам. Почти к Данфер-Рошро!.. Так вот, тот летний день я помню, как вчера. Вбегает в наш заветный дом незнакомый парень и утверждает, будто за ним гонится целая свора, а я глазам моим не верю: какая трогательная встреча!

Эти бараны из околотка решили подослать к нам самого инспектора Лобье! Того мерзавца, который мне всю жизнь перепортил… Я же родом из Сюрена, еще мальчишкой ограбил бакалейную лавку, так этот Лобье впаял мне тогда срок по самую железку!.. В общем, дал я нашим ребятам сигнал: повязали мы эту гниду. Кто-то достал нож, чтобы посчитаться с гадом, но я не дал его так просто прикончить.

– Стойте! – говорю. – Есть мысль поинтересней!

Повели мы нашего голубчика в катакомбы и привязали к кольцу, вбитому в стену еще древнеримскими рабами. Камней там, как знаешь, в избытке, достали цемент. И принялись мы обносить нашего инспектора аккуратной такой стеночкой. Он сперва дрыгал ногами, дергался, поносил меня почем зря, а когда стенка поднялась ему до лица, стал готов подметки мне лизать.

– Что угодно отдам, – кричал, – только зарежьте меня!..

Последний камень в кладку я вставил сам. Прислушался, как совсем по-мышиному шуршит в темноте этот гад Лобье, и говорю ребятам:

– Все, конец нашему подземному ходу… Надо лаз закладывать!

Грожан, весь превратившийся в слух, от напряжения едва дышал:

– И что же дальше?

– Замуровали проход. Причем – с двух сторон, – продолжал бандит. – Один из наших, малый огромного роста и невероятной силы, остался в доме. Так вот, он когда-то сел за то, что изготовлял у себя в сарае фальшивый антиквариат. Этот парень так отшлифовал стену, что «флики» и следов никаких не нашли… Следы, говоришь? Чепуха все это! Мой малый развеял по всему подвалу и первому этажу каминную сажу, да еще разбросал сверху пауков, которые за ночь свили паутину… Ушел же он, когда стемнело, через крышу: подтянулся на балках под потолком и так проник на чердак, а с него – на черепицу…

Под предлогом того, что ему нужно в отхожее место, Большой Жан вышел из таверны и срочно вызвал наряд полиции. В участке Паук отпираться не стал.

Поутру комиссар Клеман с нарядом полицейских направился в каменоломни у Данфер-Рошро. Паук долго водил полицейских по подземному лабиринту, пока не вывел их к округлому простенку, похожему на маленькую башенку.

– Тут, – махнул костистой рукой Паук.

Комиссар кивнул, и трое полицейских заработали мотыгами. После пятого удара стена наполовину обрушилась, и показался скелет, привязанный к скобе. Это было то, что осталось от лихого инспектора Лобье.

Па-а-ах! – один из полицейских упал, потеряв сознание. Другой застыл, прислонившись к стенке, – его выворачивало наиз-нанку…

Комиссар Клеман, поседевший и ставший еще более грузным за прошедшие годы, тяжело рухнул на колени перед грудой костей в истлевших лохмотьях. Полицейский повторял только одно:

– Не может быть! Не может быть!..

ЭЖЕН-ФРАНСУА ВИДОК

Во времена Пушкина его имя было в России синонимом доносчика и шпиона. Во Франции он и по сей день почитается как основоположник сыскной науки, крупнейший детектив. Не случайно именно Видок был прообразом Вотрена в «Человеческой комедии» Бальзака и Жана Вальжана в «Отверженных» Гюго. Человек с тысячью лиц, он вдохновлял таких мастеров приключенческого жанра, как Александр Дюма, Эжен Сю, не говоря уже о Марселе Аллене и Эмиле Сувестре, придумавших неувядаемого Фантомаса.

Страницы истории

Видок родился 24 июля 1775 года в городе-крепости Аррас на севере Франции.

– Он будет большим человеком, – молвила повивальная бабка, завидев крепкого, как грибок, и горластого, как молодой петушок, новорожденного сына булочника. Словно поняв сказанное, младенец умолк, преисполнившись важности. – О-ля-ля! – схватилась за голову видавшая виды старуха. – Да этот парень уже сейчас слишком умный.

Повитуха словно в воду смотрела!

В тринадцать лет Эжен-Франсуа, рослый и сильный не по годам, пристрастился к вину, женщинам и карточным играм. Дважды он залезал в заветную кубышку, где отец хранил сбережения. В первый раз, узнав о краже, булочник простил непутевого отпрыска, а во второй – сам юный Видок не захотел возвращаться домой. Он задумал сбежать в Америку, поискать там счастья, но напоследок решил заглянуть в трактир «Золотой петух» – попрощаться с друзьями и подружками. Это его и погубило. Напившись, Эжен-Франсуа затеял драку, в которой его избили и обобрали до последней пуговицы. Да еще пригрозили:

– Еще раз появишься – и твое тело с разбитым черепом найдут во рву…

Да, поиски счастья начинались у Видока с весьма извилистого пути!

Следующие два года Видок проработал в бродячем цирке, где вдохновенно изображал дикаря. В конце концов ему это наскучило, и он пошел рекрутом в армию.

В шестнадцать Эжен-Франсуа выглядел на все двадцать пять. Полковая жизнь ему нравилась, тем более что обращаться со шпагой и рапирой научился он еще в Аррасе. Умение это частенько выручало: то и дело юный задира сражался на дуэлях. Был ранен, двух противников убил. Впрочем, в ту пору за дуэли по-настоящему не преследовали. Главное: Видок был исправным солдатом. И кто знает? – может быть, стал бы он потом, как Мюрат, сын трактирщика, маршалом императора. Но подвел взрывной характер: Видок поколотил своего капитана и угодил на три месяца под арест.

Общительный, уверенный в себе юноша быстро освоился и в тюрьме. Особенно сблизился с Себастьяном Буателем. Разоренный войной и революцией, этот добродушный крестьянин попал в каталажку за то, что собрал на чужом поле ведро опавших зерен. Предприимчивый Эжен-Франсуа изготовил фальшивый указ об освобождении бедолаги Буателя. Подделка раскрылась – и судьи вкатили Видоку шесть лет каторги. Те самые, что полагались Буателю! Впрочем, исполнения приговора Видок дожидаться не стал. Это был его первый побег. Смельчака поймали и долго били. Да только плевать ему было на стражников. Видок бежал еще много раз! И стал мастером побегов, непревзойденным «королем каторги». Аррасец научился «развинчивать» собственные суставы и освобождаться от оков, рыть подкопы и проносить в заднем проходе пилки, которыми потом разрушал решетки. Невероятно сильный, он мог оглушить жандарма одним ударом и играючи перевернуть полицейскую карету. Всеядный и лишенный брезгливости, невосприимчивый к жаре и холоду, Видок был способен часами оставаться без движения в тайнике. Он стал хитрым, как венецианский ростовщик, и изворотливым, как цыганская гадалка. И главное – научился терпеть и ждать, сдерживать страсти и надеяться!

…Все знали: сбежать с Брестской каторги невозможно. Видоку это удалось. В Париже его схватили и направили туда, откуда не возвращаются: в Тулонскую тюрьму, где приковали к нарам двойной цепью. Через несколько недель пушки с бастионов палили, оповещая о побеге Эжена-Франсуа.

Никакого колдовства! Просто-напросто он пронес золото в полых монетах по два су, которые заключенным разрешалось брать с собой в камеру. Если бы Видок слышал в подземных казематах, где отбывал очередной срок, об императорском министре иностранных дел Талейране, заявившем, что город, который неспособна взять осадой армия, падет, едва завидев осла, груженного золотом, он бы двумя руками подписался под этими словами.

Позднее, через много лет, Видок отметит в своих мемуарах:

«Если ты беден и проиграл в первой инстанции, ты не имеешь возможности прибегнуть к кассации. Если у тебя есть 500 франков золотом, чтобы вручить их секретарю суда, тогда, быть может, высший суд изменит решение. У тебя нет 500 франков – значит, тебя правильно судили».

Легенды о подвигах дерзкого заключенного кочевали из тюрьмы в тюрьму по невидимой арестантской почте. Это, однако, вовсе не сделало Видока «своим» в уголовном мире. Да, он был «королем каторги», но, как ни странно, не стал преступником в профессиональном смысле слова. Убогая мораль уголовников была ему чуждой, более того – противной всему естеству. Вынужденный выживать в борьбе и против государственных институтов, и против «милье» – преступной среды, он тяготился этой двойственностью, но однажды, будучи в лионской тюрьме, нашел решение дилеммы:

– Я предлагаю вам свои услуги! Могу выловить всех воров и бандитов, промышляющих во вверенном вам департаменте, – заявил Видок, добившись аудиенции в префектуре полиции у комиссара Дюбуа.

Сыщик откровенно рассмеялся:

– Разумеется, ты попросишь выпустить тебя на свободу! Но почему я должен верить тебе? Ты сбежишь, едва переступив порог тюрьмы!.. Эй, капрал! Уведите этого мерзавца, и чтобы я больше не слышал о нем!

– Постойте, комиссар! – На лице Эжена-Франсуа не дрогнул ни один мускул. – А если я сбегу по дороге и вернусь к вам, вы мне поверите?!

Полицейский только пожал плечами… И часа не минуло, как Видок опять стоял перед комиссаром:

– Смею полагать, вы убедились в решительности моих намерений?

С помощью Видока полиция быстро очистила от уголовников Лион и окрестности. Бывший заключенный без страха и упрека выполнял самую черновую и опасную работу: внедрялся под разными легендами в банды, становился «подсадкой» в камерах смертников, где вызывал на откровения приговоренных к гильотине злодеев, склонял к сотрудничеству с сыщиками других каторжан, выслеживал бандитов.

Слава о новом сотруднике лионской полиции дошла до известного парижского комиссара Анри. Того самого, который создал при полицейском управлении организацию «Сюртэ» («Безопасность») – первый в мире уголовный розыск. Комиссар вызвал Видока к себе и сделал сначала тайным агентом, а потом начальником сыскной бригады. Начав с четырех агентов, вскоре она быстро выросла втрое. Большинство подчиненных Видока составили выпущенные на свободу каторжане, его бывшие товарищи по несчастью. Смелые, инициативные, не берущие взяток, они быстро отличились в борьбе с преступностью, захлестнувшей Францию, силовые структуры которой были ослаблены бесконечными войнами Наполеона.

Не отсиживался в кабинете и сам Видок. То он появлялся в воровской «малине», переодетый в старуху-побирушку, то выслеживал главаря одной из банд, бродя по дорогам Франции с коробом торговца, то представлялся контрабандистам как подвыпивший боцман с торговой шхуны. Да что там говорить: человек, просидевший столько лет в тюрьме, знал преступную среду как свои пять пальцев. Одним из первых в Европе Видок начинает формировать картотеку уголовного мира и разрабатывать методические пособия по борьбе с преступниками…

Семнадцать лет отдал Эжен-Франсуа любимому делу. За эти годы – только по самым округленным данным – за решетку благодаря его усилиям попало около 20 тысяч уголовников. Каторжанин и рецидивист (давний приговор, вынесенный ему за мошенничество в деле о фиктивном освобождении крестьянина Буателя, никто Видоку не отменял), он добился того, чего не могла достигнуть вся французская сыскная служба! Видано ли это?! Новые руководители парижской полиции, пришедшие к власти на волне реставрации Бурбонов, простить бывшему колоднику таких успехов не могли. После стольких лет безупречной службы Видока вынудили уйти в отставку – без орденов, благодарностей и ренты.

В долгу, впрочем, отвергнутый король сыска не остался: уничтожил свою уникальную картотеку, сжег списки «индиков» – секретных осведомителей, увел за собой своих опытных соратников. Увы! Они не дошли вместе с ним до медных труб, зато вдоволь познали огонь и воду. Эти проверенные в деле люди пригодились Видоку в новом начинании – таков уж был его темперамент: сидеть на месте и ждать погоды он не мог.

Перекупив в провинции бумажную фабрику, экс-сыщик организует (впервые во Франции!) производство бумаги с водяными знаками, затрудняющими подделку векселей. Потом открывает в столице частное детективное агентство:

– Я освободил Париж от воров, теперь освобожу торговлю от мошенников.

Формально его сыскное бюро специализируется на выяснении кредитоспособности промышленников и торговцев, но Видоку и его сыщикам приходится заниматься всем: от расследования убийств до взыскания задолженностей по векселям. От клиентов отбою нет! Тем более что у него появляются новые осведомители: на биржах и в банках, в министерствах и даже в королевских дворцах. Только за год Видок зарабатывает 6 миллионов франков! По тем временам сумма умопомрачительная.

И тут его опять подводит кипучий темперамент дуэлянта: император сыска выдает журналистам информацию, разоблачающую высоких полицейских чинов: один – взяточник, другой – спекулянт, третий стрижет купоны с публичных домов. Такого не прощают! Решением префекта в конторе Видока проводится обыск, изымаются 4 тысячи секретных досье, его самого арестовывают. Что вменяют в вину? Превышение профессиональных полномочий и присвоение полицейских функций.

Судебный процесс, начавшийся 8 мая 1843 года, был богат на сенсации и разоблачения. Если Видок раскрывал подноготную многих из французских политических деятелей той поры, то королевский прокурор Анспаш обвинял экс-каторжанина во всех грехах: от гомосексуализма до рэкета. Несмотря на то, что Видок нанял лучших парижских адвокатов, дело было проиграно: ему присудили 8 лет заключения и 3 тысячи франков штрафа. Как писали репортеры, бывший сыщик, выслушав приговор, «не дрогнул, даже не побледнел, был безучастен и спокоен, с поднятой головой он удалился в тюрьму…» Видок знал: подпиливать решетки ему теперь не надо, достаточно «осла, груженного золотом». Оправданного апелляционной палатой, его выпустили после 87 дней тюрьмы.

Разочаровавшись в столичной власти, Видок удаляется от дел и берется за написание мемуаров. Талантливый литератор, великолепно владеющий жаргоном уголовников, он пишет легко и с удовольствием. Издатели оспаривают друг у друга право на выпуск его воспоминаний. Писатели – Гюго, Бальзак, Дюма – считают за честь познакомиться с ним.

Жизнь императора сыщиков принимает новый оборот, литературный. Но в апреле 1857 года Видока разбивает паралич. Он не верит, что сильное, никогда не подводившее его тело на этот раз предало. Несмотря на возраст – 81 год, – он чувствует себя мальчишкой. Знаками, едва заметным шевелением губ приказывает лакеям насыпать у своей постели землю: истоптавший и изрывший ее, он, подобно легендарному Антею, наберется сил от родной земли!

Старика с тяжелой головой льва приподняли – бесформенное тело в измятом ночном платье уставшего привидения – и поставили босыми ногами на суглинок, принесенный с клумб соседнего сада. Видок рухнул без сил, из его левого глаза стекла долгая слеза.

Он забыл, что находится в изгнании, в Бельгии. Его родная земля была близко, но все равно бесконечно далеко.