Текст книги "Моя душа темнеет"

– Только дурак станет нападать на дочь князя в ее собственном доме. Двое солдат против беззащитной девочки, – сказала Лада, сверкнув зубами. – Очень невыгодно для договоров.

Худой солдат убрал руку с сабли и отступил. Его улыбка была такой же кривой и угрожающей, как и его оружие. Он уважительно поклонился.

Богдан вскочил с пола, дрожа от ярости. Глядя на него, Лада покачала головой. Не стоило его в это впутывать. У Лады было чувство власти – тонкие нити, соединявшие всех вокруг нее. Она умела затягивать и закручивать эти нити, пока они не перекрывали ее врагам кислород.

Или пока не рвались.

В ее распоряжении было несколько нитей. Она хотела иметь их все. У Богдана не было почти ни одной, и те немногие нити, которыми он обладал, были даны ему от рождения просто за то, что он – мальчик. Уже за одно это люди уважали его больше, чем его мать, няню. Лада смотрела на легкость, с которой жизнь приветствовала Богдана, – и от зависти у нее сводило челюсть.

Она надавила на кинжал еще раз, но недостаточно сильно, чтобы проткнуть кожу. Потом встала и оправила платье.

– Вы – рабы, – сказала она. – Вы ничего мне не сделаете.

Глаза тощего солдата задумчиво сузились, когда он взглянул через плечо Лады – на Богдана. Она взяла своего друга за руку и вышла с ним из зала.

Богдан кипел от злобы.

– Надо рассказать твоему отцу.

– Нет!

– Но почему? Он должен знать, как они тебя оскорбили!

– Да ведь мы же их даже не замечаем! Они – ничтожнее грязи. Ты же не станешь злиться на грязь за то, что она прилипла к твоим ботинкам. Ты смахнешь ее и больше о ней не вспомнишь.

– Твой отец должен знать.

Лада нахмурилась. Она вовсе не боялась наказания за свой поступок. Она боялась, что ее отец узнает, что думают о ней янычары, и поймет, что они правы. Что она – девчонка. Что ее ценность меньше, чем у придворных псов, и что единственное, что с ней можно сделать – удачно выдать замуж. Ей приходилось быть самой умной, постоянно удивлять и радовать его. Она боялась, что в тот день, когда она перестанет его впечатлять, он вспомнит, что его дочь – пустое место.

– Нас накажут? – лицо Богдана, такое же знакомое и любимое, как ее собственное, озабоченно сморщилось. Он рос не по дням, а по часам, и теперь был гораздо выше ее. Сколько она себя помнила – он всегда был на ее стороне. Он был ее – товарищем по играм, доверенным лицом, братом по духу, если не по крови. Ее мужем. Сильным и надежным там, где Раду проявлял слабость. Она дернула его за большое ухо. Они торчали в обе стороны, как ручки кувшина, и были для нее дороже всех драгоценностей в замке.

– Янычары имеют столько власти, сколько мы позволим им иметь. – Она сказала это в утешение, но вспомнила изогнутую саблю над троном ее отца. Подарок султана Владу. В ней было и обещание, и угроза, как и в большинстве предметов в Тырговиште.

На следующее утро Лада проснулась поздно. Ее глаза опухли от сна, а голова гудела от кошмаров. Она услышала странный звук, какой-то икающий стон, раздававшийся из-за двери ее спальни. Разъяренная, она вышла в комнату, соединявшую ее покои с комнатой Раду – туда, где спала их няня.

Обхватив себя руками, няня сидела на стуле и раскачивалась из стороны в сторону. Источником шума оказалась она. Раду гладил ее по спине и выглядел потерянным.

– Что стряслось? – спросила Лада, и паника пчелиным роем поднялась в ее груди.

– Богдан. – Раду беспомощно развел руками. – Янычары забрали его.

Лада выбежала из комнаты и ринулась в кабинет отца. Он сидел, склонившись над картами и бухгалтерскими счетами.

– Отец! – Крик получился отчаянным и сдавленным. Детским. Все ее усилия, направленные на то, чтобы заставить его видеть в ней нечто большее, чем просто девочку, рухнули от одного этого слова. Но она не могла молчать. Он поможет. Он все уладит. – Янычары забрали Богдана!

Ее отец поднял глаза, опустил перо и вытер пальцы о белый платок. На платке образовались черные пятна, и отец пренебрежительно бросил его на пол. И произнес размеренным тоном:

– Янычары сказали мне, что у них возникли проблемы с одним из придворных псов. Их солдат был ранен. Они потребовали, чтобы мы предоставили им замену, кого-то, кто бы говорил по-турецки. Большая удача для сына няни, не правда ли?

Губы Лады задрожали. Это чувство, которое рождалось в ее сердце, когда на нее смотрел отец – эта бешеная, отчаянная гордость, – свернулось и скисло. Он знал, что Богдан значил для нее. Знал, но позволил янычарам забрать ее самого дорогого друга.

Ему было все равно. А теперь он просто наблюдал за ее реакцией.

Она сжала трясущиеся руки в кулаки и кивнула.

– Теперь следи за тем, чтобы псы вели себя как полагается. – Взгляд ее отца пронзил ее насквозь, выпустив пчел и образовав внутри звенящую пустоту. Она поклонилась и жесткой походкой вышла из кабинета. Там она прижалась к стене и плотно вдавила глаза кулаками, пытаясь затолкнуть слезы как можно глубже.

Это была ее вина. Она могла бы пройти мимо янычар. Раду бы прошел. Но не она. Ей захотелось бросить им вызов, поиздеваться над ними. И один из них – тот худощавый – по одному взгляду на нее понял, как причинить ей боль.

Все ее тонкие нити оборвались и опутали ее сердце, сжав его слишком сильно. Ошиблась она, но отец ее предал. Он мог бы сказать нет – должен был сказать нет, должен был их остановить, должен был показать янычарам, что это он, а не они управляют Валахией.

У него был выбор, но он решил этого не делать.

Она вспомнила грязный платок. Запачканный и выброшенный, забытый и не нужный теперь, когда он перестал быть девственно чистым. Ее отец был расточительным. Ее отец был слабым.

Богдан заслуживал лучшей доли.

Она заслуживала лучшей доли.

Валахия заслуживала лучшей доли.

Она мысленно вернулась обратно к своей любимой горе, взобралась на вершину, почувствовала, как ее приветствует солнце. Она никогда не отбросит свою страну так, как это сделал отец. Она ее защитит.

Сдавленный всхлип вырвался наружу. Что она могла поделать? У нее не было власти.

Пока, поклялась она. У нее не было власти пока.

8

Раду всегда ненавидел Богдана. Ненавидел за то, что тот украл у него время и внимание Лады. Ненавидел, за то что Богдан таскал его за волосы и за уши и смеялся, когда Раду обдирал себе колени и не мог удержаться от слез.

Но больше всего Раду ненавидел Богдана за то, что тот его почти не замечал.

А теперь Богдан украл у Раду няню, оставив лишь пустую оболочку. Богдан сам виноват, что ушел. Но, вместо того чтобы просто исчезнуть, ему непременно нужно было разрушить все на своем пути.

Комнаты Раду превратились в душную гробницу Богдана. Няня рыдала, сидя на своем стуле, и который день не притрагивалась к корзинке с шитьем. Ладе было еще хуже. Обычно, когда что-то шло не так, как ей нужно, она превращалась в яростный поток, в разрушительный шторм, который сметал все на своем пути и затухал так же быстро, как и разгорался.

Однако потеряв Богдана, Лада молчала. Смотрела перед собой. Была неподвижна.

Это пугало Раду.

Он забился в угол конюшни, в темное место, где его могли найти, только если бы начали искать. Но Раду никогда никто не искал. Заметив на ладони паука, Раду поднял руку и мягко перенес насекомое на деревянную балку, в безопасное место.

Двое янычар расслабленной походкой вошли в конюшню и ввели вспотевших и дрожащих лошадей. Прищурившись, Раду наблюдал за тем, как они ловко обтерли животных, напоили и задали им свежего корма.

Когда Мирча возвращался с поездки верхом, он спрыгивал вниз, бросал поводья слуге и выходил из конюшни. Еще Мирча хлестал своих лошадей, и борозды на их боках выдавали его любимчиков. Раду видел, как однажды, когда рядом не было ни одного конюха, Мирча спрыгнул с коня, у которого из глубокого пореза на ноге сочилась кровь, и просто ушел.

Раду хотелось бы ненавидеть всех янычар из солидарности с Ладой, но ему нравилось, как они заботятся о своих животных. Еще ему нравились их забавные шапки, и то, что они никогда не ходили поодиночке. Он ни разу не встречал янычара без сопровождения.

Двое мужчин все время переговаривались низкими, приглушенными голосами.

– Ты заметил здесь новое животное? – спросил один, стоявший спиной к Раду.

Другой янычар, молодой человек с рябой кожей и темными глазами, покачал головой.

– Робкое создание. Думаю, он очень ценной породы, но его еще никто не удосужился вывести поскакать. Жаль.

– Ты имеешь в виду бледного? Кудрявого? С большими глазами? Который прячется в углу?

Раду охватил страх. Они его заметили. Что они с ним сделают?

– Да, того самого! Кажется, он немного грустит. Может быть, если бы он подружился с другими животными… – янычар выпрямился и повернул голову, улыбаясь и глядя на то место, куда спрятался Раду. У него были добрые глаза. – Не хочешь помочь нам с лошадьми?

Раду не пошевелился.

– Этот конь очень ласковый. Видишь? – Янычар ткнулся носом в морду лошади. Она фыркнула ему в лицо, и оба янычара рассмеялись. – Выходи, познакомься со своим товарищем по конюшне.

Раду встал, робко прижимаясь к дверям стойла и ища глазами выход.

Янычары протянули ему щетку с жесткой щетиной.

– Вот, возьми, сделай доброе дело. Нам приходится наклоняться слишком низко, чтобы добраться до нижних частей. Помоги нам, чтобы мы не ломали наши несчастные спины. Они и без того жутко ноют.

Раду взял щетку. Она оказалась тяжелой. Он нерешительно потянулся к лошади и слегка коснулся ее. Его учили ездить верхом, но обучением занимался Мирча, поэтому Лада вела себя как дикарь и постоянно соревновалась, а на Раду все время орали. У него до сих пор оставался след на шее – в том месте, по которому Мирча однажды хлестнул плеткой. Мирча тогда сказал, что хотел ударить лошадь.

Янычар с добрыми глазами положил ладонь поверх кисти Раду и стал показывать, как чистить коня, с какой силой нажимать.

– Похоже, ты не конюх.

Раду покачал головой, не поднимая глаз.

– О, я знаю, что это за юное создание! – усмехнулся янычар с рябой кожей. У него не хватало нескольких зубов. – Они что, держат всех маленьких князей в конюшне? Какие странные обычаи в Валахии! Ты любишь овес?

Раду понимал, что его дразнят, но, кажется, его дразнили по-доброму. С ним как будто играли. Он улыбнулся в ответ.

– Я предпочитаю пироги.

Янычары рассмеялись. Один потрепал его по плечу. Когда это делал Мирча, это было похоже на замаскированный удар, а теперь напоминало поглаживание.

Раду помог янычарам выполнить оставшуюся часть работ, задал несколько вопросов, но больше слушал. Напоследок они сказали, чтобы он ждал их здесь на следующий день немного раньше, чтобы помочь с выездкой лошадей. Обратно в свои комнаты он почти летел, задыхающийся и счастливый. К счастью, Лады нигде не было видно. Няня сидела на своем обычном месте. Раду забрался на стул и обнял ее, обхватив за шею. Она вздохнула, не глядя на него.

– А ты знала, – сказал Раду, с такой же осторожностью, с какой пересаживал на балку паука, – что янычары занимают очень престижное место в Османской империи?

Няня нахмурилась и впервые за несколько дней взглянула на него.

– Им дают образование, тренируют. Им даже платят. Все ими восхищаются. Я разговаривал с одним сегодня, и он сказал, что мать отдала его янычарам, желая спасти от жизни, в которой его ждали бы только страдания. Он сказал… – Раду сделал паузу, и его голос стал мягче. – Он сказал, что он благодарен. Что это лучшее, что могло с ним произойти. У него всегда было вдоволь еды, множество друзей и деньги, чтобы потратить на что угодно. Он сказал, что теперь он умнее и сильнее, чем мог когда-либо стать. Он говорит, что молится каждый день, испытывая к матери благодарность и любовь.

Ничего такого янычары не говорили. Но няня сжала руку Раду так сильно, что стало больно. Он не отстранился. Она кивнула и вытерла слезы:

– Будь добр, передай мне корзину для шитья.

Раду сел поудобнее и стал смотреть, как ее дрожащие руки становятся увереннее с каждым стежком.

***

Воздух был тяжелым и густым от влаги. Раду шел по мощеной тропе к конюшням позади замка. Он весело напевал себе под нос, но его пение резко оборвалось, когда кто-то шлепнул его по затылку.

– Куда идешь? – спросил Мирча.

Раду не ответил. Молчание было лучшей тактикой в общении с Мирчей.

За спиной Мирчи внезапно возник их отец, и Раду отступил еще дальше в сторону. Он не помнил, когда разговаривал с отцом в последний раз. Карие глаза Влада скользнули по нему, будто не замечая. Затем Влад моргнул и наконец-то сфокусировал взгляд на младшем сыне.

– Раду. – В его голосе чувствовался вопрос, как будто он собирался что-то сказать, но не помнил, что.

За ним подоспели несколько бояр, по большей части из рода Данешти, их давние соперники. С ними был и Андрей, нервный и замкнутый, каким он теперь был всегда. Одетые для верховой езды, они остановились и уставились на Раду.

Раду хотел бы, чтобы они были женщинами. С женщинами было гораздо проще. Мужчины были жесткими и грубыми и безразличными к быстрой, лучезарной улыбке. Лада бы знала, что делать. Лада бы бросила на них сердитый взгляд и задрала нос, чтобы ни один из них и подумать не посмел, что они лучше ее. Раду выпрямился и представил, что он – это она.

– Мальчишка умеет ездить верхом? – спросил один из самых пожилых бояр Данешти, утомленно, но с легким вызовом.

Отец бросил на Раду жесткий взгляд.

– Конечно, умеет.

Раду поспешил за отцом и братом. Он беспокоился, что его не пригласят и накажут, но еще больше он беспокоился о том, что случится, если он поедет с ними и не справится.

Его друзья-янычары ждали его в дальней части конюшни. Лазарь, тот, что с щербатой улыбкой и смешливый, заметил, как перепуган Раду, и быстро оценил ситуацию. С ними Раду ездил верхом почти каждый день, под их шутливым попечительством он он не только освоился в седле, но даже стал ловким наездником. А еще он, возможно, рассказал им слишком много о своей семье. Пока выводили лошадей, приготовленных к прогулке, он стоял, понурив голову. Для него лошади приготовлено не было, и всем стало ясно, что он не должен был участвовать в поездке. Или вообще хоть в чем-то участвовать.

Он смотрел, как его отец садится в седло. Ему стыло стыдно, из глаз грозили политься слезы. Тогда Лазарь прокашлялся и сказал:

– Ваша лошадь. – Он протянул ему вожжи и уважительно поклонился, как будто Раду был чем-то большим, чем просто позабытым всеми мальчиком.

Раду взял поводья и улыбнулся, но быстро спохватился и поддержал формальный тон Лазаря.

– Благодарю, – сказал он и запрыгнул в седло так плавно и отлаженно, как только мог, выпрямился и направил своего коня вперед, желая поравняться с лошадью Мирчи. Чтобы пальцы не дрожали, он крепко сжал кожаные ремни. Отряд двинулся к лесу. Проезжая по полю, всадники держались вместе.

Его отец оглянулся и, как будто снова удивившись существованию Ралу, оценил его великолепную форму. Грудь Раду наполнила гордость от того, что он здесь, скачет верхом рядом с отцом и старшим братом, возглавляя группу бояр. Он на своем месте. Он поднял подбородок выше и поймал взгляд отца, предвкушая улыбку.

– Не опозорь меня, – сказал отец ровным тоном и, не удостоив Раду больше ни одним взглядом, погнал коня вперед.

Грудь Раду больно сжалась. Вся его гордость и надежда свернулись и опали где-то в животе. Оставшуюся часть поездки они, взмокнув, пробирались среди деревьев, кишащих насекомыми. Он перестал подгонять свою лошадь и отстал, оказавшись в хвосте группы рядом с самыми незнатными боярами, которые ворчали и сплетничали, не обращая на него никакого внимания.

Ветки дважды хлестали Раду по лицу, оставляя после себя острую боль. Но он ни разу не вскрикнул и продолжал держаться в седле прямо. Он прислушивался к разговорам вокруг и понимал, что недовольство слишком часто было направлено на главу группы.

Он никого не опозорил. Он оставался незамеченным и невидимым.

Вероятно, это было самое меньшее и самое большее, что он мог сделать для своего отца.

9

Лада задыхалась в замке. Все вокруг было пропитано тревогой и страхом. Люди собирались в темных углах и шептались. Ее отец закатывал один банкет за другим, стараясь ублажить бояр, которые все более открыто проявляли свою враждебность. Куда бы она ни пошла, за ней следили. Богдан был своего рода щитом – всегда рядом, всегда послушный. Смириться с его потерей было тем труднее, что она к тому же потеряла любовь и уважение, которое испытывала к отцу.

Она поняла, как мало на самом деле ее отец думал о Валахии. Все, что он делал, он делал для себя, стремясь защитить свою власть любой ценой. Защита и броня, которую, как она себе представляла, давала ей его любовь, оказалась сорвана, а без нее она чувствовала себя голой и ранимой. Каждый день был наполнен риском, каждая улыбка и разговор таили в себе опасность. Один неверный шаг – и она тоже могла оказаться выброшенной. Отец по-прежнему относился к ней благосклонно, и она подозревала, что по-своему он ее любит, но его любовь была такой же ничтожной и хрупкой, как его бесконечные лживые политические обещания.

Этим летом ей исполнится тринадцать. Ее мама в тринадцать лет вышла замуж.

Во рту Лада постоянно ощущала железистый привкус крови. Это был вкус поражения. Однажды вечером она шла по коридорам в сторону кухни, и один боярин толкнул ее и даже не извинился. Она чувствовала себя мелкой и незначительной.

Она и была мелкой и незначительной.

Она поспешила в сад за замком, окунула голову в фонтан и промыла водой рот, пытаясь избавиться от неприятного привкуса. Ее внимание привлекли сдавленные крики. Она отлично знала этот звук, потому что обычно сама и была его причиной. Лютое чувство обладания вскипело в ее груди, и она метнулась через сад, приближаясь к Раду и к его обидчику.

Мирча держал Раду за шею и толкал вниз, все глубже погружая в безжалостные шипы густых розовых кустов. Мирча был сильным и коренастым, как отец, но растительность у него на лице все еще оставалась жидкой. Иногда Лада заставала его над отражением в воде: он стоял и оттягивал свои редкие усы, как будто заставляя символ своего статуса расти быстрее.

– Что ты слышал? – шипел Мирча, не замечая, что за ним наблюдают. Он надавил еще сильнее, и Раду закричал.

– Ничего, ничего, – настаивал Раду.

Лада бесшумно достала кинжал, который всегда носила под поясом, и спрятала его за спиной.

– Так вот ты где, – сердито сказала она. – Отец тебя ищет.

Мирча обернулся. Его лицо было таким открытым и радостным, будто он занимался чем угодно, но не пытал своего брата.

– Неужели?

– Что-то насчет бояр, – Лада подняла свободную руку и пренебрежительно махнула. Это была хорошая ложь. Всегда было что-то насчет бояр, что требовалось обсудить. Она сорвала цветок розы и поднесла его к лицу. Она ненавидела этот аромат, их сладость была слишком хрупкой. Она хотела иметь сад вечнозеленых растений. Сад камней. Сад сабель. Она заговорщицки улыбнулась Мирче.

– Кажется, он злится.

– Он всегда злится.

– Наверное, ему шапка жмет.

– Наверное, его шаровары слишком малы.

– Может быть, – сказала Лада, заметив, что Мирча ослабил хватку и что Раду хватало ума стоять, не шелохнувшись. – А может быть, слишком мало то, что у него в шароварах.

Мирча отпустил Раду, запрокинул голову и расхохотался. Он похлопал Ладу по плечу и крепко сжал его.

– Будь осторожна, сестрица. У тебя грязные шуточки.

Он отвесил Раду пинок и поспешил мимо них в замок. В основе натуры Мирчи лежала подлость. Лада видела, как он мучает охотничьих собак, причиняя им боль без причины. Она этого не понимала. Зачем делать что-то просто так, без цели? Она его не любила, но испытывала перед ним здоровый страх.

– Пошли, – Лада освободила Раду из кустов. Его рукава были все в прорехах от шипов. Судя по его крикам, его коже тоже досталось. Она тянула его за собой. Они вышли из сада и через ворота вошли в брошенную конюшню, пустую и пропахшую гниющим сеном. Всех лишних лошадей, которые у них оставались, продали, чтобы покрыть растущие долги отца. Большую часть основной конюшни занимали кони янычар, кони бояр, кони должников.

– Если Мирча найдет отца, он поймет, что я солгала. – Лада села на землю, подмяв под себя юбки.

Раду вытер нос рукавом.

– Почему ты мне помогла?

– Почему тебе все время требуется помощь? – Она сердито заставила его сесть рядом и внимательно осмотрела его лицо. Раны были поверхностные, ничего серьезного. Она вырвала несколько шипов из его рук, не обращая внимания на его всхлипы. Она никогда не была нежна с Раду, но все, что она делала – она делала ради его блага. Он был слишком хрупким для этого мира, и чем скорее он изменится, тем проще станет его жизнь. – Что так разозлило Мирчу?

Раду отодвинулся от нее подальше.

– Ничего.

Она схватила его за подбородок и заставила посмотреть на нее. Заблудившийся луч света упал на его уши, и у нее все больно сжалось внутри при мысли о потере Богдана и своем одиночестве. Вздохнув, она обняла Раду и придвинулась к нему. Смог бы их отец выслать и Раду? Позволил бы Мирче, старшему и главному любимцу, убить его?

Бледный весенний день был свеж, и из-за влажных волос Лада покрылась мурашками.

– Держись подальше от Мирчи, – сказала она. – Он подлее отцовского сокола, и гораздо глупее.

Раду подавил смешок.

– И гораздо уродливее.

– И паршивее.

Некоторое время они сидели молча и дышали в унисон, когда Раду снова заговорил.

– Я прятался за портьерой. И слышал, как он разговаривал с боярином из рода Данешти.

За пятнадцать лет до того, как их отец занял трон, десять князей сменили друг друга на троне. Престол по очереди занимали представители двух ветвей: рода Басарабов, теперь вышедшего из конкуренции за неимением наследников нужного возраста, и рода Данешти. Семье Данешти не нравились узурпаторы Дракулешти, поначалу дядя Лады и Раду, Александру, а теперь их отец. И, как доказала история, позиция князя в Валахии была очень шаткой.

– Почему он разговаривал с Данешти?

Раду заерзал, и Лада осознала, что сжимает его плечо так сильно, что ему больно. Она отпустила его, и он сказал:

– Ходят слухи о боярской коалиции. Они упомянули Хуньяди.

Лада вздрогнула. Хуньяди был военным предводителем Трансильвании и Венгрии, стран, граничивших с ними на западе и постоянно сдвигавших свои границы. Если ее отец только клялся победить османов, Хуньяди это сделал. Он разбивал султана несколько раз.

Лада не могла решить, что думать о Хуньяди. Он чувствовала, что он был угрозой власти отца, но видела, что Хуньяди был человеком, каким должен был быть ее отец. При любой возможности она подслушивала, крала письма отца и карты с комментариями и изучала стратегии Хуньяди. Он был восхитителен. Как бешеный пес, он кидался в драку в самый неожиданный момент, а потом исчезал, чтобы позже совершить еще один набег на врага. Он обычно побеждал османов, даже при недостатке воинов и оружия.

Он состоял в союзе с Дракулешти, но был опасен, и ему явно не нравилось лицемерие ее отца.

– Я думала, бояре поддерживают связи с османцами. Они подстрекали отца просить их помощи.

– Большинство бояр недовольно. Они видят, насколько успешны кампании Хуньяди против султана, и хотят союзничать только с ним. Ходят разговоры о помолвке.

Лада окоченела.

– Кто? – спросила она, хотя знала ответ.

– Матьяш, сын Хуньяди.

Резкая боль под ногтями заставила Ладу осознать, что она впилась ногтями в подгнивший деревянный пол так сильно, что щепки врезались в ладонь. Ее выдадут замуж ради выгоды. А когда этот союз провалится, как терпели неудачу все брачные союзы, ее оттеснят в сторону. Отправят в монастырь, бросят и удалят от жизни.

В голове Лады возник образ их матери, почти забытой с тех пор, как она их оставила. Память об этой женщине вызывала у нее отвращение. Бессильная. Сломленная. Ее брачный союз рухнул, и теперь она живет, заключенная в чьем-то чужом доме, в другой стране.

Лада еще сильнее прижала руку к щепкам. Теплые капли крови выступили на ладони, поверх шрама, оставшегося от игры с Богданом. Счастливого брачного союза равных людей для нее не будет, никто не согласится отдать бразды правления в ее руки.

– Я никогда не выйду замуж.

Раду внимательно посмотрел на ее раскрытую ладонь и попытался выдернуть из нее занозы. Лада не сопротивлялась. Он обращался с ее ранами гораздо мягче, чем она с его.

– Откуда ты все это знаешь? – с удивлением спросила она. Она полагала, что Раду проводит все дни в мечтаниях. В его больших глазах чаще всего читалась приятная пустота, как будто он не замечал лиц и не слышал разговоров вокруг себя. Пока Лада сосредоточилась на тактиках и Хуньяди, она упустила из виду интриги бояр. Теперь она поняла, что это была ошибка.

– Люди забывают о том, что я слушаю. А я всегда слушаю.

– Мы должны рассказать отцу о планах Мирчи.

Раду замолчал и повесил голову. Ладе не нужно было видеть выражение его лица, чтобы понять его мысли. Он испугался.

– Он рассердится. А Мирча меня убьет. Я боюсь умирать.

– Все когда-нибудь умирают. Я не позволю Мирче тебя убить. Если кто-то тебя и убьет, так это я. Понял?

Раду кивнул и прильнул к ее плечу.

– Ты будешь меня защищать?

– Вплоть до того дня, когда я тебя убью, – она ткнула его пальцем бок, в то место, где он больше всего боялся щекотки, и он вскрикнул, то ли от боли, то ли смеясь. Он бросил на нее взгляд, который она хорошо знала: тот же голодный и отчаянный взгляд, которым она смотрела на отца. Раду любил ее и хотел, чтобы она чувствовала то же самое. Впервые с той минуты, когда его ввели в ее жизнь, безмятежного, красивого и никчемного, она сочла Раду интересным. Возможно, даже полезным. Даже более того: в отсутствие Богдана она почувствовала, будто кто-то ей снова принадлежит.